Текст книги "Времена Амирана. Книга 3: Смерть как форма существования"

– Да все очень просто. Банк этот – его. И прибыль своих предприятий, что на территории Амирана, он передает в этот самый банк. А потом просто вывозит свои денежки. Он не нарушает закон.

– А разве это его банк? Я знаю людей, которые входят…

– Туфта! – Куртифляс вскочил на ноги. – Это ряженые. Он им платит, чтобы они играли эту роль. А распоряжается всем он. И деньги идут ему.

– Ну, допустим. И что? Если деньги – его? А откуда, кстати, он столько набирает? Я что-то не знаю, чтобы у барона тут…

– А он все в тайне держит. Все его предприятия тоже на подставных лиц. Я один знаю. Потому, что я все это тут устроил. Я подсовывал тебе этих ряженых, которым ты давал разрешения, устраивал решения судов в их пользу, сдавал землю в аренду за гроши. Ты пойми, Беня, эти три миллиарда, которые он вывозит – это сущие гроши. Ведь откуда эти деньги? Он рубит лес и продает его. Кому продает? Себе продает. Дешево продает. Он этот лес вывозит, а потом из него строит дома и корабли, мебель и прочее. И вот от этого прибыль – это уже деньги. Он копает уголь и руду. И продает. Кому? Себе. За гроши. Эти гроши идут в банк, а потом вывозятся. А что он делает с рудой и углем? Он делает железо. А из железа… Впрочем, ты и сам знаешь, что можно наделать из железа. А из меди? А из золота?

Куртифляс говорил все тише, тише, а потом и вовсе замолчал. Как-то все было не так. Не так мечталось ему, пока они с Пафнутием добирались сюда. Не то и не так хотел сказать он, оставшись наедине с другом детства. С человеком, которого в том самом детстве так хотелось измордовать, избить, и сбежать из этого опостылевшего дворца. Потом он стал старше, и избить ему уже казалось мало. А потом он стал совсем взрослым. Взрослым и умным, умным и хитрым. И с наслаждением помогал барону высасывать соки из владений вот этого… Бени, будь он проклят! И вот Беня у него в руках. И можно заставить его тапочки в зубах носить. Если захочется. Вот только почему-то желания нет. Усталость какая-то. Равнодушие. И хорошо бы бросить все это и уйти. Вот только уже все – поздно!

– Ладно, – нарушил тишину Бенедикт, – так чего же ты все-таки хочешь?

– О, господи!.. – Вздохнул Куртифляс. – Ну что же ты тупой-то такой? Я тебе говорю – вот человек, который обкрадывает тебя. Вот деньги – твои деньги! – которые он еще не положил в свой карман. Они лежат у тебя под носом. Возьми их.

– Как?

– Издай указ о национализации банка. Это раз. Потом такой же указ о национализации тех предприятий, список которых я тебе дам. Все!

– Что значит – национализация? На основании чего?

– Зачем тебе какие-то основания? Ты царь, или не царь? У кого тебе надо спрашивать разрешения? Ты – владыка! Ну, так и веди себя соответственно.

– Интересно, а как к этому отнесутся за рубежом?

– Да им-то что за дело?

– Не скажи. Сделав так, я нарушу устои. Я нарушу священное право частной собственности. Этого так не оставят. В лучшем случае нам объявят бойкот. Порвут с нами все дипломатические и торговые связи. И что тогда?

– Да и хрен бы с ними! Пусть тешатся. Только ничего не выйдет. Смотри, – Куртифляс склонился к сидящему Бенедикту, и понизил голос, – вот они договорились объявить нам блокаду. Хорошо. Ну, как бы обнесли нас забором. Ни к нам, ни от нас. Замечательно. А мы наделаем в этом заборе дырок.

– Не понял…

– Да что тут… смотри: вот рядом с нами такая симпатичная страна Ледерландия, где королевой твоя родная дочь Сердеция. Кто нам реально может помешать торговать с ней? Пусть даже негласно. Мы им поставляем через границу товар, а они уже продают его по всему миру за небольшую комиссию. И им хорошо, и нам. И таких дырок – масса! Зато мы всю выручку забираем себе, а не те жалкие крохи, которые соглашается отстегивать барон в виде налога. Что он там платит-то? Он же торгует почти без прибыли, почти себе в убыток. Якобы. На бумаге. И с этого-то ничтожного дохода и платит. А мы ему же и продадим, но уже за нормальные деньги. А ему и деться-то некуда, не останавливать же предприятия без нашей руды, угля, леса и прочего.

