Текст книги "Власть подвала"

Сергей Герасимов
Власть подвала

Часть первая
ТЬМА В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ.

1

Подходя к дому, я увидел летящего человека. Он летел, как мне показалось, прямо над моей головой, растопырив руки и совершенно беззвучно. Мгновенье замерло, как будто освещенное фотовспышкой. Мне даже показалось, что он завис и не движется. В его позе не было ужаса или напряжения, он напоминал любопытного ныряльщика над морским дном. Еще секунда – и он грохнулся в кусты между деревьев и стал невидим. Вечер струился теплым ветром; мирно вращались стрижи; пульсировала тихая музыка из окон. Я посмотрел вверх. Наверняка он выпал из одного из верхних этажей.

Подходили люди: молодая пара, пьяница, лицо которого плавно перетекало в нос неестественной бледности, женщина с младенцем неприятной наружности.

Неприятной наружности – это относится к ним обоим. Еще пара непримечательных мужчин. Мужчины раздвинули колючие кусты и мы увидели полуголое тело, с виду совсем целое.

Мертвый человек стоял на корточках; голова была опущена. Он свалился прямо в куст и теперь ветки не давали ему упасть. Загорелая очень худая спина, ни жира, ни мышц; оттенок загара серый, землистый, нездоровый. Какая разница, здоровый или нет? – теперь это тело, возможно, еще теплое, не имело никакого отношения к здоровью. Вот так мы живем и вот так мы умираем. Секунда – и кто был всем, стал ничем. Или по-другому: кто был никем, тот стал ничем. Может быть, движение крови еще не совсем прекратилось, еще сокращается кишечник, проталкивая пищу, бывшую с утра такой вкусной, еще растут волосы и ногти, еще бурлит в крови бешеный всплеск адреналина, еще мозг, задыхаясь, глотает последние пузырьки кислорода, а душа уже говорит последнее «прощай» своему бренному обиталищу и расправляет онемевшие крылья для полета. Самое сложное создание природы, вершина творения начала превращаться в прах. Кто-то уже вызвал милицию.

Милиция явилась быстро и меня попросили остаться, чтобы что-то подписать.

Эксперт осторожно ощупывал тело, приподнимал конечности, диктовал фразы о невыраженном пока трупном окоченении, о предполагаемом времени смерти и прочее в том же духе, а я думал о том странном обстоятельстве, что эту смерть я ждал и почти что мог предсказать, хотя не знал ни усопшего, ни событий его жизни. Это довольно трудно объяснить, но, если вы встречались с подобными феноменами, вы меня поймете.

Все началось дней десять или двенадцать назад. Символы этой, в то время еще будущей, смерти начали просачиваться в мою жизнь. Первое, что я могу вспомнить – это уличная выставка картин, где я оказался совершенно случайно. Одна из картин изображала именно это мертвое тело, то есть, предсказывала будущее почти на две недели вперед. Я умею запоминать образы, это часть моей работы. Я совершенно уверен, что десять дней назад на картине неизвестно какого художника я видел именно это тело, именно в этой позе; я видел именно этот больной оттенок кожи, именно этот вечерний свет в колебании зеленоватых теней. Картина называлась «молящийся в траве» или «молитва среди трав». Что-то в этом роде.

Еще тогда я остановился и обратил внимание на чуть неестественную, какую-то болезненную позу склоненного тела, странный выворот локтей и ступней. На удивительный, гипнотизирующий оттенок зеленого цвета. Именно этот оттенок зелени сейчас создавали проблески вечернего солнца сквозь неплотную листву молодой березки. Я попытался вспомнить детали той картины: засыхающие высокие ветвистые травы, скорее осенние, чем летние, цветная мутность по краям, и в небе, за головой молящегося, висит блестящая металлическая сигара, ярко освещенная заходящим солнцем. Неопознанная летающая чепуха. Вот и все. Я скорее поверю в деда мороза, чем в летающие тарелки.

Но после картины было и многое другое. Вскоре какая-то наша дальняя знакомая попала в реанимацию, от того, что решила разобрать стену, а на нее свалился потолок. В тот же день было сообщение в новостях, о том, что в Израиле обрушился банкетный зал и десятки людей погибли. Еще тогда я обратил внимание на совпадение. Все эти дни в нашем районе было много похорон, так много, что засохшие пионы сейчас вяляются почти на каждой улице. Позавчера одна женщина рассказала о том, что в детстве пробовала выпить яд, а вторая сообщила, что пыталась выброситься из окна. Снова из окна. Я подслушал этот разговор случайно и он не давал мне покоя, потому что события явно разворачивались в сторону смерти, смерть проступала в каждой детали, она была во всем и везде, как сырость в подвале или запах свежести после грозы. Что-то должно было случиться.

Кто-то должен был умереть. Я не преувеличиваю. Замечать подобные вещи – моя профессия.

Эксперт попросил подписать бумажку и я подписал. Долго искали простынь, потом положили на нее тело. Тело было холодным и отвратительным на ощупь. Было в нем что-то лягушачье. Что-то тоскливое. Мертвое запрокинутое лицо напоминало кожистую морду черепахи. Странно, но никаких внешних следов падения и удара.

Когда мы клали тело в кузов, из полуоткрытого рта хлынула черная кровь. Как будто что-то порвалось там внутри.

2

Все события в мире имеют не только причинную, но и символическую связь. Не знаю как вы, а я в это верю. Чего стоят одни только словесные совпадения:

Чернобыль и черная быль. Вы можете найти множество таких примеров. Названия мест часто предсказывают события этих мест. Имена людей часто отражают их характер.

Судьба играет мелодии наших жизней, ударяя по клавишам красивых совпадений.

Шесть лет назад я еще был женат. Окончательный скандал, который привел к разрыву, начался из ничего: мне в руки попал вкладыш от магнитофонной кассеты, я его повертел в пальцах и одна из полосок отклеилась с края. Мои пальцы действовали сами собой – так бывает, когда ты крепко задумаешься и имеешь в руках мелкий предмет. Итак, я задумался и мои пальцы вертели бумажный вкладыш от кассеты. Ситуация вполне безобидная, кажется безобидной, но из нее получился скандал и развод. Мои пальцы оторвали полоску и она оказалась клейкой. Потом они захотели ее наклеить и наклеили сразу, так быстро, что интеллект не успел включиться и помешать. Так как полосочка была белой и почти незаметной, я наклеил ее на белые обои возле себя – уже наклеивая, я подумал, что снять не получится, потому что она оторвется вместе с обоями. А через пару часов моя благоверная нашла настенный календарь с фотографиями пошлейших актрис, разорвала на листочки и захотела повесить на стены. Она прилепила эти листочки скотчем на белые обои, а потом я заставил ее снять – но обои отрывались вместе со скотчем.

Точно так же, как они отрывались с клейкой полосочкой от кассеты. Десять лет в комнатах никто не портил обои и вдруг это было сделано дважды в течение двух часов и сделано одинаковым способом. Причем мы это сделали независимо друг от друга.

На первый взгляд кажется, что это мелочь или вообще ерунда. Но слишком мала вероятность совпадения. Вероятность совпадения практически равна нулю. Что это было? – просто клавиша, по которой ударила судьба. Ударила – и моя жизнь развернулась на сто восемьдесят градусов. Эти клавиши обычно невидимы, до тех пор, пока они не звучат. Порой невидимы и после того. Телефон.

Зазвонил телефон.

– Да. Я не выезжаю на дом. Нет, это принципиально. Нет, деньги здесь не причем.

На том конце положили трубку.

Вообще-то, ничего принципиального не было. Я не выезжаю на вызовы, но можно было бы и изменить своей привычке. С самого начала я считал вызовы опасной работой и всегда отказывался, но за пять лет ничего экстраординарного не случилось. Можно было бы и съездить.

Все началось с того, что пять лет назад я разместил в газете такое объявление:

«Сильный экстрасенс оказывает срочную помощь в бизнесе. Оплата после достижения результата. Десять процентов от дополнительно полученной прибыли.

Анонимно. Вероятность успеха – семьдесят два процента.»

Сильный экстрасенс это был, конечно, я. А объявление – это мой способ разбогатеть. Дарю этот способ вам. Можете попробовать. На самом деле я был таким же экстрасенсом, как и марсианином, хотя и читал кое-что из эзотерики.

Предполагалось, что вся моя помощь будет заключаться в некоторых чисто условных магических действиях, в которые я, честно говоря, абсолютно не верил. Короче говоря, клиент обращается ко мне и я творю некоторые заклинания, создавая видимость работы. Но в любой ситуации есть вероятность успеха. Эта вероятность будет больше, если человек действительно поверит мне – сработает сила внушения.

Даже если я буду получать деньги только один раз из десяти, это могут быть большие деньги. Все-таки десять процентов. А если не получится, то я ведь обещал всего лишь семьдесят два процента успеха. Вначале я даже не верил, что кто-то позвонит. Но звонить начали сразу. Вот. Снова телефон.

– Да, я понимаю, что дело жизни и смерти. Нет, не надо. Оплата всегда десять процентов. А какая вам разница? Нет, если вы не заплатите в мне случае успеха, то любая польза быстро выветрится, все нужные результаты исчезнут. Да, я совершенно уверен. Если бы это было иначе, я бы уже умер с голоду.

На другом конце стали невразумительно объяснять, что дело идет об очень большой сумме, ну, просто, вы не понимаете, насколько большой, поэтому десять процентов…

– Я не торгуюсь. Если я вам не подхожу, обратитесь еще куда-нибудь…

Хорошо, я приеду.

3

Это был кирпичный двухэтажный дом на окраине. Меня провели в большую комнату, всю зеленую из-за громадного аквариума во всю стену. На диване лежала очень бледная немолодая женщина в дорогом халате и прерывисто дышала.

– Это она. Смотрите, спрашивайте, берите все, что вам нужно.

Это сказала моя спутница, с виду очень деловая бестия, уныло накрашенная, коротко стриженная, в темных очках, наверняка жутко богатая. И уж точно сволочь.

Но таких я видел немало. Дело не в ней. Дело в обстановке смерти. И в этих зеленых трепещущих тенях, которые я уже видел сегодня, всего два часа назад; эти же тени пробегали по спине остывающего человеческого тела, лежащего в кустах.

– Что вы хотите от меня? – спросил я. – Я не лекарь.

– Она должна жить.

Всего лишь. Всего лишь жить. Как будто бы жить – это так мало. Подарить жизнь, как будто бы ты господь бог.

– Тогда уберите аквариум. Разбейте, слейте, наполните шампанским или газировкой, делайте все что угодно – лишь бы исчез этот зеленый цвет и свет.

– Это поможет?

– Если еще не поздно.

– Хорошо. Вам нужно еще что-нибудь?

– Информация, – сказал я, – любая, кроме той, которую нельзя разглашать. Я не хочу знать чужих тайн. И не слишком на меня надейтесь. Я даю успех в бизнесе, а не спасаю жизни. Я не лекарь.

– Меня зовут Элиза, – представилась она. – Выйдем отсюда. Как мне называть вас?

– Магистр, – ляпнул я. Кажется, сошло.

Мы вышли в соседнюю комнату; это был лакированный деревянный кабинет, отчего-то пахнущий срезанными цветами, впрочем, довольно уютный из-за тяжелых портьер, излучавших тишину. Здесь каждое слово звучало отчетливо и громко – с интонацией вилки, неожиданно упавшей на пол.

– Так вот, господин магистр, эта женщина выпала из окна.

– О господи!

– Это вас шокирует?

– Да, это многое меняет.

– Но она мне очень нужна. Мне нужно, чтобы она заговорила. Пусть она не проживет долго, но пусть она заговорит.

Ах вот оно в чем дело.

– Вы хотите, чтобы она умерла, после того, как все скажет?

– Если бы так случилось, это было бы окей.

И она улыбнулась милой улыбкой заговорщицы.

– Я не могу причинять вред.

– Но, магистр, за хорошие деньги можно причинить все что угодно… Все зависит только от количества. Никто ведь не просит вас ее убивать.

– Нет, это принципиально, – возразил я. – Я никогда не наношу вреда.

– Я вас могу заставить.

– Это не пройдет.

За стеной раздались несколько громких вскриков. Моя собеседница прислушалась, встала, вышла из комнаты, вскоре вернулась с микроскопической чашкой кофе. От кофе я отказался.

– Почему же не пройдет? – наивно удивилась она и медленно взмахнула ресницами. – Всегда проходило до сих пор.

– Любой вред, который я причиню, обернется против заказчика, то есть, против вас. Причем он будет усилен и я не знаю даже во сколько раз. Я над этим не властен и никто не властен. Просто такова природа вещей.

– Сейчас я вам почти верю. Природа вещей, природа вещей… – сказала Элиза, – верю потому что, как только убрали аквариум, она открыла глаза. То есть, не убрали, а наполнили минералкой, по вашему совету. Все окей. Она скажет теперь все что нужно. Мы до вас вызывали врача, и очень хорошего врача.

Он почти что друг нашей семьи. Знаете, что он сказал? Он сказал, что уже нет силы, которая заставит ее очнуться и заговорить. У нее поврежден спинной мозг в шейном отделе. И теперь она все равно умрет, хоть с вашей помощью, хоть без.

Какой будет ваш гонорар?

– Десять процентов.

– Десять процентов это слишком смешная претензия. Вы не знаете, о какой сумме идет речь. Я дам вам триста долларов. Это неплохо за несколько минут работы.

– Я не возьму этих денег.

– Неужели?

Наверное, не зря я не ездил на вызовы. Почему-то всегда случается так, что судьба, прождав годы, подставляет тебе подножку в самый неожиданный момент. Эта трясина начинала меня засасывать.

– Я беру или десять процентов или ничего. Но если я не беру ничего, тогда любое благо, которое я вам дал, вскоре исчезнет или обернется вредом.

– Ой, только не надо меня пугать! – высказалась Элиза и на секунду превратилась в сявку из подворотни. То, кем мы были, всегда остается с нами. То, кем мы были, никогда нельзя спрятать до конца. Пожалуй, в возрасте лет пятнадцати или шестнадцати она очень удачно залезла в постель к богатому негодяю и тот вытащил ее из грязи и подарил внешний лоск. Но сущность осталась той же.

Какими бы деньгами она ни ворочала сейчас, все равно она останется мелкой шпаной, вульгарной курицей в золотой клетке самомнения.

Она проводили меня к воротом.

– Да, по поводу вреда… Если вы попытаетесь причинить вред…

– Это не я. Это закон возмездия, одинаковый для всей вселенной. Я тут ничего не могу сделать.

– Хорошо. Если ваш закон возмездия попробует причинить нам вред, то мы заставим вас весь этот вред исправить. Подумайте над этим и поколдуйте там у себя дома, на досуге. Молитесь кому вы там молитесь, чтобы для вас все закончилось хорошо. Или вы все-таки возьмете деньги?

– Нет.

– Тогда я их рву. Вот так. Что теперь?

– Порвите их еще раз.

Она разорвала три банкноты на мелкие клочки.

– Что теперь?

– Не знаю, что теперь, – ответил я, – это впервые в моей практике. Но закон возмездия вы обманули. Это точно. Честно говоря, мне понравилось. Это был высокий класс. Вы рвали их от души и без малейшего сомнения. Я бы так не смог.

Последние мои слова были приемом техники безопасности. Когда женщина начинает выходить из себя, ей нужно льстить, особенно, если эта женщина зла, злопамятна и имеет хотя бы какую-то власть. Надеюсь больше не встречаться с этими людьми.

Я шел домой. Темнеющее небо прочерчивали грациозные летучие мыши. Одна из мышей сбросила жука прямо на мое плечо. Поделилась добычей с собратом. Есть в этих тварях что-то потустороннее. Как и во мне. Тьфу.

Облака лежали, красные, белые и фиолетовые, лежали с таким видом, будто им вообще нет дела до земли. Они просто купались в свете и наслаждались игрой красок. Было в них нечто абсолютное. То же самое было во всех больших и во всех маленьких вещах: в далеких высоких домах на горизонте; дома прокалывали синий воздух спицами огоньков; в словах, которые доносятся издалека, хотя сказаны тихо; в самой тишине, которая звучит стерео, в которую вплавлены все мелкие звуки будто в глыбу зеленоватого стекла; в моих шагах и в травинке под ногой; в запахе цветов и в шуме воздуха, вдыхаемого через ноздри, воздуха наполненного цветами. Абсолютное было в природе и было во мне, но его совершенно не было в людях, изредка попадавшихся по пути. Вот какой-то еврейский мальчик вырывает пиджак у мужчины, с виду полного пропойцы, вот масляная рожа сидит за столиком, вот беседуют две подруги, выхоленные и глупые как фламинго, вот идут просто люди и ничего иного про них не скажешь. Они просто люди и просто идут, они не принадлежат спокойствию вечера, они напоминают заводных кукол, которые умеют делать двести разных простых вещей и пружина заведена лет на семьдесят. Не более того. Я не похож на них.

Я всегда был не похож на них. Я иной крови. Если бы мне сказали, прямо сейчас, что я марсианин, я бы не удивился. Хотя нет, я родился здесь; этот вечер родной для меня. Я люблю землю во всех ее деталях, мелких и больших, хороших и не очень. Я люблю все, в чем звучит мелодия абсолютного, потому что она звучит и во мне. Но я не люблю людей, по крайней мере, большинство людей.

Не люблю, потому что они конечны, как математический отрезок. Они одномерны, что бы они о себе ни мнили. Настоящих людей, похожих на меня, я встречал очень редко – и они как раз не были полностью людьми. Только людьми. В них было нечто космическое. В них не было дна и не было стен, как нет и во мне.

Я с детства страдал от своей непохожести. Трудно сказать, в чем она выражалась, она просто была, ее нельзя было выразить в словах, но окружающие ощущали ее сразу же, шестым чувством. Я был чужаком всегда и везде, в любом стаде и в любой стае. У меня были приятели, но не было друзей. Я не выделялся ни талантами, ни успехами, но каждый кретин пытался меня обидеть, так, будто я оскорблял его своим существованием. Во всех компаниях меня быстро вычисляли и начинали сторониться. Я ни разу в жизни не встретил родственную душу – хотя видел издалека подобных мне и даже сталкивался, но как-то по касательной. А женился лишь от тоски и потому, что стал сам себя считать ненормальным.

Развелся, когда убедился, что ненормальны они, а не я. Я всегда знал, что способен на нечто большое, даже на великое. На великое открытие, например. На великое деяние. На великую аферу. Способен на что-нибудь абсолютное.

4

– Почему вы зажгли свечу?

– Я не люблю электричества, – ответил я.

– Да, я понимаю, мистика требует обстановки.

Ну надо же, он понимает.

– Никакой мистики, только физиология. Мои глаза устроены так, что темнота им приятна. Я предпочел бы посидеть бы вообще без света. В темноте становишься откровеннее. Ты же хотел мне что-то сказать?

Странный посетитель поджидал меня прямо у дверей квартиры. Кто-то дал ему мой адрес. Он заявил, что дело столь важное, что я просто обязан его впустить.

Многие так думают. Если у них проблема, то я им что-то обязан. Сначала я решил его прогнать, но потом он мне понравился. Он был маленького роста, очень юн, с совсем детскими усиками и детской наивностью в голосе. Жуткий романтик, не имеющий представления о реальности.

– Мне говорили, что вы можете все, – заявил он.

– Не все. Я не могу нарушать законов природы. Они для меня так же святы, как уголовный кодекс для прокурора.

– Так, значит, вы ничего не можете.

– Ну как сказать… В свое время я научился делать вещи, которые стоит назвать чудесами. Если я делаю заклинание и в этот момент стол взлетает в воздух – что это, телекинез или магия? Это просто чепуха. Стол не может взлететь в воздух от заклинания, потому что при этом нарушатся все физические и математические законы нашей вселенной. Но если я произношу заклинание, призывающее дождь и действительно начинается дождь, то это не противоречит никаким законам. Это просто удачное, невероятно удачное совпадение. А совпадения не запрещены. Можно произнести заклинание, от которого у твоего врага случится сердечный приступ, а можно такое, от которого прекрасная дама воспылает к тебе любовью, можно и такое, от которого твой босс решит повысить твое жалование. Поэтому заклинанием можно убить, а можно заработать деньги.

Можно сделать и многое другое, не нарушая при этом ни одного закона природы.

Все это можно списать на удачу. Просто я научился делать такие вещи. Это понятно?

– Понятно.

– Ну ладно. У тебя проблема и ты хочешь ее решить. Но денег у тебя нет.

– Ну…

– Я не Шерлок Холмс. Достаточно посмотреть на твои туфли. Если у тебя нет денег, то как ты будешь платить?

– Как-нибудь иначе, – предположил он.

– Ты же не девушка, чтоб предлагать тело.

– А если душу?

Как быстро они готовы продать душу. Продать кому угодно. Обменять на все, что угодно, на то умозрительное благо, которое, может быть, и не благо вообще.

Они ведь ничего не знают в жизни. Жизнь для них – лишь игра идей, но не тяжелая вещественность безразличных предметов. Что мне с того, что все богатства приобрету, а душу свою потеряю? Это еще не худший вариант. Есть такие, которые не так уж много приобрели богатств, а душу уже потеряли; а есть такие, которым она не была дана самого начала и большинство из них не приобретут даже крохи души в течение всей их тускло катящейся жизни.

– Душа, душа. Она есть не у каждого. К тому же, качественная душа обычно не продажна.

– Так вы согласны?

– Немного ошибся адресом. Тебе нужно к богу или дьяволу. С душами работают они.

Сейчас он скажет что-нибудь совсем несуразное.

– Попробуйте угадать, что мне нужно.

– Что-то несуразное.

– Наоборот. Я хочу спасти свою страну, – сказал он.

– Это именно то, что я имел в виду.

– С вашей помощью.

– Я не занимаюсь политикой, – ответил я.

– Но ведь это благородное дело.

– Конечно.

– Я хочу чтобы у нас была подлинная демократия. Это не нарушает законов природы, значит, вы можете на это повлиять.

– Именно в такой формулировке? «Подлинная демократия»? Ты уверен?

– Да.

– Тогда послушай такую вещь. В свое время были длинные плети и длинные палки, которые назывались длинниками. Если этими орудиями били человека достаточно долго, он обязательно не выдерживал и говорил правду. Поэтому слова «подлинная правда» означают правду под плетью. А подлинная демократия это демократия под длинной плетью. Ну, ты понял. Допустим, если бы я имел такую силу и смог сделать то, что ты просишь; допустим, я сотворил бы нужное заклинание и подлинная демократия, наконец, воцарилась бы в стране – это было бы совсем не то, что ты думаешь. Это бы получился пыточный режим. Со словами нужно быть осторожным – как с минными полями. Или как с людьми. На каждом слове маска и под ней следующая маска, и только под последней маской настоящее лицо. Ты об этом не знал?

– Нет.

– Знаешь, что отсюда следует? Извини меня, но наша страна гибнет не от отсутствия демократии, а от отсутствия культуры. Причем не только наша, но и другие.

– Ну хорошо, давайте сменим формулировку. Настоящая демократия или самая лучшая демократия.

– Ты видишь, есть много вещей, которых ты не знаешь. Но есть также очень много вещей, которых я не знаю. Я тоже могу ошибиться. Поэтому я не лезу в политику и никогда не полезу. Хочешь совет? Поезжай в село и попробуй поработать руками, поработать на земле – так, чтобы себя прокормить. Ты сразу поймешь то, чего не дадут никакие книги. Беда всех наших революционеров была в том, что они никогда не работали. Они лишь читали книжки и сидели по тюрьмам.

– Тогда понятно.

Он собрался уходить.

– А как же плата за мое потраченное время?

– Превратите меня в фикус.

– Хорошая идея. Я превращу тебя в растение. И даже заплачу.

Он сразу остановился.

– Сколько?

– Так, чтобы ты не умер с голоду и еще столько же, по окончании эксперимента. Это продлится месяца два.

– Вы серьезно?

– Нет, конечно. Ты будешь растением в фигуральном смысле. Я снимаю квартиру, где ты будешь жить. Даю собаку, о которой ты будешь заботиться.

Телевизор, ванна, кухня, правда, маленькая и комната всего одна. Единственное мое условие, чтобы ты прожил эти два месяца растительной жизнью: ничего не предпринимал, ни к чему не стремился, никогда и ни в чем не проявлял инициативы.

Проверить я не смогу, поэтому для такой работы нужен честный человек. То есть, непрактичный глупый идеалист.

– Я согласен.

– Подумай, вдруг я хочу вырезать твои внутренности для продажи или, скажем, для шабаша.

Он улыбнулся.

– Я тоже умею видеть людей насквозь. Вы такой же непрактичный идеалист, как и я. Вы не сумеете зарезать даже цыпленка. И все-таки, зачем это нужно?

– Вот это тебе нельзя знать.