Текст книги "Серебряные рельсы. Здравствуйте, мама"

Ожидая Стофато, Кошурников не терял времени даром. Он облетал на самолёте участок нижнеудинской партии, сделал аэросъёмку и обработал её результаты. Но ждать было уже нельзя. Тревожили метеосводки, поступающие из Саян. На перевалах уже лежал снег. Если зима спустится в долину Казыра – поездка не состоится, ответственнейшее задание будет сорвано.

«26 сентября

Вылетел из Нижнеудинска в 7 часов утра по местному времени. Затолкали меня в брюхо самолёта и закрыли крышку. Противно, едешь как в гробу. Обидно, что ничего не видно. Хотелось посмотреть для общего знакомства, но ничего не поделаешь.

Прилетел в Покровск с восходом солнца. Местность очень оригинальная. Чувствуется большая высота. Растительность скудная, преимущественно лиственница. Травяной покров жиденький, много мха, часто на поверхность выступают камни.

19 сентября здесь выпал глубокий снег и в затенённых местах не стаял до сегодня. В тени днём температура держится ниже 0°. На солнце жарко даже в одной рубашке – характерно для высокогорной местности».

Кошурников нанял на прииске лошадей, уложил в мешки снаряжение. Кости всё не было. Может, он вообще спасовал? Жена у него как будто ждёт второго ребёнка. Но ведь и у Кошурникова двое. Алёша тоже оставил маленького сынишку и давно уже в горах…

Начальник экспедиции рассеянно бродил вокруг посёлка меж тонких корявых лиственниц, пинал сапогами камушки, с надеждой поглядывал на небо. К вечеру тучи сгустились, закрыли гольцы. Пошёл мелкий снег. Пропал ещё один день.

«28 сентября

Был у директора прииска. Получил необходимые сведения об условиях работы. Транспорт только зимой, нагрузка на лошадь 350 килограммов. Рейс Нижнеудинск – Верх-Гутары 7–8 дней. На одну транспортную лошадь нужно вести одну лошадь с фуражом, чтобы хватило на дорогу туда и обратно. Самая хорошая дорога в декабре и до половины января, потом появляются наледи на реке Бирюсе. Местной рабсилы нет. Нужно ориентироваться исключительно на привозную.

В Покровске есть метеорологическая станция, существует с 1937 года. Одновременно с ней открыты метеостанции в Алыгджере и Верх-Гутарах. Есть метеостанция в Нерое. На Бирюсе гидроствор установлен в 1941 году. Ныне створ пронивелирован, установлены два водпоста, по которым ведутся регулярные наблюдения за температурой воды и горизонтом. Расходы не определялись. Все данные по этим станциям нужно запросить и получить из Иркутска.

Вчера весь день была пасмурная погода, шёл мелкий снег. Внизу выпал и стаял, на горах держится. Сегодня облачно, однако самолёты летают, облачность высокая. Осадков нет».

Назавтра совсем прояснилось. Кошурников побрёл к длинной поляне над рекой, куда садились самолёты. Костя прилетел со вторым рейсом. Кошурников видел, как он потёр занемевшие плечи, повертел своим греческим носом по сторонам. Заметив начальника, изменил выражение лица.

– О, Михалыч! Привет! Дали мне всё же пропуск.

Кошурников в восторге схватил Костю за плечи. Ему стало стыдно, что он мог подумать о Косте плохо. Спросил:

– Родила?

– Да нет ещё. – Косте было очень приятно, что начальник поинтересовался этим. – Куда мы направим свои стопы теперь?

– В Тофаларию, – кивнул Кошурников на гольцы.

– А что это такое?

– Вроде Тибета, только поменьше. Всё государство – пятьсот душ. Живут, как боги, под самым небом – оленей разводят, белку бьют…

– Журавлёв там?

– Алёшка ещё дальше, на главном перевале. – Кошурников потянул цепочку увесистых часов. – Пошли, Костя, времени у нас в обрез…

До Тофаларии было недалеко.

