Текст книги "Из смерти в жизнь… Выбор сильных"

Опять считаем: раз, два, три… И рванули! Проскочили мы эту своеобразную стометровку с полным вооружением так быстро, как спортсмены никогда не бегают. Так могут бегать только солдаты в боевой ситуации. Пробежали на одном дыхании, молча. Сначала в гараж гранаты забрасываем, потом сами влетаем. За считанные секунды проскочили весь гараж и всё внутри забросали гранатами. Остальное залили автоматами. Чисто…

Полковник нам говорит: «Мужики, я первый раз за свою армейскую практику вижу, как спецназ работает. Я не зря с вами побежал. Это же так классно!». Те «духи», которые были в доме напротив, не ожидали, что мы в гараже окажемся. Мы сразу шибанули по окнам и заставили их уйти. Они же не знали, какими силами мы выдвинулись. Решили, наверное, что если мы гараж зачистили, то потом пойдём зачищать их. Скорее всего, в высотке их было немного. Поэтому они и решили высотку оставить. Оттуда нас потом уже не беспокоили.

Вечером мы расположились в пустых квартирах. Электричества в Грозном тогда уже, по понятным причинам, не было. Мы повыбивали паркет и сначала прямо на полу разожгли костёр. Потом плиту газовую расстреляли немножко и сняли с неё верхнюю часть. Так у нас появилась печка. Где-то нашли консервы, где-то – ещё какие-то продукты. Нашли даже популярный тогда «наполеон»… Это был не коньяк, а пропитка для тортов. Вязкая, по вкусу похожая на сливки. Градусов под сорок точно.

Повар у нас был очень хороший – Коля Гамаюнов, контрактник. Он из всего этого настоящий пир нам устроил! Даже спагетти сварил. Сидим себе культурно, ужинаем. Горячка боя прошла. Все очухались. Опыт у нас к тому времени был уже большой. Долго мандраж не бьёт, боевая дрожь быстро проходит. Сидим, анализируем, что сделали неправильно, а что – правильно. Командир наш как раз от оперативников приехал: «Ну что, как вы? Гараж взяли? Всё нормально? Ну и хорошо». Тут как раз заходит комбриг. «Мужики, а вы снова куда-то собираетесь? Я с вами пойду!». – «Не-е-е, вы с нами больше не пойдёте… Хоть убейте!». И тут он нам говорит: «Послушайте, просто мистика какая-то! Когда вы стали читать молитву «Отче наш», я увидел, как на вас медленно опускается какой-то прозрачный колпак. Вы читаете молитву, а этот колпак медленно-медленно на вас опускается. И я понимаю, что в этом колпаке будет безопасно! Он всё закрывает, ничего в тебя не попадёт. У меня такая уверенность появилась! Я тоже захотел под этот колпак встать!». – «Да ладно… Точно, что ли, колпак?». Человек вроде не пил ещё пока. Но по его виду мы поняли, что он говорит правду.

Был у пехотинцев из Юрги один очень хороший офицер. Капитан, разведчик. Мы с ним сдружились. Звали Валентин, а погоняло у него было «Туча». Здоровый такой! Как-то мы с ним заспорили. Валентин говорит: «Вы что, десантники, думаете, что вы самые крутые?». К тому моменту мы уже поели, «наполеона» выпили. У нас тогда и первое было, и второе. Первый раз в моей жизни я ел из хрустальной посуды! Первое – в хрустальной тарелке, второе – в другой хрустальной тарелке. Съешь первое и – хрясь тарелку об стенку или о пол! По опыту мы знали, что вслед за нами придут наши менты и будут всё более или менее ценное собирать. Поэтому и били хрусталь, чтобы им не досталось.

Помню, что на второе у нас были спагетти с тушёнкой. Мы хорошо поели, всё это хорошо запили. Вот тут и зашёл у нас разговор, кто круче. Валентин говорит: «У нас разведка тоже хорошая!». Отвечаю: «Не спорю, совсем не спорю…». Валентин вдруг говорит: «А по этой улице пройти квартал – слабо?». А я же интернатский! У нас была одна школа на пять посёлков, на зиму всех детей свозили в один интернат. «Слабо» там не прокатывало. Если мне не нравилось, я говорил: «Слабо». И потом даже не напрягался по этому поводу. – «А, слабак, слабак!». – «Ну, «слабо» мне. Не пойду и всё!».

