Текст книги "Бог тебе судья"

Явившийся в голубом костюме-тройке Рождественский озарил солнцем зал ожидания. Распространяя волны аромата дорогого парфюма, он сразу же привлек внимание охранника, который вскочил со своего удобного кожаного кресла на колесиках и развел бурную деятельность по заполнению каких-то бумаг на столе.

Я ввел Сергея Юрьевича в курс дела, наблюдая забавную пляску эмоций на его лице. Удивление, которое у обычных людей выглядит как высоко поднятые брови и округленные глаза, у Сергея Юрьевича выглядело как огорчение – бровями он мог шевелить, только собирая их в кучку. Недавно сделанные уколы красоты лишили Рождественского лучиков морщинок вокруг глаз, сделав их безэмоциональными. Озабоченность же Рождественский выражал одним ему понятным способом – скручивая губы в трубочку, что еще можно было провернуть, ибо ни до губ, ни до зоны вокруг косметолог еще не добрался.

– Тут надо подумать, – сказал он мне. – Давай выйдем на улицу.

Не подумать ему было нужно, а покурить. Не успели мы выйти, как Рождественский затянулся своими отвратительно вонючими сигаретами, с ароматом то ли кофе, то ли ванили, или вообще это какао? Я не знаю, но запах отвратительный, переносить его на уставшую голову сложно. Нормальных сигарет Сергей Юрьевич не курил. Он мало что из нормального делал.

– Вот что я думаю: Смирнова обвинят, а у Валюши дело заберут. Не знаю как, но точно заберут. Она никогда не пойдет на обвинение невиновного.

– У него мог быть подельник.

– Вот так и скажет другой следователь, но не Валя. Тут же очевидно всем, даже самому тупому, что Смирнов бы в одиночку не справился. Едва ли Смирнов вообще к убийствам причастен, но в такую глубочайшую философию никто не полезет. И дело даже не в тупости, а в том, что, как только пресса пронюхает, делу дадут ускоренный оборот. Маньяка нужно найти и покарать, и чем быстрее, тем лучше. И как ты понимаешь, парных маньяков не бывает. Это массовое единовременное убийство.

– Я сомневаюсь, что при недостаточности улик Смирнова посадят.

– А зря, – ответил Рождественский. – По Елизаровым он, считай, укомплектован. Другие трупы аналогичные, и на них есть его пальцы. Этого хватает для обвинения. Сделают экспертизу психиатрическую, и все, дело сшито.

– Вы преувеличиваете, – ответил я. – Дело о двадцати трех трупах будет расследовано очень тщательно. Чтобы обвинить человека в столь жестоких преступлениях, нужны железные доказательства.

– Вот поэтому у Вали это дело и отберут, – сказал Рождественский и потушил о подошву своих туфель сигарету, покрутил в руках бычок и кинул его в урну. Конечно же, не попал.

Роберт Смирнов предстал перед нами в глубочайшей задумчивости. От него несло табаком так сильно, что даже удушливый пряный парфюм Рождественского был не в силах его перебить.

– Мой помощник сказал мне, что экспертиза обнаружит на трупах ваши отпечатки. В связи с этим вы хотели бы получить какую-то сделку со следствием. Верно?

– Да.

– Для начала я должен разъяснить вам, что значит сделка со следствием и на каких условиях она возможна.

Конечно, я знаю о таком, но никогда с этим не сталкивался. В фильмах, чаще американских, нам показывают достаточно простое действо – обвиняемый сообщает следствию что-то сверхважное, а прокурор за это обещает ему все, что угодно. Руку на отсечение не дам, что в реальном американском уголовном праве все так. В российском уголовном праве все не так.

– Сделка возможна только в том случае, если вы можете рассказать следствию то, о чем они не знают. Места новых захоронений, дать показания против сообщников или обличить настоящего преступника. Если вы будете говорить только о своем участии, то сделки не будет. Это понятно?

– Да.

– Хорошо. В любом случае вы, предлагая сделку, сообщите следователю только то, о чем намереваетесь ему рассказать, а расскажете все только после того, как соглашение утвердит прокурор и подпишет его. Это понятно?