– Нас силой заставят прекратить это безобразие. Соберутся все вместе и пойдут на нас.

– Так пусть идут! Вспомни Геркулания. Скольких бойцов он один стоил? А?!. А у нас таких будет целое войско. Вот я сейчас с шестью такими всю твою гвардию положил. В полчаса. И кто против нас? Это будет здорово, если они на нас нападут. У нас будет повод самим напасть на них. И надавать им по соплям. И станешь ты властелином мира! Вернее моим в нем наместником. Тоже неплохо, согласись.

И надолго тишина воцарилась в кабинете. Бенедикт задумчиво молчал. Молчал и Куртифляс, понимая, что деваться Бенедикту все равно некуда. И не так, так иначе, не с ним, так без него, но все, о чем сейчас шла речь, все равно будет сделано. Претворено, так сказать, в жизнь. Но лучше бы ему, Бенедикту, согласиться. И он согласится, куда денется.

Бенедикт поднял голову, посмотрел на возвышающегося над ним шута, и спросил:

– А как там наши-то? Ратомир с Принципией?

4

Утром тела всех погибших были собраны в одном месте. Их выложили в ряд на газон – голова в одну сторону, ноги, соответственно, в противоположную. Рядом была большая, чисто подметенная площадка. Два дворника только что подмели ее, сметя все нападавшие за ночь листья. Теперь они сидели в стороне со связанными руками и дрожали. Им было страшно.

Охранять ворота дворца Куртифляс поставил своих бойцов, по двое на каждые. Поставил, разведя их лично и приказав каждого, кто захочет войти, пускать и вести сюда. Здесь, на заднем дворе, возле конюшен и складских погребов будет решаться их дальнейшая судьба. Кто-то будет воскрешен, кто-то успокоится навсегда. Просто оставлять в живых Куртифляс никого не собирался. Это было бы неразумно.

Пафнутий был занят приготовлением зелья. Устроившись за большим столом, который принесли сюда из кухни, он ножом мелко строгал корешки, запас которых был у него с собой, в том самом мешке, который он взял с собой еще когда собирался в дорогу. Запас этот подходил к концу. Надо было думать о пополнении. Но это – потом. Пока он не хотел думать ни о чем. Пока он просто строгал то, что было, и сваливал в большой котел, стоящий рядом. И – все! И отстаньте от него. Он тут ни при чем. Он занят делом. А если честно, то ему было тошно. Зачем он согласился на это? Надо было уехать туда, в Караван-Талду, к магам. Там хорошо. А он, дурак… но, что теперь!..

И он продолжал тупо и усердно измельчать жесткие корешки, необходимые для того, чтобы эти вот, лежащие, превратились в безжалостных и послушных убийц. Ничего не боящихся, сильных, бессмертных и жаждущих крови.

***

Лейтенант Гаад отпустил извозчика и подошел к воротам дворца. Недавно он женился и теперь жил в городе, снимая там вполне приличную квартиру. Ажурные кованые ворота встретили его тишиной. Нормальная обстановка. А кому шуметь? Часовым? Это в других воротах, тех, что используются для хозяйственных нужд, бывает шумно. Подъезжают повозки с продовольствием, всяким строительным материалом, золотари со своими бочками, дрова, уголь. А тут – парадный вход. Приедет кто-нибудь с визитом, будет и тут шумно и многолюдно, не так, конечно, как там, со стороны хозяйственного двора – гораздо торжественней и респектабельней, ну а пока…

***

С вывернутыми назад руками и вытаращенными изумленными и испуганными глазами лейтенант стоял перед Куртифлясом.

– Здравствуйте, лейтенант, – Куртифляс был вежлив, но отпустить лейтенанта не распорядился, – мы с вами встречались. Узнаете меня?