«2 октября

Из Покровска выехали 29 сентября. Выехали поздно. Доехали до нижнего брода через реку Мурхой и ночевали. Вдоль Мурхоя тропа ниже третьего брода идёт около 5 километров, после чего поворачивает влево на водораздел Мурхой – Гутара. До подъёма на водораздел тропа сухая, легко проходимая. Начиная с водораздела и до Гутарских озёр тропа топкая, почти на всём протяжении настланы сланцы, которые местами разрушены и непригодны для езды. Здесь объезжают стороной по топкому болоту. Лошади идут с трудом. Тропа не разрублена, и с широким вьюком пройти по ней трудно. Пересекая три частых водораздела, тропа подходит к Гутарским озёрам. Эти озёра расположены в котловане на водоразделе Мурхой – Гутара и имеют сток в обе долины. Между собой озера имеют сообщение. Дно каменистое, на отмелях поросло лопушником. Рыба не водится. Говорят, что со дна выделяются какие-то газы, и рыба дохнет. На озёрах много уток.

Посёлок тофов расположен на левом берегу реки, на широкой надпойменной террасе. В посёлке около двадцати пяти дворов. Дома хорошие, рубленные из лиственницы. Русских печей нет».

Про Тофаларию Кошурникову рассказывали, будто там нечего делать милиции и судье, так как преступлений испокон веков не бывало. Всё племя состоит из пятисот человек. До революции оно вымирало, а сейчас тофы не болеют, и врач томится без клиентуры. Тофские семьи очень дружные, и разводов якобы совсем не бывает. Дома в Тофаларии не запираются, и замков тут нет. О честности тофов ходят в Саянах анекдоты. После революции племя очень удивилось, что никто не требует с них ясак. Тофы сами тогда послали пушнину в Москву, но она вернулась. Новая жизнь пришла в Саяны…

Здесь, в тофаларском посёлке Верх-Гутары, Кошурников предполагал быстро завершить подготовку к экспедиции, но не вышло. Он шёл по посёлку своей стремительной походкой с ружьём и рюкзаком за плечами.

– Ружьишко-то придётся сдать, товарищ! – остановил его какой-то человек. – Прошу со мной.

– Полегче, полегче, – Кошурников поправил ремень своей бельгийки. – Кто вы такой?

– Начальник охраны соболиного заповедника. По нашей территории с ружьём нельзя.

– Так мы же в Казыр идём, миляга человек! Как можно туда без ружья? Медведь наскочит, а то ещё и кто пострашней. Время-то какое…

– Знаю. Однако я разрешения дать я не могу.

– А кто может? Мы же спешим.

– Громов, исполняющий обязанности директора. Но он в горы ушёл и оставил строгий приказ – никаких исключений. Пройдёмте со мной.

«Я не получил разрешения на провоз ружья. Директор заповедника Громов ушёл в тайгу, так что повидать его не удастся. Даже острогу не разрешают взять. Головотяпски-бюрократическое отношение работников заповедника к экспедициям, работающим в этом районе…»

– Может, дать ему надо, Михалыч? – спросил утром Костя.

– А вот за это я до войны морду бил! – Кошурников с трудом взял себя в руки. – Я сейчас доставлю сюда этого охранника…

Он развязал мешки, стал доставать оттуда припасы экспедиции.

Начальник охраны сначала отказывался идти к изыскателям. Но скоро понял, что этот кряжистый решительный человек не шутит, грозясь утащить его на себе. Пришлось согласиться.

Дорогой разговора не получилось.

– Без Громова я всё равно ничего не смогу.

– Бюрократ ваш Громов! – отрезал Кошурников. – Зимой я снова здесь буду, поговорю тогда с этим дуроломом, исполняющим обязанности.

– Так соболь же, валюта, – тянул начальник охраны. – С нас тоже требуют. Соболь – это же…

– Нужны мне ваши соболя!

В избе, где остановились изыскатели, лежали на лавках сухари, соль, крупа, спички, ножи, хлеб, дробь, порох и другие припасы.

Кошурников шепнул Косте, чтоб тот вышел и подпёр дверь колом.

– Ищите! – потребовал Кошурников, когда они остались вдвоём.

– Чего искать? – не понял гость.

– Ищите, чем я могу соболя добыть! У нас же только «жакан» на медведя да крупная дробь. Соболя в клочья разнесёт. Отдайте ружьё, иначе не выпущу отсюда.

– С меня же Громов шкуру спустит, – грустно сказал пленник, опускаясь на скамью. – Ну, видно, ваша взяла…

В тот же день возникло новое затруднение.