– Да.

– Далее. Поскольку обвинение с вас, скорее всего, не снимут, судить вас будут за убийство в любом случае, со сделкой или без нее. И наказание назначит суд с учетом мнения прокурора, изложенного в соглашении. Но суд не обязан строго следовать договоренностям, вы должны это понимать. Если суд посчитает, что вы не полностью исполнили свои обязательства перед следствием, он может перейти в обычный судебный процесс и вынести приговор совсем без учета соглашения. Этот риск вы понимаете?

И снова утвердительный ответ. Смирнов не выглядел затравленным зверьком. С тех пор, как я сообщил ему о найденных двадцати трупах, он больше не был умирающим человеком, нет, в его небольших глазах отражались внимание и интерес ко всему происходящему. Видимо, до этого момента он умирал от тоски, понимая, что следствию есть в чем его обвинить, но нечем доказать.

– Скажите мне, что у вас есть предложить следствию? На основании ваших слов я подготовлю ходатайство.

– Я не могу открыть вам личность преступника, того человека, который убил всех этих людей, но я могу помочь его поймать.

– Есть еще тела?

– Я не знаю. Возможно. Он говорил, что умеет доставать трупы. Свежие трупы из морга, от которых либо отказались, либо откажутся. Такие тела хоронят в общей могиле, но в моргах можно их купить. Тело стоит пять тысяч рублей, оно никому не нужно, по нему никто не заплачет. Какая разница, кто его похоронит? Он говорил, что у него есть связи.

– Так он продавал вам трупы?

– Да. Поэтому я трогал их без страха. Я не думал, что этих людей убили ради меня. Я даже не подозревал об этом.

– Как вы можете помочь поймать его?

– Я назначу новую встречу.

– И он придет?

– Всегда приходил.

Меня мучил один вопрос, который, судя по всему, в голову Рождественскому не приходил. Я воспользовался паузой, пока Сергей Юрьевич делал записи в свой шикарный блокнот с золотым тиснением, и спросил:

– Когда мы приходили к вам в прошлый раз, вы сказали, что убийца на свободе и новая жертва уже выбрана. Вы еще сказали, что жертва станет частью произведения искусства. А сейчас вы говорите, что покупали только трупы и не думали, что людей убивали для вас. Не сходится.

Роберт посмотрел на меня, словно пытался прострелить взглядом насквозь. Не на смерть, но насквозь.

– Когда я говорил о жертвах, конечно же, я имел в виду останки. То есть мертвые тела. Об убийствах я не говорил. Но я не могу ручаться за то, что он не похитил иных мыслей, в которых человеку нужна именно жертва, которая еще жива.

– Похитил мысли? Вы о чем вообще говорите? – спросил я.

Рождественский оторвался от своих записей.

– У меня шизофрения, этот диагноз поставлен давно, еще в девяносто восьмом году, когда мне было двадцать три года. Я бредил, у меня были галлюцинации. Мне было очень сложно справляться с этим всем, но я пытался. Видит бог: я пытался. Я исправно лечился, пил таблетки, лежал в клинике, проходил терапию. Я постоянно был в напряжении, боялся возвращения моих видений. Они были по-настоящему ужасными. Вы понимаете, когда человеку здоровому рассказывают про галлюцинации, он думает, что это не так страшно, как больной о том кричит. Но мы кричим не просто так. У нас нет никаких галлюцинаций. Все это реально. Абсолютно реально…

* * *

Мне история Роберта показалась еще более ужасной, чем Сергею Юрьевичу. У него не было живого примера под боком, он действительно воспринимал рассказ Смирнова как историю, в которой очень много больной фантазии. Я же примерял все рассказанное на свою жизнь, в большей части – на Жанну, с чем ей предстоит столкнуться.

