Текст книги "Пророчество Предславы. Мещёрский цикл"

***

Сокол на крестный ход не пошёл, сказал, мол, не его ума дело, а Борису страсть как любопытно стало – обожал он всяческие церковные торжества, недаром из православных князей вышел.

Василий надел ризу, знаменитый папский клобук и все прочие церковные причиндалы. Достал привезенную с собой икону Божьей Матери. Посмотрел заступнице в глаза, покачал головой с сомнением и вынес на улицу. Перед «Выбутской Девой» его уже ожидала внушительная толпа горожан с остатками местного клира – всеми, кого удалось собрать с двух десятков церквей. И горожане, и священники встретили владыку на коленях. При появлении иконы у многих на глазах выступили слёзы. Люди молились, кланялись так, как никогда прежде не молились и не кланялись.

– Матерь Божья, заступница наша, не дай пропасть, не оставь в беде…

Василий бережно передал икону двум священникам, прочитал молитву и степенно двинулся к площади. Толпа отправилась следом.

Первым делом крестный ход навестил Троицу, в которой архиепископ провёл службу во спасение Пскова. Затем шествие обошло с иконой Детинец, двинулось дальше, в Довмонтов Город, где Калика совершил ещё две службы в тамошних церквах. В довершение всего икону пронесли до посада.

Все эти торжества воодушевили горожан, но нисколько не успокоили самого Василия, а тем более – Сокола. Если уж зло смогло прорваться в этот мир, то одной иконой, пусть и самой чудотворной не прикроешься.

***

Ещё одна беспокойная ночь и весь следующий день прошли в делах. Сокол с Каликой больше не устраивали ночных вылазок: готовились к главной битве. Постоялый двор превратился в подобие Тайной Господы. Но если настоящее псковское правительство до сих пор бездействовало, то в «Выбутской Деве» кипела работа.

Архиепископ совсем осунулся от постоянных хлопот и неимоверного напряжения. К нему то и дело приходили всё новые и новые люди, спрашивали совета, докладывали о продвижении работ, просили помощи в оружии, в средствах, в людях. Калике ничего не оставалось, как заниматься всеми этими хлопотами. Лишь военные вопросы он частично переложил на воеводу и Данилу с Мартыном.

Ополченцы готовили заставы и костры. Горожане стаскивали старые брёвна, плахи, приносили собственные запасы дров и хвороста. Возле стен ожидали котлы с маслом и смолой. Наверх затаскивали камни, приготовленные ранее для переделки стен и башен. Теперь эти камни сгодятся для обороны. Мартын распоряжался в посаде, Данила – в Застенье, а воевода – в Кроме.

Сокол в дела правления не вмешивался. Зато вместе с княжичем пешком исходил почти все рубежи обороны, переговорил со многими ополченцами, их начальниками; помогал, при случае, советом или делом. И скоро разбирался во всём не хуже Калики.

Старики встречались лишь в «Выбутской Деве» за обедом или вечерей, и тогда собранные сведения и свои предложения Сокол пересказывал Василию.

Глава четвёртая
Разгром

Окрестности Костромы. Июнь 6860 года

На рассвете сельский ведун по прозвищу Грива, кинул за спину мешок и, оставив нараспашку ворота и двери, отправился по ярославской дороге. Шёл быстро, не оглядываясь. Пока первые жители из домов вылезли, он добрался уже до Холопьего Ручья, но скрыться в лесу не успел.

– А ну стой! – догнал его староста, крепкий мужик по имени Вьюн.

Ведун остановился. Бросил на подбежавшего здоровяка затравленный взгляд, но смолчал.

– Ты куда, бесово семя, тикаешь? – выругался тот. – Мы тебя кормили, поили, на праздниках во главе стола саживали, а как беда навалилась, ты в бега ударился? А ну, пошли обратно!

– Не пойду, – буркнул Грива.

– Как, то есть, не пойдёшь? – вскипел Вьюн. – А вот я мужиков свистну, на верёвке тебя вернём.

– Так и не пойду! Хоть целое село поднимай. Сбегу всё равно.

Староста крякнул, запустил ладонь в бороду. Поняв, что угрозами беглеца не убедить, решил с другого бока зайти:

– Кто же мир от нежити защитит? На тебя ведь, убогого, вся надежда была. Совесть поимей. Не бросай людей на погибель.

