Текст книги "Карнавал"

5

Пять чувств человек имел только во времена Аристотеля.

Есть чувство первого снега и совсем иное чувство последнего. Есть чувство начала зимы и несравненное ни с чем чувство приближения ее конца. Это чувство медленно нарастает независимо от любых природных метаморфоз. Есть чувство последних дней зимы и есть чувство последних ее часов. Пять чувств человек имел только во времена Аристотеля – теперь мы стали тоньше.

Перед закатом появились первые разрывы в облаках – корявые и одновременно элегантные, как буквы готического шрифта, выписанные темно-синей тушью. Облака окрасили свои животики в шоколадный цвет и поплыли на запад, темнея до черноты и радуясь собственному хамелеонству. Одноклеточная вдруг поняла, что начинается весна. Это ощущение было столь неожиданным, что она посмотрела на часы. Около шести. Она остановилась, чтобы взглянуть на облака, и потом пошла очень медленно, замечая все вокруг. Как много можно увидеть, когда идешь медленно, думала она, – те, которые идут по улице быстро, остаются внутри себя. И только сбившись с ритма, замедлив шаг хотя бы вполовину, можно увидеть, можно почувствовать, что все вечно вокруг нас. А то немногое, что бренно, не заслуживает внимания. Люди – как слепые икринки, плывущие в теплом океане вечного. В них уже бьется сердце, но видеть и слышать они еще не умеют. Некоторые уже могут прислушиваться и удивляться собственному непониманию. Что вырастет со временем из этих икринок?

«Объект движется медленно, все время что-то высматривает», – шептала в рацию человеческая тень. Тень скользила у самых стен домов с неосвещенными нижними этажами магазинов; тень сливалась с тенью. «Объект смотрит по сторонам, наверное, ожидает встречи. Продолжаю наблюдать».

Окна верхних этажей уже светились. Одноклеточная шла у девятиэтажной китайской стены, сверху раскрашенной пятнышками света. Облака убегали за стену, отражая слабый свет ночного города. Между ними проваливались вверх чернильно-беззвездные полосы. Одноклеточная почти остановилась. Безобидный идиот, следующий за ней, решил подождать – остановился и стал раскачивать плечом давно мертвую телефонную будку.

«За объектом идет хвост, – прошептала в рацию тень, – видимо, соперничают две преступных группы. Меня хвост не замечает. Объект остановился. Хвост остановился тоже, спрятался за телефон».

«Передайте приметы», – проговорила рация.

«Шшш, – сказала тень, – говорите тишше, они нас услышат».

«Передайте приметы», – прошептала рация.

«Не слышу, – прошептала тень и приложила рацию к уху, – ага, передаю приметы. Хвост высокого роста, одет плохо – для маскировки. Сильный. Раскачивает будку телефона. Силу некуда девать. А походка странная. Проверьте приметы».

«Проверяю», – прошептала рация и выключилась.

Как странно все, думала Одноклеточная, глядя на облака. Живешь, будто на картине сюрреалиста, но не в центре картины и даже не на холсте, а далеко за холстом – где-то на подразумеваемых окраинах вымышленной реальности. И так привыкаешь, что даже не замечаешь этой странности. А мир так невыносимо странен. И ты постоянно догадываешься, что существует настоящий мир…

Навстречу шла девушка, играющая апельсином. Апельсин; апель-син; эппл-син; син-эппл; sin-apple; яблоко греха; новая Ева идет, играя новым яблоком греха, идет к своему мужчине. Девушка подбрасывала апельсин и ловила, подбрасывала и ловила, подбрасывала одной рукой и ловила другой. С яблоком греха обязательно идут к мужчине – где же он? Вот он. Мужчина стоял совсем рядом, под яркой лампой, освещавшей щель между двумя магазинами. Красавец. Чуть восточные черты лица. Но с возрастом восточность выйдет на поверхность. Такое лицо мог бы иметь Тамерлан, Тамерлан между Ходжа-Ильгаром и Самаркандом, будущий Тамерлан, тот Тамерлан, который так и не смог завоевать весь мир.

Будущий Тамерлан заложил руки за голову и потянулся. У него слишком гордая посадка головы. И какая тонкость кожи, тонкость бровей, всех черт… Сквозь тонкую кожу просвечивают полудетали черепной архитектуры и тончайшие нити упругих лицевых мышц…

Будущий Тамерлан жевал жвачку. От постоянного жевания его челюстные мышцы развились, как бицепсы профессионального атлета. Мышцы переливались при каждом движении челюстей. Увидев женщину с апельсином, он вынул из кармана голубой мягкий блокнот и что-то в нем прочел. Одноклеточная успела заметить расположение строк; строки напоминали стихи. Она слегка умилилась. Женщина с апельсином бросилась к Тамерлану. Его лицо не изменило гордого выражения и жвачку он не выплюнул. Одноклеточная засмущалась и, отвернувшись, пошла дальше.

«Передаю, – включилась рация, – точное определение затруднено. Высокий рост – 454 человека; странная походка – 512 человек: плохо одет – 0 человек; привычка ломать телефоны – двести тысяч человек в городе, примерно. Ни у одного из преступников совпадения всех примет не отмечено».

«Занесите в картотеку», – прошептала тень.

«Уже занесли, не дураки», – ответила рация.

«Тут еще двое, целуются».

«Будем брать?»

«Будем, присылайте подмогу», – прошептала тень.

«Уже прислали, не дураки», – ответила рация.

Одноклеточная услышала шаги сзади. Она еще не успела обернуться, как Тамерлан с девушкой пробежали мимо и на ходу сорвали с нее сиреневый вязаный берет. Берет был пушистым, но нелюбимым. Тамерлан с девушкой убегали, смеялись. Добежав до конца китайской стены (стена уже расцвела огоньками до самого низа), они бросили берет в лужу и свернули за угол, в тень черных деревьев. Деревья тоже чувствовали весну и наливались соками, и раздувались соками, и раздували пупырышки будущих почек, и дышали, и излучали любовь, и волновались сами, и рождали волнение. Будущий Тамерлан прижал девушку к стволу. Дерево вздрогнуло и вздохнуло. Девушка обняла Тамерлана за шею, потом стала играть апельсином над его головой.

– Ой, задушишь! – вскрикнула она.

– Задушу, – сказал будущий Тамерлан.

– А вот и не задушишь, не задушишь, – сказала девушка.

– Нет, задушу, – сказал Тамерлан и вдруг почувствовал, как его взяли под локти. Он узнал хватку и решил не сопротивляться.

– Ой, а где мой апельсин? – вскрикнула девушка.

– Был твой, а стал мой, – ответила тень.

– Ненадушки! – сказала девушка. – Я его сама на базаре купила!

«Бабу я буду обыскивать, понял?» – сказала одна тень.

«Еще чего! – возмутилась другая. – Ты же в прошлый раз обыскивал».

«А ты что, против?»

«Против, но я так не думаю», – загадочно ответила другая тень.

«Это хорошо, – сказала первая, – старшим нужно уступать, особенно старшим по званию. Я ее обыщу, а потом и тебе дам пообыскивать, пойдет?»

«Пойдет», – сказала вторая тень.

Одноклеточная не очень расстроилась из-за берета, все равно он был нелюбимым. Ее занимала мысль о непередаваемой странности жизнь. И еще она поняла, что в блокноте будущего Тамерлана были не стихи, а имена, чтобы не перепутать. От этого ей было немного грустно. Но грустно ей было всегда.

Дойдя до конца китайской стены, она не обратила внимания на свой берет, лежащий в луже. Она переправилась через полузатопленную трамвайную колею и пошла к недалекому дому.

«Задержаны двое на углу Двенадцатой Стрит и Третьей Авеню, – передавала по радии тень, – у задержанных ничего не обнаружено. Переданный им предмет успели выбросить».

«Хитрецы», – сказала рация.

«Так что, отпускать?» – спросила тень.

«Отпускайте, – сказала рация, – ищите то, что они выбросили».

«Есть!» – сказала тень.

Две другие тени в это время шли по весеннему саду и обсуждали, как им поделить апельсин.

«Я возьму весь», – сказала старшая по званию.

«Так нечестно, ты в прошлый раз весь взял», – ответила младшая.

«Ну я же тебе дал ее обыскать».

«А я хочу апельсин, хоть немножечко. Я давно не ел апельсинов».

«Не дам», – сказала старшая.

«Хорошо, – согласилась младшая, – может, хоть шкурки дашь?»

«А зачем тебе шкурки?»

«Чтобы моль травить. Развелась – покою нету».

«Хорошо, дам тебе шкурки», – согласилась старшая по званию.

Одноклеточная подошла к дому, с опаской выглядывая соседских детей. Соседских детей поблизости не было. Она облегченно вздохнула; ей стало совсем не страшно. Где-то высоко хрустко оторвалась сосулька. Одноклеточная посмотрела вверх, на несущуюся огромную массу и отступила на шаг. Сосулька грохнулась на асфальт, взорвалась фонтаном осколков. Одноклеточная прикрыла лицо рукавом, потом стряхнула с одежды куски льда. Как хорошо, что детей нет сегодня, радостно подумала она и вошла в дом.

Она поднялась в мусорном ободранном лифте, в лифте кошмарном, как очередной сон Веры Павловны, вышла, подошла к двери.

Дверь была не заперта.

«Это я забыла запереть», – неуверенно приободрила она сама себя.

Она потянула дверь.

– Кто здесь? – она почувствовала, что кто-то есть.

– Это я, – ответил голос.

– Кто – я? – спросила Одноклеточная.

– Ты что, Инфузория, меня не ждала? – спросил Мучитель.

– Не ждала.

Она вошла. Это был всего лишь Мучитель.

– Правда, не ждала?

– Правда.

– Понятно, я так давно не заходил, – оправдался Мучитель, – но ты же надеялась, что я приду?

– Надеялась, – сказала Одноклеточная.

– А зря надеялась, – сказал Мучитель, – я бы к тебе никогда не зашел, если бы не дело. Зачем ты мне нужна? А где у тебя свет?

Одноклеточная включила свет и заперла дверь.

Мучитель осмотрелся.

– Где у тебя выпить? – спросил он и посмотрел на холодильник.

Одноклеточная покачала головой.

– Что, не здесь, а где?

– Нету, – сказала Одноклеточная.

– Ты даешь, Инфузория, – огорчился Мучитель, – не надо пить самой, надо гостей ждать.

Он включил телевизор.

«Нас спасет только всеобщее единение и согласие», – сказал телевизор и, мигнув, расправил голубой огонек.

«А как вы это представляете?» – спросил журналист.

«А моя программа направлена на всеобщее единение и согласие».

Мучитель выключил телевизор.

– Так я у тебя по делу, – сказал он.

– А меня сегодня допрашивали, – ответила Одноклеточная.

– Что ты им сказала?

– Ничего не сказал.

– Врешь.

– Правда, ничего.

– Смотри, если врешь, то я тебя найду. Я бы тебя и сейчас, но ты пока нужна. А вообще мы свидетелей не оставляем, так что готовься.

– Спасибо, – сказала Одноклеточная.

– У меня дело важное, – сказала Мучитель, – ты работаешь с крысами, да?

– Да?

– И с таким знаменитым врачом, который им головы режет, да?

– Да.

– Тогда передай ему, что мы заплатим зелеными. Запомнила?

– И все?

– Пока хватит. Не угостишь?

– Нет, не угощу, – сказала Одноклеточная.

Когда Мучитель ушел, она попробовала включить телевизор, но там, вопреки программе, передавали одно и то же, но разными словами. Она посмотрела немного и выключила. Сосульки над окном не было и окно казалось осиротевшим. Она выключила свет и подошла к окну.

Внизу под провалом Второй Авеню, синели яркие лампы. Добрый идиот стоял на своем обычном месте. У тротуаров блестели лужи. Откуда-то снизу вырвалась машина и, вильнув, прилипла к тротуарному бортику, выбрызгала лужу на идиота. Улицы специально делают так, чтобы удобнее было брызгаться, подумала Одноклеточная.

Машина была знакомая.

Машина повернула, вернулась и на предельной скорости промчалась под окнами. Потом стала выписывать круги и восьмерки – ширина Второй Авеню позволяла. Из окна машины торчали две босые ноги. Ноги раскачивались в такт неслышимой музыке.

Конечно, это он, подумала Одноклеточная.

6
Протерозой, 14 марта.

Человек, неспособный спасти человека, может поупражняться в спасении человечества. На этом поприще ему обеспечен если не успех, то хотя бы слава.

Совещания в лечебнице № 213 созывались каждое утро, каждую неделю и каждый месяц. Были еще квартальные и годовые совещания, но о них мало кто помнил – так невидимы высокие деревья за мелкой, но густой порослью молодого леса. Четырнадцатого марта проводилось месячное совещание, по обмену передовым опытом. Так как в самой лечебнице процент излечений постоянно падал, а спонтанная заболеваемость росла и уже перехлестывала за этот процент, то для обмена опытом было решено пригласить людей со стороны.

Одноклеточная пришла за двадцать минут до начала, чтобы занять одну из задних скамеек, которые пользовались особой популярностью. Она надеялась, что рядом никто не сядет, но ошиблась: доктор Лист выбрал место слева от нее. Она понадеялась, что это случайность, но снова ошиблась.

Заезжие ораторы были из тех, кто упражняется в спасении человечества.

Первым выступал странного вида старик с кондовой таежной фамилией Порфирьев. Фамилия, правда, могла оказаться изысканно-монархической, но Одноклеточная сразу отбросила такую мысль.

Порфирьев имел седую бороду а ля удвоенный Карл Маркс. Одет он был в нечто старое и грязное, точнее, одетой была лишь нижняя его половина. «Спасение от всех болезней, – проповедовал Порфирьев, – в слиянии с природой. Все мы дети природы, чем сильнее мы с нею сливаемся, тем лучше. Лекарства отравляют человека, образование мутит его разум, но мать-природа… и т д.» Порфирьев уговаривал гулять голыми по снегу, пить родниковую воду, отвернуться от женщин и свято блюсти придуманные им заповеди-малютки. Его слушали внимательно, но поаплодировали лишь несколько старушек. Насчет женщин Одноклеточная не совсем поняла, это как-то не вязалось с возвращением к природе.

«Сюда я пришел босиком, через весь город, через всю страну. Я совершенно здоров и тело мое не чувствует холода», – говорил Порфирьев.

Лист неожиданно наклонился к Одноклеточной и заметил: «Это больной человек – атрофировались кожные рецепторы, это во-первых; внешний вид говорит об истероидной психопатии, это во-вторых».

– Что вы! – сказала Одноклеточная, – его же знает вся страна.

– Ах вот как.

– Конечно. Вся страна не может ошибаться.

– Не может, – беспечно согласился доктор Лист, – Одноклеточная, вы мне нужны. Пока не появился очередной спаситель человечества, давайте поговорим.

Одноклеточная кивнула.

– Вы хотите работать со мной?

Одноклеточная кивнула снова и добавила:

– Но я так мало умею…

– Это ничего. Вы согласны?

– Согласна.

– Тогда мне нужен тот идиот, который ходит за вами. Я собираюсь его вылечить.

– Но ведь его вылечить нельзя, значит, ему лечение не нужно.

– Вы сказали важную мысль, Одноклеточная. Тем, кого вылечить нельзя, лечение не нужно. Это относится не только к медицине.

Одноклеточная не поняла.

– Нет, я имела в виду, что если больной безнадежен, то лечение лишь озлобляет и мучит его, превращает последние так-сяк счастливые его дни в кошмар. А закон обязывает лечить всех, даже если лечить нечем, даже если не нужно.

На трибуну поднялся следующий оратор.

– Дорогие сограждане, – начал он, – долгое время шарлатаны от медицины замалчивали мой метод и как могли преследовали меня.

– Тех, кому лечение не нужно, вылечить нельзя, – заметил Лист насчет выступавшего. Одноклеточная снова не поняла и почувствовала себя безнадежно глупой.

– Но им не удалось меня уничтожить, – продолжал оратор, – ни меня, ни моих последователей, потому что мой метод позволяет лечить все болезни: астму, гипертонию, цирроз печени (он произнес через три «р»), рак, венерические заболевания, чуму, холеру и другие продукты разложения западных цивилизаций. Я нашел причину всех болезней – она в дыхании. Эй, поднимитесь кто-нибудь сюда.

Он позвал из зала молодого человека.

– Так, смотрите, сейчас я продемонстрирую, что все человеческие болезни возникают из-за недостатка кислорода.

Он зажал молодому человеку рот и нос. Прошла минута тишины. Молодой человек стал вырываться. Еще через полминуты он беспомощно повис на руках у целителя.

– Вот видите, как плохо человеку, когда он ощущает недостаток кислорода. Видите, как глубоко он дышит, чтобы снова стать здоровым. Именно так – глубоким дыханием можно излечиться от всех болезней. Я приглашаю всех желающих в мою клинику глубокого дыхания, где обещаю излечить любого. Курс лечения делится на две стадии. На первой мы объясняем больному причины его болезни. Как мы это делаем, вы только что видели. После первой пробы больной обычно еще не убежден во всемогуществе моего метода. Но мы повторяем пробы снова и снова, пока он с нами не согласится. Молодой человек, давайте попробуем еще раз.

Молодой человек отказался.

– Правда, есть люди, – продолжал целитель, – которые и после сотни проб не могут поверить во всемогущество глубокого дыхания. Такие люди являются идиотами – и это единственная болезнь, которая не поддается моему методу лечения. Иногда после десятка проб больной начинает чувствовать себя хуже, иногда у него бывают кровотечения, иногда он может умереть. Но это не страшно, просто путь к выздоровлению нелегок.

Лист снова наклонился к Одноклеточной.

– С таким же успехом, – сказал он, – можно объявить причиной всех болезней стояние на голове. Давайте перевернем этого параноика вверх ногами и подержим несколько минут. И повторим так сто раз. Пусть попробует не признать, что причина всех болезней в хождении на голове.

Одноклеточная засмеялась.

– Сейчас я буду выступать с докладом, – продолжил доктор Лист, – после одного экстрасенса. Внимательно слушайте все, что я буду говорить.

К микрофону вышел экстрасенс. Он долго и невнятно рассказывал об ауре, о множественности миров, о том, что он всех видит насквозь и умнее всех присутствующих, вместе взятых, а потом пригласил всех записаться к нему учениками.

– Приходите в мой центр, – говорил экстрасенс, – и я открою вам ясновидение и второе зрение, научу излечивать любые болезни, даже по фотографии, на расстоянии или по имени. Срок обучения – пять дней. Обучение платное. По окончании все получают диплом международного целителя, который действителен в любой стране мира.

Под конец его попросили продемонстрировать что-нибудь.

– Я умнее всех вас, – обиделся экстрасенс, – а вы хотите меня поймать? Не выйдет.

За ним выступал доктор Лист.

Листа мало кто слушал – люди устали и ожидали конца совещания. Некоторые заполняли лабораторные журналы или заполняли планы лечения на год вперед. (По каждому больному составлялся план лечения, хотя никто не знал, что будет с больным через год. Однажды составленный и заверенный план бросали под стол и больше оттуда не вынимали. За несколько лет собиралось так много планов, что они начинали высыпаться из-под столов. Но без планов лечить запрещалось.) Больные также присутствовали на совещании. Лишенные даже бумажной работы, они невыносимо скучали, поэтому даже совещания были для них развлечением. Они развлекались изо всех сил.

Один из больных уснул, откинув голову назад. Его рот открылся. Сразу же кто-то поймал муху и, с беззвучными клоунскими гримасами, бросил муху в открытый рот. Все замерли, ожидая. Ничего не произошло. Открытый рот чуть задвигался и проглотил муху. Раздался тихий гул разочарованных голосов.

– Сначала мы собирались лечить травматические повреждения, – докладывал доктор Лист, – это наши самые первые эксперименты. Я могу с уверенностью утверждать, что сейчас мы способны восстанавливать даже повреждения человеческого мозга. Первые эксперименты над человеком не за горами. Нашими первыми пациентами будут люди, попавшие в аварию, или больные с послеоперационными осложнениями…

Веселье продолжалось. Один из больных нырнул под стул и стал связывать спящему шнурки. Закончив манипуляции, он огляделся с гордым видом. Его никто не поддержал. Последовало недолгое обсуждение. Больной снова опустился под стул и стал что-то делать со шнурками. Когда он поднялся, оба шнурка были в его руке. Это было только началом спектакля. Одноклеточная снова попыталась послушать доктора Листа.

– Впоследствии было замечено, что данная операция замедляет старение, даже омолаживает организм. Может быть, когда-нибудь мы сможем победить старость и смерть (редкие аплодисменты нескольких старушек). Но даже это не главное…

Больные стащили сумку кого-то из впереди сидящих и вынули из сумки бутерброд. Бутерброд был с ветчиной. «Ах ты, проклятый!», – возмутились больные. Замечание относилось к хозяину бутерброда, точнее, к финансовым возможностям хозяина. Если у человека есть деньги на ветчину, он заслуживает любой кары.

Ветчину разделили на четверых и немедленно съели. Вместо нее на бутерброд положили шнурки и прикрыли сверху куском хлеба. Одноклеточная из последних сил сдерживала смех. Листа она уже совсем не слушала. Бутерброд положили в сумку, а сумку вернули на место. Некоторое время ничего не происходило. Общество начинало скучать. Один из больных тронул хозяина сумки за плечо: «Поделись бутербродом». «Свой надо иметь», – ответил хозяин и демонстративно полез в сумку. Все замерли, образовав живую картину на тему: дайте и мне посмотреть! Хозяин вынул бутерброд, осмотрел его со всех сторон, ожидая увидеть выступающие края ветчины и собираясь начать пир с самого аппетитного кусочка. Не найдя аппетитного кусочка, он укусил, не глядя. Все переглянулись – ничего не произошло. Ага, на шнурки еще не попал. Хозяин откусил снова и вытащил один из шнурков. Он громко выругался. Все, включая Одноклеточную, стали смеяться. Спящий больной проснулся и закрыл рот. «Ты почему жуешь мои шнурки!!!» – возмутился он. Очевидно, человек был без чувства юмора.

Некоторое время в зале стоял шум. Листу, говорившему в микрофон, шум не мешал. Когда шум утих, Одноклеточная услышала окончание его выступления.

– Так вы собираетесь лечить людей? – спросила одна из старушек.

– Нет, пока мы об этом не думали, – ответил Лист.

– А опыты с собаками или обезьянами?

– С собаками – да, но обезьяны слишком дороги.

– Значит, пока вы начнете, я уже умру, – сказала старушка и потеряла интерес.

– Мы живем в великие времена, – продолжал доктор Лист, – я бы сказал, во время пролога к человеку. Именно так – пролога. Нам уже удалось резко поднять обучаемость, интеллект и физическую силу подопытных животных. Сила увеличивается в несколько раз, а обучаемость ускоряется в десятки раз. Человек будущего будет совсем не похож на нас – он будет в десятки раз умнее и сильнее. Он перестанет стареть. Имея громадный интеллект, он сделает новые изобретения, которые еще более ускорят его собственное развитие. До сих пор эволюция человека шла медленно – теперь настало время скачка. Пролог заканчивается и многие из сидящих здесь успеют прочесть первую главу.

Он спустился с трибуны. Ему не хлопали даже несколько старушек, старушки обиделись.

– Ваше выступление было очень интересным, – сказала Одноклеточная.

– Да, я видел, меня слушали внимательно.

– Да, – сказала Одноклеточная, – но мне нужно сказать вам что-то важное.

Она до сих пор не передала сообщение Мучителя и начинала бояться, что передаст его поздно. Но передать такое самому Листу для нее было слишком тяжело.

Лист заметил ее смущение и понял его с мужской точки зрения. Ага, подумал он, как же я раньше не догадывался. Конечно, ничего хорошего в ней нет – так, похожа на белую мышь, на мышку, но скромная, без претензий, никому не скажет, можно держать в секрете много лет. Такая умеет быть преданной, ничего не требуя взамен. Беременная жена Листа была красавицей, но с ужасным характером. В своем положении она так распустилась, что порой ее хотелось задушить. В сны доктора Листа приходили совершенно посторонние девушки. Поэтому некоторое разнообразие на работе было очень кстати.

– Да, я слушаю, – сказал он и нагнулся поближе.

Одноклеточная чуть-чуть отодвинулась, испугавшись. Надо же, как она неопытна, подумал Лист и нагнулся еще ближе. Одноклеточная постеснялась отодвигаться еще раз.

– Да, очень важное, – сказала она, – но я расскажу вам потом.

– Когда потом?

– Через время. Вы хотели мне что-то предложить?

Выступал новый целитель, неся нечто не поддающееся пересказу. Он был последним в списке. Люди ловили его интонацию, угадывая, какая же фраза будет последней. Будто зная об этом, целитель постоянно повторял: «и последнее…». Заканчивая одно последнее, он начинал следующее последнее. Люди привставали и нервничали.

– Да, – сказал Лист, – раз вы слушали внимательно мое выступление, вы должны были со мной согласиться. Вы согласились?

– Согласилась, – согласилась Одноклеточная.

– Вот и хорошо, – сказал Лист, – тогда мы сегодня же поймаем вашего идиота и начнем работать с ним.

– И он станет гением?

– Не думаю. Но поумнеет наверняка. И научится говорить. Но это долгая работа. Ведь дети тоже не сразу учатся говорить.

– А как мы его поймаем? – спросила Одноклеточная.