Жизнь Роберта Смирнова была непростой. Он родился в семье бедной, почти нищей. Родители оставили его, когда малышу было семь лет. Роберт попал в детский дом. Оттуда он вышел без образования и навыков для жизни, потому что обуздать парня так и не смогли. Воспитателям и учителям не удалось выявить в ребенке каких-либо талантов, даже элементарного интереса к жизни и занятиям, которыми люди увлекаются всю жизнь, именуя работой. Роберт отбыл положенное и вышел на свободу человеком без будущего, с ранней стадией шизофрении, которую, увы, никто не выявил.

Лет в шестнадцать Роберт стал замечать, что у него воруют мысли. Это случилось однажды, но ввергло ребенка в такой шок, что он запомнил это ощущение на всю жизнь. В солнечный летний день в детском доме был организован групповой досуг в загородном лагере, детей вывезли на природу на выходные. Неизвестно, какой меценат оплатил пребывание детдомовцев в дорогостоящем лагере для детей людей с очень высоким положением, но в те жаркие дни августа 1991-го Роберт и его друзья отдыхали в «Совенке» в Подмосковье.

Если зайти на официальный сайт лагеря и посмотреть фото, можно удостовериться: и сегодня «Совенок» сохранил свою аутентичность. Огромная территория, резные переходы между просторными красивыми деревянными корпусами, территория, охваченная широченным и высоченным забором из цельных бревен, покрытых медовым лаком. Гигантские горки, с которых зимой можно лететь с невероятной скоростью, а летом в них прокладывали пластмассовый желоб и по воде спускали детей вниз, где их ждал наполненный прохладной водой бассейн. На территории лагеря имеются соляная пещера, несколько бань, большой летний и крытый зимний бассейны, теннисный корт, футбольное поле и гигантская трибуна, которая может вместить тысячу зрителей. Иногда в «Совенке» проходят большие спортивные соревнования среди детей, и трибуны набиваются битком, а в летние сезоны в лагере трибуны используются как арена для зарядки и бега с препятствиями.

Само по себе попасть в «Совенок» было счастьем, но оказаться в нем рядом с Любовью – что еще может желать подросток шестнадцати лет?

Роберт познакомился с Любочкой на школьной олимпиаде, которую проводили между детскими домами. Не по возрасту высокая, с полной волнующей грудью, Любочка поразила юного Роберта в самое сердце, не оставив даже места для других не менее симпатичных девчонок. Он грезил только о ней, причем чем дальше заходили его мечты, тем сильнее ему хотелось их воплотить.

В лагере все занимались общественной работой – убирали территорию, красили скамейки и собирали мусор. Обычный распорядок дня детдомовских детей, так называемая «трудотерапия». Детей кормят и дают им ночлег, дети должны отработать, им нужно привыкать ко взрослой жизни и понимать, что любое благо нужно заработать. А с трех часов и до ужина дети могли заниматься чем угодно, только не трогать большой бассейн и не кататься с горок, которые подготовлены для нового заезда в начале грядущей недели.

Любочка работала усердно, и Роберт не упускал ее из виду ни на минуту целый день – смотрел, как она собирает мусор, как подрезает розы вокруг бассейна. Как смахивает непослушные кудри, как поправляет неуемные груди, волнуя Роберта и всех мальчишек вокруг. Весь этот день был для него праздником, которого детдомовскому мальчишке недоставало. Только непроходящая эрекция его смущала. Он адекватно оценивал свою неказистую внешность, невысокий рост, худощавую фигуру, лицо в угрях. Ему бы иметь более рельефные руки, сильные ноги и кубики на животе, как у Вадика Соловцева, по которому сохнет половина девчонок группы, и можно было бы набраться смелости и пригласить Любочку погулять после ужина. Но нет, отказа не миновать, а Роберту отказ был смерти подобен.

Но помечтать-то никто не запретит, верно?