«3 октября

С нашим продвижением дальше дело осложняется. Нет проводника, а без него я на оленях ехать не берусь – не умею с ними управляться и за ними ухаживать. Оленей дают, а вот проводника нет. Дело плохо.

Для поездки имеем весьма ограниченное снаряжение. Продовольствие: сухарей 30 кг, хлеба 20 кг, крупы перловой 5 кг, масла 2 кг, сахару 4 кг, соли 7,5 кг, табаку 1,3 кг, чаю 100 г, спичек 50 коробок, спирту 750 г, омуля 2,3 кг, перцу 200 г, лаврового листа 3 пачки, луку 1,5 кг, мыла 0,5 кг и кусок туалетного, мяса солёного возьму на дорогу в колхозе 5 кг.

Имею ружьё 12-го калибра, при нём патронташ заряженных патронов, 400 г пороху и 2 кг дроби.

С одеждой благополучно. Нет палатки – не дали в Новосибирске. Спальные мешки не беру сам – громоздко. Очень плохо с мешками. Из Новосибирска не получил ни одного мешка. Не знаю, как буду вьючить. Имею 1 топор, 1 пилу поперечную, 1 долото, 4 ножа, 1 кастрюлю (котелков и вёдер в Новосибирске не дали), 2 кружки, 2 ложки. Имею 4,5 кг манильского каната (40 метров). Нет остроги и „козы“, возможно, из-за этого придётся немного поголодать, так как на охоту я не особенно надеюсь».

С гор подул холодный ветер. Зима уже опалила своим дыханием древесную листву, и осенние цветы вокруг посёлка пожухли, не успев отцвести. До позднего вечера Кошурников ходил по посёлку. Мешков он насобирал кое-каких, но успех дела зависел сейчас от проводника. Нет, не находилось человека, который бы решился сопровождать экспедицию в её долгом пути по Казыру. Старые тофы отказывались.

– Казыр? Шайтан-река? Нет. Идут туда люди и пропадают.

– Но ведь государственное же задание! – доказывал Кошурников в правлении колхоза. – Приказ Москвы.

– Старики прослышали, что железную дорогу сюда тянуть будут, – и в кусты, – объяснил председатель колхоза. – Белку, говорят, распугают инженеры, кедрачи погубят. Пошёл бы я с вами…

– Так пойдёмте! – обрадовался Кошурников. – До зимней охоты далеко ещё. Идёт? Всё, что моё, – ваше.

– В Казыре я не был, но среди оленей с детства. Не могу я идти по другой причине. Предупредили меня – на фронт скоро. Так что не белок зимой стрелять придётся. Сами знаете, что сейчас под Сталинградом делается. Однако помочь вам необходимо.

«4 октября

Воскресенье. Пишу, чтобы не сбиться в счёте дней. Вчера договорился с проводником. Берётся проводить Холлмоев Александр Иванович. Старик 57 лет. В Казыре не бывал, но мне главное, чтобы ходил за оленями. Договорился с ним на кабальных для меня условиях: 16 рублей в день, из которых половину колхозу, а половину ему на руки; бесплатное питание во время пути туда и обратно, доставка его с провожатым от Абакана до Нижнеудинска с посадкой на самолёт; кроме того – и главное, – обязан дать ему бесплатно в Абакане полушубок и пимы. Дорого будет стоить мне этот Александр Иванович! Но ничего не поделаешь, придётся часть расхода отнести за счёт мяса. Ехать нужно, и с этим считаться не приходится.

Заключил с колхозом договор, в котором перечислены все эти пункты, получилась довольно оригинальная бумага. Сегодня председатель колхоза преподнёс мне счёт за оленей. Оценил по 900 рублей штуку, а когда пил мой спирт, то обещал отдать по 700 рублей. Отпустил из кладовой колхоза 3 кг масла топлёного из оленьего молока по 28 рублей за килограмм. С виду масло как масло, а на вкус мне не понравилось – какой-то специфический вкус, вернее, запах. Зверь – он зверь и есть. Председатель колхоза дал мне острогу. Имеет два недостатка: 1) трёхзубка – годится преимущественно на крупную рыбу и 2) сломана трубка.

Теперь почти всем обеспечен. Подобрали 9 оленей и упряжек к ним. Плохо обстоит дело с сумами, имею только две пары, а набирается 5–6 вьюков. Придётся всё везти в мешках, а это гиблое дело.

