Текст книги "Времена Амирана. Книга 3: Смерть как форма существования"

– Бегите! Бегите, вас тут убивают!

6

Что-то пошло не так. Когда что-то идет не так, возникают резонные вопросы: «что делать?», ну и, естественно, «кто виноват?». Песчинка, попавшая в механизм, ломает зубцы, и – все. И встает механизм, и что толку, что и песчинке не поздоровилось, что смололо ее в пыль, если и механизм можно отправлять на свалку.

Куртифляс смотрел на застывшего перед ним Гадюкина, и думал о том, что же будет дальше, если вот прямо сейчас, с самого начала, благодаря этому вот идиоту, все пошло не так. И что теперь делать?

– Ну, и что дальше? – Спросил он замолчавшего лейтенанта.

– Солдаты стали разбегаться. Со мной оставалось только трое. Я не знал, что делать…

Да, растерялся Гадюкин. А кто бы тут не растерялся, если вдруг из темноты появляются какие-то люди с криками: «Бегите, вас тут убивают!». Что за люди, откуда? И строй, до этого молча и дисциплинированно стоявший во всю длину плаца, вдруг дрогнул, рассыпался. Послышались крики. Офицеры, доселе молчаливой кучкой стоявшие неподалеку, стали окружать его с непонятными – возможно, даже им самим, намерениями. А с ним рядом – только три его бойца. Остальные все в разных местах и до них не докричишься. И что делать? Послать этих троих собрать остальных? Но за это время все может случиться, в том числе и с ним самим. Или задействовать их, тех, что рядом? Солдат вывели на плац безоружными, но офицеры-то при шпагах, как им и положено. Вмиг проткнут со всех сторон.

Темные фигуры внезапно и молча – молча, вот, что страшно, молча! – придвинулись. От них исходила угроза. Боевые офицеры, они не теряли время на крик, угрозы и ненужные попытки разобраться в происходящем. Опасность они чувствовали спинным мозгом, а убивать – убивать для них было так же естественно, как хлебать суп ложкой. И вот уже чей-то кулак резко взметнулся вверх и двинулся в свой короткий путь к помертвевшему лицу Гадюкина. И Гадюкин не то, что свои беспомощные руки не успел поднять в жалкой попытке как-то защититься от этого безжалостного кулака, он даже зажмуриться-то не успел.

И тут же все кончилось. Он лежал на земле, приходя в себя, а рядом лежало еще несколько тел. И три фигуры стояли над ним. Трое его бойцов, не успевших защитить его от удара, но спасших от смерти.

– Убейте всех! – Сказал Гадюкин, кое-как поднимая свое тело. – Всех!

***

Потом подсчитали. Тридцать пять человек остались лежать мертвыми в казармах. Всего тридцать пять из почти двух с половиной тысяч. Где остальные? Правильно, разбежались. Разбежались, попрятались, и каждый из них – носитель смертельно опасной информации. И если одному никто не поверит, да даже и десятерым – то стольким-то… И что теперь? Паника? Как дальше-то с пополнением армии «бессмертных» быть?

Да – «бессмертные»! Так Куртифляс решил именовать свою гвардию. Хорошо звучит, и соответствует действительности. Вот только как теперь быть? И что делать с этим незадачливым Гадюкиным? Вот он стоит, бледный, и сам не понимает, какую создал проблему. Сейчас они одни в кабинете. Команда этого мудака осталась там, за дверями. Никто не помешает убить Гадюкина прямо тут. Ну, и что дальше? А если они ворвутся? Успеют ли спасти его, Куртифляса, его собственные охранники? Что-то не охота экспериментировать. И потом, что дальше будет с отрядом этого вот Гадюкина? Что с ними делать? Кому они будут подчиняться? А если никому, то что тогда?

Вопросы, вопросы…

Кто у нас еще есть в Миранде? Полк копейщиков. Два полка тяжелой кавалерии. Неподалеку база, где тренируют лучников. Надо у военного министра поинтересоваться, сколько там сейчас народу. И вообще, пусть даст точную сводку по численности. Да! Это надо срочно! Но вот вопрос, станут ли они, после этого несчастного ночного происшествия подчиняться? Не взбунтуются ли? Похоже, полагаться можно только на «бессмертных». Остальных можно задействовать только как вспомогательную силу. В лучшем случае. А где же взять тела для оживления?