Еще во время уборки Роберт приметил одно место: за трибуной начинался пруд, который территорией «Совенка» не являлся, и заходить в него строго воспрещалось. К территории лагеря относился только берег, который и вычищали Роберт с товарищами. Между берегом и трибуной были выстроены два деревянных домика для отдыха, совсем простые, только стены и крыша, а рядом – мангал. После того как вожатая объявила свободное время до ужина, Роберт отправился на свой персональный пляж, забрался в один из домиков и представил, что в этот домик входит Любочка в одном купальнике, ее налитые молодостью и здоровьем груди крепко стиснуты, им очень тесно, и она просит Роберта их освободить и наконец измять так, как бы он их измял, будь он ее мужем. Она также просит освободить ее от трусиков и согреть в теплых объятиях, что Роберт с удовольствием и молчаливой покорностью делает…

Ему стало намного легче, он даже закурил, плюнув на возможность быть пойманным. Но не успел докурить сигарету, как на берегу показалась знакомая фигура. Любочка прошла вдоль берега, не видя Роберта в домике, сняла с себя платьице, оставшись только в купальнике, и зашла в воду по колено. Роберт не смог удержаться и снова расстегнул ширинку.

Любочка окунулась раз, второй, третий и поплыла.

– Плохая девочка, – сказал Роберт, яростно работая рукой. – Ты очень плохая девочка, Люба…

Когда Люба выходила из воды, она увидела Роберта. В этот момент его тело свело блаженной судорогой, а Любочка засмеялась и расстегнула верх купальника, оголив грудь. Руку Роберта залило, у него перехватило дыхание, а Любочка взяла себя обеими руками за груди и начала с ними играть, как с мячиками.

И тут Роберт увидел ЕГО. Сначала из-под воды показались две костистые руки, которые приближались к Любе; вот они уже по локоть, а Любочка продолжала забавляться со своей грудью, не слышала сзади шелест воды, которую рассекал уже появившийся по пояс человек. То есть не человек. Абсолютно черный, костлявый монстр с непропорционально огромными красными глазами, он подходил все ближе и ближе. Роберт поспешно застегнул ширинку и выбежал из домика, крича Любе, чтобы она выходила скорее из воды. Но Люба как будто специально сделала шаг назад и уперлась прямо в монстра. Вопреки ожиданиям Роберта, она прижалась к черным костям и позволила ему взять себя за грудь. Роберт вбежал в воду, берег был мелким и пологим, и ему оставалось каких-то восемь-десять шагов. Но Любочка, окончательно обмякнув в руках монстра, упала с ним навзничь и растворилась в воде, словно и не было ее.

Не было даже брызг. Идеально ровная гладь, хорошо видно дно – пустое, только песок и камни, да маленькая щучка юркнула куда-то в глубину. От испуга Роберт закричал, нырнул в воду, поднял песок и тину в поисках Любочки, которую нужно было спасти от монстра. Но руки цепляли только донную слизь и вязкий песок.

На берег прибежали люди – вожатые, его друзья и одногруппники. Кто-то вытащил Роберта из воды, а он кричал, что Люба утонула, что ее еще можно спасти, ведь времени прошло совсем немного!

– Роберт, я не утонула, я здесь!

Он окинул взглядом возбужденную толпу и увидел Любочку. Вот же она – во плоти, стоит рядом с подружкой, в своем платье, которое пару мгновений назад скинула при нем. Живая и невредимая… Ну как же так? Ведь он же видел своими глазами!

Вожатая сказала, что он перегрелся на солнце, и его отправили до ужина в комнату отдыхать. Роберт проспал до семи вечера и ужинал практически в одиночестве. Ему велели возвратиться в комнату максимум через полчаса, но он решил, что успеет выкурить в домике на берегу еще одну сигаретку.

Он поверил в то, что действительно перегрелся и устал, поэтому про вторую часть своих грез можно не вспоминать. В домике он снова представил Любочку, но довести дело до конца не смог.

Она снова появилась на берегу. В купальнике. Только шла не в воду, а к нему в домик. Роберт быстро спрятал эрегированный член в штанах, застегнул молнию и сосредоточился на курении, стараясь придать себе независимый вид.

Любочка вошла в домик и сказала:

– Мне так тесно в этом купальнике… Ох, Роберт, если бы ты был моим мужем, ты бы меня освободил…

– Ты читаешь мои мысли?