– Не помогу я ничем, – Грива отвёл взгляд. – Не по моим зубам напасть эта.

– А по чьим же? По моим? – староста показал зубы, вернее то, что от них осталось.

– Не знаю. Уходить всем надо. Бросать село.

– Бросать?! – разозлился Вьюн и, растопырив руки, встал поперёк пути. – Я вот тебе брошу! Пришёл и ушёл, а у нас семьи, поля, скотина, добро годами нажитое…

– Не трудом нажитое! Через это и прогневили вы Господа, – начал Грива обличительно, но, вздохнув, умерил пыл. – Не остановишь ты меня. И никто не остановит. В монастырь иду. Грехи замаливать. Не мне дорогу заступаешь – богу перечишь.

Староста сник. Ссутулился. Шагнул в сторону.

Грива, перехватив мешок, отправился дальше.

– Уходите и вы пока не поздно, – бросил он за спину.

И скрылся за поворотом.

***

Ночью никто не спал. Кольев наготовили, хоть стену окольную возводи. Оружие припрятанное достали. Много оружия. Годами собирали. А пусть и доброе оно, да не про такого ворога. Не надеясь на осину и железо, по две-три семьи в домах собрались, в тех, что на вид покрепче. Заколотили окна, заложили дымоходы и притаились, ожидая, когда нежить внутрь полезет. Вплоть до нынешней ночи бог миловал, но теперь, потеряв ведуна, селяне опасались худшего. Грива хоть и непутёвый был, а всё какая-никакая защита.

Около полуночи на погосте началась возня. Поначалу хруст непонятный, чавканье, вздохи протяжные. Старшие к щелям приникли, силясь разглядеть в темноте тропу, что с кладбища вела. Дети с бабами на печах затихли, одеяла на головы натянули. Страшно!

Только луна взошла возня прекратилась. Завыло на погосте. Сперва негромко и единственным голосом, но скоро глоток прибавилось, а вой усилился до мороза на спинах. В который раз перекрестились селяне. Мужики колья сжали, напряглись. В домах тишина повисла, какой на кладбище положено быть. Нынче всё поменялось.

Наконец вырвался вой за пределы могильные, пошёл на село, плеснул на улицы. На тропе так и не появился никто, но между домов заметались в лунном свете косматые тени. Мужики от щелей отпрянули, заложили осиновой щепкой.

До петухов бесновалась нежить, а с первым криком, как отрезало – стихло всё. Вздохнули селяне, молитву трижды прочли – пронесло и теперь, не сунулись мертвецы в дома. До следующей ночи передышка.

Наутро Вьюн с дюжиной мужиков отправился усопших проведать. Не порадовало увиденное – ещё на шести могилах руки из земли вылезли. По локоть торчали. А на самой свежей, где месяц назад Чекменя схоронили, уже грудь показалась. Колья осиновые, что накануне в погребенья воткнули, были сложены рядком, возле общей оградки, словно утварь полезная.

– Не берёт их осина-то, – пробормотал староста.

– За что же наказание такое? – вздохнул Кадка.

– Ведун сказал, мол, разбойничали мы, – пояснил Вьюн. – Через это и наказание. Всего-то пару раз с новгородцами в низовья ходили. А вот и пришла расплата. Сколько душ сгубили в налётах? Сколько чужого добра взяли?

– Чекмень же и ватажил у нас, – возразил Кадка. – Чего теперь из земли-то полез?

– Видно, не своей волей полез, – заметил Жило, поёжившись.

***

Три дня и три ночи прошло, как Грива ушёл. Вслед за ним почти половина села разбрелась. Не верили люди, что справятся с бедствием. Многие всё добро, что разбоем нажито, бросили, не желая тащить проклятие за собой. Ушли пустыми, иные в одном рубище.

А могилы уже совсем распахнулись. Земля на кладбище, что пашня разворошена. Где по пояс усопшие вылезли, где по грудь. Днём мертвецы мертвецами, но только стемнеет, в самом дальнем конце слышно было, как вырываются они из оков погребения, рвутся к плоти живой. Сколько часу осталось, пока не освободятся совсем? И что тогда с селом станет?

Мужики собрались возле избы старосты, стали думать. Бежать следом за прочими или отбиваться? Если отбиваться, то как? Колья-то оказались бесполезными, а уж на обычное железо нечего и рассчитывать. Не столько думали, сколько охали. За охами и проглядели путника. Лохматый, с огромной бородой (но не старик – руки молодые, да и походка бодрая), войдя в село, он сразу направился к мужикам:

– Мир вам, добрые люди, – голос бодрый, ну точно не старец. – Пройду я так к Полозово?