Я буквально остался без гроша в кармане. Призывали в армию председателя колхоза, пришлось дать ему 1000 рублей, да на 1000 купил всякого барахла, 1000 взял Костя и 2000 истратил по дороге за проезд, аэросъёмку, продукты и пр.

Завтра выезжаем».

Кошурников спрятал дневник, придерживая стекло, поболтал керосин в лампе, начал писать письма. «Здравствуй, друг, и до свиданья! Завтра в путь. Уезжаю с чувством полного успеха. Надеюсь Казыр проскочить быстро. Постараюсь сократить остановки…»

«Не могу я погибнуть…»

Одно радует, что прежняя энергия меня не покидает.

Н. Пржевальский

Отправляясь в путь, изыскатели не знали, есть ли вдоль Казыра какая-нибудь дорога или хотя бы охотничья тропа, благополучно ли пройдут по долине олени с грузом. Инженеры не могли точно сказать, за какое время преодолеют они расстояние до Абакана. Абакан, собственно, был лишь конечной, а не главной целью. Добраться бы только до первого селения на Нижнем Казыре! Ведь все сложные и неясные вопросы, связанные с изысканиями и строительством будущей дороги, разрешались в безлюдной горно-таёжной местности между Верх-Гутарами и пограничной заставой. Крайний срок, который установил Кошурников для выхода к жилью, истекал 20 октября. Он сообщил в Новосибирск, чтобы до этого момента о нём не тревожились. В распоряжении экспедиции оставалось полмесяца…

Поздно вечером накануне отъезда Кошурников узнал, что в посёлке появился ещё один работник заповедника – единственный в Тофаларии человек, который бывал на Казыре. Оказалось, что Колодезников только что вернулся из тайги смертельно уставший, голодный и не мог держаться на ногах.

– Завтра, всё завтра, – бормотал он сквозь сон, поматывая жёсткой бородой. – Бриться завтра, в баню завтра, дела завтра.

Кошурников тряхнул его за плечи, приподнял на руках.

– Спишь? Слушай, товарищ! Проснись! Нам же выезжать надо. Война же, пойми…

– А? Что такое? – Колодезников с трудом приходил в себя. – Да отпусти ты меня! Держишь как малого ребёнка…

Кошурников коротко высказал свои сомнения.

– Издохнут! – услышал он категорический ответ. – Жрать в Казыре оленям нечего. Мы с Громовым сплавлялись на плотах.

Несколько порогов непроходимы вообще, бросать плот придётся. Заходите завтра утром, расскажу подробнее, а сейчас не могу. Прости, товарищ…

Утром быстро приладили вьюки, и караван тронулся вдоль реки Гутары. Широкая битая тропа постепенно поднималась в гору. Олени шли ходко. Только в одном месте задержались, когда замыкающий олень, обходя камень, порвал мешок. Посыпались по крутому косогору драгоценные сухари. Пришлось собирать их, ползая между камней, зашивать гнилой, подопревший мешок, снова вьючить оленя.

Кошурников всю дорогу с любопытством осматривал местность. Опытный глаз подмечал мельчайшие детали. Радовало, что долиной Гутары было довольно удобно тянуть дорогу.

«5 октября. Понедельник

Наконец-то отправились по основному маршруту. Выехали в 12 часов дня по местному времени и остановились на ночлег в 6 часов вечера. Проехали 23 км, по словам проводника Александра Ивановича, да и по-моему тоже.

Нижняя терраса реки поросла ёрником, заболочена, налицо все признаки вечной мерзлоты. Чем ближе к Идену, тем беднее слой рыхлых отложений. Сверху всё покрыто лесным мхом. Лишь на небольших отдельных участках можно встретить незначительные участки грунта, пригодного для земляного полотна. Во всяком случае, здесь следует ориентироваться на продольную возку земли при средней дальности до 1,2 км. Строительный камень есть на всём протяжении. Песок встречается на первой террасе. Качество – чистый, кварцевый, средне– и крупнозернистый. Строевой лес – лиственница – на всём протяжении».

– Не разбегутся? – спросил вечером Кошурников проводника, когда тот пустил оленей в листяг. – Без привязи-то, Александр Иванович, а?

– Оннахо, никуда не денутся, – ответил старик, не поворачивая от костра своего тёмного и неподвижного лица. Слово «однако» он, как все сибиряки, очень любил, но произносил его по-своему. – Мха тут много, оннахо…

– А спят они когда?

– Оннахо, никогда не спят. Это же не человек, – он кивнул на Костю Стофато, который устал за день и сейчас спал у костра.

Молодому инженеру явно не понравился этот доисторический транспорт. Всю дорогу Костя ёрзал на олене, будто ему больно было сидеть, а один раз даже свалился с него.

На рассвете пошёл густой снег.

– Ладно ли? – сказал проводник, который почти всю ночь бесстрастно курил у костра. – Не поедем, оннахо…

– Поедем. Верно, Костя?

Стофато ничего не ответил, пожал плечами.

Пока кипятили чай и вьючили оленей, выглянуло солнце, жаркое, как всегда в горах, и быстро растопило снег. Приток Гутары – река Иден, стремительно сбегала с хребта. Везде тут был камень. Пенистые струи Идена пришлифовались к своему каменистому ложу и стремительно скользили вниз, к Гутаре.

Олени сейчас ступали осторожно, чтобы не поранить копыта об острые камни. По склонам тоже лежали сыпучие курумники, то и дело караван преодолевал неустойчивые и опасные каменные окаты. Как тут тянуть дорогу? Конечно, если только Иден имеет такую долину, то ничего. А вдруг каменные россыпи и вдоль Малой Кишты и вдоль Казыра?..

– Не шибко идёт олень-то твой, – спокойно сказал проводник, и Кошурников вздрогнул. – Скоро он, оннахо, ляжет.

– Почему? – спросил Кошурников, почуяв неладное.

– Тяжёлый ты, начальник, оннахо, – сказал Холлмоев.

Олень и вправду вскоре лёг. Его подняли, но он снова лёг через сотню метров.

– Не дойдёт, – сказал проводник.

Тропа брала всё круче. Кошурников шёл пешком рядом с оленем и с волнением разглядывал рисунок хребта на горизонте. Вот он, этот Салаир! В Новосибирске начальник экспедиции пытался по тёмно-коричневым разводам десятивёрстки зрительно представить себе контуры хребта. И сейчас он с удивлением и надеждой смотрел на горизонт – ему казалось, что он уже когда-то видел эти горы, и эту низкую падь впереди, и это серое небо, срезанное полукружьем седла.

Где-то за седлом Иден – Кишта караван поджидал Алёша Журавлёв. Там же, в дремучей тайге, работала группа изыскателей, среди которых был друг и ученик начальника экспедиции Володя Козлов. Ребята, наверно, уже выяснили, можно ли пройти перевал тоннелем, – за день до отъезда Кошурникова из Новосибирска Козлов предупредил его по радио, что это окончательно станет ясно через две недели, а прошло уже три. Козлов умеет держать слово.

Только бы не отрицательный результат! А вдруг ребята делают напрасную работу? Мог же он ошибиться, послав их в это седло. И где гарантия, что не соврали старые карты?

Вот и перевал. Здесь особенно чувствовалось приближение зимы. Уже затянуло льдом озеро, из которого вытекала Малая Кишта, а снег плотно прикрыл скудный лишайник.

Этот нехороший признак недолго тревожил Кошурникова. Начальник экспедиции был счастлив сейчас. Десятки раз за свою жизнь он поднимался на перевалы, но никак не мог привыкнуть к этому – его всегда по-новому захватывало необъяснимое чувство торжества, и будто бы прибавлялось сил, и кровь будто бы становилась свежее и чище.

Он услышал, как охнул сзади Костя. Кошурников обернулся. Стофато замер на олене, будто изваяние, и смотрел безотрывно и жадно на панораму, что открылась с хребта. Небо раздвинулось вдруг, открыв необъятные дали. Глаз не задерживался на сизых вершинах у края небосвода, его тянуло вниз. Тайга, казалось, имела бездонную глубину. Тёмно-зелёная бездна притягивала и пугала. По ней бродили чёрные тени.

…Нет, бесспорно, это самое низкое седло Салаира. Неужели тут нельзя будет пробить короткий тоннель? Знать бы сейчас отметку в метрах! Ведь от неё зависит вся дальнейшая работа экспедиции, судьба варианта. Козлов уже, должно быть, определил отметку и теперь сидит в палатке, ждёт меня. Но нет, это не такой парень, чтобы сидел сложа руки. Если слишком высокое седло, он бы уже двинулся навстречу. Но его нет. Где же он? Конечно же! Узнаю Володьку. Он получил положительный результат и не теряет даром времени – врубается в тайгу, тянет теодолитный ход к Казыру. Постой, а может, это только мои мечты? Но если так, то лучше Козлова никто не привяжет трассу к долине Казыра. Не придётся брать его с собой, хотя бой он даст – только держись…

Кошурников тронул своего усталого оленя, обернулся к Косте:

– Первый раз на перевале?

– Первый, Михалыч! – Костя был возбуждён. Он догнал Кошурникова, поехал рядом, не сводя глаз с глубокой долины. – Там Казыр, Михалыч?

– Вот он, – Кошурников показал на чёрную полосу далеко внизу, прикрытую едва заметным серым туманом. – Скоро тайга начнётся. Где-то тут недалеко лагерь наш…

Солнце уже склонялось к закату, когда изыскатели въехали в тайгу. Быстро кончилось мелколесье, и караван обступили толстые стволы, похожие на чугунные колонны, глубоко и прочно вкопанные в землю.

Костя крутил головой по сторонам, то и дело вскрикивая:

– Вот это ёлка! Вот это деревцо! Михалыч, вы только посмотрите, какая ёлка!

– Какая же это тебе ёлка? – усмехнулся Кошурников.

– А что же?

– Лиственница. Это надо знать.

– Зачем?

– Некоторые её свойства нам полезны.

Кошурников мог бы прочитать о каждом таёжном дереве целую лекцию. Взять ту же лиственницу. Кошурников любил это могучее дерево за его удивительную жизнеспособность. Есть вода – растёт, нет воды – растёт. От Монголии до Чукотки растёт. Хвоя нежная, шелковистая. А хитрое дерево до чего! Прёт метров до сорока, хотя держится за поверхность земли. Кажется, что зимой повалит его ветер, но не тут-то было – «листвяг» сбрасывает осенью хвою, и ветер пронизывает его насквозь. Смолы из неё, как из бочки, поэтому причалы строят из лиственницы – не гниют. Кержаки первые накаты изб делают тоже из неё, а самые закоренелые в своей вере старики загодя долбят из лиственницы колоды-домовины – двести лет будет лежать в ней запасливый кержак, не боясь тлена и червя.

Лиственнице цены нет, потому что древесина у неё прочна и упруга, из коры можно делать дубители, а из смолы – «венецианский терпентин», но не даётся она человеку. По рекам плавить нельзя – тонет, а вывозить тяжело: могучие «листвяги» окружают себя настоящим защитным валом из вывороченных ветром деревьев. Иногда такие валы тянутся на десятки километров, и даже сам чёрт там сломал бы ногу, если б вздумал заняться лесозаготовками…

Кошурников улыбнулся и сказал Косте:

– Для костра лиственница хороша. Вот когда оборвёшься в тайге и захочешь одежду починить – пали почём зря лиственницу. Горит ярко и совсем искры не даёт. Смола!

– Понятно, – отозвался Стофато и вскрикнул: – А вот это уже точно ёлка! Теперь-то я вижу разницу.

– Ты считаешь, что это ёлка? – спросил начальник экспедиции.

– Конечно.

– Это пихта.

– А какая разница?

– Огромная. Смотри. Вот тебе ёлка и вот пихта. У пихты хвоя темнее, мягче, а кора глаже и синего цвета, чуешь? К воде тянется она. Древесина мягкая, как репа, и на плот годится. А в ветках хорошо ноги парить от ревматизма…

Кошурников замолчал. Снова им овладели мысли о дороге. «Если перевал не преграда, то долину соседней реки Кизира исследую на будущий год только для того, чтобы подтвердить этот вариант – уж больно он соблазнителен! Придётся, наверно, и в обход Центрального Саяна, по северным хребтам, провести рекогносцировочные изыскания. Но это уже пустяки. Где же лагерь? Уже темнеет. Что это там за дымок? Конечно, это они. Только вот олешек мой совсем выбился из сил. Привязать его тут, что ли? Завтра пошлю кого-нибудь за ним».

– Лагерь! – крикнул он. – Километров пять отсюда.

– Дойдём, оннахо, – сказал подъехавший проводник. И взглянул на головного оленя. – Нет, не дойдём. Запалится оленка…

«6 октября. Вторник

Выехали утром в 10 часов. По дороге случилась одна неприятность: олень, который шёл подо мной, два раза ложился, а на третий раз лёг – и поднять его не могли. Пришлось расседлать и пересесть на резервного, а этого беднягу оставили привязанным к кустику ночевать. Завтра за ним отправятся от Козлова и переведут его на мясо, если за ночь не сдохнет. Хороший был оленка!

Верховья Идена неблагоприятны для проведения железной дороги – всё дно долины и борта заполнены курумником, покрытым мхом. Растительный слой почти совсем отсутствует.

В 3 часа дня перевалили через основной Салаирский хребет в седле Иден – Кишта. Ярко выраженное седло, ниже хребта на 500–600 м. Отметка седла 1557 м, то есть то, что я и ожидал. Оказывается, я угадал, в какое седло идти. Ещё раз в жизни повезло! С этого момента становится вполне реальным нижнеудинское направление. Теперь остальные ходы нужны только для оправдания правильности выбранного направления.

У Козлова работа идёт хорошо. Объявил ему в приказе благодарность. Козлов очень огорчён тем, что не беру его с собой на Казыр. Мне его жалко, но если его взять – провалится так хорошо начатая работа».

Проснулся Кошурников рано, оглядел в полутьме палатку. У изголовья увидел бритву в стареньком футляре и осколок зеркала. «Молодчина Володька! – подумал он. – Спасибо тебе».

Стараясь не шуметь, выполз наружу. Костёр уже погас, но кострище было тёплым, под серой золой тлели угли. Кошурников разгрёб пепел, погрел руки, огляделся. Козлов умел выбирать место для лагеря. Рядом бежал ручей с чистой горной водой, крутой склон защищал лагерь от ветра, две палатки стояли под высокими, сомкнувшими кроны кедрами. Вокруг палаток были выкопаны канавы для стока дождевой воды. Кошурников всё лето не был в тайге и сейчас наслаждался привычной обстановкой.

Он медленно направился к ручью, приспособил на камне зеркальце, не спеша намылился. Вчера некогда было бриться, да и темнело уже. К тому же в лагере они никого не застали, все были «в поле». Не дожидаясь хозяев, Кошурников начал варить суп.

Козлов со своими ребятами пришёл уже в темноте. Студенты устало воткнули топоры в пенёк, присели у костра, во все глаза разглядывая начальника экспедиции, о котором они так много слышали. Алёша Журавлёв радостно отчитался о своей работе и устроился поодаль с Костей, рассказывая ему о здешних местах.

А Кошурников, стараясь не показать радости от встречи с Козловым, хлопотал с ужином.

– Уж я вас угощу, ребята! Вы такого супа даже у мамы не ели. Вот только погодите – заправлю маслом сейчас, и порядок.

Студентам казалось странным, что начальник, можно сказать, важнейшей сейчас в стране изыскательской экспедиции, у которого в подчинении сотни людей, готовит для них суп, хотя и несолидно это, и, должно быть, устал он с дороги. Понимал Кошурникова один Володя Козлов. Сдержанно улыбаясь, он не сводил влюблённых глаз с начальника, приговаривающего у костра:

– Вот сейчас лучку ещё туда покрошить, да лаврового листа сбегаю принесу. А потом телогрейкой котёл обернуть, чтоб упрел суп, – языки проглотите!

Кошурников весь светился радостью. Ведь он по двум-трём словам Володи понял, что перевал можно пробить тоннелем, что партия уже ведёт теодолитный ход к Казыру и вариант, таким образом, начинает жить, а всё остальное трын-трава.

Когда все уснули, от костра долго ещё доносились два приглушённых голоса. Козлов о чём-то просил, умолял, а Кошурников терпеливо и ласково убеждал товарища…

Светало медленно, потому что не так-то просто было солнцу выгнать темноту из всех таёжных закоулков. Кошурников почуял, как потянуло дымом с горы, – туда ушёл ночевать с оленями проводник. Сейчас он, наверно, продрог, проснулся и запалил огонёк. Высоко, должно быть, над вершинами кедров, запела какая-то пичуга, за ней другая. Кошурников умылся, шумно расплёскивая воду, пошёл к палаткам. Здесь он набрал воздуху в могучие лёгкие и запел приятным баритоном:

 
На заре ты её не буди,
На заре она сладко так спит…
 

Вылезли из палатки Алёша, Козлов, Костя. Один за другим выползали студенты. Начался новый день изыскательской партии.

Завтрак готовил Алёша Журавлёв, а все грелись у костра, курили, перекидываясь редкими словами.

– Так как же, Михалыч? – в который уже раз спрашивал Володя Козлов, сидевший у костра, как вросший в землю кряж. – Может, всё же…

Кошурников любил своего воспитанника, трудно было отказать ему, но что поделаешь? А пригодился бы на Казыре Козлов: в работе он бешеный, силёнка есть. Если б он не был так нужен здесь! Партии № 2 надо пройти до зимы теодолитным ходом к Казыру и, сколько успеет, по долине. Нет, нельзя брать Володю…

– Так как же, Михалыч? А?

– Слушай, ты мой спирт пил?

– Ну, пил.

– То-то! Я же всю дорогу мучился, тебе берёг. – Кошурников засмеялся и обнял друга. – Старый крот! Слушай, сделаешь работу здесь, полную флягу зимой получишь. А со мной пойдёшь – ничего не дам!

– Да нет, кроме шуток, Михалыч…

– Всё, Володя! Прекратим этот разговор. Ребят этих сам протащу – я немало таких привечал. А тебе мы поможем привязаться к Казыру. Доволен?

– Нет! – свёл густые брови Козлов.

После завтрака он ушёл с теодолитом и топором в тайгу рубить просеку. Кошурников тоже подхватил топор и побежал догонять товарища.

«9 октября. Пятница

7. Х Журавлёв ходил фотографировать долину Кишты от перевала до лагеря. Снял седло и водопад. Я пошёл на работу вместе с Козловым в качестве рубщика. Стофато с проводником перевозил лагерь. За день работы прошли теодолитным ходом 3,780 км фактически при одном рубщике (рубил я), немного помогал рубить передний реечник. Это при данной ситуации и рельефе очень хорошо. Вчера тоже за день прошли 2,900 – рубил Стофато. 6. Х прошли 3,700, рубил Журавлёв. Сегодня идёт Козлов с тремя студентами. Осталось пройти до Казыра метров 700.

Долина Кишты в противоположность долине Идена гораздо мягче и лучше для трассирования; уже начиная с первого лагеря Козлова, в который мы приехали, по бортам долины имеются рыхлые отложения.

По долине Малой Кишты наблюдал шесть окатов, из которых четыре с левого берега и два с правого. Окаты, очевидно, громадной силы, так как снег, скатываясь, заваливает всю долину и перекидывается на противоположный берег, поднимаясь над рекой на высоту до 20 м».

Надо было ехать. Когда приладили вьюки и попрощались, Кошурников сказал Володе:

– Будешь в Верх-Гутарах – возьми мой спальный мешок. Отцовский подарок. Правда, он старый, но греет хорошо.

– Ладно.

– Ты же знаешь, какой тёплый собачий мех.

– Ладно, спасибо. Может быть, Михалыч, всё же?..

– Нет.

Володя побежал в палатку, притащил какой-то мешочек.

– Тут сухари. Берите.

– Ты же от пайка своего отрывал! Не надо!

– Берите. Ну, я провожу вас, Михалыч.

И он, сумрачно смотря в землю, пошёл рядом с оленем Кошурникова. Больше не сказал ни слова. Вдоль Малой Кишты тянулась заброшенная охотничья тропа, по которой и отправилась экспедиция.

Алёша Журавлёв бодро покрикивал на оленей, будто век ими правил. Подходил иногда к Кошурникову, говорил:

– Сейчас каньон будет. Метров тридцать глубины, а в ширину пять. Речонка, бедная, хрипит там, как в удавке.

– А следы окатов попадаются?

– Нет. Лес густой по склонам. Снег держит.

Через каньон работниками соболиного заповедника был переброшен мостик. Внизу в полусумраке глухо ревела река. Олени не шли на мост, тряслись, мотали рогами.

– Оннахо, глаза им надо закрывать, – сказал проводник, звякая кресалом, – у него всё время гасла трубка.

Набросили телогрейки на головы животным, и они спокойно прошли по жиденькому настилу моста. Отсюда Володя Козлов вернулся. Когда он отошёл, Кошурников поднял кулак над головой и крикнул: