Текст книги "Бог тебе судья"

Сама мама говорит, что я придираюсь к ее словам. Но я не знаю, как еще ее попросить, чтобы она не упоминала нашего ребенка. Разве что вырезать на лбу ножом надпись: «Не говори со мной о выкидыше», – это будет менее болезненно, чем слушать все это.

Но это все длится так давно, что уже почти не трогает. Просто с каждым ее словом я все сильнее и сильнее чувствую неприязнь к матери и ненависть к себе.

– Заселите меня в номер, пожалуйста, – сказал я ночному портье.

В три часа ночи я рухнул в постель и уснул.

* * *

Проснулся в шесть утра, сам. Голова болела, тело ломило. Я был разбит. Я не выспался, не отдохнул. На меня с особой утренней угрюмостью накинулось сразу все – обида за себя, страх за состояние Жанны, усталость и нежелание жить.

На мой звонок в больнице ответили, что Жанна спит, ее состояние не вызывает беспокойства. Психиатр придет к десяти часам, а врач будет готов ответить на мои вопросы ближе к вечеру, когда появятся результаты всех исследований. Меня попросили найти медицинский полис, карту и чистые вещи. По тону, которым медсестра сказала о чистых вещах, я понял, что ситуация критическая.

У меня сложные отношения с вождением. Водительские права, которые я получил в школе, валялись несколько лет никому не нужными. Потом у меня возникло желание купить машину, и я продлил права, взял авто в кредит. Но ездить не получалось – за рулем мне было не комфортно, страшно, я не понимал, к чему это все, когда можно доехать на общественном транспорте, быстрее и удобнее. Машину я продал. Но сегодня тачка мне просто необходима.

Несколько месяцев назад я брал автомобиль напрокат, регистрация в каршеринге у меня есть. Права при мне, лежат в бумажнике. Приложение на телефоне показало поблизости несколько легковушек, которые можно взять в аренду.

Завтракать я не стал, решив купить что-нибудь в Макавто по дороге. В автомобиль я попал с третьего раза, серо-желтая «Kia Rio» никак не хотела впускать меня внутрь, требуя какую-то верификацию. Потом я сообразил, что в приложении наверняка привязана моя просроченная банковская карта. Я привязал новую карту, и все случилось – машина послушно открыла свои двери, не успел я нажать на экране приложения кнопку «Открыть машину».

Первым делом я поехал в METRO, единственный известный мне круглосуточный магазин, в котором в семь утра можно купить одежду. Я купил все для Жанны (несколько женских трусиков, бюстгальтер, три футболки, двое спортивных штанов, пять пар носков и тапочки), заодно себе – чистую рубашку, трусы и носки. По пути к кассе бросил в телегу еще два тюбика зубной пасты, две щетки, два шампуня, мыло, прокладки.

Я завез в больницу вещи, но увидеть Жанну мне не дали. Она находилась в палате реанимации, куда не впускают посетителей. Родителей Жанны в больничном коридоре не было, дежурная медсестра сказала, что мы разминулись буквально в полчаса. Еще она, поджав губы, добавила, что отец Жанны поднял крик, и они с супругой собираются искать через знакомых выход на лучшие клиники Москвы. Очень похоже на родителей Жанны.

На работу я приехал в 8.02, Сергей Юрьевич был уже на месте.

– Ты что, не ночевал дома?

– Да. У меня есть чистая одежда, мне нужно пятнадцать минут, и я готов к работе. Извините.

Сергей Юрьевич внимательно посмотрел на меня, вымотанного, с красными от недосыпа глазами, на пакет из METRO и молча кивнул. Девчонки удивленно проводили меня взглядами в душевую. Да плевать, ей-богу.

После душа и чистки зубов мне несказанно полегчало. Тонуса было на троечку, но хотя бы прошло желание умереть прямо на месте. Я вышел из душа свежий, в чистой рубашке, новых носках и трусах.

– Кофе будешь? – спросил Сергей Юрьевич.

– Да. Вам какой сделать?