– Угу, – кивнули селяне неприветливо.

– А до ночи успею?

– Нет, – мотнул головой Кадка. – Без лошадки никак не успеть.

– Скверно.

– Куда уж скверней, – согласился Кадка. Вздохнул, подтверждая мысль.

Остальные, утратив любопытство, на прохожего не глядели. Не до болтовни сейчас пустой, охать надобно. Но Кадка не удержался, спросил:

– А кто тебе в Полозово нужен? У меня там родичей, весь Кривой Конец.

– Да никто особливо, – прохожий плечом повёл. – Оборотень у них объявился, вот, иду выручать. Парень, которого ко мне отправили, слёг сразу. Так я один пробираюсь.

Вьюн на полуохе взметнулся.

– Так ты что, колдун?

– Вроде того, – не стал спорить путник. – Чародействую.

Жило, кивнув на гладкую, без единой морщинки, руку, что сжимала посох, спросил:

– А не молод ты для чародея-то?

– В самый раз, – усмехнулся тот. И повернулся чтобы продолжить путь. Мол, не желаете словом перекинуться, воды предложить страннику, ну и не надо.

Староста вскочил, взъерошил бороду, сел назад, вновь вскочил.

– Слушай, – решился он, наконец. – А может, и нам подсобишь?

– С чем же? – обернулся чародей.

– Нежить прёт, что грибы от сырости. Вот-вот одолеет. Ночами воет, по селу мельтешит, погост разрыла совсем. В дома пока не суётся, но…

– Всё правильно, – кивнул путник.

– Чего правильно? – насторожился Вьюн.

– Полнолуния нежить ждёт, известное дело. А уж тогда всерьёз навалится. Уж и не знаю, что вам посоветовать. Уходить надо.

– Уходить… – буркнул староста. – До этого мы и сами додуматься сумели бы.

Он ударил ладонью по ляжке.

– А может ты того… выручишь? А мы уж не обидим.

– Нет, – чародей отмахнулся. – Меня в Полозово ждут. Уж и заплатили вперёд.

– Мы вдвое больше заплатим, – нашёлся Вьюн.

– Не надо мне вдвое больше, – улыбнулся прохожий. – Свыше семи гривен я ни за какое дело не беру. Зарок дал. Вроде обета.

Староста за всё село в ответе. Тут уж не до гонора. Поняв, что серебром колдуна не прельстишь, убрал из голоса всякую властность и едва ли не заканючил, давя на жалость:

– Ты уж не дай пропасть, защити. Видишь сам, бежать нам некуда. С бабами и детишками на чужой стороне мыкаться? Сызнова хозяйство поднимать? Такое нынче не всякий осилит.

Молодой чародей смутился. Не нашёл, чем ответить на нытьё здорового мужика. Вздохнул. Присел на корточки, обхватив посох. Спросил:

– С чего сыр-бор у вас? Только давай так. Всё выкладывай, без утайки. Иначе разговора не будет.

Вьюн кивнул, соглашаясь на всё. Подумал, с чего начать и заговорил прежним твёрдым голосом.

– Повольничали мы… Ну, как повольничали, так прибивались к прохожим ватагам. С новгородцами в набеги ходили. В прошлом году и в позапрошлом. Не ради удовольствия или удали мы низовья грабили… Иначе не выжить нам было, не расплатиться с наместником. Но, видно, лишнего взяли, из-за этого и кара пришла.

– А с чего решили, что из-за этого? Сами додумались?

– Ведун у нас жил, Грива. Он и сказал перед уходом.

– Грива? – путник задумался. – Не слыхал о таком.

Он размышлял довольно долго. Мужики не торопили. Понимали, дело серьёзное, а подставлять голову за семь гривен охотников мало.

– Вот что, – решил чародей. – До кладбища вашего, пожалуй, схожу. Посмотрю, что там да как. Потом и поговорим.

– Проводить? – староста поёжился

– Сам схожу, – чародей показал рукой на тропу. – Туда надо думать?

– Туда, – кивнул Кадка. – И что, один пойдёшь?

– День же, – пожал тот плечами.

К его возвращению селяне подсуетились – стол во дворе накрыли. Такого выложили, что сами удивились: откуда что взялось? Но и разносолы в глотку не шли, и медовуха не лезла. Замерли мужики в ожидании, чего гость скажет?

А тот молча выпивал и закусывал, вроде, совсем не спешил начинать. Этого попробовал, другого. Наконец, утерев рот, сказал:

– Непростое дело…

И вновь замолчал, нагоняя мрачностью своей на селян колотун. Но и теперь никто подгонять не решился. Ждали смиренно, точно нашкодившие монахи перед ликом владыки.

– Если обычным чином, то полнолуния ждать надо, – будто вслух размышляя, произнёс чародей. – И в полночь всем, кто на ногах держится, и бабам, и детишкам, всем… навалится на мертвяков с кольями осиновыми.

Он рубанул ладонью.

– Половину народу положите на том кладбище, как пить дать, – гость вдруг ухмыльнулся. – Благо далеко носить не придётся. Там же и схороните.

Вновь нахмурился.

– Но я ждать столько не смогу. К полнолунию, мне в Полозово хоть убейся надо попасть. А раньше в осине силы не будет. Да вы и сами видели, где ваши колья оказались.

Мужики погрустнели. Потянулись к браге.

– Но есть и другой способ… – чародей опять помолчал. – Хлопот побольше, но без войны зато. И полной луны не нужно.

– Какой же? – не выдержал прерывистых объяснений Кадка.

– Заговор наложить, – пояснил гость. – Нелегко будет поспеть до вечера, но можно. Трав я, положим, соберу и зелье сварю, какое нужно. Зерно, полагаю, у вас имеется. Но тут посуда особая требуется. У меня с собой такой нет.

– Ты только скажи, какую надо. В миг раздобудем. У нас с низовских поместий много чего осталось. И боярская утварь есть, и церковная…

Староста смутился. Гость плечами пожал, встал из-за стола.

– Ну, давай, глянем на хабар ваш…

К вечеру село возбудилось. С чародеем разве что самые немощные не отправились. Однако ближе кладбищу народ стал редеть. То один, то другой, селяне сбивались с шага, будто камушек в сапог угодил или нога неудачно ступила, а потом и нагонять вроде как несподручно. Большая часть от околицы не ушла, остальные на тропе встали. Только Кадка со старостой, да Жило остались.

Ухмыльнулся чародей, за работу взялся.

Три золотых блюда пристроил возле самых могил. Не абы как, со смыслом. Вот только смысл этот от мужиков ускользнул. Что-то мерил чародей, что-то высчитывал. Уложив, наконец, блюда, насыпал в каждое по горсти пареной ржи. Сверху по кубку золотому поставил. Бормоча заговор, наполнил чаши варевом вонючим.

Деловито работал, точно князю на стол накрывал. Только однажды замешкался, когда из леса вдруг сова вылетела и, усевшись на оградку, принялась наблюдать за людской вознёй. Мужики-то из-за близости мертвецов на такую мелочь внимания не обратили, а вот чародей заметно напрягся. Мешала ему птица ворожить. То и дело оглядывался на неё.

Тем временем начало темнеть. Мужики забеспокоились, уже и пожалели, что за чародеем увязались. Но тот как раз закончил и к великому их облегчению отступил ближе к селу.

Три серебряных блюда улеглись на тропе, по какой на погост провожают. Овса чародей насыпал, кубки серебряные водрузил с ещё более вонючим зельем. Теперь он и сам торопился. Сумерки сгущались, а вредная сова, перелетев на ветку, зыркала глазищами на людей. Быстро пробубнив заговор, чародей отвёл всех к околице, уже опустевшей – народ не стал дожидаться, попрятался по домам.

В пяти шагах от крайнего дома нашлось место для трёх медных блюд с медными же чашами. Сюда пошёл ячмень, а варево так смердело, что и впрямь уверовать было можно, что отгонит оно упырей. Даже сова вроде как фыркнула.

– Золото бери, серебром обожгись, от меди гори… – начал чародей. – С золота ешь, с серебра давись, с меди уберись…

И что-то ещё в таком роде бубнил, пока совсем не стемнело. Сова, дослушав заговор до конца, убралась в лес, а мужики поспешили укрыться в доме старосты. Хоть гость и заявил, что дальше околицы мертвецы не пройдут, проверять его слова сидючи на завалинке никто не решался.

Перемены селяне сразу почувствовали. Не было на сей раз ни хруста, ни чавканья, ни вздохов протяжных. Сразу вой поднялся многоголосный. Так волки голодные перекликаются.

– Золото из могил позвало, – пояснил чародей.

Он пристроился возле печи и казалось совсем не испытывал страха. Даже будто бы со сном боролся. Мужики же напряглись. Сжали колья, к щелям припали, пытаясь разглядеть угрозу. Ничего в лунном свете не мельтешило, но у страха глаза велики. Кому-то что-то чудилось, мерещилось. От щелей то и дело доносились сдавленные охи.

Между тем вой преобразился. Стал переливистым, точно беседа промеж мертвецов завязалась. Спорили они о чём-то или сговаривались? Мужики к гостю головы повернули, ожидая мудрого слова.

– Серебро с погоста выманивает, – успокоил тот.

Жило не выдержал, ругнулся тихо. Взглянув на дрожащие руки, понял, что боец из него сейчас никудышный. Ещё раз ругнулся и вдруг улёгся на пол.

– Чтоб я ещё хоть раз ушкуйничать с новгородцами пошёл? – пробормотал он. – Да в глаза плюну всякому, кто заикнётся об этом.

Полчаса спустя в долетающих звуках вновь произошла перемена. Сперва вой приблизился к селу, набрал мощь. Потом вдруг захлебнулся. С окраины долетел пронзительный визг, словно кабанчик вырвался из рук мясника и носится по двору, ища спасительную лазейку.

– Медь успокаивает, – всё так же ровно сказал чародей.

Визг смолк. Тишина накрыла село… мёртвая тишина, которая отнюдь не убавила страха. Некоторое время только шёпот селян наполнял тесное помещение.

– Всё! – выдохнул гость.

Приподнялся, опираясь на посох, предложил:

– Пошли, посмотрим, что вышло.

– Да ты что? – испугался староста. – Давай рассвета обождём.

– Ну, как знаешь, – пожал тот плечами. Опустился обратно и, прислонившись к печной стенке, задремал.

Утром отправились принимать работу. Село вырядилось как на праздник, хотя в окончательное избавление пока мало кто верил. Чародей нарочно приотстал, давая людям возможность самим увидеть итоги ночной волшбы.

На околице нашли медную утварь помятую и поломанную, словно топорами её кромсали. Зерно валялось повсюду, пережёванное, сплюнутое. Гость довольно хмыкнул, мол, не ошибся в средстве.

На тропе несколько зёрнышек овса нашли, да три кусочка серебра лежали, точно застывшие росинки. Поднять их не решились, хотя пришлый чародей и заверил, что для оберегов лучшего серебра не сыскать.

Золотая посуда вовсе бесследно пропала.

Могилы запечатанными оказались. Ни волоска из земли не торчало. Сама земля словно приглажена. Только колья давешние как полагается, холмики могильные венчали.

Всё! Упокоились мертвецы.

На радостях мужики опять за разносолами в погребки полезли. Брагу достали, мировую ссыпушку решили устроить. Но благодетель от еды-питья отказался. Получив законных семь гривен, отправился дальше.

– К полнолунию успеть бы, – бросил он вместо прощания.

Ушёл странник. Мужики, выпив, разговорились. Страхи вспомнили.

– Не надул чародей-то? – с сомнением произнёс Кадка, осушив которую уж за день кружку. – Может, на время успокоил только? А ну как полезут вдругорядь? Чекмень, он и при жизни упрямством отличался.

– Чего зря гадать? – Вьюн нацедил ему браги. – Ночью и узнаем.

Ночь прошла тихо, но спать никто не ложился. Ещё не скоро селу предстояло к обычной жизни вернуться.

***

На лесной поляне Рыжий раскладывал утварь по трём кучкам. Одну возле себя громоздил, остальные против двух вурдов. Те сидели на траве не слишком довольные.

– И всей работы на неделю, – подбадривал приятелей Рыжий. – Пугнуть хорошенько – и готово.

– Ну, это ты щёки надувал, – ворчал Власорук. – Нам-то пришлось покопаться в могилах, да бегать по селу каждую ночь. А на кой ляд мне это серебро-золото? Чего с ним делать-то? Лучше бы ты мёдом откуп взял. Или пивом.

Его молодой приятель приложил золотое блюдо к груди, а серебряное к спине и заметил:

– Броню смастерить можно. На кожу нашить, милое дело.

– Угу, а грааль на голову вместо шлема наладить, – буркнул Власорук, пошкрябав когтем узор.

Он приложил кубок к макушке и, вздохнув, бросил обратно. Из кучи в ответ звякнуло.

– Положим, мне тоже не сладко пришлось, – Рыжий взялся раскладывать гривны. – Я-то, в отличие от вас, мертвецов до жути боюсь. А тут, как сова появилась, сразу Кулька вспомнил. Предупреждал он меня: «Не рядись, говорил, в нежить, накличешь ненароком».

– Какая сова? – Власорук почесал пузо, точно отобедать той птицей собрался.

– А бес её знает. Но только я представление начал, она и явилась. Следила будто за мной. Жуть!

Он повертел в руке последнюю гривну.

– Вот чёрт! Одна лишняя получается.

– Пойди, верни людям, – предложил Быстроног.

– Но-но! – возмутился Рыжий. – Если вы, колючки овражные, понятия не имеете в ценностях человеческих, так я лучше себе заберу.

– Нет уж, – возразил Власорук. – Договорились поровну, так дели теперь.

Едва успев сказать, он вдруг подпрыгнул, словно ужаленный, и кувыркнулся в сторону. Мерзкая тварь размером с лисицу или чуть больше, бросилась на него из высокой травы.

Быстроног не растерялся, приложил по морде тем, что было в руках. Серебряное блюдо отозвалось гулом. Тварь отлетела на сажень-другую, но ущерба не понесла. За мгновение перед новым броском все трое успели её рассмотреть.

Мерзкая – не то слово. Жутью неземной повеяло от бестии. Каждый пупырышек на её склизкой коже, казалось, яд источал. Хвост раздвоенный полоскался в траве, добавляя цепенящего страха. А зубы…

– В здешних лесах такие не водятся, – заметил Быстроног, вытаскивая нож.

– А в каких водятся? – хмыкнул Власорук.

Глянув на лес, словно оценивая возможности дебрей породить подобных уродов, закричал:

– Да там их целая стая!

– Ах, ты! – Рыжий вскочил. – Накаркал Кулёк!

Два десятка тварей выбежали на поляну и, прикрываясь высокой травой, пошуршали к приятелям. Вурды выступили навстречу, а Рыжий принялся лихорадочно запихивать добро обратно в мешок.

– Что ж они, из одних сухожилий с хрящами сложены? – ругался Быстроног, кромсая всё ту же первую бестию. Та умирать не спешила. Норовила куснуть вурда в руку и только природная быстрота спасала его от острых зубов.

– Люди говорят, на похлёбку хорошо, когда хрящей много, – пыхтел рядом Власорук, тщетно пытаясь прикончить вторую тварь.

По какой-то неведомой причине, остальные не спешили бросаться на помощь товаркам. Встав в сторонке, они следили за схваткой и, казалось, были растеряны, словно появление живого препятствия не входило в их первоначальные замыслы. Вроде как шла себе стая своею дорогой, а тут, на тебе – вурды! А с другой стороны, и отступать, обходить неожиданного врага, бестии явно не собирались. Замерли и наблюдали.

Собрав драгоценности, Рыжий вытащил саблю и присоединился к товарищам.

– Хрящи, говорите? Жилы? Ладно хоть из чего-то они состоят. Я уж испугался, не могилы ли разорённые их призвали?

– Может, и могилы, – спокойно заметил Власорук.

– Вот же, и нож затупился, – посетовал Быстроног. – Не напасёшься на них ножей-то.

Власорук как раз исхитрился и прикончил тварь. По крайней мере, та лежала недвижно.

– Сбоку, в ладони примерно от хвоста бей, – посоветовал он приятелю. – Там плоть помягче.

Совет пришёлся кстати. Быстроног умертвил бестию одним точным ударом. Правда под конец едва не лишился руки, но успел отдёрнуть прежде чем зубастая пасть сомкнулась в последний раз. Теперь вурд вертел головой в поисках нового противника.

Нет бы приятелям прислушаться к Рыжему, который требовал немедленно отступить в сторону. Куда там! Обоих уже захватила битва, и они поджидали основную стаю с неизменными своими наглыми ухмылками. Всё-то им нипочём.