– Нет, я их воплощаю…

Они занялись любовью. Все было в точности так, как представлял себе Роберт. Только реально – вселенная наполнилась вкусом ее губ, запахом тела и интимных мест, наливной полнотой груди, мягкостью ее округлых форм и ласковым шепотом, который Роберт слышал. Перед кульминационным моментом, когда он был в ней до самых глубин и был готов излиться, Роберт посмотрел на воду. Над гладью пруда на него не мигая смотрели два красных глаза…

Спустя примерно полгода Роберт понял, что монстр преследует его в минуты слабости, когда разум затуманен и ему сложно отделить реальность от фантазии. А спустя еще несколько месяцев Роберт признался себе в том, что монстр ворует его мысли и воплощает их в реальность. Нет, реальностью на самом деле они не были: секса с Любочкой у него не было никогда. Но та иллюзия была так правдива, так реальна, что Роберт был готов принять ее как настоящую.

Следующим летом они с монстром подружились. Они не общались, но и не мешали друг другу. Роберт не изгонял его, не кричал про свои иллюзии, и монстр креп, собирая в себе все эмоции, которые Роберт испытывал от подарков. Спустя время Роберт научился управлять своими желаниями: он продумывал до мельчайших деталей все, что хотел получить. И получал.

Монстр дарил ему грезы настолько правдоподобно реальные, что Роберт действительно верил в их реальность. Роберт всегда думал, что монстр делал это просто так, безвозмездно. Но он ошибался, и в 1998 году монстр выставил Роберту счет.

Он пришел к нему наяву, как обычно, и оказался очень близко. Роберт находился в своей квартире, которую получил от государства как сирота, и спал. Он почувствовал, как на веки кто-то дует. Открыл глаза и увидел два огромных красных шара, которые в то же мгновение превратились в маленькие красные точки. В квартире было темно и тихо. В голове звучал голос.

Голос инфернальный, пробирающий до костей.

Монстр сказал, что его зовут Мефисто и что настало время платить. Мефисто сказал, что он может превратить жизнь Роберта в ад, даря ему не грезы, а самые страшные его сны и воплощая в реальность то, чего Роберт боится больше всего на свете. Оруэлловская казнь, в самой ужасающей своей ипостаси.

– Он начал отдавать мне приказы и больше не баловал грезами. В один миг я потерял все, – продолжал Роберт. – Раньше у меня были мои сны наяву и наискучнейшая жизнь. Я работал дворником, мне хватало только на еду и одежду. Но что мне еще было нужно? Я путешествовал в своих грезах, жил полной жизнью. Я даже потратил сто миллионов долларов в Лас-Вегасе, ощущая каждый проигранный в рулетку цент. Это был загул на целую неделю, понимаете? Это невозможно вообразить, я до сих пор помню запах табака, виски, сладкий аромат проституток и мягкое шелестенье долларов… Нет, никто не сможет убедить меня, что это были галлюцинации, это было реально. Я проверял в Интернете – все абсолютно точно так, как я и видел. В этом нет обмана, нет лжи. Мефисто служил мне семь лет, а взамен попросил всего три года удовлетворения его потребностей. Это было очень тяжело, ведь его приказы были поистине ужасные.

Монстр заставлял Роберта убивать животных, разрывать их на части. Причем бродячие животные его не интересовали, Мефисто хотел человеческой боли. Роберт должен был похищать домашних любимцев соседей, убивать их и преподносить останки хозяевам в самых ужасных формах. Мефисто наслаждался их болью, их отчаянием. Но он никогда не просил убивать людей.

Он поручал Роберту снимать проституток и делать им больно до тех пор, пока они могли терпеть. Роберту приходилось воровать деньги для этих целей. Мефисто был ненасытен, он путал мысли Роберту, шептал ему ночами кошмары, упиваясь ужасом, который испытывал Роберт. Он заставлял его бегать голым и стоять без движения на протяжении нескольких часов, чтобы получить вожделенную порцию человеческих эмоций. Роберт угодил в психушку, где ему и был поставлен диагноз.

Но в психушке Мефисто просил делать куда более кровавые вещи.

Он заставлял Роберта убеждать самоубийц повторить попытки, нашептывать слабоумным приказы причинить себе увечья и боль. Роберт прожил в этой агонии ровно три года и наконец Мефисто сказал, что счет оплачен.