И что же все-таки с этим-то делать?

***

– Ссу-у-ка!..

Ну каждый раз, стоит повернуться, так больно!.. прям, хоть плачь!

Слепень тяжело ворочался на своей подстилке, осторожно, стараясь не тревожить очевидно поломанные ребра. Ну, конечно, поломанные!.. Били-то как! Ох, дьяволы! И зачем? Все же и так ясно. Наверное, озлились. Кажется, он одного из них, из легавых, пырнул-таки там, когда брали. А может, и не одного. Вот они и…

Взяли их тепленькими. А все – Рыжий, гад такой. Не утерпел, сука, пока они комнату шмонали, он девку-то и потащил, страдалец. Мир его праху. Девка-то боевая оказалась, пальцем его в глаз, да и в окно, не побоялась. И не разбилась, ведь! И давай орать, а тут – полиция. Не повезло! И выходит теперь ему, Слепню, путь недалекий. Каторга – это вряд ли. Виселица, а это тут, рядом, прямо в тюремном дворе.

Эх, жил недолго, зато отмучаюсь быстро… Ладно, чего плакать. Есть надежда, что, пока синяки не сойдут, на суд не потащат. Неприлично, – Слепень усмехнулся разбитыми губами, – значит, пока поживу еще. Правда, на мне – все, как на собаке. Ну, хоть день, да наш. Жалко, много дел осталось. Этот жирный гусь из «Слепой Лошади» так и не отдал должок. Теперь и не отдаст, вот кому повезло. С Борухом так и не посчитался. Тоже, узнает – обрадуется. А вот Марыська плакать будет. Не подарил я ей бусы. Обещал, и, главное, собирался! Вот как раз из этого хабара и подарил бы. Там богато было… Эх, не вовремя Рыжего на ту девку потянуло. Сейчас гуляли бы, и девок – хоть залюбись! Не утерпел, сучонок.

Брякнул засов на железной двери. Кого там?!. Жрать, что ли, принесли? Пора бы. Или опять на допрос? Зачем? Вроде все ясно же…

– Ты!.. Вставай, пошли.

***

Если бы не Бенедикт, так Куртифлясу и поговорить-то было бы не с кем. А Беня – Беня оказался молодец! Настоящий аристократ! Принял ситуацию, и не то, чтобы смирился, а просто, как бы сказать, вошел в нее. И теперь ведет себя в соответствии с ней, с ситуацией. Не дуется, не хнычет, не лезет на рожон и не закатывает истерик.

А с кем еще и поговорить-то, с кем посоветоваться? Ну, нет пока у него, у Куртифляса, тут единомышленников. Они появятся, но – со временем. А события не дают времени подождать. Все надо решать прямо сейчас и срочно, а у него кроме дюжины «бессмертных», преданных ему лично, да еще трех дюжин, которыми уже надо руководить через их командиров, никого и нет. А что с них взять, с этих трупов? В драке-то они хороши, но вот умишком не богаты. То есть, что значит – не богаты? Просто – тупы, как дерево! Зато послушны. Вот уж, чего не отнять. Скажешь такому – стой! – и будет стоять. Хоть сутки, хоть двое. Может, и год простоит? Но этого пока никто не проверял, а интересно…

– Ну, и где мне брать командиров для «бессмертных»? – Куртифляс затравленно посмотрел на своего бывшего друга и господина. – Я-то надеялся на офицеров. Думал, просто поставить их перед фактом: вот вам солдаты, командуйте! А что они стали такие – так просто прошли модернизацию. Видишь, я и слово хорошее нашел – мо-дер-ни-зация! Они ж не должны были видеть процесс этой самой модернизации. И вот – все накрылось! Ни одного офицера. Я имею в виду – живого. А с воскрешенного толку-то… Что с самого распоследнего солдата. Они же все одинаковы. А теперь, – Куртифляс сокрушенно вздохнул, – и в других полках уже все будут знать.

Он замолчал и взглянул на непринужденно откинувшегося в своем кресле царя. Тот смотрел на Куртифляса с таким выражением, какое бывает у хорошо покушавшего и не обремененного заботами отца, слушающего обиженного нянькой расшалившегося ребенка.

– Ну, что ты молчишь?

– А что? Ты хочешь, – брови Бенедикта удивленно поползли вверх, – чтобы я утешил тебя? Ну, изволь. – Он усмехнулся. – Не плачь, Курти, все обойдется.

– Нет, серьезно, что делать?

– Ты что, всерьез ждешь, что я буду тебе что-то советовать?

– Слушай, ну ты же читал отчет директора банка. Ты же не можешь не понимать, что, если бы все осталось, как было, через десять лет Амиран стал бы не просто нищей страной, но еще и в долгах, которые лягут на плечи твоего наследника! Ты оставишь Ратомиру страну, в которой не он будет управлять.

– Дело в том, Курти, – Бенедикт выпрямился, положил руки на стол и серьезно взглянул на Куртифляса, – что и сейчас Амираном управляю не я.

– А кто? Барон?..

– Барон? Барон думает, что он управляет. Скажем так, он участвует в управлении. Ты слышал про ССР?

– Какой еще эсесер?

– Не слышал, – кивнул головой Бенедикт, – естественно. ССР – это Служба Сохранения Равновесия. Организация, возникшая, когда еще и Амирана-то нашего не было. И правит эта Служба не только Амираном, но и всеми остальными странами. И она не позволит Амирану опуститься ниже всех прочих, но и подняться над остальными тоже не даст. Равновесие, понял? То, что ты затеял, это самое равновесие резко нарушает. И я не знаю, что они сейчас предпримут, но что-то предпримут, это уж будь уверен. А барон – это их инструмент, это их кошелек. И в этот кошелек ты решил залезть.

То, что говорил Бенедикт, действительно, было новостью. Ни о чем подобном Куртифляс никогда не слышал и не догадывался. Он-то хотел сделать Бенедикта марионеткой в своих руках, а оказывается, тот давно уже и так – марионетка. Вот только ниточки тянутся куда-то в темноту.

В страшную темноту.

– Так, слушай, это что-то новенькое. Я ничего этого не знаю. – Куртифляс помотал головой и удивленно воззрился на Бенедикта. – А, кстати, почему я ничего не знаю? Почему ты мне-то об этом ничего не сказал?

– Если бы я сказал, ты бы погиб.

– Вот так даже, да?..

– Да.

– Ну, тогда – спасибо. А сам-то ты когда узнал?

– А сразу после коронации. Пришел один человек…

– Кто?!

– Ну, один, из министерства двора. Мелкий чиновник. Ты убил его.

– Ну, и?..

– Вот он мне все и поведал. При любом дворе есть такой. Связной. Он мне и рассказал про ССР. Я, конечно, не поверил. Я потребовал доказательств. И он обещал мне их представить в течение недели.

– И представил?

– А как же! Через три дня взбунтовалась бригада пограничной стражи на границе с Бранницким королевством. И Бранницы сразу зашевелились, стали войска к границе стягивать. И, того гляди, началось бы вторжение. И вот он приходит ко мне и говорит: «У нас, говорит, проблемы. Но ССР может эти проблемы ликвидировать. Все зависит от вас, Ваше Величество. Согласны вы принять помощь Службы?». А что мне оставалось? Я говорю: «Давай», а он – «Со всеми вытекающими обязательствами…». Ну, – говорю, – если и правда… Короче, через три дня приезжает делегация от бригады, и привозят в мешке пять голов. Казнили они главарей, снова присягнули, все успокоилось, а мне пришлось признать существование Службы.

– Да, я помню эту заваруху. Я думал, они сами опомнились, а оно вон как…

Куртифляс почесал затылок. По правде говоря, то, что рассказал Бенедикт, ничего не проясняло. Тьма оставалась все такой же густой и мрачной.

– И как же они управляли тобой?

– Да очень просто. Любой законопроект в черновике я передавал этому человеку. Через некоторое время он приносил его мне обратно, но уже с правками и резолюциями. И в этой редакции я его и обнародовал. Вот и все. И, кстати, мне рекомендовано было прислушиваться к твоим советам, и не чинить препятствий. Вот я и не чинил. – Бенедикт весело взглянул на Куртифляса, и усмехнулся. – По-моему, ты был доволен и счастлив. Ты был такой же рукой барона, как тот чиновник – рукой Службы. Просто одна рука не знала, что делает другая.

– Ладно, это все, конечно, интересно, но… ладно! Ты, лучше, скажи, что они делали после того случая, ну… с Геркуланумом? Были от них какие-нибудь распоряжения?

– Нет, ничего. Молчание. Я уж и сам начал беспокоиться.

– Ясно. – Куртифляс замолчал. Потом кивнул самому себе, своим, пришедшим в голову мыслям, и тихо проговорил:

– Они ждали. Я все, наконец, понял. Да, они заодно. Они ждали, когда мы найдем учителя, чтобы всех нас – разом.

– Что – разом? – не понял Бенедикт.

– Прихлопнуть всех, разом. И у них это почти что получилось. Но сорвалось из-за одного человека. А так бы – всех. И Принципию, и Ратомира, и всех остальных. Одним ударом.

Бенедикт пристально смотрел на шута, и улыбка медленно сползала с его лица, превращаясь в какой-то оскал. Он начал подниматься, горбясь. Он вставал, но глаза его оставались все также напротив глаз Куртифляса, и в них уже не было прежнего веселья.

– Ну-ка, ну-ка!.. Что ты там?..

– Нас должны были убить. Всех. Случайно погиб только один человек. Этот человек должен был призвать убийц, но пожертвовал собой и погиб один. А должны были – все. И они, наверняка, так до сих пор и думают, что убили всех. Но скоро они узнают, что это не так. Как только информация о «бессмертных» дойдет до них, они поймут, что промахнулись.

– Да наверняка уже знают. И что же теперь?

– Теперь? А теперь – или они нас, или мы – их! Вот так, дорогой Беня. И если ты думал, что тебе удастся отсидеться в сторонке, то ты ошибся. Они не пощадят никого. Так что мы – в одной лодке, и давай-ка думать, что делать дальше, черт побери!

***

Ну, что за гадская жизнь! Мало того, что жизни этой осталось – день, ну – два, ну три от силы, так еще и их прожить спокойно не дают. Вместо того, чтобы пожрать принести, как положено любому порядочному арестанту, так – нет! Пришли, вытащили из камеры, и вот – волокут куда-то.

Слепень шел по длинному тюремному коридору в сопровождении трех каких-то жлобов, одетых почему-то не в форму тюремных охранников, а в форму дворцовой гвардии. При чем тут дворцовая гвардия?!. Один, тот, что первым зашел к нему и велел выходить, идет впереди, типа – дорогу показывает, чтобы не заблудились, спасибо! Двое других – по бокам, крепко держат за руки. А руки-то у них какие холодные! И пахнет от них!..

– Слышь, приятель, – вежливо обратился Слепень к одному из конвоиров, тому, что слева, – ты моешься, вообще? Воняет от тебя, брат, словно ты на помойке ночевал.

Конвоир никак не отреагировал. Ну, то есть, вообще… Другой бы хоть как отреагировал, выругался, дал по затылку, руку бы покрепче сжал – хотя, куда уж еще крепче. А этот – бревно-бревном. Даже головы не повернул. Ну, и хрен с вами!

Процессия вышла на улицу, прошла через тюремный дворик, вышла к воротам, и, минут через пять – вот чудеса-то! – Слепень уже ехал куда-то в закрытом экипаже. И сопровождали его все эти же трое. И если бы не вонь, принюхаться к которой почему-то никак не удавалось, то Слепень был бы даже доволен. В его положении что бы ни случилось – все к лучшему. Главное – не на суд везут, суд в здании тюрьмы, не к следаку – тоже все там же, ну и не на казнь, это уж точно. Какая казнь, если еще суда не было?

Повозка остановилась. Сидевший напротив, и, вроде бы, не вонявший, конвоир с сержантскими лычками – похоже он тут за старшего, молча одел Слепню мешок на голову. Ладно, это не страшно. Слепень не испугался и не обиделся. Хочется им в секретность играть – ну пусть себе тешатся, плевать.

И повели куда-то.

***

Ничто не рушится и не ломается сразу – ни жизнь, ни дом, в котором живешь, ни ветка, на которой ты устроился, чтобы подглядывать за чужой жизнью в чужом доме. Всегда есть знаки, всегда есть предзнаменования: хруст ветки, трещины в стене. И только потом, если ты по глупости или по невнимательности прозевал их, пренебрег дарованным тебе шансом спастись, ты летишь вниз или тебя накрывает упавшим перекрытием.

Геркуланий – это был первый знак. Уход Ратомира с Принципией – второй. А вот теперь осознание всего происходящего накрыло Бенедикта словно рухнувшая стена. Он, сам того не зная, послал своих детей на смерть. Им играли. Он – кукла в чужих руках. И сейчас он стал не нужен, его выбросят. Или… Или надо порвать нити, связывающие его с кукловодом, и начать свою игру.

Слов никаких не было, да они и не были нужны. Понимание пришло сразу, целиком, не разложенное по полочкам из фраз и образов. Просто стало ясно: он на краю. Еще шаг – и его не будет. Не метафорически, не аллегорически, не в переносном смысле, а – просто… Не будет. И осталось только одно – драться. Сила на силу. Окажется сильней – выживет, и, может быть, спасет своих детей, а, если очень повезет, и государство.

– А скажи мне, друг мой, – Бенедикт тяжело перевел дух, и снова уселся в кресло, – какого черта ты не притащил их сюда? Вместе с учителем? Пусть бы Принципия рожала тут, и что там с Геркуланием, мы бы знали. Что ж ты?..

– Учитель бы не согласился.

– Можно было бы и силком, ладно… а чего бы тогда тебе не подождать, пока эксперимент с Геркуланием не пройдет? У них же скоро там…

– Ну, дождался бы. А что потом? Я же хотел поднять бунт против барона. А для этого надо было сделать то, что я и сделал. Согласись, в любом другом случае ты и слушать бы меня не стал. Я должен был поставить тебя перед фактом. А как бы я это сделал, если бы со мной был Ратомир? Как бы я его нейтрализовал? Не убивать же его было. Лучше пусть будет там, в стороне.

– Да ладно тебе!.. Лучше признайся, ведь ты с самого начала хотел передать секрет оживления вместе с этим нашим магом и его учителем барону. Верно? Молчи! – Закричал Бенедикт, видя, что Куртифляс готовится возражать. – Молчи. Ты был верным слугой барона, и хотел им и оставаться. А он – он решил убить тебя! Вот ведь, как… И ты тогда решил отомстить ему. Верно? Но ты думал, что барон – всего лишь барон, ловкий и хитрый делец. Ты не знал, что за ним – Служба. И теперь у тебя только один выход, стать сильнее всех. Но беда в том, что мы не знаем, чем располагает Служба. А у нас есть только одно оружие. И его пока мало. А надо, чтобы было много. Так?

– Так, – согласился Куртифляс.

– Сколько, ты считал?

– Пока нет.

– Ну, ладно. Этим я озадачу наших генералов. Они распишут варианты действий «бессмертных» как в обороне, так и в наступлении, и скажут точно. А пока что сами прикинем, сколько же мы можем их наделать и за какое время.

Бенедикт замолчал и взглянул на собеседника, давая понять тому, что готов выслушать его рассуждения. Все же он был царь, и привычки остались.

– Ну, давай прикинем, – согласился Куртифляс, – у нас, к сожалению, только один маг, способный проделывать этот фокус. Все упирается в него. Теперь смотри: сейчас он оживляет сразу четверых…

– Почему? – Перебил его Бенедикт.

– Ну, не знаю. Он говорит, что это максимум. Давай пока исходить из этого.

Бенедикт молча кивнул, не желая, видимо, дискутировать. Ну и правильно…

– Итак, на оживление четверых у него уходит пятнадцать минут. Я засекал. Три раза по пятнадцать минут – это сорок пять минут. С неизбежными паузами – час.

– Подожди, почему три раза?..

– Три раза по четыре – двенадцать. Двенадцать «бессмертных» на одного командира. Если больше – трудно управлять. Я знаю, поверь. Они же слушают только одного. Им не передашь приказ через кого-то другого. Они его просто проигнорируют. Так что – двенадцать. После чего оживляющее зелье нужно менять.

– Почему?

– Кровь. Нужна кровь уже другого человека. Хорошо еще, не надо каждый раз варить заново. Можно сварить сразу много, потом просто отливать нужную порцию, добавлять туда кровь, и – вперед.

– Так. Значит за час – двенадцать.

– Да. А больше десяти часов в день маг работать не может. Вот и считай, сто двадцать в день. Три с половиной тысячи за месяц.

Куртифляс замолк. Молчал, задумавшись, и Бенедикт.

– Ну, и что? – Выдавил он из себя, наконец. – Это как? Много или мало?

– Это тебе, Беня, генералы скажут. И, наверное, не сразу. Надо будет пробовать, проводить учения, вырабатывать тактику. Надо, чтобы и остальная, обычная армия оставалась. А эти – «бессмертные», участвовали в бою в качестве, ну, скажем, особого отряда. На самых ответственных участках.

– А командиров сколько надо?

– Да-а… – протянул Куртифляс, – командиров надо много. Если брать то количество, что мы с тобой насчитали, то их надо триста штук.

Он замолчал. Потом добавил:

– И вот тут – проблема.

Проблема была в том, что желающих командовать отрядами «бессмертных» не было. Пока что нашлось только двое. Один – лейтенант дворцовой гвардии, и второй, тоже оттуда же, из гвардейских, сержант. Этот сержант – продувная бестия без малейших признаков каких-либо моральных принципов, согласился легко и даже весело. Звали его Аркан. То ли имя, то ли прозвище – Куртифлясу было наплевать. Остальные, даже соглашаясь из вполне понятного желания сохранить свою шкуру, на дальнейшем экзамене срезались. Видно, чтобы убить вот просто так безоружного связанного человека, да еще и своего знакомого, нужны какие-то особые качества, а ими, похоже, обладали немногие. Так что большинство убитых при захвате дворца так и остались невостребованными, и их просто зарыли, пока тела не начали разлагаться и вонять. Вони и без них хватало.

Бенедикт выслушал, сочувственно покивал и сказал:

– Тюрьма.

– Что?.. – Не понял Куртифляс прихотливого извива царской логики.

– Тюрьма, вот что тебе нужно. – Пояснил Бенедикт. И добавил:

– В тюрьме сидят такие, какие требуются. Бандиты, разбойники. Попробуй их.

7

Наконец, мешок с головы сняли, но за руки продолжали держать по-прежнему. И руки конвоиров оставались все такими же холодными. Бр-р!.. Ну и гадость! В комнате, где они оказались, было пусто. У противоположной стены стоял стол, на столе горела большая масляная лампа, освещавшая все это скудное убожество, включавшее в себя кроме пустого стола еще стул, стоявший по другую его сторону, да большой деревянный шкаф с глухими дверцами. Каменный пол и беленые стены без окон, да еще дверь в правой стене. Та дверь, через которую они вошли, осталась за спиной, и Слепень ее не видел.

Старший конвоир вынырнул из-за спины и, обойдя стол, уселся. Уселся, подвигал стулом, и уставился на Слепня.

Ну, и что? – подумал про себя Слепень, в свою очередь разглядывая сидящего. – Что дальше-то? Говори уж!..

И тот заговорил.

– Тебя как зовут-то?

Вот те раз! Сколько уж на допросах об этом спрашивали. И в бумаги разные записывали. А этот – здрасьте!.. опять. Ну, прочитал бы, если интересно. Однако, ответил вежливо:

– Люди Слепнем прозвали.

– Ага… это за глаз, что ли?

Вообще-то, бельмо, закрывавшее левый глаз Слепня, было не единственной причиной, по которой его так назвали уже много лет тому назад. Тут и в характере было дело. Но Слепень решил не вдаваться в ненужные подробности, и просто буркнул:

– Ну.

–Ну, что ж, тогда и я, пожалуй, буду к тебе так обращаться. Как ты, не против?

Ишь ты, – подумал Слепень, – вежливый, сука.

– Да на здоровье.

– Тогда так, Слепень, что тебя ждет, ты знаешь. Но у меня к тебе предложение. Если согласишься…

– Все! Согласен! – Прервал его Слепень.

Этот, который за столом, расхохотался.

– Молодец! Ты, может, хоть поинтересуешься, что я хочу тебе предложить?

– А-а, плевать! Все лучше, чем виселица.

– Ну и умница! Правильно. Тогда так, сейчас я тебе ничего объяснять не буду. Все – по ходу. Будешь делать то, что я тебе скажу. Откажешься, пойдешь обратно в камеру, а там… сам понимаешь. Ладно, не маленький.

Ладно, – повторил про себя Слепень, – посмотрим. Хуже точно не будет.

Вышли они через ту, вторую дверь. А как же? Если в комнате есть вторая дверь, то зачем она еще нужна? По длинному коридору шли все так же, втроем – впереди главный, за ним Слепень, а по бокам от него вонючие гвардейцы с холодными руками. Судя по рукам, сердца у них были ну очень горячие, хотя по тупо-равнодушным физиономиям этого никак предположить было нельзя.

Выйдя на улицу, Слепень сощурился. Яркое солнце ослепило его, привыкшего за последние дни к сумраку. Место, где он очутился представляло собой большущую площадь, мощенную тесаным камнем, огороженную длинными одноэтажными строениями, то ли бараками, то ли казармами. Слепень мог сказать только одно: тут он ни разу не был. И посреди этой площади, довольно далеко от них, их поджидали три человека. То, что эти люди ждут именно их, стало ясно по тому, как именно в их направлении Слепня подтолкнули, да и начальник не оглядываясь сразу же зашагал туда, к ним.

Что-то в этой троице было не так. Что именно, выяснилось буквально через несколько шагов. Один из них, тот, что был посередке, сидел на корточках, причем сидел со связанными за спиной руками. А двое других, тоже, кстати, в наряде гвардейцев, как и те, что вели самого Слепня, стояли не шевелясь у него по бокам.

Несмотря на яркое солнце, было холодно. Слепень был в той же одежде, в которой его и повязали, но, несмотря на теплую шерстяную куртку, ветер, весело и беспрепятственно гулявший по этому громадному двору, давал о себе знать. Правда, доставалось в основном голове. Шапку Слепень потерял еще когда его схватили. Теперь голова мерзла, и глаза слезились от режущего их ветра. А этот, который сидел, был вообще в одной рубахе. И вместе с сочувственной мыслью Слепня вдруг посетило острое желание затянуться травкой. Вообще-то ему давно хотелось этого, еще там, в камере, он вздыхал по поводу того, что вот мол, так уже и не придется больше… Потом это вылетело у него из головы, а вот сейчас вернулось.

Подойдя ближе, Слепень понял, откуда возникло это несвоевременное желание. Ну, конечно, как же он сразу не узнал? Старый знакомец. Бобер, ну конечно, Бобер!.. Бедолага, так вот куда он запропал, скотина. Бобер был именно тем человеком, у кого Слепень привык разживаться травкой, а еще он был должен Слепню денег. Немало должен, и, когда он внезапно пропал, Слепень решил, что Бобер прячется, чтобы не отдавать должок. Разозлился, естественно, и пообещал жестоко наказать Бобра при встрече. Теперь-то ясно, почему он должок зажилил. Что ж, это дело другое, это со всяким может случиться.

Бобер – тощий долговязый юноша с длинными волосами и чирьями на лбу, сидел, уставясь себе под ноги и дрожал. Ему было холодно и страшно. Сколько он тут сидит? Наверное, давно – решил Слепень, – застыл, отупел, даже не смотрит…

Начальник, вытащивший Слепня из камеры и с неясными намерениями приведший его сюда, стоял позади Бобра и спокойно смотрел, как Слепень, все также в сопровождении двоих охранников, не торопясь подходит все ближе. Он, похоже, тоже никуда не спешил. Дождавшись, когда Слепень остановится в трех шагах от Бобра, он вдруг улыбнулся, кажется, впервые за все это время, и, кивнув в сторону сидящего, спросил:

– Ты его знаешь?

– Знаю, – кивнул головой Слепень. Причин отрицать свое знакомство он не видел.

– Хорошо.

Гвардеец подошел поближе к Слепню и, встав в шаге от него, внезапно вытянул меч из висевших на боку ножен. Это было неожиданно, но Слепень не испугался. Уверенность в том, что, по крайней мере сейчас, с ним ничего не случится не покидала его. Действительно, убивать его здесь и сейчас было бы просто нелепо. Но… но ведь меч был обнажен. Для чего?

А обнаживший свой меч гвардеец, подержав его в руке, вдруг перехватил его за лезвие и протянул рукояткой вперед Слепню.

– Держи.

И тут Бобер, наконец, поднял голову и взглянул на стоящих перед ним. Слепня он узнал. Это видно было по тому, как он моргнул и дернулся. И тут же стоящий рядом охранник положил ему на плечо руку, удерживая от ненужных движений. Бобер остался в той же позе, если не считать того, что голова его теперь была задрана, и Слепню хорошо были видны его широко разинутые глаза на бледном лице. Бобер хотел что-то сказать, даже открыл рот, но тут Слепень взял меч, а гвардеец сказал:

– Убей его.

И то, что там хотел сказать Бобер, застряло в его глотке. Плечо под рукой охранника шевельнулось, но тот, видимо, сжал его посильнее. Впрочем, Слепень этого не видел, он смотрел на гвардейца, не понимая, чего от него хотят.

– Убей его, – спокойно повторил гвардеец, – только не руби голову. Лучше всего встань позади и перережь глотку.

Вот ничего себе!.. Слепень удивленно воззрился на гвардейца. Тот усмехнулся.

– Давай, давай. Не тяни. Тебе же не впервой?

Машинально Слепень кивнул. И, так ничего и не понимая, пошел туда, куда ему сказали. Да, крови он не боялся, но привык понимать, что делает. Ему случалось убивать людей. Иногда это было в драке, и если бы он не убил, убили бы его. Иногда это было при ограблении, тогда это делалось для того, чтобы жертва не навела на него сыщиков. Иногда это было наказание. А сейчас? Этого-то за что? Даже предполагая, что Бобер зажал долг, он и в мыслях не держал убивать его. Максимум – отметелить как следует, чтобы знал.

И уже схватив Бобра левой рукой за патлы, вздернув его голову вверх, чтобы удобнее было резать, уже коснувшись режущей кромкой лезвия кожи под дергающимся кадыком, он прошептал:

– Прости, брат…

***

Все произошедшее было невероятно, нелепо и весь богатый жизненный опыт потомственного душегуба и разбойника не мог помочь разобраться в нем. Гвардеец протянул руку и Слепень, каким-то чудом поняв чего от него хотят, вернул меч хозяину. Даже тени мысли не возникло пустить этот меч в ход против тех, кто был рядом. И гвардеец, видимо, хорошо понимал, что так и будет, поэтому и не побоялся отдать ему на время свое оружие.

Слепень так и стоял, опустив голову, глядя в то место на земле, где только что был Бобер, а теперь была только темная лужа. Самого Бобра подняли и унесли куда-то те, кто караулил его. Оба охранника самого Слепня, как и возглавлявший их гвардеец, остались на месте. За руки его больше никто не держал.

Но ожидание, заполненное туманом в гулкой, как бочка, голове, продолжалось недолго. Потом началось самое интересное, такое, что все происшедшее только что, выглядело перед этим – тем, что было дальше, сущей ерундой.

Слепня опять взяли под руки и повели. Повели куда-то туда, куда перед этим унесли зарезанного им Бобра. В помещении, куда он теперь попал, были большие окна. Свет, благодаря им попадавший внутрь, освещал пустое пространство, огороженное стенами, выложенными бледной плиткой, такой же, из плитки пол, только темнее, и лежащего на этом полу Бобра, под которым натекло немного крови. В основном все вытекло еще там, на улице. А здесь его, видно, как принесли, так больше и не трогали. В углу стоял стол, на столе – котелок с чем-то по виду напоминавшем похлебку, а по запаху – давно не чищеный сортир. Рядом стоял высокий мужик, тоже, как и сам Слепень, в куртке, но без шапки, с довольно длинными, серыми, спутанными волосами. Он стоял, отрешенно глядя перед собой и лениво помешивал вонючее варево в котелке. Слепня подтолкнули туда, к нему, и он пошел, озираясь, сторонясь лежащего Бобра. Теперь он обратил внимание, что Бобер лежал не так просто, он лежал в центре довольно большого пространства, словно огороженного какими-то черными, нарисованными на полу линиями, словно в рамке из этих пересекающихся между собой линий и знаков. Что бы это значило, Слепень не понял.