Озадаченные до сих пор бестии восприняли вурдовы взоры как приглашение к драке. Рванулись скопом, но, видимо памятуя о судьбе собратьев, зашли осторожно с трёх сторон плотным строем. Попробуй теперь дотянуться до уязвимого места – как раз локтем в соседнюю пасть угодишь.

Вурды привычно завертели ножами, не столько нападая, сколько удерживая двухвостых на расстоянии. Рыжий, лупя саблей, словно дубиной, крыл приятелей на чём свет стоит.

– И что теперь делать будем, нехристи вы блохастые? Сказал же уходить надо. Куда вы полезли?

– Ты сабелькой-то полегче размахивай, – огрызнулся Власорук. – А то заденешь кого из нас ненароком.

– Да вас, бороды боярские, порубить на заплатки мало.

Свистнула стрела. Одна из двухвостых бестий кувыркнулась и осталась лежать в траве. Вторая стрела, прилетев мигом позже, выбила соседнюю тварь. Используя расстройство вражеских рядов, Власорук умудрился прибить ещё одного противника. Остальные решили вдруг отступить. Дружно попятились и скрылись среди деревьев.

С противоположенной стороны на поляну выехали две всадницы. Не просто всадницы – овды. Одной из них оказалась Эрвела. Во второй Рыжий узнал ту самую девушку, что некогда вогнала его в краску. Вурды тоже узнали молодою овду. Именно её они вытащили из крысиных зубов во время памятной битвы на переправе.

– Долг платежом красен, – заметила овда.

Эрвела, не слезая с коня, молча разглядывала убитых врагов. Даже не кивнула знакомцам.

– Как вы нашли нас? – спросил Рыжий у молодой овды.

– Сова-подружка подсказала, где искать.

– Проклятье! Так это ваша сова меня так напугала?

– Она не наша, – поправила девушка. – Она своя собственная.

– Что-то случилось? – Власорук, как всегда, первым уловил суть дела. – Вы же не просто так появились здесь долги возвращать?

– Не просто, – согласилась девушка и взглянула на владычицу.

– Пока не случилось, – заговорила та, наконец. – Но скоро, полагаю, случится. Соколу может потребоваться ваша помощь. И не только Соколу.

А её подруга добавила:

– Отовсюду твари полезли. Дыр столько открылась, земля что твоё решето. Но твари не главное…

Между тем Эрвела выкрикнула какое-то слово, и три лошади выбрались из леса. Вурды фыркнули одновременно с животными. Недолюбливали они друг друга.

Мещера. Три дня спустя

В заведении Байборея к вурдам уже привыкли, а вот владычица лесных дев, появилась на людях впервые. Впрочем в суматохе последних дней, когда колдуны шастали по Мещёрску, будто по своей вотчине, народ уже перестал удивляться чему-либо. Поэтому на приход странной ватажки мало кто обратил внимание.

Вурды – те сразу к хозяину поспешили пивком угоститься, а Рыжий вслед за Эрвелой подсел разговоры послушать. Колдуны теперь подолгу просиживали в корчме. Не штаны просиживали – делом занимались.

– Ты уверен? – спрашивал Ушан какого-то кормщика. – Вой удалялся в полуденном направлении?

– Точно так, господин хороший, – говорил подвыпивший парень. – Почему я запомнил – на полудень церква стояла белая, с крестом поломанным. Так там само по себе било ударило, когда вся эта жуть в ту сторону подалась. Ну и перепугались мы тогда…

– И вой стих? – спросил Ушан.

– Что? А, да, стих, – согласился собеседник. – Но не сразу…

– А когда?

– Замолкло всё только под утро, когда хмарь с неба сошла.

– Когда рассвело? – уточнил Ушан.

– Нет, совсем даже не рассвело, – возразил парень. – Звёзды-то видны были ещё. Да и петухи не пропели. Но только хмарь сошла, всё и затихло…

Кормщик угощался за счёт Ушана и платил волхву подробным рассказом. Рядом, за соседним столом, ещё одного мужика поил Барцай.

– С крысу? – спрашивал колдун.

– Да, с пасюка примерно, – разводил мужик руками, показывая размер.

– А зубы?

– Зубов не видел, бог миловал, – перекрестился тот.

– Так может, это крыса и была? – с нарочитым разочарованием спросил Барцай.

– Как же крыса-то? – обиделся мужик. – Неужто я крысу от бестии не отличу. Да и лошади шарахнулись, точно волка почуяв. От крысы так, небось, не шарахаются. А вой какой стоял! Разве крысы могут так выть?

– Вой? – переспросил Барцай.

– Ну да, вой, – кивнул мужик. – Оно всё с воя и началось. Бестий этих я после уже заметил, когда под ноги глянул. А сперва-то я в лес глядел, волков высматривал. А как лошади заволновались, тут я под ноги и взглянул… А там, матерь божья святая заступница, твари кишат, что вороньё на падали. Поверишь, мил человек, земли видно не было. Ну я, понятно, перепугался не на шутку и дёрнул оттуда скорее. Лошади, слава господи, вынесли, не дали пропасть…

– А сколько их было? – спросил Барцай.

– Кого, лошадей? – удивился мужик. – Пара, сколько ж ещё… Я завсегда пару запрягаю…

– Да нет, бестий, – терпеливо поправил Барцай. – Бестий сколько?

– Не считал, господин хороший, извиняйте. Не об том тогда думал.

Эрвела, потягивая квас, ждала, пока колдуны закончат. А те, заметив владычицу, быстро свернули расспросы.

– Что говорят? – спросила овда, как только Барцай и Ушан уселись рядом.

– Всё то же… – пожал плечами Барцай. – Бестии, вой.

– Но что любопытно, – добавил Ушан. – Все утверждают, будто твари следовали своей дорогой, не обращая на людей никакого внимания.

– Видимо те, на кого они обратили внимание, уже не могут рассказать тебе об этом, – мрачно пошутила Эрвела. – Остальные-то где?

– Кто на мельнице, кто в слободке.

– Мена всё у Сокола живёт?

– Нет. В Елатьму вернулась. Сказала, в собственном доме ворожить сподручнее. Заезжать обещала.

– Жаль, нужна она мне. А от чародея что слышно?

– Ничего не слышно. Сами уж беспокоимся.

Псков. Июнь 6860 года

Канун полной луны наступил. Этот день обещал разрешить большинство загадок, прекратить тягостное ожидание, а главное, явить, наконец, людям подлинного врага.

На лёгкую и скорую победу никто не рассчитывал. И потому все обитатели «Выбутской Девы» легли пораньше, хорошенько выспались и, поднявшись задолго до рассвета, плотно позавтракали – кто знает, когда ещё доведётся прилечь или перекусить. Жевали молча, с усердием, словно уже вступили в схватку с врагом. Пили, наоборот, осторожно, чтобы не тяготить понапрасну брюхо.

Хозяин давно прибрался, а они так и сидели за пустым уже столом, думая каждый свою думу.

Чуть посветлело, подошёл воевода с боярами да сотниками. Тихо расселись по свободным местам, и трапезная окончательно превратилась в подобие полковой гридницы. Это ощущение не нарушало ничто – «Выбутскую Деву» с вечера закрыли для посторонних.

Время шло. Кто-то дремал, будто пытаясь отоспаться впрок, другие негромко беседовали. Сокол рассказывал Борису о родной стороне, о лесных народах. Калика бесшумно молился, а его Скоморох строгал из дерева сабельку…

Прошёл час. Второй.

– Туман пошёл на город! – закричал прискакавший к «Деве» посадский гонец. – Днём пошёл!

У многих вырвался вздох облегчения. Началось! Мрачная неопределённость уступила место суетливому оживлению. Послышалась громкая речь, лязг оружия и брони. Всё это выкатилось во двор, смешалось с топотом сапог и ржанием седлаемых лошадей.

Конный отряд военачальников (даже Калика ехал верхом) поспешил на посадскую стену. Повсюду поднималась тревога: сновали по улицам гонцы, бил набат на звоннице Троицкого храма, люди, выскакивая из домов, разбегались по заранее условленным местам. Не зря столько сил на подготовку ушло.

Задрав на ходу голову, Сокол разглядывал небо. Бесёнок не соврал. Чёрная туча становилась всё гуще, плотнее, хотя, казалось бы, куда уж больше. В её чреве, словно огромные валуны, перекатывались клубы дыма, а с разных сторон набегали, одна за одной, тучки поменьше, как будто чья-то рука гнала их, сбивая в громадную общую кучу. От столкновения полыхали молнии, гремел гром. И Сокол подумал, почему же эта небесная лава не разрешилась до сих пор сокрушающим ливнем, способным вывести из берегов реки и затопить равнины. Но туча не проливалась, неведомо какой ворожбой удерживая в себе влагу.