И вот тут в первый раз в жизни я сказал: «Это мне, что ли, «слабо»?». Здесь ведь честь десанта была затронута! Валентин: «Давай, иди! Пройди квартал». Я: «Как это я – иди? Нет, братан, так не пойдёт! Я пройду сто метров и вернусь обратно. А ты потом мне предъяву сделаешь, что я не ходил. Давай вместе пойдём!». Отвечает: «Хорошо, идём». Я: «Без автоматов. Только со штык-ножами». – «Ладно!».

Так мы с ним и пошли… Мимо часовых наших прошли, пароль сказали. Идём, идём… Тишина вокруг, темнотища – улицы не светятся, небо тучами заволокло. В какой-то момент я почувствовал, что хмель уже вышел, мозги напряглись. Идём осторожно, уже больше из принципа. Прошли мы квартал? Или не прошли?.. Прошли-не прошли, прошли-не прошли?.. Идём, идём… Говорю: «Если нас часовой сейчас остановит, вернёмся назад».

Идём, идём, идём, идём… Уткнулись в фонарь. Его снарядом перебило, плафоном он наклонился до самой земли. Мы на минуту у фонаря задержались. И уже спокойно друг другу говорим: «Ладно, хватит дурака валять! Пошли назад». Взяли прямое направление. Идём, идём… Слева, справа какие-то дома сереют. Слышим окрик: «Стой, кто идёт? Пароль!». Говорим пароль. Часовой спрашивает: «А чего вы там делали?». Чтобы не было лишних разговоров, мы сказали, что в разведку ходили. Возвратились к себе, сели. Доедаем в тишине, допиваем… Валентин говорит: «Давай больше не будем так делать… А то прямо как мальчишки какие-то». Ему было тридцать лет с копейками. И мне тридцать.

Утром началась «минуткинская» операция. После неё выходим на «Минутку», «духи» с площади уже ушли. Мы на своей броне приехали. Механик-водитель по внутренней связи мне говорит: «Тебя вызывает «Туча». Говорю: «Да, давай». «Туча» спрашивает: «Ты где?». Отвечаю: «Там-то, там-то, нахожусь у такого-то здания». – «Давай сюда!».

Это было недалеко, метров пятьдесят. Подбежал к Валентину, он отводит меня в сторону. И тут я увидел тот самый срубленный фонарь! Говорю: «Мы что, всю «Минутку» прошли? Сколько же это кварталов? А потом вернулись по прямой, насквозь… Никому не говори! Это же какое взыскание нам будет!».

В феврале 1995-го Грозный уже практически полностью зачистили. Окончательно зачищало его МВД. Они везде посты свои расставили. А армейские подразделения из города вышли, чтобы преследовать отступающие группы боевиков. Пошли одна за другой аргунская операция, гудермесская операция…

В конце марта, когда мы были уже у станицы Ильинской, нам дали отдых. На неделю. У юргинской бригады начала восстанавливаться своя разведрота, пришли контрактники. Неплохие, кстати, ребята, сибиряки. Поэтому нашу группу можно было уже отпускать.

Нам говорят: «Езжайте в Толстой-Юрт, в баню. Переоденьтесь, почувствуйте себя людьми». Должны были «шишигу» (грузовой военный автомобиль ГАЗ-66. – Ред.) подогнать, чтобы увезти нас в Толстой-Юрт. Мы в ожидании этого чуда немножко расслабились. Тепло, хорошо, травка зелёненькая уже пробивается. Днём на солнышке мы ходили уже без бушлатов, хотя по ночам было ещё холодновато. Иногда даже ледяной дождь шёл. Вроде бы это и дождь, а ты после него весь ледяной коркой покрываешься.

Я на земле лежу, ребята рядом в волейбол играют. На руку опёрся, на ребят смотрю. Парни в волейбол играют, играют, играют… В какой-то момент я вижу, что что-то происходит неправильно. У площадки был небольшой уклон. Поэтому мяч, когда падал на землю, катился вниз по склону. А тут вижу – мячик катится по склону вверх. Про себя подумал: «Что-то здесь не так…». Но почему-то особого удивления не было. Это потом я понял, что просто заснул. Но заснул сном не обычным, события дальше стали происходить особенные. Необъяснимые, можно сказать…