Роберта выпустили на свободу в 2001-м, признав ремиссию. Он сказал себе, что больше ни за что не позволит красть свои мысли и не прибегнет к услугам Мефисто.

И продержался семь лет.

Семь лет нищеты и поиска денег на пропитание, семь лет каторжной жизни, в которой не было ни дня свободы и счастья. Роберт чувствовал себя наркоманом в ломке, конца и края которой нет. А Мефисто был рядом, день за днем напоминая о себе. То и дело Роберт видел его алые глаза то в мусорном бачке, то в устье реки, то в глухом переулке – два уголька, расширяющихся до размера чайных блюдец и тут же сужающихся до точек. Мефисто был рядом, он был готов снова подарить Роберту жизнь.

Ранним утром первого июня 2008 года Роберт сдался. Он снова придумал себе реальность, в которую отправился при помощи Мефисто. Это были незабываемые семь лет, полные счастья и радости, наполненные жизнью и тем самым смыслом, который так все ищут. У него случилась и американская мечта, и мечта советского ребенка побывать в космосе, и поиметь всех красоток мира – все это было в избытке. Роберт наслаждался жизнью, целых семь лет удовольствий, которые он получил сполна.

В 2015-м настало время платить. Он впал в служение Мефисто на три года.

– Сначала Мефисто хотел того же, что и раньше, – я убивал животных, делал больно людям, заставлял их страдать. Он, правда, помогал мне добывать деньги, чтобы я мог полностью ему служить. Подсказывал мне выигрышные номера лотерейных билетов, отвлекал кассиров в супермаркете, пока я воровал у них наличные… Но потом он попросил кое о чем особенном, о чем раньше не просил. Я должен был написать его портрет. Должен был составить его из двух десятков картин, написанных человеческой плотью и кровью. У Мефисто не было требования, чтобы я убивал. Он просто хочет увековечить себя, потому что понимает, что умрет вместе со мной. Мы неразрывно связаны. Я и мой Мефисто, или как вам привычнее – шизофрения. Я покажу тела, помогу взять моего дилера, но вы должны помочь мне закончить портрет, мне осталось совсем немного, только дорисовать его лицо, и я в расчете. Остальное уже написано. Вы поможете мне? Важнее этого просто ничего нет. Иначе мне конец, я не могу с ним не рассчитаться.

– Но вы понимаете, что написали картины, ради создания которых погибли люди? – тихо спросил Сергей Юрьевич.

– Это не просто картины. Мефисто – произведение искусства.

– Я понимаю. А понимаете ли это вы? Вам нужна помощь, Роберт.

– Да, поэтому я и прошу помощи у вас. Я думал, что смогу написать картину с его лицом заново здесь, в тюрьме, и рассчитаться с ним. Ведь я думал, главное – это написать, а не составить полное изображение. Я думал, что так рассчитаюсь с ним, и все будет в порядке, он снова будет служить мне, а мне без разницы, откуда путешествовать: из своей конуры или из заточения. Но нет… Он пришел ко мне и сказал, что не хочет, чтобы я оставил ту картину, что вы нашли, незавершенной. Он хочет, чтобы я завершил именно ее.

– Роберт, еще раз: из-за ваших картин погибли люди! – настойчиво повторил Сергей Юрьевич, пытаясь достучаться до Смирнова.

– Да пусть умрет хоть еще десяток, если оно того требует! – заорал Роберт. – Мне плевать! Я должен отдать долг Мефисто! Я должен снова получить свой мир! Как вы не понимаете?!

Охрана среагировала, орущего Роберта скрутили и утащили, объявив, что встреча окончена. Мы с Сергеем Юрьевичем молча вышли из здания СИЗО, сели в машину. Босс закурил свою вонючую сигарету. Я смотрел в окно на закат над убогим серым зданием, в котором Роберт Смирнов ждал возможности рассчитаться со своим воображаемым волшебником-монстром и прямо отсюда отправиться в мир наслаждений и красок.

– И что мы будем делать? – спросил я у Рождественского.

– То, что и должны: обеспечим ему сделку.

– Вы хотите, чтобы он закончил свою картину?

– Я хочу сделать свою работу.

– И пусть погибнут люди? Вы же слышали его, ему плевать. Как думаете, он успел сделать заказ на новую порцию красок?

– Я думаю, она уже готова.

– А если нет?

– Что ты хочешь услышать от меня?

– Что вы не позволите этому сумасшедшему заказать еще убийства, чтобы закончить свою картину!

– Ты этого не услышишь. Завтра на работе в восемь утра, у нас очень много дел. Поймай такси, мне некогда с тобой возиться. Хорошего вечера.

* * *

Все закончилось только в третьем часу ночи. Мне удалось-таки вызвать бригаду «Скорой помощи», и они, хвала небесам, приехали. Именно психиатрическая помощь, потому что, едва оператор услышала, что моя супруга страдает психическим расстройством, она сразу утратила интерес к моему вызову.

В квартире все было разгромлено. Абсолютно все, не было даже целой кружки, чтобы налить в нее воду и дать Жанне. Телевизор – в крошево, кухонная техника валяется на полу, разбита чем-то тяжелым, вся посуда тут же, в общей куче мусора. Унитаз разбит, вода залила пол; дверцы шкафа отломаны, вся одежда вывалена на пол и тоже пропитана водой. Я, конечно, воду перекрыл, но было уже слишком поздно. Повсюду летает пух из подушек, матрас разодран, пружины торчат, остро поблескивая. Только люстры целы, до них Жанна не добралась. Все зеркала разбиты, маленькие осколки валяются по всей квартире.

Жанну я нашел на балконе, единственном месте нашего дома, где разбивать было нечего. Два кресла и стол – плетеные. В одном она сидела абсолютно голая, курила и дрожала то ли от страха, то ли от холода, то ли черт знает от чего еще.

– Я все разбила, – сказала она дрожащим голосом. – Мне плохо, Витя. Я сошла с ума. Я думала, это все ненастоящее, я думала, это все выдуманное. И я все разбила.

Все происходящее было похоже на страшный сон. Но еще более страшными были глаза Жанны. Огромные зрачки, словно у наркоманки с передозом. А она вялая, словно вот-вот заснет. При этом Жанну трясло, лицо покрыла пленка липкого пота, словно ее обмазали медом. Пот стекал по подбородку как сироп, она с трудом держала голову и долго не могла попасть сигаретой в рот.

Я стал звонить врачу. Врач трубку не брал, он предупреждал нас, что поздно вечером может быть недоступен, и в острых случаях рекомендовал обратиться в «Скорую помощь». Я долго вызывал «Скорую», но не мог внятно объяснить диспетчеру причины, по которым требуется медицинская помощь. Да, моя жена разрушила всю мебель и вообще все, что можно разрушить в квартире, но сейчас ведь она спокойна. Не буянит. Опасности не представляет. Какие медицинские показатели к госпитализации? Никаких.

Жанна мерзла. Я отряхнул плед от осколков стекла и укрыл ее. Ничего сухого из одежды найти не смог. Усадил Жанну на матрас, где не было торчащих пружин, и долго успокаивал, гладя по голове.

Когда наконец приехала «Скорая», то повод для госпитализации также не был найден. Оставлять Жанну одну в такой ситуации было крайне опасно, а мне утром нужно было на работу. Кроме того, врачи сказали, что у нее сильный шок, видимо, она чего-то сильно испугалась, от чего у нее резко подскочило давление, и до сих пор наблюдается учащенное сердцебиение. Но все это не повод забирать Жанну в больницу.

Инфаркт случился в половине второго ночи, при врачах. Жанна сказала, что у нее сильно давит в груди, начала метаться по матрасу, пытаясь найти позу, в которой будет не больно, но не могла. Ее движения становились все более медленными, она была словно забитый до смерти зверек, который пытается уползти от опасности куда-нибудь, чтобы спасти свою жизнь. Но силы были на исходе.

Врачей было двое, и отреагировали они быстро, из чемоданчика появились аппарат для ЭКГ, ампулы, шприцы. Врач быстро снял показания, сказал: «Инфаркт». Жанну, практически без сознания, усадили полулежа, согнув колени. Медбрат что-то вколол ей в вену.

– Позвони Руслану, пусть поднимется, – велел доктор медбрату. – А вы соберите вещи в больницу.

– Мне нечего собрать, все мокрое.

– Придумайте что-нибудь. Мы не можем забрать ее голой.

– Хорошо, я что-нибудь сейчас придумаю…

Я заметался по квартире, поднимая вещи, усыпанные осколками зеркала, проверяя их на пригодность. Ни одной сухой тряпки! Жанна вынула из шкафа все и все залила водой.

Сухие вещи я нашел в стиральной машине, к которой Жанна почему-то не притронулась. Там я нашел нижнее белье, джинсы и худи. Я одел Жанну, стараясь не думать, что в этих трусиках она провела последнюю неделю и ничто не могло заставить ее переодеться. И вот она в них снова.

На носилках мы спустили Жанну в машину «Скорой помощи». С мигалками помчались в больницу. Ее медицинскую карту я не нашел, но Жанну приняли вообще без всего, в состоянии острого инфаркта миокарда.

Врач сказал, что завтра я смогу ее навестить. И что ее обязательно посетит психиатр. Он сказал, что сегодня меня к ней не пустят и что я могу отправляться домой.

Я поехал домой.

Первым делом устранил все, что было связано с водой. Мокрые вещи свалил в ванную. Ковры пропитались влагой, но луж не было. Ковры я тоже закинул в ванную. Больше сил у меня ни на что не хватило. Но и оставаться в квартире я тоже не мог.

Я достал телефон, зашел на сайт бронирования отелей и нашел ближайший, недорогой. По дороге в отель собрался с силами и позвонил родителям Жанны, все им рассказал. Они сорвались среди ночи и поехали в больницу, и я уверен, что увижу их там еще не раз.

Следующий звонок я сделал только потому, что со студенческих времен научился звонить матери неосознанно. Когда понимание, что позвонить нужно – есть, но нет ни сил, ни желания выслушивать все то, что мама может мне высказать. Поэтому я просто набираю ее номер и говорю в трубку все, что должен сказать, а потом просто отключаю мозг.

– Я всегда говорила тебе, что ты выбрал себе в жены не ту женщину, – сразу сказала мама. – И вот теперь мы получили это. С чем это связано? Каковы причины, дорогой мой? Ты знаешь, я скажу страшную вещь сейчас, но, видимо, Бог сберег вас, когда у Жанны случился выкидыш, иначе это ужасное заболевание досталось бы ребенку. Мы не можем на это пойти, сынок, не можем.

– Пока, мам, спокойной ночи, – проговорил я и отключил телефон.

Злости уже не было. О том, что Бог нас сберег, мама говорила при каждом удобном случае. Я не знаю, зачем она это делает, но даже столько лет спустя она не дает нам ни единого шанса забыть, что мы потеряли ребенка. Я не знаю, как она может, ведь она же женщина, для нее это должно быть понятно… Что мы пытаемся жить дальше. Неужели она думает, что мы сможем когда-нибудь об этом забыть, и поэтому постоянно напоминает? Зачем в нашем с ней разговоре обязательно должен появиться мой нерожденный ребенок? В качестве наказания?

Этот вопрос я задавал и себе, и Жанне, и маме, и даже отцу, которому было вечно не до меня, но вразумительного ответа не получил. Жанна тактично считала, что моей маме просто хочется оправдать гибель ребенка, чтобы мы не чувствовали себя виноватыми. Отец сказал, что мама по природе идеалистка и ей просто жизненно важно, чтобы любое событие вписывалось в логическую картину мира. Если ребенок умер, значит, так и надо. Чтобы забыть об этом, нужно просто понять почему. Логическая картина мира принимается ею безоговорочно, а факт трагической случайности, события, на которое никто из нас повлиять не смог, для нее непонятен и невозможен.