– Американо, черный, скажи Вике, пусть сделает. И давай быстрее ко мне, у нас проблемы.

Я попросил Викулю сделать кофе, что было встречено неодобрительно. Несмотря на то что я помощник Рождественского, Викуля тешила себя иллюзией равноправия. Это было в корне не так, но я никогда не задавался целью сделать это очевидным. Сегодня же мне было не до сантиментов, поэтому я просто сказал, что мне нужно, и добавил: «Спасибо». Вика обиделась, это было видно невооруженным глазом. Ну еще бы, она чуть ли не в первый раз готовит для меня кофе, если не считать встреч с клиентами, на которые офис работает как полагается. Если бы она не слышала Рождественского, то наверняка бы велела мне самому сварить кофе, но босс сказал, ничего не попишешь.

– Новостей сразу несколько, – начал Сергей Юрьевич. – Найден способ устранить Валю, и они сделали это быстро. С сегодняшнего дня она – первый помощник прокурора, государственный обвинитель. Повышение серьезное, такие вещи в одно утро не делаются. Дело резонансное, прокурор хочет смертной казни, но ему нет дела до нашего подзащитного. У него в руках есть все, чтобы обвинить Роберта Смирнова, и ему плевать на несостыковки, которые мы нашли. Это новость номер раз.

Викуля принесла кофе и демонстративно поставила мою чашку дальше, чем следовало бы. Ладно, Викуля, прости меня, я приду в себя, и мы поговорим об этом. Мне совершенно не нужно ничего такого, я хочу, чтобы все было по-прежнему: каждый на своем месте, без выпендрежа.

– Новость номер два: Смирнов ночью пытался покончить жизнь самоубийством. Я не знаю, что на него нашло, никто ему ничего не сообщал. Но у психов свои каналы связи, видимо, он каким-то боком пронюхал, что дело плохо, решил слинять. Ему не дали. Он в больнице.

– Подождите, – остановил я Рождественского, потому что понимать было сложнее, чем слушать. – Значит, с него не снимают никаких обвинений?

– Нет, ему добавляют, – подтвердил Рождественский и снова посмотрел внимательно на меня. – Что с тобой? Все в порядке?

– Не совсем, но я справлюсь, – ответил я. – Какой у нас план действий?

– Во-первых, нам снова нужно поговорить с Робертом, понять, что случилось. Во-вторых, нужно срочно сделать выписку из уголовного дела, я подозреваю, что в ближайшее время дело передадут в суд.

– А ознакомление? У нас есть минимум пять дней с момента окончания следствия! И идентификация трупов, это тоже долгий процесс…

По закону, прежде чем дело передают в суд, с ним знакомятся сначала потерпевший и все гражданские истцы по делу, потом обвиняемый, а далее составляется обвинительное заключение, которое подписывает прокурор, и только тогда дело передают в суд. Пренебречь этими правилами нельзя.

– Я думаю, что новый следователь, кем бы он ни был, уведомит нас об окончании следственных действий и предложит изложить линию защиты, принести доказательства. И все – в самое ближайшее время. Даже несмотря на то что судебно-медицинскую экспертизу проводят одновременно в разных бюро.

Вот это поворот! Такая спешка в уголовном деле просто неприемлема! Мы ведь должны тщательно перебрать все доказательства, составить линию защиты, принести доказательства, заявить ходатайства…

– Но ведь у нас реально нет времени! Вы должны заявить ходатайство о продлении срока предварительного расследования, нам нужно проработать обвинение. Я начал, но там много материалов, много заключений, показаний… Всего не усмотреть за пару дней!

– Я тебя понимаю, но и ты пойми: на нас надавят. Да, не смотри так, и на меня тоже. Мы должны все успеть.

– Но как?!

– Каком кверху. Если у тебя есть обстоятельства, по которым ты не можешь сейчас вплотную, не глядя на часы, заняться этим делом, скажи сейчас.