Вижу – ко мне идёт мой товарищ. Но ведь я точно знаю, что он погиб 23 февраля! Подорвался на омоновской мине. Омоновцы сдали блок, но не смогли указать сетку минных полей. По дороге ехала машина. Вроде это был «уазик». Товарищ мой на бээмпэ стал «уазик» объезжать и левой гусеницей наехал на мину, которая была установлена на обочине. (У бээмпэ есть такая особенность: срез гусеницы совпадает с местом механика-водителя. И когда гусеница наезжает на мину, взрыв идёт прямо через водителя. Вот так мой друг и погиб…)

А тут вижу – погибший друг ко мне идёт. Вышел он из здания, похожего на водонапорную башню. Идёт в мою сторону, улыбается. Я смотрю на него и думаю: «Ничего себе! Как это может быть? Он же погиб…». Одна часть мозга мне говорит: он же убитый! А другая – всё нормально. Друг подходит ко мне: «Привет, привет!». Отвечаю: «Ты как здесь?». Он: «Это не главный вопрос. Главное я сейчас тебе скажу! Только ты не перебивай». Отвечаю: «Хорошо». – «Через три дня вы поедете в горы». Я: «Да ладно!». Он: «Ты там погибнешь. Поэтому ты не должен в горы ехать». Я: «И как ты себе это представляешь, что я не поеду? Я, командир, и вдруг не поеду!». Он говорит: «Откажись ехать». – «Не смогу отказаться. Ты же меня знаешь, я не откажусь». – «Поэтому я тебе и говорю – откажись». – «Ну нет!». – «Тогда молись». Я: «Это как?». Он: «Ты какие молитвы знаешь?». – «Господи, помилуй», «Отче наш». – «Вот их и читай. Читай и не останавливайся, читай и не останавливайся…». Говорю: «Хорошо!». Он: «А хочешь, я тебе что-то покажу?». И показывает рукой в сторону. Я вижу, что горы на глазах приближаются, увеличиваются в размере. А потом я как будто на землю сверху вниз смотрю. Горы были не такие уж и высокие, окончание хребта. Вижу между гор дорогу извилистую. Друг говорит: «Смотри!». Я вижу: земля вдруг становится прозрачной! Мины по левой и по правой колее стоят. Но стоят они не параллельно друг другу, а как бы уступом – левая, потом чуть дальше правая. А между ними – фугас! Я: «Ого!». Друг: «Когда вы будете здесь ехать, первая машина проскочит. А ты будешь на подрыве». Говорю: «Нет! Я на второй машине не езжу. Я же командир!». Он: «Будешь ехать на второй». Дальше вижу, что как будто мы собираемся ехать, садимся на броню. Я сажусь на вторую машину. Сам себя спрашиваю: «А почему я на вторую-то сажусь»? Ребята другу в этот момент кричат: «Серёга, давай с нами!». А друг на меня посмотрел и говорит: «Молись…». И уходит, уходит уходит…

Я как будто очнулся. На площадке ребята продолжают в волейбол играть. Мячик у них уже как положено по земле катится, вниз по склону. Думаю: спал я, что ли? Или не спал… Может, у меня что-то с головой случилось? То ли головой двинулся, то ли на солнышке перегрелся?.. Друг мне в моём состоянии полу-яви полу-сна тогда сказал: «Будет это через три дня». Я тогда удивился: «Ну как это через три дня? Сейчас машина придёт, и мы на неделю уедем в Толстой-Юрт!». Но машина за нами тогда так и не пришла… Проходят эти три дня. Думаю: «Три дня прошло. И что? Ничего. Значит, это всё-таки был обычный сон». Вдруг где-то в два часа ночи прибегает посыльный и начинает кричать: «Где командир разведки, где командир?». – «Чего такое? Что случилось?». – «Боевой выход через полчаса!». – «Какой выход? Мы же в отпуске!». – «Всё, ребята, вперёд!». Мы, конечно, ждём. Буквально через две минуты прибегает наш командир: «Группа, на выход!». Группа – это мы. Спрашиваю: «Чего брать?». Он: «Всё лёгкое. Надо будет только разведку провести».

Местность вокруг была холмистая, здесь раньше были виноградники. Во время антиалкогольной кампании все эти виноградники пожгли. Броня идёт по дороге, а мы бежим вдоль этой дороги по канаве. Канава большая, метра два глубиной. Мы впереди брони бежали специально – а вдруг в канаве ждёт засада!

Опасный участок прошли, сели на броню и рванули дальше. Вышли на холм. Перед нами – Терский хребет. Наша задача было вычислить, есть ли на хребте «духовские» укрепрайоны, какое у них вооружением и чем они будут встречать наши войска, если завтра здесь начнётся битва.

Прямо перед нами – равнинка небольшая, с километр. Ехать по ней вперёд глупо. Ну, выйдем, допустим, мы на равнину тремя бээмпэшками. «Духи» нас сверху, не особо напрягаясь, просто сожгут и всё… Думаю: что делать? Говорю: «Сейчас похулиганим маленько!». Мне как раз дали второго номера. Это был контрактник, который к нам недавно приехал. Сергеем звали. Говорю: «Давай, Серёга, погоняем! У тебя задача – только наблюдать. Я буду кое-что делать, а ты сиди и фиксируй, что и откуда стреляет. Он говорит: «Ну ладно, давай. А что ты делать будешь?». Я: «Сейчас увидишь».

Наша броня стояла сзади внизу под нами, «духи» её не видели. Я открыто поднял за спину снайперскую винтовку, чтобы издалека было видно – это снайпер идёт. Только поднял – с той стороны одно что-то бухнуло, потом – второе. Серёге кричу: «Фиксируй!». И побежал по склону. «Духи» увидели, что снайпер бегает, и начали по мне лупить! Буквально вся «духовская» линия ожила, всё стреляет. Расстояние вроде такое, что по мне сложно было попасть. Но отдельные элементы долетали!.. По связи мне второй снайпер кричит: «Начальство спрашивает, что у вас там происходит?». – «Да ничего…». – «Я примерно так и сказал». – «Держись этой версии».

Серёгу спрашиваю: «Ты засёк?». Он: «Я засёк». – «Тогда всё, возвращаемся на базу». Комбриг юргинский на меня орёт: «Ты что там делал?». Я: «Мы вежливо попросили «духов» показать, чем они богаты. Мы это зафиксировали». Комбриг: «Дуракам закон не писан! Ладно, дальше я поеду с вами». До этого он находился в 3-м батальоне, который отдельно стоял. Мы его на полпути подобрали.

Комбриг сначала на «уазике» ехал, потом перепрыгнул на броню. В этот момент я невольно для себя отметил, что, поскольку комбриг с нами, он едет на первой броне, а меня смещает на вторую. Т-а-а-к! Похоже, что началось! Всё-таки сон оказался вещим. Вспоминаю, какие молитвы есть вообще, начинаю их читать. Читаю, читаю, читаю молитвы… Думаю про себя: «Мы же по равнине ехать будем!». И тут вдруг комбриг говорит: «Возвращаться будем через серпантин». Опс! Спрашиваю: «Командир, а чего так?». Он: «Так надо!». Думаю: «Вот она – моя дорожка!».

На серпантине вижу то место, которое видел раньше в так называемом сне. Мы к этому месту приближаемся, приближаемся… Я держал в руках снайперскую винтовку. Вдруг ни с того ни с сего заталкиваю винтовку в броню и беру автомат. В запасе я всегда носил с собой АКМ. На всякий случай, чтобы автомат из рук случайно не выпал, беру ремень автомата в «афганский замок». Это когда перехлестываешь ремень особым способом. Ремень на руку тебе не давит, но в то же время хорошо держится.

Приближаемся к тому самому месту, которое я видел во сне. Смотрю на него, как кролик на удава. (Уже потом я спрашивал себя, почему никому ничего не сказал? Но даже мысли такой не было кому-то об этом рассказать. Как будто что должно было свершиться, то должно было свершиться. Предопределение какое-то.) Смотрю на приближающееся место, смотрю, а дальше – чернота… Ничего не помню. Очухался уже в госпитале.

Оказалось, что фугас мы все проскочили. Моя машина тоже по кромке проскочила. Может, «духовского» подрывника нервы подвели, что он не вовремя нажал на пуск, может, ещё что-то. Я не знаю. Милость Божья. В результате все машины оказались между взрывами. А на моей, на второй, машине башню взрывом сорвало со стопора. Башня стала крутиться, моему бойцу серьёзно зашибло ребра.

