Текст книги "Фугас (сборник)"

– Зачем тебе эта палка?

Женька ответил, что будет вырезать деревянные ложки. Вернувшись домой, он срезал сучки, натянул тетиву, обмотал изолентой. Алик, когда увидел, обомлел:

– Ты это сделал мне, Женя?

Тот утвердительно кивнул головой. Мальчик весь день пропадал на улице, стрелял из лука в птиц, валяющиеся банки. Вечером принес молоко, домашние лепешки. Тихо сидел рядом, никуда не торопился. Женька сидел у стола, ремонтировал старые ботинки, которые притащил Андрей, старая обувь совсем прохудилась.

Солнце клонилось к закату. В комнате темнело. Заработал движок генератора. Женька вспомнил, как в детстве увлекался приключениями, начал рассказывать про Робинзона, как он попал на необитаемый остров, как встретил Пятницу. Многое из прочитанного он уже не помнил, приходилось напрягать фантазию, выдумывать. Мальчик слушал, затаив дыхание, глаза его блестели. Рассказав историю о знаменитом скитальце, Женька, видя неподдельный интерес мальчика, стал рассказывать о трех мушкетерах. Только он дошел до момента дуэли Д’Артаньяна с мушкетерами Атосом, Портосом и Арамисом, пришла Марьям, мать Алика. Женька вначале смешался, потом оправился от смущения, продолжил свой рассказ. Увлекшись, он даже вскочил из-за стола и шилом, как шпагой, нанес несколько уколов воображаемым гвардейцам кардинала. Алик смеялся, Марьям тоже заулыбалась, потом взяла сына за руку, сказала:

– Поздно уже, тебя ждет дедушка, вы должны читать Коран.

Через две недели в аул привезли тело одного из сыновей Усмановых, Аслана. Во время нападения на милицейский блокпост пулеметная очередь разворотила ему грудь и живот. Разорванные, окровавленные кишки вывалились на землю, и, пытаясь хоть как-то уменьшить рвущую тело боль, Аслан все подтягивал и подтягивал к животу колени. Он был уже без сознания, но тело еще реагировало на боль и хотело жить. Его так и привезли домой, в окровавленном, разорванном камуфляже и с окоченевшими, подтянутыми к животу коленями. Его завернули в серое клетчатое одеяло, такие раздавали в лагере беженцев в Ингушетии. В доме стоял женский плач и вой. В каморку прибежал Алик, запыхавшись, что-то сказал по-чеченски Андрею, потом, повернувшись к Женьке, бросил:

– Пошли со мной, меня послала мама, тебя надо спрятать.

Через лес они пробрались в развалины старой крепости. Алик вытащил из кармана ключ, снял замок с двери подвала, махнул рукой:

– Полезай туда и сиди тихо, а то тебя убьют. Мама сказала, что поговорит с дедушкой. Я принесу тебе ночью поесть.

Похороны Аслана Усманова прошли в соответствии с традициями. Во главе траурной процессии шли старики. На их головах были каракулевые папахи с зелеными и белыми лентами. Двигавшиеся вслед за ними мужчины на плечах несли носилки с завернутым в бурку телом Аслана. За носилками шли остальные, молодежь, подростки. Женщин не было.

Мужчины выкопали могилу, положили покойника лицом в сторону Мекки. По мусульманскому обычаю, тело не обмывали и не переодевали. Окровавленная одежда должна была послужить доказательством перед Аллахом, что он погиб в борьбе за веру. Над могилой установили длинную металлическую трубу. Зарезали быка, в соседние дворы раздали сааг, поминальное мясо, подаяние. Три дня, пока длился поминальный зикр, Женька просидел в подвале. Несколько раз прибегал Алик, сбросил вниз телогрейку, подал узелок с едой – мясо, молоко, лепешки. Честно говоря, все эти дни Женьке было не до еды, время остановилось. Лежа в темноте, он думал об одном и том же: «Убьют, не убьют? Убьют, не убьют?» Можно, конечно, было попытаться выломать замок, но что толку? Куда идти? Догонят, тогда уж точно смерть.

Через три дня пришел Андрей, откинул крышку, крикнул:

– Вылесай, усник, швобода.

