Текст книги "Времена Амирана. Книга 3: Смерть как форма существования"

Его подвели к столу. Мужик возле котелка хмуро взглянул на него, кивнул, словно с чем-то соглашаясь, и сказал:

– Давай.

Слепень не понял. Чего – давай? Но гвардеец, который тут всем командовал – так, во всяком случае, показалось Слепню, взял его за левую руку и поднял ее так, что она оказалась над котелком.

– Не бойся, – шепнул он на ухо Слепню, – держи так.

Сердце прыгнуло и в животе забурлило и стало неприятно холодно, словно там каким-то образом очутилась живая лягушка, но Слепень не стал сопротивляться, не взбунтовался, не заистерил. Он понимал бесполезность протеста, и верил почему-то в то, что ничего страшного с ним не будет. По крайней мере, сейчас. Мужик – лекарь, что ли? Но почему тогда не в черном балахоне, как им полагается? – взял Слепня за эту протянутую руку и резанул чем-то по пальцу. От неожиданности Слепень вздрогнул, но руку не выдернул. Из пальца потекла кровь, потекла прямо в котелок, в бурое неаппетитное варево, которое начало светлеть прямо на глазах, пока не стало прозрачным, как простая чистая вода. Потом эта вода стала розовой, красной, а под конец Слепню показалось, что весь котелок наполнен кровью, его кровью, хотя и вытекло из него совсем чуть-чуть, несколько капель.

А потом мужик этот, который непонятно кто, взял, да и заживил ему раненый палец. Что он там сделал, Слепень не понял, но боль исчезла, пореза просто не стало, и, когда Слепень вытер с пальца кровь о свои штаны, то вообще ничто не напоминало о том, что с этим пальцем что-то делали. И тогда Слепень понял, кто это. Это – маг! Ни разу до сих пор Слепню не случалось встречать ни одного мага. Слышать – слышал, но не сказать, чтобы верил. Да, по правде говоря, не очень и интересовался. И вот – нате вам!.. И сердце снова застучало чаще в предчувствии чего-то необычного, что наверняка сейчас произойдет. Ну, не зря же тут маг!

А маг, тем временем, набрал в стеклянную посудинку – маленькую, прозрачную, таких Слепень никогда не видел – немного этой, то ли жидкости, то ли крови, и присел над трупом Бобра, жестом предложив Слепню сделать то же самое. Слепень присел, оказавшись с другой стороны. Он видел, как маг, склонившись над телом, поколдовал над тем местом, где была голова. Что он там делает, Слепню не было видно. Он, не вставая, все так же, на корточках, подобрался поближе. Маг открывал Бобру рот какой-то лопаткой. Открыл, наконец, и, взглянув на Слепня, велел:

– Держи так. Чтобы было открыто.

Слепень послушно перехватил лопатку и, стараясь не шевелиться и дышать потише, стал смотреть, как маг наклоняет сосуд над раззявленным ртом мертвеца. Наконец, тоненькой струйкой кроваво-красная жидкость полилась тому в глотку. Маг поднял руку, прервав процесс, и встал. За ним вскочил и Слепень. Он понимал, что теперь, после всего этого, что-то должно произойти. И оно произошло.

***

Одиннадцать человек стояли, выстроившись в неровную шеренгу. Одиннадцать парней, чьих лиц Слепень не мог различить как из-за расстояния, так и из-за того, что мешало солнце, бившее в его единственный зрячий глаз как раз с их стороны. Их выводили из одного из бараков по одному и ставили в строй, а гвардеец, так и не оставивший Слепня, стоял рядом с ним и комментировал, кто из них есть кто. Получалась нехилая команда. Пятеро были дезертиры, убившие своего командира и сбежавшие из какого-то отдаленного гарнизона, трое – воры-домушники, преступившие свой собственный закон и убившие хозяев квартиры, в которую забрались, и еще трое – простые и бесхитростные братья-разбойники из не слишком далекого от столицы лесного уезда, промышлявшие на шедшем мимо их деревеньки тракте. Всем грозила виселица, и все это понимали, не хуже и самого Слепня. Не понимал он пока одного – почему он тут, а они – такие же, как-то отдельно. Вроде команды для игры в мяч, которую построили напротив другой команды. А кто в другой? Он? Или он с неожиданно и жутко воскресшим Бобром?

Вот он, Бобер, стоит рядышком, как ни в чем не бывало, дышит – вот ведь странность! – дышит, падла. И хоть бы слово сказал, нет, только смотрит на него и улыбается, будто родного папу встретил. Потерянного…

Одет был Бобер в то же, в чем и был убит, только поверх рубахи на нем теперь была куртка из черного сукна с нашитой на ней – на спине, большой белой цифрой «1». И звать его велено отныне: «первый».

– А ну-ка, – велел Слепню, еще там, еще в той комнате, где был маг, и где все и произошло, – скажи-ка ему, что его зовут Первый.

– Слышь, ты, – сказал Бобру Слепень, – тебя зовут Первый, понял?

Тот кивнул головой и радостно улыбнулся, впервые с того времени, как поднялся с пола.

– Как тебя зовут? – Проверил Слепень усвоенность информации.

– Первый. Я – Первый! – Отозвался бывший Бобер, переименованный теперь в Первого.

Интересно, – подумал тогда Слепень, – если он – Первый, то, значит, будет и Второй? Ну, как минимум…

– Ну, а теперь, смотри, что будет, – произнес гвардеец, стоявший рядом со Слепнем, по другую сторону от Первого. – Сейчас мы проверим трус ты, или притворяешься. Штаны не испачкай.

И мерзко, на взгляд Слепня, ухмыльнулся этой своей дурацкой шутке. Штаны, кстати, до сих пор были чистыми, хотя столько страшного Слепень еще не переживал, ни разу за всю свою жизнь. И ничего!

Откуда-то издалека вынырнул еще один в гвардейской форме. В руках у него была объемистая сумка, вместе с которой он и подошел к строю висельников. Подошел, поставил сумку на землю, и удалился. А на смену ему к строю подошел командовавший Слепнем гвардеец, оставивший его наедине с бывшим торговцем травкой Бобром, ставшим Первым с неясными пока полномочиями и задачами.

Гвардеец подошел к шеренге и сказал так громко, что его хорошо услышал со своего места и Слепень.

– Слушайте сюда, ублюдки! Вы все знаете, что должны быть казнены. Но у вас есть шанс выйти отсюда живыми и на свободу. Сразу и без разговоров. Суда не будет, и никто вас не будет хватать. Понятно?

Строй разноголосо возроптал. С одной стороны – понятно, а вот с другой…

– Чтобы уйти отсюда, – продолжал гвардеец, – вам надо сделать вот что. В этой сумке, – он рукой указал на сумку, только что принесенную сюда, и лежащую у него в ногах, – в этой сумке мечи. Хорошие, нормально заточенные боевые мечи. Одиннадцать штук. Каждому по мечу. Вооружившись, вам надо будет убить вон того типа, – он махнул рукой в сторону Слепня.

– Которого? – спросил кто-то. – Там их двое.

– Да? – Гвардеец на секунду замешкался. – Тогда обоих. Они не вооружены.

Он шагнул прочь, оглянулся и добавил:

– Вперед, приступайте!

Все это Слепень слышал очень хорошо. Поэтому мысль о том, что он ослышался, не пришла ему в голову. Как не пришла в голову и мысль о том, что этого не может быть. Как же не может, когда он сам только что проделал это, причем, если и не с товарищем, то, во всяком случае, хорошо знакомым ему человеком. А этих он не знает, и они его – тоже. Он для них – никто. А убивать для них, как, впрочем, и для него, вполне понятное и привычное дело. И сейчас они убьют его.

А эти, там, сгрудились, толкаясь плечами, над сумкой. И вот уже кто-то, первый, вытащил оттуда меч, и, воздев его вверх, заорал что-то торжествующее. Заорал и, не прекращая вопить, бросился через разделявшее их, не такое уж и большое пространство, вперед, к нему. Слепень инстинктивно сгорбился, словно в надежде обмануть смерть, пропустить ее выше, над головой, и лихорадочно огляделся. Никого не было. Он был один. До ближайшей двери, наверняка запертой, бежать и бежать. Можно забежать за угол ближайшего дома – а там… что? Спрятаться? Попробовать перелезть через забор, которым наверняка тут все огорожено? Он понимал всю безнадежность любых попыток спастись, и все-таки рванул прочь, не думая, просто чтобы быть дальше и прожить дольше. Хоть на пару секунд. Слепень был не из тех, кто безропотно принимает выпавший ему жребий. Он всегда дрался до конца. И пока что побеждал.

Вот только оглядываться в таких случаях не надо. Побежал – беги, беги, пока не убежишь, или пока удар в спину не остановит тебя. А Слепень, слыша за спиной бухающие шаги, оглянулся. И не увидел ничего, просто не успел, нога зацепилась за какой-то выступ, и он, вышибая дух из груди, грохнулся на камни. Он не потерял сознания и поэтому слышал шаги и хриплый вой догоняющего его убийцы. Тело само сжалось в предчувствии рубящего удара и мгновенной острой боли. В предчувствии конца.

Но, вместо этого над ним раздался вскрик, а потом болезненный стон. Слепень кувыркнулся в сторону, уходя с места, по которому должен был прийтись удар – удар, которого почему-то не случилось. Но он все же убрал свое тело оттуда и поднял голову. Прямо над ним были чьи-то ноги. А рядом – еще чьи-то. Мгновенно поджав свои и опершись на руки, Слепень собрался вскочить, но прежде, чем сделать это, он сосредоточил взгляд на том, что было рядом, и увидел странную картину – Бобер, ну, который теперь Первый, вынимал меч из живота того, кто был самым шустрым в команде убийц, и почти что догнал его, Слепня. Почти догнал, почти убил, а теперь опускался на землю, не падая навзничь только потому, что Первый держал его левой рукой за горло. В правой у него был испачканный кровью меч, который ему больше неоткуда было взять, как только у того, кого он только что этим вот мечом и убил.

Если эту схватку Слепень пропустил и не видел, что и как случилось, то все дальнейшее происходило у него на глазах.

Эти, которым приказано было убить его, они не мудрствовали, чего там думать – двое безоружных, а у них в руках длинные надежные клинки. И они по-простому, хватали по очереди мечи из сумки, и бежали к нему, торопясь ударить первым, ну, или, хотя бы – вторым. И поэтому они растянулись в цепочку, один за одним, и первый уже падал на землю, когда подскочил второй. И Первый, который Бобер, встал у него на пути. Как там дальше – Слепень не заметил, Первый загородил спиной происходящее, но тот, второй, болезненно вскрикнул и отлетел в сторону, держась за брюхо. Первый не баловал врагов разнообразием, он просто проткнул его мечом, как и предыдущего. И шагнул навстречу уже налетающему третьему. И Слепень видел, как бегущий за этим третьим следующий жаждущий его крови, притормозил, успев сообразить, что происходит что-то не то.

Ну, а дальше все пошло в обратную сторону. Упал третий, упал четвертый, начавший что-то соображать, но не успевший довести это дело до каких-то разумных выводов. Упал пятый, просто не успевший развернуться. Шестой уже скакнул в сторону и попробовал себя в фехтовании. Первый, бывший в прошлой своей жизни Бобром, фехтованием никогда не занимался, поэтому он просто попер на фехтовальщика, не обращая внимания на его взмахи и выпады и первым же ударом выбил меч, отлетевший далеко и звякнувший о булыжник, а вторым так же, как и прочих, проткнул насквозь.

Оставшиеся пятеро, выставив перед собой мечи, стали пятиться. Им стало страшно, это было видно даже оттуда, где стоял Слепень, хотя сражение уже происходило достаточно далеко от него. Им было страшно, а как-то сорганизоваться, чтобы действовать согласованно – все же их было в пять раз больше, они не могли. Времени не было. Поэтому каждый действовал сам по себе. И когда Первый метнулся к одному из них, тому, что оказался поближе, остальные сочли за лучшее не помогать своему товарищу, а, воспользовавшись моментом, развернуться и побежать прочь.

Дальше была недолгая беготня. Как выяснилось, Первый бегал не хуже, чем дрался. Последний оставшийся в живых, убежавший дальше всех и думавший, вероятно, что ему удалось спастись, совершил ту же ошибку, что и Слепень. Он оглянулся на бегу, желая, видимо, оценить, как далеко он оторвался от страшного преследователя, и тоже запнулся, и тоже полетел на землю, и тут же был настигнут и приколот без лишних слов и телодвижений.

А потом Первый, быстро оглянувшись и убедившись, что убивать больше некого, присел над телом этого, последнего – кто он там был: дезертир, вор, разбойник? – неважно. Присел, положил меч рядом, и – Слепню было хорошо все видно, хоть и издали, да и не дай Единый увидеть такое вблизи! – наклонился над лежащим и еще дергающим ногами телом, и… Сперва Слепню показалось, что Первый целует умирающего. Он еще подумал – что за нежности? – но когда из горла того брызнула кровь, Слепень понял, что был не прав. И волосы у него явственно зашевелились.

8

Бывший лейтенант дворцовой гвардии Гаад, а ныне командир дюжины «бессмертных» и доверенное лицо самого Куртифляса Гадюкин – так, и никак иначе, его именовал Куртифляс, а за ним и все остальные, ровной поступью строевого офицера шагал по длинному пустому коридору царского дворца. Четкие шаги его гулким эхом отдавались от выложенных мрамором стен. Еще недавно в эту дневную пору тут было бы не протолкнуться от народа. Ходить приходилось осторожно, уворачиваясь от широких кринолинов дам, раскланиваясь со встречными кавалерами и грозными взглядами разгоняя с дороги прислугу. Сейчас же он шел один. Никого лишнего не осталось во дворце. Кто был убит в ту знаменательную ночь, кто сбежал, надеясь отсидеться у себя в имении или даже вовсе где-нибудь в сопредельной державе, кто просто сидел у себя, в своем рабочем кабинете, стараясь сделать все, чтобы про него забыли. Не было слуг – бригада уборщиков прибирала в основных помещениях по ночам, а днем отсыпалась, стараясь не попадаться лишний раз на глаза. Исчезли фрейлины – кому они сейчас нужны? Иногда пробежит на цыпочках курьер, да пройдет вот так тот, кого вызвали. Как сейчас вот Гадюкин, шедший к Куртифлясу с докладом.

Доложить Гадюкину было что. И начать можно было как с хорошего, так и с плохого. С чего лучше? Вот он и думал на ходу, благо идти было еще достаточно далеко. И решил, что лучше с хорошего.

Хорошим было то, что на сей момент было образовано (создано, организовано – какое слово лучше употребить, это Гадюкин так и не решил, и оставил на потом) три дюжины «бессмертных». Для руководства ими были отобраны три подходящих головореза, которым все едино терять было нечего, и не боящихся крови – Слепень, Бирюк и Гога. Ритуал был продуман лично Гадюкиным и включал как проверку самого кандидата (тут, на этом этапе, отсеялись, кстати, двое, категорически отказавшиеся убивать своих знакомых. Эти двое потом вошли в число «бессмертных»), так и демонстрацию возможностей тех, кем этим душегубам предстояло командовать. То, как «бессмертный» в одиночку и без оружия расправлялся с одиннадцатью вооруженными головорезами, впечатляло. Как кандидата, так, надо признать, и самого Гадюкина. И все три раза все прошло просто отлично. Правда, после первого раза, когда ритуал посвящения проходил тип по кличке Слепень, «бессмертных» пускали защищать своего командира голыми по пояс, а то в тот раз боец так измазался в крови, что одежду пришлось менять.

Потом были тренировки. А что вы хотите? Этими «бессмертными» управлять приходилось поучиться, это Гадюкин знал из собственного опыта. Каждый в отдельности управлялся легко, но вот добиться того, чтобы команду, отданную всей дюжине, вся дюжина восприняла, как свою и тотчас выполнила, с этим приходилось возиться. Все же «бессмертные», надо признать, были туповаты. Но и с этим справились. Даже ходить строем и перестраиваться на ходу худо-бедно, но научились. Запомнили несколько команд. Но зато – какие возможности! Надо спрыгнуть с десятисаженной скалы – пожалуйста! Хоть по одному, хоть всем разом. И никаких повреждений, тут же готовы к бою. Равно как и вскарабкаться туда же, наверх. Легко! И без всяких веревок, страховок и прочих глупостей. А скорость реакции? Для проверки этого немаловажного фактора Гадюкин решился на смелый эксперимент. В ходе этого эксперимента Слепень стоял посреди плаца, окруженный своими подчиненными. Ну, как – окруженный? Не вплотную, отнюдь. Они все стояли свободно и до ближайшего было шагов пять. В это время из окна казармы в Слепня был произведен выстрел из арбалета. Ну, это надо себе представить, скорость арбалетного болта – пятьдесят-шестьдесят саженей в секунду. Стреляли несколько раз, последний раз – сразу с трех сторон, и, каждый раз, кто-нибудь из «бессмертных» закрывал этого самого Слепня собой. Надо сказать, потом этот тип устроил жуткий скандал на тему «а если бы попали?!.». Но зато убедился в том, что и издали его ничем не взять.

Таковы были хорошие новости. Плохие, как это ни странно, были связаны с тем же Слепнем, черти бы его драли! Похоже, он еще доставит неприятностей. Да и вообще, в свете того, что произошло, и о чем Гадюкин собирался поведать господину Куртифлясу, возникало много сомнений и нехороших предчувствий.

***

Все последние дни Слепень выматывался как собака. Вот уж никогда не думал, что когда-нибудь придется так пахать. Но, что поделаешь, теперь он не вольная птица, как привык смолоду, он теперь на службе. Как звучит, а? На службе!.. Он даже, черт бы ее побрал, присягу дал… или принял? Или принес?.. Да, не важно, все равно – дурь. Он чуть не смеялся, когда его заставили, положив левую руку на Книгу Священных Свитков, а правую прижав к сердцу, повторять какую-то чушь – что же там было?.. Что-то типа «клянусь служить верой и правдой… положить жизнь на алтарь… безусловно повиноваться… и пусть меня настигнет гнев и справедливое возмездие», и все такое. Ага, пусть. Пусть догонит и настигнет! Ладно, хрен с ними, пусть тешатся, все лучше, чем… Сейчас бы уже в петле болтался, а так…

И этот, который гвардеец… Я, говорит, лейтенант гвардии Гаад, но ты, говорит, обращайся ко мне просто – Командир. Ну, Командир, так Командир, нормальное погонялово, он же, Слепень, тоже не всю жизнь так назывался. И вот этот самый Командир просто продыху ему не давал. А он – этим, дохлым. Кстати, их велено называть «бессмертными», мать их так… Ну, замучился он с ними. Они так-то ничего, послушные, но надо обращаться к каждому конкретно, а так, чтобы скомандовать всем сразу – нет, ни черта! Не понимают, хоть ты что с ними. Потом, правда, додумались. Командир, кстати, подсказал. Просто надо каждому сказать: – при словах «команда, делай… ну, что-нибудь, скажем – шагом-марш!», значит, он должен делать это, потому, что это приказ ему лично. И так, постепенно, научил-таки их хотя бы двигаться всем вместе в одном направлении. А так – ничего. Командир сказал, что с ними мне никто не страшен. И точно ведь, если вспомнить, как Бобер один с одиннадцатью разделался. А ведь теперь их у него!.. И даже стрелой издали его не поразишь, вот же как, оказывается. Командир, сука, попробовал.

И на пятый день решил Слепень, что хватит. Пора отдохнуть, душой и телом. Взял он с собой Бобра, который теперь откликался на кликуху «Первый», и еще одного, «Пятого», велев остальным ждать его в казарме, ничего не делать и никуда не ходить. И двинул он в родные места, в район Грошовки, благо денег ему дали, а как же! Он же теперь не хрен собачий, он – командир отряда «бессмертных» на службе Его Величества, а это знаете!..

По пути выяснилась еще одна штука, из неприятных. От казарм, где Слепень теперь обретался вместе со своей бандой «бессмертных», как и еще две такие же, до Грошовки путь неблизкий. Почитай – через полгорода. Замучаешься, если пешком. Но на то и извозчики, чтобы свои ноги не мозолить. И вот тут Слепня поджидал страшный облом. Стоило ему со своими бойцами-телохранителями приблизится к извозчичьей пролетке, как лошади прямо сходили с ума. Бесились, бросались в сторону, норовя опрокинуть коляску вместе с хозяином, пытались брыкаться… В конце-концов Слепень поступил так: он велел своим «бессмертным» отстать шагов на десять, а потом, не приближаясь к пролетке, бежать за ним на достаточном расстоянии. Ну, так и вышло, он ехал впереди, вроде как не при чем, а за ним, распугивая прохожих, мчались Первый с Пятым. И ничего, даже не запыхались.

Из всякого положения можно найти выход, – сделал для себя вывод Слепень, – если, конечно, ты умишком не обижен.

В отличие от центральных улиц, через которые пришлось проезжать – с их толпами расфранченных бездельников и нарядно одетых баб, с хрустальными витринами, швейцарами у пышных подъездов богатых кабаков и прочей бьющей в глаза роскошью, на которую Слепень смотрел исподлобья и с плохо скрываемой ненавистью, родная ободранная и обоссанная Грошовка встретила блудного сына с ласковой улыбкой, широко распахнутыми объятиями, и он сам радостно улыбнулся в ответ.

И первое место, куда он зашел, был, конечно, подвальчик Мамы Розы. Мог ли он надеяться, сидя в подвале городской тюрьмы, что еще когда-нибудь увидит эту жизнерадостную толстуху, по-матерински любящую всех своих непутевых завсегдатаев? И как же она обрадовалась ему! Обняла, расцеловала, лопоча что-то про то, что она так и знала, и никогда не верила.

Он сидел за столом, прикладывался к кружке и ждал. Сейчас должны были подойти друзья – Белый, Камал, Суня, Пират и кого там еще найдет посланный Розой мальчишка из их старой доброй компании.

***

Приняли, да!.. Хорошо приняли, так с радости! С радости – можно, Единый разрешает, у любого церковника спроси. Да что там – они и сами… А что?!. Все знают, и ничего такого в этом нет! Никакого кощунства.

Естественно, кореша вначале напряглись. Все же знали, что Слепень залетел, а уж если кто залетал… про побеги только в песнях пелось. Так что, самый реальный вариант увидеть такого вот, залетевшего друга, на свободе – это то, что ссучился дружок. И Слепень это хорошо понимал, потому что и сам так бы точно и подумал. Поэтому, несмотря на категорическое требование его нового начальства не разглашать, рассказал своим друзьям все, подробно и без утайки. А что? Да, он теперь считается как бы на службе, но своих-то он не продал, верно? Просто поступил так, как поступил бы каждый, купил себе жизнь, а за какую цену – это еще видно будет. Может еще и бесплатно. Ну, если не считать Бобра. Но тоже, как сказать? Вон же он, Бобер, то есть теперь Первый, да какая, на хрен, разница? – вон стоит у дверей, и кто подумает, кто скажет, что его недавно мечом по горлу?..

Рассказ о печальной участи бывшего продавца травки вполне ожидаемо перешел на саму травку. Желание затянуться, так достававшее Слепня, когда он сидел в камере в ожидании скорого суда и прошедшее, вроде бы, в последнее время, вытесненное новыми впечатлениями, как оказалось, никуда не делось. Мысль была подхвачена и одобрена. Из всех присутствующих один только Камал, как выяснилось, был обладателем достаточного количества зелья. Он не стал жаться, и скоро под низким потолком подвальчика поплыли ароматные клубы. Настроение сразу пошло в гору, языки развязались и фантазия забила фонтаном.

– Слушай, Слепень, – сказал, выпустив дым, Пират, – если ты не врешь, то мы могли бы захватить любую лохань в порту и тогда…

Он мечтательно закатил глаза. Когда-то он и правда занимался морским разбоем, и, видно, тоска по морю все еще грызла его душу, если, конечно, допустить, что она у него есть. И, похоже, эта идея – выйти когда-нибудь снова на простор великого океана и показать там всем, почем он, фунт лиха, где раки зимуют, а заодно и кузькину мать, сидела в нем прочно, как якорь в морском дне. В общем, на не совсем серьезный тон, которым это было сказано, внимания можно было не обращать. А напротив, это следовало принять во внимание и задавить в зародыше. Что Слепень и сделал.

– Захватить, – сказал он, – захватим. А дальше что?

– Ну, и пойдем.

– Ага… паруса поднимем.

– Ну, – согласился Пират, несколько обескураженный скептическим тоном товарища. Как же иначе. Без парусов-то…

– А поднимать кто будет? Ты? Сам справишься? Я-то не умею, они тоже. – Слепень поглядел на остальных, притихших пока что. Травка была хорошая и мозги тупила нормально, до блаженного состояния, когда тебя как будто куда-то несет, несет… и тебе хорошо!

– То есть, как это – кто? Ну, они, эти твои, как их… Они же будут командой.

– Ага, командой! Только они тоже ведь не умеют ни черта. А обучать их… ну, это ты усрешься. А если взять их просто как абордажников, то придется брать других матросов, настоящих. А с этими, моими, они на одном корабле не смогут. Скорее за борт через пару часов попрыгают.

Он помолчал, посмотрел на посмурневшую физиономию Пирата, и добавил:

– Вот так!..

– Да какое море?! – Взвился вдруг сухопутный Суня. – На черта море! Пошли лучше к бабам!

– К бабушке своей сходи, – осадил его Белый, – денег нету.

Белый всегда был реалист и прагматик. Не было в нем романтизма, ну ни на грош, однако, он часто бывал прав. В данном конкретном случае он был прав тоже. Денег у друзей было мало.

– А что деньги? – Похоже, Суню зацепило и понесло, и море ему было по колено. – Деньги – мусор! Надо – пойдем, возьмем. С твоими-то, слышь, Слепень… с твоими-то, чего нам? Вон, пошли на Большой Коровий, это же тут, в двух шагах… Там этих денег – лопатой греби! А?!.

Слепень задумался. Он вспомнил, как ехал мимо всех этих роскошных кабаков, магазинов, контор… что чувствовал. И теплая волна праведного гнева ласково подняла его и понесла, понесла…

Там, на широкой, хорошо освещаемой в ночное время улице под названием Большой Коровий Прогон, и правда было полным-полно всевозможных заведений, от роскошных ресторанов, борделей, магазинов и гостиниц до игорных домов и меняльных лавок. А вот там – уж в этом-то Слепень не сомневался, хотя лично и не заглядывал, вот там, в подвалах хранились мешки с золотой и серебряной монетой. Охраняли их, конечно, хорошо, да что его «бессмертным» эта охрана? Даже этих двоих вполне хватит. Так что…

– Хорошая идея. – Сказал он, и все посмотрели на него с одобрением.

Слепень почувствовал себя командиром, и это ему понравилось.

– Начнем с менял. – Сказал он, вставая.

***

Как ни туманили голову выпитое и выкуренное, но, как говорится, мастерство не пропьешь. Поэтому к делу подошли не абы как, а серьезно, все просчитав и взвесив. Сначала переоделись. У Мамы Розы, конечно, всегда можно было разжиться и тем, что выпить, и что курнуть, но главное, чем она добывала себе хлеб насущный, была скупка всего того шмотья, которое знакомые парни приносили ей в основном в обмен на ту же травку. Мама Роза не задавала глупых вопросов – откуда, мол, да что за пятна. Вещички стирались, чинились, перешивались порой, а потом влет расходились по знакомым лавочникам, которые тоже в охотку брали дешевые добротные вещи, которые очень даже можно продать за вполне себе приличную цену. Так что у нее-то да не найти чего-нибудь подходящего напрокат?

И Первого с Пятым переодели. Нечего им светиться в своем казенном обмундировании, народ смущать. И дружной, но не шумной толпой пошли на Прогон. Лавочку, избранную целью экспедиции, Слепень знал, так что искать не пришлось. Кучно собираться не стали, чтобы не привлекать внимания. Слепень подошел и постучал в крепкую дверь. Порядки он знал. Дверь тут всегда была на запоре. Тебе надо – подойди, постучи, на тебя охранник в глазок посмотрит, что там за человек, да сколько вас. Спросит из-за двери – чего, мол, надо, да, может, ты адресом ошибся. И только потом откроет. Пустит одного, не больше, так что если ты не один, то все прочие пусть подождут на улице. Потом в тамбуре еще раз тебя осмотрит, и только потом отворит вторую дверь и впустит тебя внутрь, в то самое место, где и ждут тебя золотые. И охранник никогда не один, там, в задней комнате, всегда еще двое-трое наготове рядышком. Вооруженные, разумеется.

Так что, чтобы грабануть эти золотые россыпи, так, вроде бы, и напрашивающиеся на это самое, таких дураков не было. Ну, до сих пор…

Слепень стоял возле роскошной дубовой двери со свисающим на цепочке молоточком, которым только что аккуратно постучал, и глазком, откуда его сейчас разглядывали. Первый и Пятый стояли рядышком, но так, чтобы их не было видно. Слепень знал, что на него сейчас внимательно смотрят, и ничего не имел против. Что поделаешь, раз уж так положено. Он только спустил шляпу чуть ниже и голову приопустил, как бы от застенчивости. Ни к чему, чтобы его бельмо сейчас бросалось в глаза. Он – скромный путешественник, желающий в настоящую минуту пополнить свои запасы местной валютой. И ничего больше.

– Чего хотите? – Раздался грубый голос из-за двери.

– Поменять.

– Чего поменять? Что там у вас?

– Кюфели, – отозвался Слепень, назвав первое, пришедшее на ум, – арбакорские кюфели.

– Так. Один?

– Один, один…

– Заходи.

Дверь распахнулась. Охранник – суровый мужчина с дубинкой на боку, вышел на крыльцо, вынудив Слепня отступить на шаг назад. Он так и сделал, вежливо улыбнувшись охраннику. Охранник посторонился, пропуская клиента, и тут увидел двоих, стоящих у стены.

Да, конечно, это могли быть совершенно посторонние люди, не имеющие ровно никого отношения ни к клиенту, ни к нему самому вместе с охраняемым им объектом, но что-то екнуло внутри, что-то сжалось, холодом пахнуло – причем не снаружи, а именно, что изнутри. И странная гримаса исказила и без того не слишком привлекательное лицо. Но он уже ничего не успевал, да и не мог успеть, хоть рука и скользнула к рукояти висящей на боку дубинки – этому, наружному стражу иметь при себе более серьезное оружие не разрешалось. Правила, правила, черт бы их взял!

– Первый, пятый, взять этого – и внутрь! – Велел Слепень проходя мимо охранника внутрь, торопясь успеть, пока он своей тушей не загородил дорогу. В этом случае он сам стал бы помехой своим «бессмертным». Но он успел. Охранник оказался у него за спиной когда крепкие холодные руки легко взяли его за горло и втолкнули в тамбур, освещаемый масляным светильником под потолком. Слепень прикрыл дверь и пошарил по карманам хрипящего и дергающегося охранника. Нашел ключ от второй двери и вставил его в замочную скважину. Возможно, охранник должен был при этом подать какой-то знак для спокойствия тех, кто сейчас находился там, за этими дверьми, в основном, рабочем помещении лавки. Возможно. Но Слепень этого не знал, да и какая разница? Ну, испугаются, ну и что? Сделать-то все равно ничего не смогут.

– Задуши его, – приказал Слепень Первому, и тот сильнее сжал руки, прекращая мучения охранника.

Слепень распахнул дверь и приказал своим телохранителям:

– Заходите внутрь. Этого – на пол.

Седовласый благообразный господин в темном сюртуке, стоявший за конторкой, растерянно оглянулся по сторонам и открыл рот – то ли от изумления, то ли собираясь закричать, но Слепень страшным шепотом крикнул ему:

–Тихо!

И тот заткнулся.

В комнате был еще один, молодой, почти мальчик, с кудрявыми волосами и очками на длинном носу. Он застыл возле другой двери с выражением ужаса на лице. Кто это был – сын менялы, или просто наемный клерк, этого Слепень не знал, пока его гораздо больше интересовало, что там, за той дверью, возле которой этот молодой стоял. По идее там должны были быть деньги, а кроме того и остальные охранники.