Но я этого уже не помнил. Как мне рассказали, я чудом повис на ремне от автомата. После взрыва автомат залетел в люк, а я повис на ремне. Получается, что если бы не автомат с ремнём, я с брони бы точно слетел и там бы на дороге и остался. И «духи» меня, скорее всего, взяли бы. После этого случая молиться я стал чаще… И качественнее…

Потом я спрашивал отца Кирилла об этом явлении моего умершего друга. Он говорит: «Если бы тебе явился святой, ты бы думал не о том, что он тебе сказал, а только бы гордился тем, что к тебе святой приходил! А сами его слова забыл бы. А так ты прислушался. Мы же всегда прислушиваемся к мнению своих друзей. Молись о нём – и он будет молиться о тебе». Я эти слова отца Кирилла запомнил на всю жизнь. Часто думаю: друг всегда рядом. За меня есть кому Богу молиться.

При подрыве я получил серьёзную контузию. Она и сейчас периодически даёт о себе знать. Когда наступает период обострения, у меня в голове цифры исчезают. Но из госпиталя я сбежал к себе в часть на третий день. Очень не люблю лежать в госпиталях и больницах. Для меня просто непереносимо чувствовать себя жалким и немощным. Такое состояние – вообще приговор какой-то! Ребята как раз на бэтээре приехали меня навестить, документы привезли. Я им: «Документы медикам не сдавайте. Я с вами. Полежу у себя в части, там всё и пройдёт».

Приехали в часть. Меня встречает наш врач: «Ну что, возвращать тебя в госпиталь я не буду. Я догадывался, что ты так и поступишь. Не первый раз… Но смотри – двадцать один день никакого алкоголя!». Я говорю: «Как? Двадцать один день? У – у–у…». Он: «Я тебе сказал: двадцать один день, значит двадцать один день! У тебя контузия. Ты хочешь, чтобы у тебя мозги завернулись? Тогда возвращайся в госпиталь». Говорю: «Нет, остаюсь. Ухожу в сухой закон». Он: «Молодец. Но я тебя буду контролировать!». Хороший у нас был врач, Женей звали.

Почти сразу после этого разговора у нас начался бой. «Духи» ночью пошли на прорыв. Одного нашего бойца сильно посекло – руки, ноги… Дырявый весь. Женя ему массаж сердца делал. А потом (это было на моих глазах, я как раз привёз ещё одного раненого), он берёт, вскрывает парню грудную клетку и делает ему прямой массаж сердца! Боец ожил, вроде всё нормально. Но через некоторое время от кровопотери всё-таки скончался. Жене говорят: «Зачем ты это сделал? Ты же видел, что он умирает». Он ответил: «Я врач! И если у меня есть хотя бы один шанс из тысячи, я его обязательно использую».

Такие медики, как Женя, многих бойцов спасли своим героическим отношением к профессии. Человек работал на самоликвидацию. Никогда не прятался, всегда был вместе с наступающими. Он знал, что его место там. В Великую Отечественную войну бывало, что врачи засыпали на ходу. Так у нас то же самое было. Для меня Женя остался как образец военного медика. Человечище!..

За Первую чеченскую кампанию в отпуск мне удалось выбраться только один раз. Мне, как и многим офицерам, денег тогда не платили. Поэтому добирался я до Чукотки семь тысяч километров на перекладных. По дороге, в Новосибирске, ко мне подкатили местные бандиты. Они откуда-то узнали, что я снайпер. Говорят: «Мы знаем, что у тебя нет денег». И предложили завалить доморощенного местного мафиози. Я им ясно ответил: «Нет, ребята, вы обратились не по адресу».

От мамы я скрывал, что в Чечне воюю. Адрес-то у нас был вроде безобидный – «Москва-400». А потом в газетах написали, что «Москва-400» – это Чечня. Мама узнала – и в слёзы… Конечно, нашим родным часто трудно было понять нас, прошедших войну. Уже после Чечни мы поехали в отпуск к одному из наших, к прапорщику. Приехали в Юргу. Сидим, жена его на стол накрыла. Вспоминаем одно, другое. Там ха-ха-ха, тут ха-ха-ха. Жена удивлённо нас спрашивает: «Вы чего, там в цирке были, что ли?». А муж ей на полном серьёзе отвечает: «Ты знаешь, если не смеяться, то можно просто чокнуться». Смеялись над всем. Тому, что на самом деле было очень страшным, потом даёшь такую оценку, что всё превращается в анекдот.