Хороший вопрос. Моя жена в больнице с инфарктом и в состоянии острого психоза (не знаю, как называется буйный период в шизофрении), моя квартира почти полностью разрушена, я поселился в отеле, я не высыпаюсь уже три месяца, а сегодня у меня была Варфоломеевская ночь. В идеале сейчас мне нужно сказать, что я не могу работать и мне нужен отпуск по семейным обстоятельствам – наверное, именно подобные обстоятельства законодатель и понимал под «семейными». После этого нужно отправиться домой, убраться в квартире, купить минимально необходимые вещи и ехать в больницу, к жене. Я ей нужен.

Но, прости меня господи, я не хочу.

Я хочу сесть в свое кресло, открыть эти тома с материалами дела и работать.

– Нет, Сергей Юрьевич, таких обстоятельств нет, – сказал я и допил кофе одним глотком. Кофе оказался горячим для такого трюка, глотку обожгло, на глазах выступили слезы, и я закашлялся. Сергей Юрьевич молча наблюдал за этим процессом, а когда я закончил, сказал:

– Отлично. Тогда вперед.

Интересно, подумал я, в какой момент я начну себя ненавидеть за то, что при имеющейся возможности не бросил все и не поехал к больной жене? Наверняка, если бы Сергей Юрьевич узнал о моей жизненной ситуации, он бы меня осудил. Мне бы этого не хотелось.

* * *

Закон обязывает следователя ознакомить подсудимого и его защитника с материалами уголовного дела, но после окончания расследования. На этапе следствия – это возможно только по доброте душевной следователя. Поэтому адвокаты работают практически вслепую – они могут делать выводы только на основании того, что видят и слышат. Доступа к материалам у них нет, пусть даже это в принципе возможно.

Показания потерпевших и заинтересованных лиц были разрозненные, следственная группа их собрала из других дел: разыскных, уголовных, материалов доследственной проверки. На это ушло много времени: нужно было идентифицировать тела по приметам, фотографиям, описаниям, имеющимся в таких материалах, а потом сопоставить данные и сделать вывод, какие из разыскных дел можно прекратить в связи с обнаружением тела пропавшего без вести. Я листал отобранные материалы и удивлялся: даже если человек совсем одинок, даже если утратил связь с близкими, все равно есть люди, которые заявят о его пропаже: врачи медицинских учреждений, сотрудники пенсионного фонда, почтальоны, просто соседи. По итогам работы были идентифицированы все тела, никакое не осталось неопознанным, и это вселило в меня надежду. Все-таки пока безразличие еще не накрыло нас с головой, пока еще исчезновение человека без следа не оставляет нас равнодушными.

Для того чтобы выделить что-то общее, необходимо было проанализировать их исходя из поиска точек соприкосновения.

Я прочитал абсолютно все показания и пришел сразу к нескольким выводам.

Связь между жертвами на первый взгляд только у троих – матери и детей Елизаровых, остальные жертвы между собой знакомы не были, и точек соприкосновения у них не было. Но это притянутый за уши аргумент, он всегда вызывает у меня оскомину, когда я вижу подобное в фильмах или книгах. Ну как следствие со стопроцентной достоверностью может установить точки соприкосновения? Жизнь долгая, неужели эти люди действительно нигде и никогда не пересекались? На основании чего сделано это утверждение? Сами жертвы рассказали? Нет, их родственники. А как можно полагаться на показания родственников, если они порой не знают, с кем их близкий человек делит постель?

Вот, например, я. Спроси меня, знакома ли Жанна с одним из этих людей, и я не отвечу на вопрос. Вероятнее всего, нет. Но откуда мне знать наверняка? У Жанны куча знакомых, возможно, на одном из мероприятий они и пересекались. Возможно, у них могли завязаться какие-то отношения. Жертв слишком много, нельзя с точностью установить, что связи нет. Но на первый взгляд связи не было, а это значит, что отыскать убийцу в окружении этих людей невозможно.

Перед уходом Рождественский поставил передо мной задачу: найти общее.

Фактически это означало найти разное и сопоставить. Возможно, я увижу какую-то цепочку, которая на первый взгляд кажется незамеченной.

Аналитическая работа пожирает очень много калорий, и во втором часу дня мне страшно захотелось есть. Обычно я не обедаю днем, предпочитая плотный завтрак и ужин. Но сегодня я не завтракал, а насчет ужина даже думать боюсь: если отвлечься на мысли о том, как и где я проведу вечер, можно больше никогда не сосредоточиться на работе. Я попросил Викулю заказать еду, дал ей тысячу рублей, особо не рассчитывая получить сдачу.

К моменту, когда привезли обед, я составил карту убийств, но проанализировать ее мне пока что не удалось. Я развернул гамбургер, налил себе кофе, вывалил на тарелку картофель фри и открыл несколько соусов. Все готово к работе, теперь можно внимательно посмотреть на мою карту и попробовать понять, как действовал преступник.

Результатов экспертизы всех трупов еще, конечно же, не было. Да, бюро может работать в ночную смену, если того требуют обстоятельства. Но чисто законных обстоятельств нет – обвиняемый сидит за решеткой, неотложных оперативно-разыскных мер не предвидится, а это значит, что особой спешки не требуется. Но у следователя Ховенко, которая назначала экспертизу, были очень большие сомнения в том, что Роберт Смирнов является тем самым человеком, который расчленил и уложил по могилам 23 трупа.

Предварительные заключения опасны тем, что под ними нет подписи эксперта, это просто электронные файлы, которые присылают следователю для ознакомления. Это не процессуальный документ, всего-навсего для информации. Но у Рождественского эти файлы имелись – Ховенко была заинтересована в поимке настоящего преступника, а не в осуждении Смирнова, который в порыве страсти только и делал что рисовал.

Время и место смерти жертв лишь предварительное. Все они были убиты в одно время, примерно неделю назад.

Фрагменты изъятых тел различались как по структуре, так и по количеству. У кого-то забрали больше, у кого-то меньше, у кого-то органы, у кого-то только мышечную ткань и кожу. Тело одной женщины, убитой ранее других, почти полностью обескровлено, больше таких не было.

Личности жертв практически установлены. Есть сомнения в трех, включая обескровленную женщину, по фотографиям из материалов разыскных дел невозможно опознать эти тела. Но следователь сказал, что идентификация закончится к среде, а пока у меня было 20 жертв, трое из которых уже мне известны. С родственниками оставшихся семнадцати мне предстояло встретиться и поговорить. Но как это успеть до конца недели? Ответ: никак, это невыполнимо. И едва ли прогноз Рождественского, что дело передадут в суд к понедельнику, реализуется, поскольку следователю также необходимо опросить всех. Да, у него есть опера, которые могут собрать первичную информацию, но на формальности-то все равно потребуется время.

В три часа дня у меня был список телефонных номеров, который для меня раздобыла Викуля. Она тщательно проанализировала социальные сети (для этого пришлось убрать блокировку в браузере рабочего компьютера) и нашла номера телефонов. Не знаю, откуда это пошло, но сейчас практикуется довольно странный ритуал делать из страницы погибшего человека мемориал памяти. Люди пишут на стене о том, что человек мертв, засыпают картинками с горящими свечами, фотографиями с траурными лентами и пишут слова, которые должны утешить родных погибшего. Возможно, это кому-нибудь и нужно, но для нас это было очень простым способом определить родственников жертв, чтобы связаться с ними. Некоторые люди настолько беспечны, что оставляют номера своих телефонов прямо в анкетах социальных сетей, а те, которые не оставляют, охотно отвечают на сообщения – у всех установлены приложения прямо на телефонах, и получить ответ на сообщение дело 10–15 минут.

Примечательна одна деталь: у всех жертв страницы в социальных сетях были заброшенными, последние обновления осуществлялись больше двух лет назад. Это уже кое-что общее.

Сразу со мной согласился поговорить только один родственник, сын пятидесятитрехлетнего мужчины, распиленное тело которого было обнаружено первым. В «слоеной» могиле он покоился на самой вершине, это его ухо погрыз зверь. Мы договорились с его сыном встретиться сегодня вечером, в шесть часов, в Александровском саду. И ему близко от работы, и мне недалеко. Остальные отказались говорить с адвокатом предполагаемого убийцы, пообещав обязательно все доложить следователю и рассказать о звонке на суде. Да ради бога, люди, я выполняю свою работу. Понятно, почему они не хотят со мной общаться. Они думают, что мы пытаемся «отмазать» Роберта, но на самом деле мы хотим найти настоящего убийцу. Но слышать они ничего не хотели.

– Вы монстры похуже этого вашего подзащитного! – заявила мне одна девушка, единственная и дальняя родственница одной из жертв. – И гореть вам в аду. Вместо того чтобы прикончить этого подонка, вы пытаетесь его вытащить из-за решетки, где ему и место! Будьте уверены, что на суде я первым делом скажу, что вы пытались на меня давить!

Мне удалось договориться еще с двоими, один из которых в пять часов обещался быть у нас в офисе, поскольку сам работает на Новом Арбате и заканчивает в половине пятого, а второй – завтра утром.

Оставшееся время я провел за изучением карты убийств, но никаких выводов сделать не смог. Я разместил на карты в Google место жительства каждой жертвы, обозначил место обнаружения трупов, полученное распечатал в двадцати экземплярах и пытался прорисовать хоть что-то, соединяя точки линиями. Не знаю, что я намеревался увидеть. Пентаграмму? Пятиконечную звезду? Какой-то другой символ? Ничего подобного не было, люди жили в разных районах Москвы и Подмосковья, и ни в каких комбинациях что-либо значащий рисунок не появлялся. Глупости, скорее всего, подходящие разве что для триллеров.

– Витя, к тебе пришли, – сообщила Викуля со странным выражением лица.

– Проводи в переговорную, пожалуйста, – попросил я.

Когда я вошел в переговорную, в нос ударил сильный запах алкоголя. Вот просто невероятный, ни с чем не сравнимый перегар, от которого хочется убежать дальше, чем можешь. Комната вмиг стала слишком тесной и душной, мне захотелось открыть все окна, что я и сделал.

Человек, который пришел, был бомжом. Грязные, свалявшиеся волосы, черная от грязи шея, куртка изодранная, вся в разводах и пятнах. Человек сидел, опустив голову, и на мои манипуляции с окнами никак не отреагировал. Сесть хоть сколько-нибудь далеко не представлялось возможным, поэтому я решил задать свои вопросы быстро и по возможности не дышать.

– Добрый вечер, – сказал я. – Как я могу к вам обращаться?

– Светлана, – ответил бомж и посмотрел на меня.

Я не ахнул, но очень удивился. Действительно, женщина. Испитая, с синяками на лице, но явно женщина. А по голосу – взрослый мужик, курильщик и пропойца.

– Меня зовут Виктор, – представился я. – У меня есть несколько вопросов о вашем отце. Позволите?

– Только быстро, у меня много дел. Это вы после работы поедете в свою теплую квартирку в спальном районе, а мне нужно еще найти место для ночлега.

– Я не отниму у вас много времени.

– Уж постарайтесь.

– Светлана, какие отношения у вас были с отцом?

Я спросил, и, пока Светлана собиралась с ответом, я подумал: неплохо нынче живут бездомные, вот у Светланы есть мобильный телефон, страница в социальной сети, то есть доступ к Интернету!

– Никакие. После того как он сдал меня в богадельню, я с ним не общалась.

– Богадельню? Вы имеете в виду дом престарелых? – не понял я.

– Ну в приют, или как вы это называете? Интернат?

– Он вас ребенком отдал в детский дом?

– Нет, я взрослой уже была, мне лет шестнадцать было.

– В юридическом смысле шестнадцатилетний подросток еще ребенок, – сказал я. – А по какой причине, могу поинтересоваться?

– Конечно, можете, – ответила Светлана. – Я ведь бомжиха, маргинал, нелюдь. Такие вопросы можно задавать нам, бомжам. Была бы я приличным человеком, вы бы такое не спросили, я права?

– Светлана, прошу прощения, если я вас обидел, – сказал я. – Но дело очень серьезное. По обвинению в убийстве многих людей задержан человек, который этого не совершал. И мне необходимо разобраться во всем и понять, кто и зачем подставил его. Ваши ответы мне очень помогут.

– Да отец не любил меня, – сказала Светлана и вскинула голову. – Чего? Понимаете его, да? Как можно любить бомжиху? Но я такой не всегда была. У меня все было, и учеба и денежки, и даже кое-какие перспективы. Но все просрано, слито в бездонное жерло городских улиц. Теперь я – бомж, человек без права называться человеком. Такие как вы, в костюмчиках, со своими квартирками и милыми женами, все обеспеченные с зарплатой по сто тысяч, никогда не поймут нас, людей в самом низу. Но вы все же представьте на минуту, что я была человеком, который достоин вашего внимания. И вот такого человека, как я, отец и не любил.

От удивления у меня мысли путались, я не знал, что сказать. Чтобы восстановить всю картинку, я извинился и вышел в приемную.

– Викуля, а ты нашла страницу в социальной сети этой женщины? Или мужчины? У нашей жертвы был сын или дочь? Как ты ее нашла?

Викуля ответила:

– Социальная страница мужчины, Роман Всеволодович Гнездых, сын Всеволода Петровича Гнездых, жертвы номер один из «слоеной» могилы. Я понятия не имею, кто это.

– То есть у него точно сын?

– Да.

Да что же такое-то! Я вернулся в переговорную.

– Светлана, простите, пожалуйста, но как зовут вашего отца?

– Сергеевна я. Светлана Сергеевна.

– А ваша фамилия?

– Ионова.

Я быстро пробежался глазами по списку жертв, хотя мог этого и не делать. Сергея Ионова в списке жертв не было, фамилии такой вообще не было. Очень удивительно.

– Светлана, когда я вам позвонил, почему вы не сказали, что я ошибся? Я спросил, не приходится ли вам отцом Всеволод Петрович Гнездых. Вы сказали: «допустим». Я предположил, что это «да».

– Всеволод Гнездых – мой отчим, – ответила Светлана осипшим голосом. – И когда вы назвали его имя, я подумала, что вам что-то известно о нем. А вы начали спрашивать про отца.

Я сел за стол.

– Светлана, вы можете последовательно рассказать, кем вам приходится Всеволод Гнездых и какие отношения у вас с ним были?

– Могу. Мой отец, Сергей Ионов, бросил мою мать, когда мне было семь лет. Через два года мама вышла замуж за Всеволода Петровича, моего будущего отчима. Он не мог удочерить меня, потому что мой отец был конченым человеком, просто конченым. Он не отказывался от отцовства и алиментов не платил. Когда мне исполнилось шестнадцать, отец попытался вернуться к матери, прикиньте, какой идиот? Ну разве нормальная женщина примет мужика, который бросил ее с ребенком? Да и к тому же Всеволод Петрович был хорошим человеком, они с мамой были счастливы. Короче, случилась драма, маму отец убил и сел за решетку. Всеволод Петрович пытался стать моим опекуном, но не получилось – у него не было своего жилья. Так я попала в детдом. Всеволод Петрович навещал меня, но, когда мне пришло время выпускаться, он сказал, что встретил женщину и уезжает из Москвы. Мы попрощались, и я не видела его двадцать лет. А год назад он снова объявился. Я тогда еще не была бомжом…

Свете не удалось овладеть ни одной из профессий, которая смогла бы ее прокормить. В интернате она упорно пыталась постичь хоть что-нибудь, но все тщетно: руки у нее были неумелые, характер неусидчивый, а терпение нулевое. В конце концов педагоги плюнули и стали ставить девушке «тройки», только чтобы выпустить.

Когда Света осталась лицом к лицу со взрослой жизнью, все оказалось куда проще, чем ей представлялось. Центр занятости нашел ей работу уборщицей в одной из префектур Москвы, Света убирала подъезды в многоквартирном доме. Там же она познакомилась со своим первым мужем, дворником, который приобщил ее к выпивке. Началась весьма веселая жизнь. Так продолжалось пять лет, а потом Света забеременела и родила ребенка, который сразу был отдан в дом малютки, потому что Света не чувствовала себя матерью, а ее гражданский муж детей не хотел. Его интересовали только выпивка, секс и абсолютная свобода. Еще бы не работать! Какие дети?..

Свету угрызения совести не мучили никогда, она о своем ребенке забыла практически мгновенно. Никогда его не навещала, знала только, что мальчика назвали Русланом.

Уборщицей она проработала восемь лет и решила, что с нее точно хватит. Они посчитали с мужем, что если продать квартиру и положить деньги в банк, то на проценты можно спокойно жить. Конечно, на эти деньги нужно купить какое-нибудь жилье, квартиру попроще и подальше, необязательно на Беговой! Но, получив в руки несколько миллионов рублей за проданную Светину квартиру, решили, что комнаты в общежитии в области хватит вполне.

Деньги стали расходиться, в банк молодая, вечно хмельная семья ходила как на работу. Когда от депозита практически ничего не осталось, случилось несчастье – гражданский супруг Светланы умер от отравления алкоголем, и она осталась совсем одна.

И здесь-то ей позвонил Всеволод Петрович. Он застал Свету в ужасающем состоянии: проедающую последние копейки, выскобленные со счета в банке, без работы, окончательно опустившуюся, с циррозом печени. Он забрал ее к себе в загородный дом, далеко в Подмосковье, и долго лечил. Светлана была практически в постоянном поиске алкоголя, но в доме у Всеволода Петровича алкоголя не было. Его дом, обычный одноэтажный на три спальни, располагался в маленькой деревне. Сам он в доме появлялся нечасто, жил в Москве, но со Светланой постоянно кто-то был: то его супруга, то дочь, то какие-то посторонние женщины, которые помогали ей справляться с болезнью и тягой к спиртному.

Когда она подписала дарственную на свою комнату, Света не помнит. Но в разгар очередного скандала, разгоревшегося из-за отсутствия алкоголя, она узнала, что у нее ничего нет, и комнаты тоже. Все, что у нее осталось, – это комната в этом доме, и теперь правила устанавливаются другие. Теперь она должна работать, чтобы обеспечить себе еду и кров.

В деревне, которая жила общиной, было много работающих женщин. Летом они выращивали овощи, ухаживали за курами и скотом, а зимой выделывали мех, вязали и делали плитку из специального раствора, которую оптом продавали в строительные фирмы. Мужчины тоже работали – в полях, неподалеку в автомастерских или вовсе в Москве, приезжая только на выходные к своим женам и детям. За те полгода, что Светлана пыталась справиться с острыми проявлениями цирроза и своей привязанностью к алкоголю, ей не удалось найти подруг и наладить хоть какое-то общение. Сам Всеволод Петрович с ней практически не разговаривал, только спрашивал о самочувствии и рекомендовал книги к прочтению. Женщины, которые помогали ей, тоже не разговаривали с ней, а если и обращались, то по поводу домашних дел вроде ужина. После скандала, когда Свету отчим отправил работать, отношения стали еще хуже.

Ее познакомили со Степанидой Ивановной, которая заведовала в общине занятостью. Женщина деловая и хваткая строгой рукой заставила Светлану влиться в трудовые будни. Ее поставили на прополку огурцов в теплицах, и теплицы эти были бесконечными, они огибали всю деревню, работать в них полагалось с девяти утра до захода солнца, это было невыносимо.

Света не просто отвыкла работать, она всей душой ненавидела это занятие. Она смогла проработать только две недели и сбежала в Москву. Ей не верилось, что ее комната больше не ее, она полагала, что Всеволод Петрович ей наврал, чтобы она начала работать.

Кое-как, на попутках, Света добралась до своего дома в Видном. Открывшие дверь соседи чуть не спустили ее с лестницы, проорав ей в лицо, что она здесь больше не живет и ее комната продана нормальным людям, которые не мочатся мимо унитаза, не воруют еду из чужого холодильника и не ходят голыми по коридору.

В полной прострации Света села на лавочку у подъезда и заплакала. Там ее и нашел Всеволод Петрович и отвез обратно в деревню. И Свете ничего не оставалось, кроме как работать в теплицах.

Светлана замолчала. Я спохватился, что не предложил женщине ничего из напитков, и быстро исправил ситуацию. Перед Светланой дымилась чашка с чаем, а встреча со вторым свидетелем была перенесена на завтрашний полдень.

– Вы знаете, через какое-то время я начала входить во вкус. Меня перевели на работу в плиточную, где мы отливали плитку. Вы такими плитками выкладываете себе стены в ванной комнате, знаете, такая шершавая, с узором. Мне даже нравилась эта работа, и со Всеволодом Петровичем у нас наладилось. Но потом в общине случился праздник – я не знаю, что они праздновали, но это было очень странно. Посреди улицы накрыли огромный стол, никто ни с кем не разговаривал, но все были веселые, даже счастливые! Все друг друга поздравляли и обменивались едой, но само событие никто не обсуждал. Когда я спросила, а чего мы празднуем, мне ответила супруга Всеволода Петровича – настанет время и узнаешь, а пока радуйся. Ну я и радовалась – в центре стола стояла бутылка с вином, а там никто не пил. Не знаю, зачем ее туда поставили. Когда все начали расходиться, я кинулась помогать убирать посуду и умыкнула вино. Когда его хватились, я уже была готовая.

Светлана отхлебнула чай, поморщилась и зашипела:

– Че он такой горячий-то? А пирожка или конфеточки не найдется? Ну или печенья?

Я принес из своих запасов упаковку луковых крекеров и отдал Светлане. Хрумкая крекерами, Светлана повеселела и продолжила рассказ:

– Всеволод Петрович был очень расстроен. Он сказал, что больше не может мне доверять, и попросил уехать. Когда я сказала, что ехать мне некуда, он расплакался и стал обвинять меня, что я натворила страшных вещей, что я подвела не только себя и его, но и всю общину и больше у него нет выбора. Короче, он меня выгнал. Но дал телефон, видимо, его сына. Сказал, что я могу звонить ему, если станет совсем худо. Телефон навороченный, я в нем разобралась за пару недель. Там есть Интернет, и на него кладут деньги. Есть и приложение с социальной сетью, где была открыта страница Романа Всеволодовича Гнездыха, это, как я поняла по перепискам в телефоне, сын Всеволода. Он страницей не пользовался, а я – пользовалась. Я написала свой номер в контактных данных страницы, и иногда мне звонят какие-то люди, ищут Романа. Но Рома умер, покончил с собой незадолго до того, как Всеволод Петрович разыскал меня. Видимо, меня-то он и разыскал потому, что стало одиноко. А потом мне позвонила супруга Всеволода Петровича и сообщила, что он погиб. Я разместила картинку в память о нем.

– А что хотела его супруга? Звала вас?

– Да.

– Может быть, вернетесь? Все же крыша над головой, работа, еда.

– Я думаю об этом, но пока не решила.

– А где эта община, можете сказать? Просто, по моей информации, Всеволод Петрович жил в Подмосковье, и соседи показали, что он там действительно жил, каждый день возвращался с работы. Они не говорили, что он периодически отсутствовал.

– Да они сами, поди, по выходным на дачу ездят, откуда им знать, где он по выходным? Все же обеспеченные люди ездят по дачам. А место покажу. Если загрузите карту на компьютере, я покажу вам место.