Если лейтенант и видел Куртифляса – да видел, конечно, не мог не видеть, – то исключительно в профессиональной униформе. Ну, в обычном шутовском, дурацком прикиде и с шапкой на голове, с той, с бубенчиками. Сейчас же перед ним стоял какой-то мужик в затрапезном кафтане, черном свитере и с непокрытой головой. Стоял и пристально рассматривал.

– Не помню. – Честно признался лейтенант, глядя исподлобья на Куртифляса. Смотреть как-то иначе он просто не мог, сильные руки того, кто привел его сюда, вынуждали его находиться в полусогнутом состоянии. Смотреть на собеседника поэтому он мог только снизу вверх. И это унижало достоинство лейтенанта дворцовой гвардии.

– Шут Его Величества! – Гордо представился Куртифляс. – Куртифляс. А вы?..

– Лейтенант дворцовой гвардии Гаад.

– Ну, вот. Очень приятно. Познакомились. А теперь… Ты, – он дотронулся до плеча державшего лейтенанта человека, – как тебя зовут?

– Кропаль, – отозвался тот глухим неприятным голосом.

– Кропаль, отведи этого вон туда.

И лейтенанта увели. Увели туда, где лежали его бойцы. Все до единого.

Когда Куртифляс подошел к лейтенанту, тот был бледен. То, что он не грохнулся в обморок, или, напротив, не закатил истерику, порадовало Куртифляса. Кажется, с этим человеком можно было иметь дело.

– Вот так, господин лейтенант, – спокойно и с ноткой сожаления проговорил Куртифляс, пристально глядя в глаза Гаада. – Что делать? Так уж сложилось. Но ничего. Вы помните случай с Геркуланием Эрогенским?

Лейтенант кивнул. Он помнил. И ему стало ясно, наконец, откуда этот гадкий запах.

– Так вот. Этих вот мы оживим. Так же, как того Геркулания. Но нужно, чтобы у них был командир. У вас, лейтенант, есть выбор – или стать, как они, или стать их командиром. Отцом, так сказать, родным. Я не шучу. Они и правда будут любить вас, слушаться, и не давать в обиду. Они за вас глотку любому перегрызут. Причем буквально. Что выбираете?

Лейтенант усмехнулся. Выбор был роскошный. Или стать неупокоенным мертвецом, или отцом-командиром этих мертвецов. Но второй вариант хотя бы оставлял надежду. На что? – вот вопрос!.. Ну, хоть на что-то.

– Итак… – поторопил его Куртифляс.

– Согласен. – Выдавил из себя лейтенант.

– На что вы согласны? Выражайтесь, пожалуйста, яснее. Не нужно двусмысленностей. Вы же военный. – Укорил его Куртифляс.

– Согласен на то, чтобы стать командиром оживленных покойников.

– Отлично. Кропаль отпусти его. Но прежде вы принесете мне присягу.

– Я уже приносил присягу. Его Величеству. Кстати, что с ним?

– Жив, жив, – рассмеялся Куртифляс. – Все с ним в порядке. А присягу вам придется принести лично мне. Потому что это будет моя гвардия. Не беспокойтесь, с Бенедиктом все согласовано. Он не возражает.

И Куртифляс снова засмеялся.

***

Куртифляс ушел, оставив Гаада одного. Если, конечно не считать торчавшего за спиной живого покойника, которому Куртифляс, уходя, велел сторожить лейтенанта и не пускать никуда отсюда. Тот воспринял приказ буквально. Стоило Гааду сделать шаг, как твердая рука схватила его за рукав мундира и вернула на место. Оставалось стоять неподвижно, печально глядя на распростертые тела сослуживцев, и думать.

Интересно, – думал он, – и как же заставить их подчиняться? Впрочем, – вспомнилось ему, – слушался же тот, Геркуланий, принца Ратомира, и слушаются же эти, нынешние, того же Куртифляса. Хорошую карьеру, однако, сделал этот дворцовый шут! Вот кем надо было становиться.

Вдали, на выложенной плитами площадке, возился какой-то человек. Гаад хорошо знал эту площадку перед конюшней. На нее выводили лошадей. Тут их оседлывали. А сейчас тот, похоже, что-то рисует на этих плитах. Что, интересно? А, впрочем, наплевать. Сейчас он должен будет принести присягу. Присягу дворцовому шуту. Почему не дворнику? И что делать с той присягой, которую он давал раньше? Его величеству? Он же не умер. Значит, никто его от той присяги не освобождал. И как теперь быть? А если эти присяги войдут друг с другом в противоречие?

Вернулся шут. Причем, не один. Впереди шел генерал, командующий гвардии. Он шел, гордо неся высоко поднятую голову над своими широкими, не сутулыми плечами. Руки генерала были за спиной, очевидно связанные. Генерал увидел лейтенанта и молча кивнул ему, подходя. Гаад ответил тем же. О чем тут говорить? Не желать же доброго утра. Это, право же, выглядело бы насмешкой. Приблизился и Куртифляс.

– Ну, что, господин лейтенант, – весело начал он, – вот и пришло время присяги.

Гаад вопросительно взглянул на Куртифляса. Генерал усмехнулся.

– Возьмите, – сказал Куртифляс, протягивая что-то лейтенанту, – вот текст вашей присяги.

Гаад взглянул на то, что было в руке шута. Тот протягивал ему нож, рукояткой вперед.

– Держите, держите.

– Зачем? Что это?

– Это нож. Держите же, наконец!

Лейтенант взял двумя пальцами деревянную отполированную рукоятку. Он начал догадываться, чего хочет от него этот человек. Догадка была страшной, но ничего другого не приходило в голову.

– Я думаю, вас не надо представлять друг другу? – В тоне шута сквозила ирония. – Ну, вот и отлично. Значит, так. Вы сейчас должны будете этим ножом убить этого человека. Я надеюсь, вы сможете сделать это быстро и безболезненно? Вы же профессионал. А я со своей стороны обещал ему не оживлять его. Пусть покоится с миром. Верно, генерал?

Гаад с ужасом смотрел на генерала, а тот вдруг широко улыбнулся и шагнул навстречу. Он улыбался, топорща усы и обнажая неровные зубы, а вот глаза – глаза были мрачными.

– Давайте, лейтенант. – Проговорил генерал. – Раз уж вы решили перейти на службу этому… – генерал кивнул в сторону спокойно стоящего неподалеку Куртифляса, – этому шуту. Давайте, не стесняйтесь.

Лейтенант отвел глаза в сторону. Ладонь, держащая рукоятку ножа, вспотела, в ушах стоял гул. Ужас неизбежного давил на плечи так тяжко, что начали подрагивать колени. Он чувствовал себя так, как будто это себя он должен был сейчас ткнуть этим ножом. И, в общем-то, это так и было. Что туда лезвие, что сюда – все равно. Он, такой, как есть, каким был только что, все равно умрет. Все равно его больше не будет. А будет кто-то другой.

А генерал, понимая все, и желая подбодрить, а может, разозлить, сказал с усмешкой:

– Все хотел вам сказать, да как-то… А, ладно!.. Знаете, как вас все называют? Гадюкин. Ну, давай же, Гадюкин, бей! Что ты как!..

Последние слова он выкрикнул, словно выплюнул в побелевшее лицо лейтенанта. И не успел договорить, охнув и согнувшись от удара.

Рукоятка выскочила из потной ладони и нож остался торчать в ране. Генерал опустился на колени, согнулся, а потом завалился на бок.

– Кропаль! – Крикнул Куртифляс живому трупу, так и торчащему за спиной Гаада – или, теперь уже Гадюкина? Гадюкина раз и навсегда?

– Кропаль! Возьми этого. Закуси.

И помертвевший от ужаса Гадюкин увидел, как этот… как этот склонился над еще, похоже, живым генералом. Раздался странный, чавкающий звук, и из горла лежащего на земле старого воина фонтанчиком брызнула кровь.