Со мной тоже случались такие истории. Снайперы – ребята особенные, определённого склада ума. Однажды, когда меня убивали, наши смеялись от души! Как-то я залез в кирпичную кладку. И вдруг с той стороны снайпер начинает эту кладку разбивать! При этом откровенно надо мной издевался. Знал, что я никуда не денусь. Если встану, чтоб хотя бы на землю упасть, он меня тут же снимает. Если пойду хоть в одну, хоть в другую сторону – он тоже меня снимает. «Дух» знал, что я снайпер, и был уверен, что я попался. По кирпичику кладку сшибает. Развлекается… В этот момент один из наших выходит посмотреть, кто там из снайперской винтовки лупит? Видит, что по мне бьют словно в тире. Посмеялся от души. Потом мне говорил: «Вижу, как ты за кладкой сидишь, весь скрючился… Как ты смог там уместиться? Кладка-то всего четыре кирпича в высоту!». Он сначала посмеялся надо мной, скрюченным, а потом «духовского» снайпера снял. Получается, жизнь мне спас…

Был у меня очень интересный случай, он даже на видео снят. Уже священником я приехали в одну бригаду. Там командиром разведроты был Роман Щетнев. Он из Сергиевого Посада, Герой России. Я от его мамы письмо привёз и передачку. Мы разговорились и засиделись. Уходил я от него уже поздно вечером. И он дал мне сопровождающего. На всякий случай, чтобы «духи» меня не утащили. Между разведкой и основной частью бригады перешеек небольшой был. На разных горках они находились. При желании можно было кого-нибудь в этом месте захватить.

Смотрю: парень, который меня сопровождает, вроде снайпер. С винтовкой идёт. Надо, думаю, разговор с ним завязать. Спрашиваю: «Слушай, ты снайпер?». Он: «Да». – «Давно?». – «Ну да…». – «А ты по какой системе работаешь?». Он: «В смысле, по какой системе?». Я: «Ты по тысячной работаешь?». Он: «А что такое тысячная?». Я: «Ты что, тысячную не знаешь?!. Может, работаешь по шкале? Или по навыку?». Вижу – парень в ступор впал, как будто я с ним разговариваю на языке высшей математики. Говорю: «Так, боец, я понял! Завтра мы с тобой встречаемся, и я с тобой начинаю работать». Получается, ему просто вручили снайперскую винтовку, и он, как мог, так с неё и стрелял. На тот период – конец девяностых – начало двухтысячных – какие там были специалисты!

На следующий день мы вышли с ним на горочку. У меня с собой была видеокамера. Я её одному офицеру отдал и говорю: «Мы тут с бойцом уединимся». Он: «Пожалуйста, не вопрос. А почему именно здесь?». Я: «Хочу ему кое-что объяснить. А здесь сектор большой».

Начинаю бойцу объяснять, что такое тысячная, как по тысячной работать, что такое постоянные величины. Например, у дома одноэтажного высота такая-то, по ней расстояние до дома можно вычислить. Вон там столб телеграфный стоит, вон там – вышка высоковольтная. Для бойца это настоящее открытие было! Говорю: «Смотри, вон внизу селение. Человека видишь?» Он смотрит в прицел: «Вижу». Я: «Как думаешь, какое до него расстояние?». Он: «Метров пятьсот». Я: «Подставь его под планку. Берём средний рост сто шестьдесят пять сантиметров и вычисляем расстояние». Боец с удивлением поправляется: «Оказывается не пятьсот, а семьсот двадцать метров! Это же так точно!». Я: «Давай, столб теперь бери». Он: «До столба три километра двести метров». Я: «О-о, лучше дело пошло».

Объяснил ему кое-какие нюансы из личного опыта – как перепады температурные и ветровые определять хотя бы по внешним признакам. Если речь идёт о горах, там вообще свои условия. Он: «Ничего себе! Я этого не знал! Меня отпустили всего на два часа. Можно я тут ещё немного посижу? Сам себе расстояния до ориентиров попишу». А офицер всё это, оказывается, на камеру снимал! Говорит мне: «Я ребятам обязательно покажу, как батюшка бойцов стрелять учит!».

После Чечни я вернулся в Троице-Сергиеву лавру и пришёл к отцу Кириллу на исповедь. Исповедовался я подробно. Отец Кирилл меня в конце спрашивает: «Может, ты чего-нибудь Богу обещал?». – «Да вроде не обещал…». – «А ты подумай, вспомни». Думал, думал… Вспомнил: «Да, да! Обещал храм построить». – «Какой храм?». – «Обыкновенный храм. Участвовать буду или даже сам строить буду». Он говорит: «Да нет! Представь себе – построишь ты храм. Дальше что?». – «Батюшка там служить будет». – «А где ты этого батюшку найдёшь?». – «Не знаю. А что же делать?». – «Храм надо строить у себя в душе. Вот когда храм в душе у себя построишь, вот тогда можно и деревянный строить. А если построишь храм без батюшки, так там овощехранилище будет, может танцы будут. Мы же всё это уже проходили». – «Наверное, да…».

На прощание я попросил у отца Кирилла благословения на возвращение в Чечню. Тот ответил: «Оставайся здесь, твоя война закончилась». – «Батюшка, это невозможно! Я ведь единственный снайпер у себя в бригаде». Короче, в тот раз батюшку я не послушался.

В Чечне по дороге в свою часть я в первый же день подорвался на мине. После госпиталя приехал к отцу Кириллу. Он мне говорит: «Сбежать хотел? Теперь ты понял, что как военного тебя убили?». И это было истинной правдой. После подрыва у меня была такая продолжительная остановка сердца, после которой обратно люди уже не возвращаются. Я понял, что выжил только молитвами отца Кирилла. И на этот раз уже окончательно остался в Лавре.

Вот так отец Кирилл и дал мне направление на священство. Поначалу я сопротивлялся. Я вообще не считал себя достойным быть священником! А отец Кирилл мне говорит: «Знаешь, сколько нас с войны в Лавру в 1946 году пришло? Около двух тысяч! Что ж мы были все грешники такие, что ли, что не должны были заходить сюда? Война, когда ты защищаешь отечество, – это жертвенный подвиг. У нас ведь половина святых – военные». Я ему говорю: «Батюшка, вы посмотрите на меня! Какой из меня священник? Мне человеку в морду дать – никаких проблем, а вы мне говорите, чтобы я с любовью относился. Это не моё. Да и монахом я не хочу быть! Хочу, чтобы семья у меня была». Он: «Придёшь к этому. Когда-нибудь». Посмеялся я. Отец Кирилл: «Нельзя смеяться над старцами. Обещанное Богу надо исполнять». Вот в таком ключе он меня вёл, вёл, вёл… Однажды говорит: «Ты подумай! Ребят своих погибших помнишь?». – «Конечно, лицо каждого помню. Это же не забывается». – «А вот теперь ты скажи: кто будет за них молиться? Ну, родственники – за одного, за двух. А вот так, чтобы за всех? А о здравии, чтобы другие не погибли, кто будет молиться? Вот ты становись священником и молись!». Говорю: «Ладно, я подумаю».

Но мысли мне уже другие стали приходить в голову. Думал: правда ведь, священником хорошо быть. Действительно, кто кроме меня будет молиться за ребят? Кому ещё это нужно? Однажды ночью внезапно проснулся. Лежу, вспоминаю, как к нам батюшка на войну приезжал. Такой подъём духовный был! Всем мы ему очень сильно обрадовались. Почувствовали себя неуязвимыми. А если я стану священником, то снова в армию вернусь! Мне же проще, я ведь сам служил. Думаю: «Вот, точно! Можно совместить два в одном – и священник, и военный». Вот так я для себя внутри этот вопрос и решил. Всё сразу встало на свои места. Пришёл к отцу Кириллу и говорю ему: «Батюшка, я готов!».

Но была ещё одна проблема. Священником может стать или принявший монашеский постриг, или уже семейный человек. Я хотел, чтобы у меня была семья. Но ведь жил я Лавре! Где я здесь себе жену найду? Однажды отец Кирилл мне говорит: «Скоро Рождество. А на Рождество случаются чудеса!». На Рождество 1999 года на большую колокольню Лавры, где я подвизался звонарём, пришли студентки регентского отделения семинарии – петь колядки. Одна из них, Елена, и стала моей женой.

Уволился я из армии в 1998 году, а рукоположили меня в 1999-м. Надо вспомнить, что это были за годы… Неразбериха. Я два с половиной года числился на излечении после тяжёлой контузии. Долго не могли меня уволить. После рукоположения я остался в Сергиевом Посаде. Меня должны были отправить служить на Чукотку. Но владыка Анатолий тогда меня в Лавре оставил. Говорит: «Там, на Чукотке, некому будет тебя учить. Изучи годичный круг службы здесь, в Лавре, чтобы не было с тобой проблем».

В конце лета 1999 года началась Вторая чеченская компания. Владимир Шаманов тогда был командующим 58-й армией. Я с ним знаком, нашёл его. Он меня знал по ещё Первой чеченской, вспомнил. Говорю: «У меня к вам просьба, товарищ генерал. Можете мне сделать «зелёную карту» в зону боевых действий?». Он: «Да я как раз хотел тебя об этом попросить! Не хочешь ли ты поехать в Чечню священником?». – «Запросто!». Он: «Вот видишь, наши желания совпали».

Перед этим у меня в психологическом плане был тяжёлый период. Представьте: я скакун, а меня поставили груз тягать! Я понимал, что это не то чтобы совсем не моё… Просто я не справлялся внутренне. Меня просто распирала потребность активных действий! Внутри себя я был ещё военный, а священник – только снаружи. Священство тогда внутрь меня ещё не проникло, не захватило целиком. Но по благословению отца Кирилла и с помощью генерала Шаманова я совместил два эти состояния – стал священником в зоне боевых действий.

Шаманов выправил мне бумагу с указанием оказывать мне всяческое содействие. В Чечню я поехал не один. Нас было трое – я, игумен Василиск из Лавры и ещё один монах, Аввакум. Отец Василиск – «афганец», войну прошёл. А отец Аввакум – из ростовских донских казаков. Он в Чечню рвался просто подышать кислым запахом сгоревшего пороха. Очень начитанный, активный. Но в командировке проблем он нам создавал немало. По незнанию, конечно. Он же монах, добрый человек.

Как-то раз Аввакум зашёл вместе с нами на рынок. Сначала мы шли втроём, потом Аввакум от нас оторвался. Мы-то с отцом Василиском знаем, что такое по кишлакам ходить. Оказалось, ему захотелось минералки купить. Поворачиваемся – а его нет в проходе! Кинулись назад – видим: он уже зашёл между палатками. Оказалось, какая-то женщина ему говорит: «Давай я тебе холодной минералочки дам!». Он и пошёл за ней в проход между рядами, в кусты. Я Аввакуму кричу: «Иди сюда!». Вытащили мы его из прохода, заодно и натыкали ему. Он: «Чего вы делаете?». Мы: «Ты соображаешь, куда пошёл?». – «Да за водой! Сказали, что там прохладная водичка». – «Тебе бы сейчас сделали прохладную водичку от уха до уха!». – «Да вы что? Это же женщина!». – «Здесь – женщина, а в кустах-то – мужики!». Аввакум говорит: «Я же не знал…». – «Теперь будешь знать. Не отрывайся, всегда иди только вместе со всеми!».

К нам просился ещё один монах: «Возьмите с собой!». Он связист, по молодости в десанте служил. Этот монах с отцом Василиском в одной части, в одно и то же время в Афганистане служил. Были только в разных ротах. Но его не отпустили. Говорят: «Они там полезут, куда не надо. Им хочется умирать – пусть умирают. А ты-то куда?».

Летом 2000 года в Ханкале нам выделили пустую палатку. В ней жил только один офицер. Над ним был совершён суд офицерский чести, с него сорвали погоны. Паникёр – ни паникёр… Нехорошие вещи, в общем, делал – стал подбивать других офицеров: «Давайте требовать, чтобы нам деньги большие платили! Что же мы, бесплатно приехали сюда жизнью рисковать, что ли?». И нам этот офицер говорит: «Вы же тоже не забесплатно?». – «Мы об этом не думаем». – «Но у вас тоже выгода есть!». – «Какая? Ну какая такая выгода у нас может быть? Одна выгода – умереть геройски». – «Так это же тоже выгода!». Посмеялись мы тогда над ним. Дурачок какой-то…

Из Ханкалы мы летали в Калиновскую, в Шали. А потом так удачно сложилось, что шёл борт в Барзой. Это зона Аргунского ущелья. Мы на нём и улетели. Барзой – очень известное место в Чечне. В Барзое стояла та самая 74-я юргинская бригада, в интересах которой я работал в Первую кампанию. Кроме них там были десантники, артиллеристы, у спецназёров был пост.