Женька вернулся в дом Усмановых, жизнь пошла прежней чередой. Ахмед по-прежнему с ним не разговаривал, при встрече отворачивался, хмурил брови. Женька освоился, стал чувствовать себя свободнее. Чтобы в голову не лезли дурные мысли и не сжирала тоска, старался занимать себя работой: косил траву, возил сено, ремонтировал забор, починил крышу сарая, ухаживал за скотиной. Жизнь на свежем воздухе, сытная еда и физическая работа укрепили его тело, он вроде даже стал выше ростом. Несколько раз он ловил на себе взгляд Марьям, матери Алика. Взгляд молодой женщины смущал и тревожил. Когда Марьям заходила в их комнатку, ему хотелось поговорить с ней, дотронуться до ее кожи. У него никогда не было близости с женщиной, да и целовался он всего два раза в жизни, на школьном вечере с девочкой из соседнего класса Соколовой Ларисой и на собственных проводах в армию с соседкой Томкой. Андрей, наверное, что-то почувствовал, однажды хмыкнул после ухода Марьям и сказал:

– Смотри, солдат, голова у тебя одна. Если Ахмед заметит ваши шуры-муры или что-нибудь заподозрит, то голову твою самолично отрежет. Это тебе не Россия, это Кавказ, здесь свои законы. С Марьям ты поаккуратней, баба молодая, двадцать восемь всего, кровь с молоком, а без мужика уже четвертый год.

Прошло четыре месяца, наступила весна. Шамиль Усманов оставил свой отряд и на несколько дней приехал домой. Долго приглядывался к Женьке, потом бросил:

– Ну, ты и рожу накусал, солдат! Может, пойдешь ко мне в отряд? Мне как раз ординарец нужен. Стрелять научу, с обидчиками поквитаешься, еще и долларами платить буду. Ислам примешь, на чеченке женим, таких женщин, как у нас, нигде не найдешь, подумай.

В последний день Шамиль решил спуститься в долину. Долго о чем-то говорил с отцом, потом взял автомат, несколько магазинов с патронами и позвал Женьку:

– Поедешь со мной, хватит бездельничать.

Алик упросил взять его с собой. «Нива» долго петляла по каким-то тропам, ревя мотором, опускалась и поднималась по серпантину. Алик радостно прыгал на переднем сиденье, упрашивая дядю дать ему порулить или пострелять из автомата. Шамиль хохотал, обещал, что, как только Алик немного подрастет, возьмет его в свой отряд бить неверных.

Женька дремал на заднем сиденье, изредка бросая взгляды в окно, на всякий случай запоминая дорогу.

В селе они пробыли недолго. Хозяин дома перебросился с Шамилем несколькими фразами по-чеченски, наскоро перекусили, попили чаю. Шамиль выпил с хозяином Умаром бутылку водки. Дома он никогда не пил, боялся отца. Потом загрузили в багажник мясо, копченый курдюк, медикаменты, бинты, ампулы.

Когда тронулись в обратный путь, уже вечерело. Алик дремал на переднем сиденье, свернувшись калачиком. Шамиль передернул затвор автомата, положил его рядом с сиденьем, включил фары. Возвращаться решил короткой дорогой. Выпитая водка притупила чувство опасности. Свет фар выхватывал из темноты серые валуны камней, островки пожелтевшей от жары травы, темные силуэты деревьев. Внезапно в луче света метнулась какая-то тень, ударилась о решетку радиатора, захлебнувшись коротким криком боли, отвалилась в сторону, Шамиль резко ударил по тормозам, прихватив автомат, боком вывалился на обочину. Стояла гулкая, звенящая тишина, трещали цикады. Проснулся Алик, спросил шепотом:

– Шамиль, что это было?

Шамиль поднялся с земли, пнул ногой большую серую птицу, та зашипела, вытянув шею, поползла в сторону, волоча за собой перебитое крыло.

– Хьа доа валла хьакхица, – выругался Шамиль, – не будет удачи.

За руль он сел хмурый, Алика посадил на заднее сиденье к Женьке, погасил фары. Машина двигалась вперед почти на ощупь. Надвигающаяся опасность выветрила хмель из его головы. Шамиль сидел напряженный, подавшись вперед, зорко вглядывался в дорогу, в любой момент готовый схватить автомат. Женька на всякий случай приоткрыл дверь, прижал к себе мальчика, чтобы в любой момент выскочить с ним из машины. Прямо в лобовое стекло ударил сильный луч прожектора, тут же раздался усиленный мегафоном голос:

– Стоять! В случае неповиновения открываем огонь на поражение!

Шамиль заскрипел зубами:

– Ай устаз! – ударил по тормозам, переключил скорость.

Слепящий луч прожектора дернулся, переместился позади машины. Шамиль даванул на газ, двигатель взревел, машина, виляя и цепляясь боком за валуны, рванулась назад. Тут же прогремело несколько автоматных очередей. Бросив мальчика на пол машины, Женька успел увидеть, как строчка пулевых отверстий прошила стекло, превращая его в мозаику осколков. Шамиль дернулся, от его головы полетели ошметки и брызги. Как во сне, Женька смотрел на какую-то окровавленную кочерыжку, торчащую на месте его шеи. Из нее бил фонтан крови. Потом он схватил мальчишку за шиворот, зацепил ремень автомата и вывалился из машины. Упал он очень неудачно, закрывая ребенка, несколько метров пробороздил по земле. Но все равно Алик вскрикнул, застонал:

– Женя, у меня нога.

Разбираться и осматривать рану было некогда. Превозмогая боль в боку, Женька взвалил мальчика на плечи, схватил автомат и, прихрамывая, побежал по еле видневшейся тропинке в горы. Спрятавшись за валун, он слышал крики солдат, острый луч прожектора шарил по земле, валунам, дороге. В том месте, где осталась перевернутая машина, раздался взрыв, из-за кустов поднялся столб пламени. Прожектор продолжал скользить по камням, не давая подняться. Женька дернул к себе автомат, прицелился в слепящий круг, выдохнул:

– Господи, благослови!

Автомат в его руках дернулся нервной, злой дрожью. Со второй или третьей очереди прожектор погас, навалилась темнота. Женька неслышной тенью метнулся в сторону. Залег за валуном, дождался, когда ответные очереди стали кромсать камень, за которым лежал раненый мальчик. Не жалея патронов, выпустил остатки магазина по вспышкам впереди себя. Прижавшись спиной к валуну, быстро сменил магазин, прислушался. В звенящей тишине слышался топот сапог и лязг металла. Кто-то громко матерился, командовал:

– Иванцов, вызывай Гвоздику!

Женька кинулся обратно к камню, где оставил мальчишку, шепнул ему:

– Терпи!

Взвалил его на спину и, пригнувшись, бросился выше, в горы. Гремели автоматные очереди, и звенел тонкий мальчишеский голос:

– Гвоздика, Гвоздика, я Седьмой. Напали духи, до пяти человек, у нас один трехсотый. Гвоздика, Гвоздика, я Седьмой.

Потом Женька и сам долго удивлялся, как в кромешной темноте, прыгая с камня на камень, он умудрился не сломать себе шею. Наверное, проснулись гены предков-таежников, добывающих в тайге зверя, живущих охотой. А может быть, опасность обострила все чувства, заставила превратиться в дикое животное, спасение которого зависит только лишь от быстроты и ловкости ног, остроты зрения и слуха. А может быть, Божья Матерь, чей лик он видел в раннем детстве, распростерла над ним свою ладонь, оберегая от смерти. Только через час он решил сделать короткий привал. Алик уже не стонал и не плакал, он был без сознания. Женька осторожно положил его на землю, осторожно снял окровавленные брюки. Пуля прошила левую ногу. Рана кровоточила… Женька с тоской вспомнил об оставленных в машине медикаментах. Он снял с себя футболку, порадовался про себя, что она из хлопка. Разорвал ее на ленты, помочился на оставшийся кусок тряпки. Потом вытащил из автоматного рожка патрон, зубами раскачал и вытащил пулю. Высыпал порох на края раны, перекрестился и поднес зажженную спичку. Тут же мокрой тяпкой прихлопнул вспыхнувший порох. Мальчик закричал от боли. Женька ладонью закрыл ему рот, чувствуя, как острые зубы вцепились ему в пальцы. Торопясь и оглядываясь по сторонам, он перевязал рану и, взвалив мальчика на плечи, бросился в темноту. Он падал и поднимался, колючки раздирали его тело. С каждым шагом ноша становилась все тяжелее и тяжелее. Поняв, что не донесет мальчика, бросил автомат. Несколько раз Женька прикладывал ухо к его груди, прислушиваясь к тому, бьется ли сердце.

Натолкнувшись на ручей, он упал на колени и долго пил ледяную воду. Потом, намочив ладонь, обтер мальчику лицо, попытался влить ему несколько капель в рот сквозь стиснутые зубы.

Небо начинало сереть, когда он вышел к аулу. Он и сам не понимал, что помогло ему добраться до дома, не заблудиться и не сорваться в пропасть – случай, везение или инстинкт загнанного зверя, по следу которого идут охотничьи собаки. Женька занес мальчика в свою каморку, положил на кровать. Андрей дернулся, вскочил с дивана:

– Цто, цто слуцилось? Цто с пацаном, где Шамиль?

Не отвечая, Женька сгреб со стола буханку хлеба, несколько луковиц, спички. Андрей дрожащими руками раздевал Алика, ощупывал его тело, причитал:

– Ахмед тебя убьет!

Женька крикнул:

– Заткнись! – Потом добавил: – С пацаном все в порядке, жить будет, рану я продезинфицировал. Шамиля больше нет. Попали в засаду. Ему снесло полбашки. – Уже у порога бросил старику: – Скажи, меня пусть не ищет, моей вины в этом нет. Пусть лучше занимается мальчишкой. Мне из-за него и так обратной дороги к своим нет.

Выскочил в серый рассвет и рванул в горы. Потревоженные собаки проводили его громким лаем. До позднего вечера Женька просидел в расщелине скалы рядом с домом Усмановых. Сверху он хорошо видел снующих по двору женщин. Марьям что-то кричала Ахмеду, прижимая к груди руки. Через несколько минут после того, как он залег в своем убежище, Андрей, поддерживая под руку, привел старую Зуру. Она была известна тем, что лечила болезни, заговаривала зубную боль, вправляла вывихи.

Пока его никто не собирался искать, но на всякий случай он достал из кармана начатую пачку сигарет, выпотрошил табак и, поднявшись выше, присыпал свои следы. Женька, конечно, понимал, что это все ерунда. Люди, всю жизнь живущие в горах, если захотят, сразу отыщут его. С величайшим сожалением он вспоминал брошенный автомат. Оружие во все времена давало человеку чувство уверенности и защищенности.

Ближе к вечеру, когда уже навалились сумерки, он двинулся в путь. Куда и зачем идет, он не знал. Нужно было просто выйти к людям, попытаться раздобыть какие-нибудь документы, а потом выбраться из Чечни. Возвращаться в часть было нельзя. Как объяснить особистам, почему в твоем автомате не оказалось патронов? Почему не оказал сопротивления? Почему полгода не пытался бежать? Да и во вчерашней перестрелке он ведь стрелял по своим, кого-то ранил, ехал в одной машине с бандитом, по сути, помогал ему и выполнял его приказы. Как ни крути, верный трибунал, сколько лет ему дадут – пять, десять, пятнадцать?

Он старался идти, выбирая самые глухие места, уже заросшие травой тропы. Днем отдыхал, прячась от чужих глаз, ночью шел, ориентируясь по звездам. На третий день он вышел к дороге. Хотелось есть и пить. Буханка хлеба и лук были давно съедены. Он решил плюнуть на все и выйти к людям. Через десять или пятнадцать минут его обогнал армейский «Урал» с тентованым кузовом и эмблемой ВВ на дверце кабины. Машина резко затормозила, подняв облако пыли. Из кабины выскочил молодой лейтенант в пятнистой форме. Женьке в спину уперся ствол автомата, оглянувшись, он увидел за своей спиной двоих контрактников.

Везли его недолго. Минут через 20–30 дорога свернула в сторону, проехали один блокпост, потом другой. Машину не проверяли. Лейтенант из окна показывал равнодушным солдатам пропуск с красной полосой, и ехали дальше. На последнем блоке, подтянувшись на руках, в кузов заглянул какой-то военный в грязном камуфляже и черной косынке на голове. Женька знал, что их носят те, кто воевал уже не на одной войне. Военный внимательно посмотрел на съежившегося на грязном полу Женьку и, потянувшись через борт, приподнял за волосы его голову.

– A это какой породы зверь?

– Да, наверное, волчьей, товарищ майор, другие здесь не водятся.

Майор еще раз посмотрел Женьке в лицо, отпустил его волосы и спрыгнул на землю.

– Лейтенант, – крикнул он, брезгливо вытирая ладонь о собственную куртку. – Твоего пассажира вечером ко мне, на беседу. Я с прогулки вернусь, лично им займусь.

Через несколько минут потянуло дымком, запахом подгоревшей каши. «Урал» въехал на территорию воинской части. По репликам солдат Женька понял, что это был ОПОН – отдельный полк особого назначения.

Когда, подчиняясь команде, он спрыгнул на землю, его еще раз обыскали, уткнув лицом в деревянный борт грузовика.

Потом приказали раздеться до трусов, вывернули карманы, отобрали шнурки и брючный ремень. Лейтенант передал его какому-то прапорщику, который молча и быстро осмотрел его руки и плечи, нет ли на них синяков от приклада автомата, пулевых или осколочных шрамов. Потом долго рассматривал его ладони, даже понюхал их. Махнул рукой, что-то вполголоса сказал подскочившему к нему солдату, и тот повел Женьку в сторону от палаток и строений, где на столбе висела табличка «Стой! Опасная зона. Часовой стреляет без предупреждения».

На корточках сидел часовой с широким скуластым лицом. Он был раздет на пояса, пятнистая куртка валялась на земле, автомат со сдвоенными магазинами лежал рядом. На брезентовом ремне с широкой солдатской пряжкой вместо штык-ножа болтался широкий нож устрашающих размеров. Часовой, примерно одного возраста с Женькой, неторопливо курил, как бы нехотя выпуская изо рта и носа струйки дыма. Конвоир остановился рядом, достал сигарету, жестом попросил прикурить. Перекинулся с часовым парой фраз, назвав его Ильдаром. Все это время Женька стоял рядом, с руками за спиной. Докурив, контрактник толкнул Женьку в спину, в сторону листов ржавой жести, валявшихся чуть в стороне. Приказал часовому:

– Этого в яму, до особого распоряжения. Вечером к Селюкову на чай.

– В яму так в яму, к Селюкову так к Селюкову, нам татарам все равно, – проворчал Ильдар, оттаскивая в сторону лист ржавой жести и опуская в показавшуюся яму толстую веревку. Из темного чрева, похожего на могилу, потянуло запахом нечистот и человеческих испражнений. Толкнул Женьку к яме:

– Считаю до трех, кто не спрятался, я не виноват.

Обдирая ладони о жесткую поверхность веревки, Женька съехал вниз. Ноги оказались в чем-то густом и липком. Постепенно глаза привыкли к темноте, и он присел на кусок картона, валяющийся в углу ямы. Рука нащупала несколько окурков, коробок со спичками. Сунул бычок в рот, несколько раз чиркнул спичкой. Отсыревшая сера крошилась, потом вспыхнула неярким, каким-то болезненным пламенем. Пока догорала спичка, Женька огляделся по сторонам. Яма была примерно метра три на четыре, глубиной метров четыре-пять. В одном углу стояло помятое ржавое ведро.

– Эй, Ильдар! Сколько мне здесь сидеть?

Жесть отъехала в сторону, в проеме показалось лицо часового:

– Называется это зиндан, а сидеть тебе здесь еще долго. В Чернокозово мы отправляем раз в месяц. Если тебя, конечно, раньше майор Селюков на свободу не отправит. Вчера он одного такого, как ты, освободил… от земных тягот. Тяжелый, сука, попался, пока до машины дотащил, взмок весь.

Слышь, а у тебя здесь кто-нибудь есть? Если есть, давай я сообщу родственникам, пусть деньги собирают на залог или жратву хотя бы принесут. Если до Чернокозова живым доберешься и там выживешь, поедешь в Пятигорский СИЗО или Ростовский. Оттуда вообще не скоро вернешься, вашего брата боевика суды не очень жалуют, на полную катушку сроки дают. А срок еще и прожить надо, а то может и конвой где-нибудь на этапе сапогами забить или братва на пику посадить.

– Да какой я боевик?! Три года назад приехал на заработки, а хозяин паспорт спрятал, да и пропал куда-то. Может, убили его, а может, уехал или в горы ушел.

Ильдар протянул:

– Ну смотри сам, мое дело сторона. Хотя при желании мог бы и водочки выпить, да и пирожками домашними закусить.

Солдат еще долго что-то бубнил про родных, которые должны приносить еду для задержанных и деньги для солдат, про то, что нужно тащить службу, а кто-то сейчас на гражданке развлекается с девчонками, про то, что вот он вернется из этой долбаной Чечни и потом…

Женька не слушал, в голове крутилась какая-то мысль.

– Ильдар, а кто такой Селюков?

– Селюков – это начальник разведки полка, третью войну уже тянет. Чехи за его голову сто тысяч зелени обещают. Лично со всеми пленными беседует. У него в Зою Космодемьянскую никто не играет, бесполезно. Жить все хотят, и все понимают, что если соврать, то он сам приговор вынесет и сам же его исполнит. Почему у нас в полку потери минимальные? Да потому что начальник разведки крови не боится и лично молодежь убивать учит. Не важно чем – ножом, палкой, гвоздем, куском проволоки. Когда майкопскую бригаду в Грозном убивали, многие даже не выстрелили ни разу, потому что убивать были не готовы. Побольше бы таких офицеров, как Селюков, и тогда бы все боевики уже давно в ямах сидели.

Женька сидел молча. Словоохотливый Ильдар сменился, сменивший его солдат молчал. Женьке тоже не очень хотелось разговаривать. Он ждал, когда его поведут на допрос. Время шло, но его никуда не вызывали. Стемнело. Женька молча смотрел на звездное небо, потом задремал, свернувшись калачиком на куске картона.

Проснулся он от холода и от того, что в яму сыпалась земля от спускаемой веревки. Незнакомый солдат весело скалил в улыбке зубы. От голода и неподвижного сидения в яме Женьку слегка покачивало. Только здесь, на свежем воздухе, он почувствовал, что тело и одежда пропитались запахом мочи и экскрементов. Уже привычно сложив руки за спину, он зашагал по тропинке. Несмотря на поздний час, полк напоминал муравейник. Работали двигатели машин, безостановочно сновали люди, раздавались крики команд и громкий мат.

Его привели в какую-то комнату, посадили на табуретку в углу. Конвоир стоял рядом. Из соседней комнаты слышался громкий голос:

– Да откуда я могу знать этого информатора. Селюков мне не докладывал, у него свои люди во всех селах. Взял разведчиков и на двух бэтээрах помчался на встречу. Обещал привезти информацию по банде Абу Тумгаева, но перед селом попал в засаду. Когда мне доложили, что идет бой, я выслал подкрепление, вызвал вертушки. Нет. Пока ничего не известно. Селюков убит, с ним еще восемь двухсотых. Добивали, суки, трое пропали без вести. Село зачищаем.

Некоторое время стояла тишина, мужчина в соседней комнате кого-то внимательно слушал, потом вслед повторил «конец связи», положил трубку и разразился громкой матерной тирадой. Как раз в это время Женькин конвоир, негромко покашляв, заглянул в слегка приоткрытую дверь:

– Разрешите, товарищ подполковник?

Грузный военный лет сорока – сорока пяти, с красными воспаленными глазами, раздраженно рыкнул на него:

– Тащи обратно эту падаль, не до него сейчас.

Женьку опять отвели в яму. Из обрывков разговоров он уже понял, что пока допросов не будет. Полк потерял начальника разведки и с ним одиннадцать бойцов. Личный состав подняли по тревоге для поиска банды, устроившей засады.

Всю следующую ночь шел холодный дождь. Ржавые листы железа и куски рубероида почти не спасали от потока воды. Женька натянул себе на голову кусок одеяла, валяющийся в углу ямы. Он вжимался плечами в мокрые земляные стены, стараясь найти хоть какую-то защиту от холода и сырости. Неожиданно рядом с ним упала веревка.

– Ну ты чо, душок, спишь. Давай вылезай, на допрос тебя вызывают. И давай шевели булками, а то у нас не любят, когда опаздывают.

Недоспавший и тоже промокший солдат был зол, ему выпало стоять в карауле уже под утро, в самые сонные часы. А тут еще надо тащиться под дождем в штаб, конвоировать этого недобитого зверька. Часовой даже не задумывался, почему он причислил сидящего в яме человека к боевикам. Неважно, что он славянской внешности. На прошлой неделе приезжал особист из группировки, рассказывал, что у Шамиля Басаева в банде много наемников из Украины, Прибалтики. Есть даже российские офицеры, которые попали в плен, а теперь служат инструкторами. Или переодеваются в российскую форму и под видом федералов совершают убийства, грабят, насилуют. Поэтому бабы чеченские и не дают солдатам, презирают. Раньше, до Чечни, полк стоял в Астрахани, так по вечерам от местных путан отбоя не было. А здесь приходится воздерживаться, пойти некуда, да и боязно. Месяц назад двое контрактников пошли ночью баб искать, так и не вернулись, пропали.

Солдат ежился от холода, матеря вполголоса Чечню, в которой нет даже блядей, Шамиля Басаева вместе с Хаттабом, затеявших эту войну, командира полка полковника Миронова, который спит сейчас с контрактницей Маринкой, и этого урода, которого надо тащить на допрос.

В штабе горел свет. Часовой на крыльце глянул на Женьку безо всякого интереса и, не вынимая изо рта сигарету, пробурчал:

– Первая дверь направо, к капитану Сазонову.

В кабинете за столом сидел офицер. Он перебирал лежащие на столе бумаги, совершенно не обращая внимания на вошедших к нему людей. Женька боком прислонился к стене, наслаждаясь теплом. За его спиной топтался часовой.

Офицер за столом поднял глаза.

– Ты чего здесь стоишь? – спросил он. – Давай садись, в ногах правды нет. – Махнул рукой конвоиру с автоматом: – Выйди, подожди за дверью. Вызову, когда будешь нужен.

Остерегаясь подвоха, Женька осторожно присел на край табурета.

Капитан закурил сигарету:

– Тебя задержали в зоне боевых действий, без документов. Кто ты такой, мы не знаем. На твоей одежде обнаружены частицы пороха, на руках характерные мозоли и следы оружейной смазки. В нескольких километрах от места твоего задержания была устроена засада. Всего этого достаточно для того, чтобы в боевых условиях поставить тебя к стенке без суда и следствия. Поэтому если хочешь жить, рассказывай все по порядку – имя, фамилия, как оказался в Чечне, у кого в отряде воевал, где прячешь оружие, в каких операциях принимал участие, сколько человек убил лично, ну и так далее, подробно. Наша беседа с тобой сегодня первая, и она вполне может оказаться последней. Поэтому давай без формальностей. Я заключаю с тобой сделку. Ты рассказываешь мне все честно и без утайки, а я безо всякого причинения вреда здоровью отправляю тебя сначала во временный отдел милиции, а потом в следственный изолятор Ростова, Пятигорска или Ставрополя. Это уж как повезет. В СИЗО тебя ждет камера с кроватью и белой простыней, трехразовое питание, баня и прочие прелести цивилизации. Но самое главное, как только ты покинешь Чечню, у тебя появится надежда, что ты будешь жить, и, возможно, еще очень долго. Через пять лет освободишься, получишь паспорт и уедешь на все четыре стороны хоть в Америку, хоть в Китай.

Женька подавленно слушал.

– В противном случае, если ты начнешь передо мной изображать героя-подпольщика и будешь молчать или попытаешься рассказать какую-нибудь страшную сказку о своей жизни, то шансы выжить у тебя автоматически падают до ноля. В этом случае ты можешь рассчитывать только на то, что в лучшем случае твой труп прикопают где-нибудь у дороги. В худшем тебя сожрут бродячие собаки или крысы. Минута на размышление. Согласен?

Женька утвердительно кивнул головой. Капитан положил перед собой стопку желтоватой грубой бумаги, пододвинул шариковую ручку.

– Итак, начнем. Кто ты такой? Фамилия, имя?

– Рядовой Евгений Найденов, 205-я мотострелковая бригада, воинская часть № 74980, призван в мае 1999 года.

– Звание и фамилия командиров?

– Комбриг полковник Назаров, командир роты капитан Муратов.

– Как оказался вне расположения части? Дезертировал?

– Никак нет. Меня с группой солдат отправили в лес за дровами. Напали вооруженные чехи. Во время боя меня ударили по голове прикладом, потерял сознание. Очнулся уже в багажнике машины, без оружия и связанный.

– Кто из военнослужащих был с тобой в составе группы?

– Прапорщик Морозов, сержант Зыков и четверо рядовых. Они не из нашего взвода. Я две недели как прибыл в часть из учебки и мало кого в роте знал по фамилиям.

– Когда это произошло?

– В начале декабря прошлого года, точный день не помню.

– Что делал у чеченцев? Почему не бежал?

– Жил в семье Усмановых, работал по дому, помогал по хозяйству. Бежать было некуда, горы кругом. Все равно бы с собаками поймали. Тогда бы точно головы лишился. Выждал момент, бежал. Вот теперь у вас в яме сижу.

– Какова судьба остальной группы?

– Не знаю, я же говорю, без сознания был. Кроме меня, больше никого не привезли. Может быть, кто-то раненый в лесу и остался. Чехи об этом ничего не говорили. Но оружие они все собрали и с собой забрали.

– Кто совершил нападение?

– Братья Усмановы – Шамиль, Идрис, Аслан, Ризван. Старшего, Мусу, убили раньше. Я жил у их отца Ахмеда Усманова, он называет себя Ахмед-Хаджи.

– Где сейчас находятся Усмановы?

– Старик в селе живет безвылазно, с невесткой и внуком. Младшего, Идриса, убили месяца два назад, Шамиля на прошлой неделе. Живы еще Аслан и Ризван, но они сейчас в лесу, у отца почти не появляются. Зимой, как зеленки не станет и в горах похолодает, тогда они на отдых спустятся.

– Ты лично принимал участие в операциях против российских войск?

– Нет, никогда. Я же вроде как батрак был, за харчи работал. Шамиль, правда, хотел в свой отряд забрать, но думаю, что он больше для смеха предлагал. Шутник был большой, пока не убили. Да и я желания не изъявлял.

– Почему у тебя на руках оружейная смазка?

– Это не оружейное масло, а автомобильное. Я Ахмеду технику ремонтировал, ну, там генератор дизельный, трактор, движок у машины. Вот руки и были вечно в солидоле да в автоле.

– Кроме Усмановых, кто еще против нас воюет? С кем из боевиков знаком, имена, фамилии, позывные?

– Мы как-то с Шамилем в Яраш-Марды заезжали. Там у хозяина, его Умар зовут, забирали лекарства и продовольствие для боевиков.

– Адрес Умара?

– Не помню, да и ночью это было. Если в селе окажусь, то, наверное, найду. У него вокруг дома забор интересный, из белого силикатного кирпича.

– Кто засаду на майора Селюкова организовал, знаешь?

– Да откуда мне знать, я же в яме сидел, когда Селюков погиб.

Сазонов встал из-за стола, прошелся по кабинету. Несмотря на ночь и непролазную грязь на улице, капитан был чисто выбрит, выглядел бодрым и отдохнувшим. Он курил, стоя у окна, и о чем-то сосредоточенно думал, складывая в уме одному ему известную мозаику.

– В каких ты отношениях со старым Ахметом? – спросил внезапно Сазонов.

– Какие у нас могут быть отношения? Он хозяин, а я вещь, которую он может подарить, продать или выбросить за ненадобностью. Я русский солдат, взятый в плен, а у него русские троих сыновей убили. Хотя какое-то расположение с его стороны, наверное, есть, я ему внука спас как-то.

– При каких обстоятельствах это произошло?

– Это когда мы с Шамилем за лекарством к Умару ездили, пацан тогда с нами был. На каком-то блоке нас обстреляли, мальчишку ранило, и я дотащил его до дома.

– Что было дальше?

– Воспользовался переполохом и сбежал из села. Несколько дней плутал по горам, потом спустился на равнину и попал уже в вашу яму.

Капитан усмехнулся.

– Так ты, получается, жалеешь, что от чехов ушел. Может быть, тебе у них лучше было? Между прочим, ты солдат, давал присягу на верность Родине. А сам, вместо того чтобы сражаться с оружием в руках, служил врагу. В боевых условиях сам знаешь, чем это чревато. Я тебя просто бойцам своим отдам и скажу, что ты наемник, снайпер. Они тебя за минуту на ремешки порежут. – Сазонов говорил негромко, пристально смотря Найденову в лицо.