5

Старые казармы, отделенные от улицы Кожевников чахлым сквером, и огороженные высоким глухим кирпичным забором, были возведены где-то лет триста тому назад. Потому и Старые. Потому что есть Новые, те, что на окраине, в Кирпичной Слободе. В связи с сокращением армии Новые казармы пустовали. Полк легкой кавалерии, стоявший там, был ликвидирован за ненадобностью, и сейчас там шел ремонт. Туда должны были перебазироваться алебардщики, испокон века заселявшие Старые казармы. Правильное решение. Если триста лет тому назад улица Кожевников была окраинной, то сейчас Старые казармы были инородным и ненужным телом среди респектабельной и богатой застройки. И тем же солдатам, как выпускаемым вполне законно в увольнительную, так и сбегавшим в самоволку, ну совершенно нечего делать было в этих тихих буржуазных кварталах. Ничего тут хорошего не было. До ближайшего борделя – топать и топать!

Но пока что жизнь в Старых казармах продолжалась. Пока.

***

Четверо полицейских: сержант, капрал и двое рядовых – Петров и Сидоров, привычно совершали обход вверенного им участка. Участок был спокойным, и отличиться у доблестных стражей порядка шансов, как всегда, было мало. Однажды, правда, чуть не получилось. И то, что их не наградили, было, конечно, несправедливо. Хотя, что говорить, тогда такое творилось! Так что, не наказали – и на том спасибо. А могли бы! Начальству ведь только подвернись, только попади под горячую руку. Но обошлось. И они продолжали в том же составе нести все ту же службу все в том же районе.

Улица Кожевников пролегала в самой середке патрулируемого района. Проходя мимо сквера, за которым пряталось здание Старых казарм, капрал сказал:

– Родные места.

Он служил в этом полку. Выйдя в отставку, предпочел остаться в столице, а не возвращаться в родные края. И так уж получилось, что маршрут его патрулирования пролегал мимо тех стен, за которыми прошло несколько лет его жизни. Каждый раз, проходя мимо, он ностальгически вздыхал, так что можно было подумать, что там осталось что-то родное ему, капралу, и близкое. Хотя давно уже сменились там люди, и кроме нескольких старослужащих сержантов в казармах не осталось никого из тех, кто мог бы обрадоваться его появлению. Но все же кое-кто еще остался. И несколько раз наша славная четверка проникала на территорию казарм, благо капрал хорошо знал все тайные тропы. Проникала и неплохо проводила время, общаясь за бутылкой-другой с кем-нибудь из старых друзей капрала. Особенно в плохую погоду. А сейчас как раз такая и была.

Холодный и злой осенний ветер к ночи еще усилился, срывая с голов кивера, раздувая полы плащей и швыряясь пригоршнями ледяной крупы. Бутылка конфискованного у некстати забредшего в их район забулдыги самогона приятно оттягивала карман капрала. Оставалось найти место, где можно посидеть и согреться. А то ведь вся ночь еще впереди.

– Родные места. – Вырвавшись из уст замерзшего полицейского эти простые слова звучали не как догма. Они звучали как руководство к действию.

Сержант пристально и серьезно взглянул на капрала, потом туда, куда был обращен взгляд подчиненного, потом снова на капрала, но уже с неким выражением на покрасневшем лице. С выражением понимания и одобрения. Он все понял. Понял и кивнул.

***

Любая монета имеет две стороны. И любой забор – тоже. Оборотная сторона любого забора это дыра в нем. И не важно, из чего забор сделан – из кирпича, досок, или законов, ищите, и вы непременно обрящете в нем дыру. Ну, а капралу и искать было не надо. Ноги помнили. И через несколько минут четверо озябших полицейских были на территории казарм. Теперь им предстояло тихонько, пользуясь темнотой и тем обстоятельством, что время уже послеотбойное, проникнуть на кухню, занимавшую отдельное одноэтажное строение позади жилых корпусов. Там, среди поваров, у капрала еще оставались приятели, охотно согласящиеся разделить с ними заветную бутыль, и не откажущие в хорошей горячей закуске.

Выражения лиц крадущихся за кустами вдоль забора стражей порядка были алчными. Их желудки неприятно сжимались в предвкушении хорошего куска говядины на косточке в миске горохового супа. Что может быть лучше в такую собачью погоду? А если под стаканчик? Да еще и душевный разговор?

Длинный корпус медицинского барака, совмещенного с гауптвахтой, отгораживал их от освещенного плаца. За этим бараком был склад угля и дров, а уж за ним – кухня. Окна в бараке были темны. Все правильно. Время спать. Полицейские, вытянувшись в цепочку, во главе которой шел капрал, двигались к заветной цели, приседая под окнами. Они не торопились, они были осторожны. Капрал первый подошел к углу. Предстояло форсировать открытое пространство между медсанчастью и складом. Этот отрезок пути просматривался со стороны плаца. Если, конечно, там найдется кто-то, кто бы стал смотреть в эту сторону. Вот только откуда бы ему взяться? В эту-то пору? Но капрал был осторожен, и, прежде чем шагнуть дальше, он остановился, и выглянул. И тут же отпрянул. Шедший следом сержант тоже остановился.

– Стой! – Шепотом приказал капрал своему непосредственному начальнику.

– Что там? – Так же шепотом спросил сержант.

Капрал жестом предложил тому самому подойти и взглянуть на то, что он только что увидел. А увидел он, что плац отнюдь не пуст. Длинная шеренга солдат вытянулась во всю его длину. Солдаты – кстати, почему-то без оружия, стояли лицом к медицинскому бараку и, соответственно, к полицейским. Кучка офицеров – напротив, стояла к ним спиной. В чем дело – было совершенно непонятно, и на вопросительный взгляд сержанта, стоявшего бок о бок, капрал только пожал плечами. Петров с Сидоровым подошли и теперь выглядывали тоже.

Вдруг позади них скрипнула и отворилась неприметная дверь. Полицейские прижались к стене и дружно посмотрели туда, откуда грозила вдруг возникшая опасность. Дверь распахнулась, на улицу вышли двое. В руках они несли что-то длинное, ухватившись за его концы. Они отошли на пару шагов от двери, и, качнув, швырнули то, что несли, на землю. Туда, где росли кусты, прямо на мокрую траву, заносимую снежной крупой. Швырнули и молча шагнули обратно в дом. Дверь за ними не закрылась, так что было ясно, что продолжение последует. И точно. Не прошло и пяти секунд, как все повторилось. Все это не сопровождалось ни единым словом, и даже возгласов, непроизвольно вырывающихся, когда кто-нибудь что-нибудь бросает, не было. Мертвая тишина и какая-то механическая слаженность движений.

Пять раз. Пять раз эти таинственные двое возникали из недр барака со своей загадочной ношей. Пять раз бросали ее в одно и то же место. После пятого раза дверь закрылась. Полицейские переглянулись. Любопытство в них боролось со страхом. Страх победил. Сержант взял за рукав Сидорова и, подтянув его к себе поближе, шепнул на ухо:

– Сходи, посмотри.

И дружески подтолкнул в спину.

***

Приказ был прост и понятен. Войти на территорию Старых казарм, где квартировал полк алебардщиков, и проделать там ту же операцию, что и с дворцовой гвардией. То есть убить всех. Убить, а потом воскресить, уже в новом качестве. Но это – уже дело мага, отряженного вместе с отрядом.

Отряд, которым сейчас командовал Гадюкин, в прошлом – лейтенант дворцовой гвардии Гаад, состоял из двенадцати человек. Хотя – человек ли? Гадюкин так и не решил для себя этот вопрос. С одной стороны, внешне – люди, как люди. Те же знакомые физиономии. И откликались на привычные имена. Послушные – просто оторопь берет. Так и ждут приказа. Тут же выполняют, причем буквально, так что тут надо быть предельно внимательным, и четко и подробно формулировать этот самый приказ. Никаких неприятных ощущений у Гадюкина его бойцы не вызывали, чего не скажешь о других, тех, что ему не подчинялись. С теми рядом лучше было не находиться. Да, похоже, те и сами этого не хотели, как и его бойцы сторонились всех прочих людей. Именно – людей. На других таких же, из других отрядов это не распространялось. Они спокойно воспринимали себе подобных, хотя Гадюкин и не видел ни разу, чтобы они общались. И это несмотря на то, что говорить они могли. Но говорили только с ним. И только отвечали на вопросы. Ну, еще он научил их говорить: «Есть!» при получении приказа. И они охотно говорили «Есть!», и бросались выполнять то, что им было сказано. И в конце-концов Гадюкин быстро привык к своему новому положению. Всего-то сутки и понадобились для этого. А сегодня – первая самостоятельная операция.

Они заявились к воротам казарм уже после отбоя. Дежурный офицер, увидев бумагу, подписанную самим царем, встрепенулся, вытянулся, и бегом отправился лично поднимать отдыхающего уже командира полка.

– Попрошу воздержаться от вопросов и комментариев. – Сказал Гадюкин полковнику. – То, что будет происходить, касается безопасности государства.

В полку оказалось в общей сложности семьдесят пять взводов. Толпа офицеров, после того, как всех собрали в одном помещении, вышла изрядная. Гадюкин взял слово и сказал, стараясь говорить уверенно и четко.

– Господа! Сейчас будет проведена модернизация личного состава вашего полка. Сути того, что будет делаться и подробностей процесса я касаться не буду. Это военная тайна. В результате же, к сегодняшнему утру, вы будете иметь солдат, качественно отличающихся от тех, какими они являются на сей момент. Это будут не просто солдаты. Это будут сверхсолдаты, идеальные солдаты. Они не будут бояться ни смерти, ни ран, ни болезней. Они будут беспрекословно подчиняться своим командирам. Офицеров трогать не будем. В сущности все останется как было. Семьдесят пять командиров взводов получат каждый по взводу, как и имел. Но это будет взвод, способный уничтожить полк, состоящий из обычных, не модернизированных, солдат. Взводы будут так же объединены в роты, роты – в батальоны. Командовать полком будете вы. – Гадюкин отвесил короткий поклон в сторону полковника. – А теперь попрошу вывести всех и построить на плацу. Всех, включая дневальных, и находящихся в наряде.

Солдат, только-только успевших заснуть, выдернули из постелей, и, ворчащих и недовольных, построили на плацу. Гадюкин велел рассчитаться по порядку. Итоговая цифра его удовлетворила. Все были на месте. Погода была явно не для самоволок.

Из своих двенадцати бойцов Гадюкин выделил двоих на проходную, двоих поставил охранять входы в жилые здания, чтобы никто не проник туда тайком, и не спрятался, пятеро были задействованы в самой процедуре умерщвления: трое конвоировали пятерых солдат из строя в здание медсанчасти, куда они должны были заходить по одному. Там их уже ждали в душевой двое непосредственных исполнителей. Когда все пятеро были готовы, трое шли за следующей пятеркой, а исполнители выбрасывали трупы на улицу через черный ход и смывали кровь с пола, чтобы не пугать очередную жертву. Еще трое находились на плацу неподалеку от него. Все это он проделал еще до того, как были собраны офицеры. Каждому из бойцов была растолкована его задача, и теперь осталось только приступить.

– Ты, ты, ты, ты и ты, – Гадюкин тыкал пальцем, указывая на первых, стоящих с края шеренги, – три шага вперед!

К вышедшим из строя подошли трое конвоиров, солдаты непроизвольно поежились. Присутствие этих, облаченных в гвардейскую форму, личностей, почему-то вызывало непроизвольную дрожь.

– Ведите. – Скомандовал Гадюкин, и сплюнул.

Процедура началась.

***

– А-а-а… – тихо проблеял Сидоров пятясь.

– Что там? – Шепотом поинтересовался насторожившийся сержант.

– Там… – Сидоров только махнул рукой.

То, что они увидели, не привело их в шок. Они все служили в армии, они уже давно были полицейскими, и вид мертвых тел был им не в диковинку и не в новинку. Видали и похлеще. Но то, что здесь происходит что-то явно выходящее за рамки всех принятых норм и обычаев, стало им ясно сразу. Вот только что происходит? И что им делать?

Опять начала отворяться дверь. Полицейские бросились к стене, в надежде, что их не увидят. И они оказались правы. Их не увидели. В сущности, если бы их и увидели, ничего бы не произошло. Обретшим через смерть бессмертие бойцам Гадюкина было все равно, видит их кто-нибудь, или нет. Команды реагировать на появление посторонних не было. Гадюкин не предусмотрел этого. Да и никто не может предусмотреть всего. Идеальный же солдат не должен проявлять инициативу.

Опять было выброшено пять трупов. Опять закрылась дверь. Пригнувшись, капрал, а за ним и все остальные, подобрались опять к тому же самому углу, откуда открывался вид на плац. По плацу шли пять солдат. Строем. Сзади их сопровождали трое в другой форме. В такой же форме были и те, кто выбрасывал трупы. Это была форма дворцовой гвардии, которой, вообще-то говоря, тут совершенно нечего было делать. Пять солдат, пять молодых парней, дружно маршировали навстречу своей смерти. Теперь капралу это стало совершенно ясно. Парни были незнакомы. Очевидно, свежее пополнение, пришедшее уже после него. Но все равно, это были его однополчане, евшие ту же кашу, что и он из тех же котлов, и спавшие на тех же койках. Такие же, как он, только на три года моложе.

Капрал все понимал. Ну, то есть, он понимал, что сейчас произойдет. Что через несколько минут трупы этих парней будут выброшены через заднюю дверь. А что он еще мог понять? Но этого было вполне достаточно.

– Стойте! – Заорал он, выскакивая им навстречу, и они сбились с шага. – Стойте, парни! Вас сейчас убьют!

И они, эти пятеро обреченных, остановились, изумленно уставившись на неизвестно откуда взявшего полицейского. Они остановились и переглянулись. Но тут их догнали те трое, что шли сзади, их конвой. Они подтолкнули солдат в спину. Их задача была доставить этих вот к той вон двери. И потом запускать их туда по одному. И они собирались выполнить это. И никто не мог им в этом помешать.

– Бегите! – Надсаживаясь, орал капрал. – Скорее, убегайте, мать вашу! Давайте!..

А конвой окружил солдат, и те, чтобы уйти подальше от вызывавших страх и омерзение незнакомцев, двинулись вперед, туда, куда им и приказано было идти. А полицейский, наверное, рехнулся. Ничего, это не их печаль. Скорее бы назад, в казарму, да в койку. Завтра, небось, поднимут, как обычно. Не дадут выспаться.

Сержант и рядовые, видя такое дело, тоже перестали прятаться. Капрал обернулся к ним.

– Ну, что вы?!. – Крикнул он, обращаясь уже к своим напарникам. – Давайте же! Их же сейчас!..

И он кинулся к солдатам, наперерез. Он схватил одного и, потянув за собой, нечаянно оступился и упал. Упал и солдат. Один из конвоиров подскочил к ним. Схватив упавшего солдата за воротник он рывком и без малейших усилий поставил его на ноги и подтолкнул в нужном направлении. Потом поднял капрала. Капрал создавал помеху. Помеху следовало устранить.

Бездыханное тело капрала отлетело прямо под ноги Сидорову, и он непроизвольно шарахнулся назад, прямо на бегущего сзади сержанта. Сержант, чтобы не упасть самому, оттолкнул его, и Сидоров, споткнувшись о тело капрала, упал на него. Мертвое лицо товарища наполнило его душу ужасом, и он заорал.

Конвоируемая пятерка снова остановилась. Вот теперь им стало по-настоящему страшно. И один из них сделав неожиданное движение, рванул куда-то вбок. Ближайший к нему конвоир кинулся за ним. Солдат оглянулся и упал. Конвоир схватил его за руку и просто потащил, лежащего, по земле. Солдат пытался встать, он сучил ногами, но зря. Его тащили, как тряпку.

Сидоров вскочил и побежал. Куда он бежит – он и сам не видел. Он просто бежал, будто за ним гнались. И крик его разносился по всему плацу, внося сумятицу, вызывая ропот и шевеления в строю. Следом кинулся Петров. Сержант, видя такое, засуетился было не зная, что делать – прятаться, кидаться на помощь этим, которых тащат на смерть, или бежать за своими подчиненными, наконец, решился. Он не побежал. Все-таки он был офицер, хоть и унтер. Какой-никакой, а начальник, а положение обязывает. Он шел. Шел быстро, и, приблизившись к строю настолько, чтобы быть уверенным, что его услышат, а, главное, поймут, рявкнул вполне командирским голосом: