Текст книги "Ты забыл помнить"

Посвящается MNG

ТЫ ЗАБЫЛ ПОМНИТЬ

I'm scared, I'm scared, I'm scared

I'm scared, so scared

I'm scared, I'm scared, I'm scared

As the years roll away

And the price that I paid

And the straws slips away

(John Lennon “Scared”)

1.

Вообще-то я не из тех, кто плохо переносит переезды. По крайней мере, до этого раза я был в этом уверен. Сомнительное удовольствие – когда мутит на голодный желудок. Тошнота с примесью голода. Как такое вообще может происходить с человеком? Разве это не взаимоисключающие друг друга ощущения? Тошнота со вкусом голода. Голод с привкусом желчи. Ни туда, ни сюда. Ментальный запор кишечно-желудочного тракта.

Выходя на станции, я едва не забыл свой чемодан. Иногда так хочется что-то потерять. Сейчас я смотрю на него и не могу понять – на кой он вообще мне черт-то тут нужен?

Все мы мечтаем что-то потерять время от времени.

Я нажимаю на дверную ручку, проверяю, чтобы точно никто не смог войти. Или, по крайней мере, чтобы у меня было время смыться или прикинуться мертвым, или спящим на худой конец.

Или, или, или.

Надо бы повесить табличку «Не беспокоить», но, во-первых, в этой гостинице они попросту похоже не предусмотрены, а, во-вторых, я уже закрыл и проверил дверь. Даже найдись табличка сейчас, я рехнусь, если снова придется открывать, закрывать и потом снова проверять дверь. Я всегда проверяю, закрыл ли я дверь. Иногда я могу забыть, что я уже проверял ее, и тогда я снова жму на ручку. Справедливости ради замечу, что такое бывает чаще, чем мне того хотелось бы. Но вот чего точно ни разу не было, так это чтобы я забыл закрыть дверь. Как это вообще понимать?

Сейчас около девяти. Самое время сходить в бар. Но меня, как я уже сказал, в этот раз что-то мутит после дороги. Во всяком случае, я решил списать это именно на переезд. К тому же пить на голодный желудок, пусть даже какой-нибудь легкий коктейль, я не хочу. Я и так быстро пьянею после такого длительного перерыва. Хотя дорога может быть всего лишь предположением, отговоркой, а не истинной причиной моей тошноты.

Я включаю телевизор. Местные провинциальные каналы насыщены привычно скучным и убогим содержанием. Мелодии, записанные на старых синтезаторах, под видом полноценных композиций режут слух, похуже скрежета металла о стекло. На одном из местных кабельных каналов идет плохо смонтированная реклама с красивой полуобнаженной женщиной в главной роли, (если, конечно, подобное вообще может считаться какой бы то ни было ролью), явно не обитательницей этих краев. Она, наверное, и вовсе не в курсе, в какой глуши и под каким видом крутят ролик с ней. Хотя если уже разделась – можно ждать чего угодно. Снизу экрана горят ярко-красным цифры телефонного номера и название конторы. Об услугах, предоставляемых этой конторой, не сложно догадаться, едва взглянув на видеоряд или услышав заезженную до дыр мелодию с пронзительным саксофоном. Я просмотрел рекламу и достал телефон. И все-таки до конца откинуть эти мысли не получается. Как бы плохо не была сделана подобная реклама, она все равно работает как надо. Если есть спрос – всегда будет и предложение.

Я поборол соблазн, скорее всего оттого, что был еще недостаточно пьян и продолжил клацать пультом от телевизора, пока не набрел на какой-то ретро канал, где крутили старый джаз.

Я разделся и погасил свет в комнате. Оставшись абсолютно голым, я вошел в ванну, побрился, порезав горло справа, но не особо расстроился этому. Некоторое время я стоял у зеркала, глядя, как кровь тонкой струйкой стекает по шее, груди. Половина моего лица при этом оставалась еще в пене. Дикий авангард. Затем я залез под душ. Пока принимал его, почистил зубы, чтобы позже не возвращаться к этому, минут пять стоял под струей теплой воды. Это один из самых важных и, на удивление, приятных моментов пребывания в гостиницах типа этой – просто постоять под струей теплой воды, задрать голову, закрыв глаза, чтобы она катилась по лицу, шее и дальше. От горла даже, кажется, отступил ком. От пореза по плечу вниз все еще тянулся прозрачный тонкий след из крови с легким морковным оттенком, чуть теплее по температуре, чем вода. Смогу ли я истечь кровью в этой ванне? Вряд ли. Порез совсем маленький. Нужно приложить больше усилий, чтобы…

Я уже давно не принимаю ванны. Не знаю, почему так сложилось. Просто однажды, лежа так в теплой воде, на меня нахлынули чувства ужасающей тоски и одиночества. В груди все сжалось, голова стала непривычно и ненормально ясной, и тяжелой в одночасье. Чувства тревоги и слабости охватили мой разум и тело в ту минуту – ощущения, схожие с теми, которые переживает искренне любящий человек, которого только что бросили. Одним словом – пустота в чистом виде. Отчетливое, почти объемное ощущение пустоты. Чувство неприятного холодка внизу живота, ощущение падения. Помню, тогда я подумал, что если у меня и могла бы быть депрессия, то ощущал бы я ее именно так, и никак иначе. Мне было тогда лет двадцать, может – девятнадцать. И, в общем, с тех самых пор я не принимаю ванны, заменяя ее всегда душем. Я просто стою под теплой струей и закрываю глаза, сжимаю веки. Чувствую, как вода струится по телу. Как легонько щекочет в затылке.

Я открываю глаза, и тут же вспыхивают десятки скачущих во все стороны искорок передо мной. Кое-где между плитками вижу плесень, но в целом здесь достаточно чисто и приятно. Может быть, я из тех видов млекопитающих, что не переносят стоячей воды? А такие вообще есть? Проще, наверное, было бы сказать тогда, что я акула. Но я плохо плаваю. Может тогда все от того, что я плохо плаваю? Только человек все делает из рук вон плохо. Но при этом только человек делает именно все.

Вода не слишком горячая, не слишком холодная. Идеальной температуры. В скольких бы домах я не побывал, в скольких мне не довелось пожить, но ни в одном не было нормального душа. Не спорю, возможно, там были просто великолепные ванны и все такое, но совсем другое дело – душ. Он был двух видов: или слишком холодный, или слишком горячий. Особенно когда стоишь с уже намыленной головой. С гостиницами же все наоборот. Даже в самом захудалом мотеле в богом забытом месте всегда есть нормальная горячая вода. Я имею в виду, горячая вода подходящей температуры. Вот и жить бы себе в мотеле. Никакой квартиры, никакого лишнего места. Люди бегут за город и строят себе двух-, трехэтажные дома. Сто комнат, двадцать пять туалетов и прочая чушь. Номер мотеля – идеальный выбор. Старая гостиница – еще лучше. У тебя есть кровать, стол, стул, маленькая тумбочка, куда ты прячешь свою душу, душевая кабинка, раковина, туалет и комната, где можно потуже затянуть на шее галстук, предварительно привязав его другой конец к лампе под потолком и встав на стул. Идеально. Я, честно признаться, уже давно и серьезно об этом задумываюсь. О мотеле или о галстуке? – Все зависит от настроения.

Полотенце оказывается неприятно прохладным и шершавым. Сколько оно уже пережило стирок?

Я промачиваю им волосы, затем складываю вдвое, перекинул через голову и, держа руками его по краям, принимаюсь, расставив в стороны руки, елозить им по спине. Покончив со спиной, я обматываюсь полотенцем ниже пояса, словно опасаюсь, что когда вернусь в комнату – там может кто-то быть еще. В боковом кармане чемодана я достаю маленькую бутылочку скотча и наливаю в стакан на столе на пару пальцев. Стою некоторое время в раздумьях, доливаю на третий. Разбавляю водой из кувшина, что стоял на столе, и отпиваю. И только после глотка думаю – интересно, сколько тут стоит этот кувшин? В смысле, с этой водой? Может, неделю? Месяц? Год? Плевать. В конечном итоге прихожу к выводу, что можно обойтись и без бара, вот так просто сидя в своей клетке. Или открыть свой маленький бар в своем номере и только для себя самого. Только теперь я, наконец, падаю на кровать – она прогибается и с отвратительным скрипом подкидывает меня в ответ так, что я едва не расплескиваю содержимое стакана.

По комнате разливаются запах шампуня и звуки музыки из телевизора. Синий плоский экран телевизора, словно слепой циклоп, наблюдает за мной и всем остальным в комнате. Он пытается прислушаться, присмотреться, выпучив свое светящееся бельмо. Я смотрю в него, а он не отрывает взгляда от меня. Но нам нечего сказать друг другу. Я отпиваю еще. Тошнота, кажется, начала отступать там – в душе, но видимо она поджидала меня здесь – в номере. Поэтому я ставлю стакан обратно на стол и ложусь. Закрываю глаза и чувствую, как кровать подо мной или вместе со мной очень медленно начинает вращаться. Почти в такт неспешной и грустной музыке из телевизора.

Иногда очень хочется, чтобы хотелось спать. Особенно когда тебе только кажется, что хочется спать.

Я достаю из кармана помятый конверт, и принимаюсь рассматривать то место, где обычно написан обратный адрес. Чистые строки, перепачканные в сигаретном пепле и кофе. Закрываю глаза и надавливаю большим и указательным пальцами на них так, что внизу загораются круги.

Ну, вот я и на месте. Наконец-то. Окна запотели, то ли из-за душа, а то ли от дождя, который преследует меня уже не первый день. Странное чувство, когда в воздухе совсем не пахнет дождем, а на небе одна сплошная большая и толстая туча. Я извлекаю письмо из конверта и закуриваю. Музыка на секунду стихает, и эта секунда тишины ударяет по голове, словно удар молотком. Я открываю окно в номере, залезаю под одеяло и включаю лампу у кровати. Вот я и приехал. Нюхаю письмо. От него пахнет серой. Значит, она так и не бросила курить. Она не любила зажигалки и предпочитала прикуривать только от спичек. Отсюда и запах. Я бы никогда и ни с чем его не смог перепутать. Даже сейчас от одного запаха на языке появляется кисловатый привкус.

Вынув письмо из потертого конверта, я начинаю снова перечитывать его от начала и до самого конца.

«Долго думала, как же начать письмо к тебе. Ведь оно адресовано именно тебе. Ты понимаешь, о чем я. Я имею в виду, что только тебе, а не кому-либо другому. Это важно. Не знаю, как объяснить это точнее.

Конечно, оно не получится похожим на предыдущие мои письма. И конечно дело не только во мне. Прежде всего, оно не получится похожим на те письма потому, что ты не ответишь на него. Хотя зачем писать письмо, если ты не рассчитываешь получить ответа? Понятия не имею. Но ты не сможешь ответить на него, так будет правильнее сказать. Это единственное, что я кажется, твердо решила. Хотя если в одном предложении встречаются оба этих слова – «твердо» и «кажется», то о какой уверенности тогда можно вообще говорить? Всегда так со мной. Но тебе не привыкать.

Начало затягивается и откровенно не удается. Но начинать писать сначала я не буду. Сколько уже раз я так делала? Хватит. Хорошо бы просто скомкать этот лист и выбросить к черту. Найти бы только в себе силы. Но их нет. Знай, что это письмо не будет таким теплым, наивным, наверняка оно получится просто-напросто другим. Таким, каким получится. Хорошо бы заранее знать, каким. Всегда хорошо было бы все знать заранее, не правда ли? Время не стоит на месте, как и наши жизни, которые продолжают идти следом или следуя за ним. Теперь я говорю, как ты. Так, что понимаю себя только я сама. Теперь я понимаю, почему ты так часто и долго мог просто молчать. Многие вечера я, правда, сидела и думала о том, с чего же я начну, если решусь снова написать тебе. Это были абсолютно разные, непохожие друг на друга вечера – холодные, жаркие, одинокие или же наоборот, когда я была в чьих-либо объятьях, но об этом по порядку. Теперь в письмах, в таких письмах, которые приходят по почте в бумажном конверте, осталось не так уж и много смысла, не так ли? Или наоборот. Как ты считаешь? Хотела бы попросить тебя написать в ответе об этом. Уверена, что ты бы нашел, что здесь сказать, но ты не сможешь мне ответить. Думаю, ты со мной не согласишься, я все еще уверена, что в твоей душе живет романтик. Он, быть может, хоть и далеко где-то сидит среди серых стен, запертый тобой наглухо и насильно в окружении сырого спертого воздуха, но я верю, что он еще жив. Снова говорю как ты, а ведь столько лет прошло, ужас просто. Может, раньше мы просто придавали письмам меньшее значение. Справедливости ради, скажу, что раньше они несли ведь совсем другую функцию. Интересно, а что, если увидев, чье имя написано на конверте, ты просто не захочешь открывать его? Просто возьмешь и выбросишь его в мусорное ведро? Или перед этим еще и порвешь его? Не прочитав ни единой строчки. Но это вряд ли.

И тем не менее. Как я хотела начать это письмо? Не поверишь, но у меня даже были готовы три варианта на этот случай. Первый – банальный до жути. Из разряда: «Привет, как дела? У меня все хорошо, я там-то и там-то, работаю тем-то и тем-то…» и прочая чушь в этом духе; но как ты понимаешь, для меня это было бы слишком просто. Теперь. К тому же это противоречит самой идее моего письма. Если таковая вообще есть. А может быть, это было единственно верное решение, которое я так и не сумела принять. Настолько же, как и не писать никакого письма вовсе. Первый вариант. Скорее он был для того, чтобы округлить число вариантов до трех. «Три» – почему-то очень удобная цифра в подобных ситуациях, да? «Два» – тоже неплохо, но «три» – это совсем другое дело. Хотелось бы знать, почему. Но вернемся к делу.

Второй вариант. Нет, его лучше пропущу, оставлю на потом, так как мне кажется – это самый лиричный из вариантов, а о таких вещах так сразу говорить не стоит. Выходит, что на очереди третий. Тоже непростой вариант. Но отступать уже некуда. Стоит сначала отметить, что сложность заключалась не только в том, как я начну это письмо, но и зачем я собственно решила тебе написать. Спустя столько времени. Третий вариант заключался в том, чтобы начать сразу с дела. Сразу же перейти к самой сути. И признаюсь, честно, учитывая сложившиеся обстоятельства, этот вариант мне казался наиболее разумным. Но перечитав сейчас все написанное и представив его себе в уме, я понимаю, что он был не так уж и хорош. Теперь мне он кажется даже несколько глупым. Потому получается, что сейчас я скрою и третий вариант, ибо обо всем теперь по порядку. Что ж, у нас остается только второй вариант так и нераскрытым. И мне сейчас он кажется таким же глупым, как и все предыдущие (последующие).

Второй вариант. Третий здесь в письме по счету. Я хотела написать тебе, что я ужасно соскучилась. Это можно отчасти назвать и третьим вариантом начала моего письма, кстати. Но я не хочу, чтобы ты знал об этом с самого начала. С первой строки, так сказать. Потому что это может помешать правильному восприятию тобой того, что я собираюсь написать ниже. И вообще это, наверное, слишком уж пошло. Даже если это так и есть на самом деле. Но я, правда, очень по тебе соскучилась. Знаю, ты по мне тоже. Не спрашивай, почему я так самоуверенна, я слишком хорошо тебя знаю. Слишком… вот уж точно…

Итак, у меня было три варианта начала этого непростого письма. Но все они сами собой отпали, как видишь. Я выбрала четвертое. То, которое получилось. Точнее, не получилось. А если быть еще точнее, я вовсе ничего и не выбирала. Странно все получается. Ты думаешь, наверное, что это так на меня похоже. Немного нелепое начало выходит, правда?

Дни стали слишком похожи друг на друга. Когда это началось? Мне кажется, когда мы с тобой расстались. Или сразу после этого. Стоит сказать, что вся моя жизнь теперь делится на два отрезка: на тот, что мы провели вместе и на второй. Первого слишком мало, второе я пока не в силах остановить. Нет, я не могу ни в чем тебя винить, и не буду этого делать. Ты здесь ни при чем. Хотя очень даже причем, но не в этом дело. Мне вдруг стало интересно, как ты выглядишь, когда читаешь эти строки? У тебя все такое же детское лицо без щетины, как было раньше? Помню, как ты очень переживал по этому поводу и говорил всем, что это просто от того, что у тебя светлый волос. Во что ты одет? Наверное, в костюм. Ну, рубашка с галстуком уж точно. А я ведь даже не могу представить себе, как бы ты выглядел в рубашке с галстуком. У тебя всегда был неряшливый вид. И ты ничего не любил больше своих джинсов и футболок. Может быть, даже меня ты любил меньше…

Вряд ли.

Дни стали слишком похожими один на другой, да? И каждый день теперь ждешь, когда он закончится. Интересно, где та грань, когда все становится именно так и никак иначе? Может быть, на то есть даже своя причина и не одна?

Я много путешествовала в этом году. Помнишь, как мы хотели с тобой вместе так просто взять и сорваться, поехать, буквально, куда глаза глядят? Я помню. Мы вечера просиживали, мечтая, где бы мы могли оказаться. Но я отправилась одна. Сам знаешь, почему. Не подумай, я вовсе не виню тебя. Ни в чем. Ну, может, совсем чуть-чуть. С другой стороны, я не узнала бы того, о чем знаю сейчас, и не испытала бы тех чувств, которые меня сейчас переполняют, соверши мы наше «паломничество», как задумывали. Представляешь, за последний год я прочла книг больше, чем за всю жизнь. Ты так любил читать, но я так и не прочла ни одну из тех книг, о которых ты так много говорил. Помню только одну – кажется, она называлась «Женщины» или что-то вроде того. Наверное, я все-таки возьму и прочту ее как-нибудь. Обязательно. Правда, не думаю, что она окажется настолько же интересной, как твои рассказы о ней. Что-то меня опять понесло не туда…

Я повстречала так много людей, таких разных, ты себе даже не представляешь. Клерки, циркачи, музыканты, обычные бродяги, сутенеры, проститутки и их клиенты, политики (как-то само собой совпало, что эти два типа у меня в описание стоят совсем рядом, хотя против первых я ничего не имею). Долго перечислять. Ты был не прав. Не все они одинаковы. Их судьбы такие разные. Сотни, тысячи людей окружают нас, проходят сквозь нас, как привидения, но мы их не замечаем, не обращаем на них никакого внимания. И всех их связывает только одно. Одиночество. Если ты имел в виду именно это, когда говорил, что все они «одним маслом мазаны» (удивлен, что я запомнила эту фразу)? То я вынуждена признать, что ты был все-таки прав. Во всяком случае, я пришла именно к такому выводу. Оказывается не только мы с тобой такие. Не только мы с тобой такие были. Все они одиноки, все они чего-то ищут в этой жизни. И все не находят. У тебя может быть миллион, но ты не станешь менее одиноким. Знаю, звучит слишком банально, но ведь это всего лишь укрытие, не так ли? Очередной способ убежать от самого себя. Заглушить свой внутренний голос. Заставить голоса в голове замолчать. Все мы несчастны, если постараемся взглянуть сами на себя со стороны. Но это во мне говорит уже, наверное, моя депрессия.

У меня не было много мужчин, тебе не стоит особо ревновать. Правда. Вообще-то я не собиралась говорить о них, но раз ты сам спросил…

Всех их можно пересчитать по пальцам рук. Это конечно если не считать и тебя. Странно, но когда я думаю или вспоминаю тех мужчин, с которыми у меня был не только секс, но и отношения, я не вспоминаю о тебе. Ты для меня навсегда остался кем-то более важным. Непонятное явление. Не льсти только себе. Все дело во мне. В том, каким я тебя придумала для себя. Ладно, вернемся к ним. Все они были сломлены. Неисправны. Как поломанный тостер. Понимаешь, о чем я? Блестящий, все еще новый на вид и стоит на своем месте к тому же. Между ними так же не было ничего общего, они работали на разных работах, были разного роста, телосложения, черт у них даже члены были разного размера и разной формы (кто-то даже был евреем), но это уже не так важно. Вот уж не думала, что меня так понесет…

Однако думаю, ты сам догадался уже, почему я написала об этом. Да. Одиночество. Всех их связывало одиночество. У всех у них в глазах горела та же искорка, что я когда-то уже видела в твоих. Они были рядом со мной, лежали обнаженными на кровати, обнимали меня, хотели меня, стеснялись, боялись, но еще больше они хотели кого-то другого или скорее чего-то другого. Проходили целые годы, и я уже рассталась с мыслью о том, чтобы завести семью. Это ужасное, непереносимое чувство – видеть в их глазах твои – сыграло свою роль. Каждый раз одно и то же. Но однажды я повстречала того, у кого был свой собственный взгляд, свой огонь. Столь яркий, что я обожгла об него свою душу. Обожгла свои крылья и теперь, боюсь, мне не выбраться отсюда никогда. Я застряла. Возможно, это письмо поможет мне разобраться, что к чему. Хотя вряд ли…

Это произошло осенью. Подобные вещи всегда случаются только осенью, я не знаю почему. Я была в небольшом городке, который едва ли можно найти на глобусах, что продают в антикварных лавках. Я не помню числа, да это и не важно. Я шла по улице, даже скорее переулку. Был теплый осенний вечер. Ветер нежно целовал мое лицо. Стены невысоких уютных с виду домиков окрасились в приятный теплый цвет, напоминающий загоревшую кожу. Я сняла туфли (да, кстати, я начала носить туфли на каблуке, можешь представить себе?). Тебе бы они точно понравились, как и мне бы понравился твой галстук и рубашка, что сейчас на тебе, так что, думаю, мы квиты. Я шла босиком по дороге, вымощенной камнем, который еще не успел остыть от дневной жары. Одна из тех улочек, которые не покрыли асфальтом намеренно ради того, чтобы не убить это волшебное ощущение дома. Сейчас такие не встретишь в обычных больших городах.

И мне навстречу шла она…».

Я просыпаюсь. Вокруг темно и нет ни звука. Кажется, недавно я уже просыпался. Это первое, что приходит в голову. Странное ощущение полной реальности того, чего могло не быть на самом деле. Только тогда, кажется, за окнами был еще день. Но я совсем не помню, что я ложился спать снова. Я вообще не помню, как я ложился спать, даже перед тем как проснуться в прошлый раз, если я, как мне кажется, уже просыпался. Очень странное чувство. Я осматриваюсь, но теперь не вижу вокруг окон. Здесь, где бы я ни был, темно так, что не видно стен напротив или рядом со мной. А они там вообще есть на самом деле? Темнота обволакивает всего меня изнутри. Медленно. Не та темнота, что обступает ночью, что щекочет волоски на руках прохладным ветерком. Другая темнота. Липкая, словно кипящая смола. Стоячая. Она переполняет меня изнутри. Я не чувствую ничего, кроме страха. И непонимания. Непонимания того, где я нахожусь и что я здесь вообще делаю, как я очутился в этой тьме и почему вообще проснулся. Страх. Он течет холодной кровью по моим венам, я ощущаю его почти физически. Становится трудно дышать, и я задыхаюсь. Чем чаще и глубже становятся вдохи, тем больше кажется, что мне не хватает воздуха. Надо взять себя в руки. Надо отвлечься от этого, во что бы то ни стало. На секунду мне вообще кажется, что я – это вовсе уже и не я. Ведь со мной подобного никогда не случалось. Но так только кажется. Я встаю, почти вскакиваю с кровати и смотрю вперед. От резкой смены положения в глазах на секунду темнеет. Еще бо́льшая тьма заволакивает меня, кутает в свое одеяло. Так, словно меня ослепили яркой вспышкой. Я смотрю вперед. Там, в конце коридора огромная дверь. Она закрыта. Я не знаю этого наверняка, ведь я не проверял замок. Но я чувствую, что она закрыта. Абсолютно точно. Я делаю шаг вперед, но рука тянет меня обратно в постель. Я оборачиваюсь и вижу трубку, что тянется от руки к капельнице. Только я не понимаю, что это капельница. Она не пускает меня. Держит возле кровати. Тянет обратно. Я снова хочу спать. Но ложиться нельзя, ведь я потом заново также проснусь здесь. Опять и опять, раз за разом. А если нет? Что, если больше не проснусь? Что хуже? Что страшнее? Там темно. Там всегда одинаково темно. Я кричу, но с трудом слышу свой собственный голос. Пытаюсь кричать еще громче, но голос срывается. По моим щекам катятся круглые соленые капли теплыми ручейками. Мои слезы – единственное, что согревает меня в этой темноте. Я абсолютно один здесь и мне снова шесть лет.

В который уже раз.

2.

Запоем я бы это не назвал. Хотя со стороны, наверное, все выглядело именно так. Все же я предпочитаю называть этот период не иначе, как затянувшимися каникулами, но учитывая мой возраст, это скорее мог бы оказаться отпуск, если бы мне было от чего отдыхать. Да, пожалуй, скорее все-таки запой. Но я бы все равно это не стал так грубо называть.

– Посмотри сам: как все вокруг устроено? Те, кто не рискует, горбатятся на тех, кто нашел в себе храбрость когда-то рискнуть. Нельзя просто сидеть на жопе ровно и ожидать, что счастье само с неба свалится к тебе в руки. Риск – это безусловная добродетель. Без него успех просто невообразим. Если ты не хочешь однажды рискнуть, то так и останешься в своей маленькой, а скорее всего еще и съемной, квартирке с пожелтевшими стенами и потрескавшимся потолком. С одноразовыми бритвенными станками и дешевой пахучей пеной для бритья. А по углам у тебя поселится паутина, из которой даже паук сделает ноги. И туалет с ванной для тебя навсегда останется одной комнатой, – рассматривая своего собеседника через толстое стекло стакана, сказал Крук.

Я перевел взгляд на Арчи. Предпочитаю не вмешиваться, когда эти двое спорят. Мне доставляет удовольствие просто смотреть на них и слушать их треп. И пить. Конечно.

– Все кладбища мира усеяны безымянными могилами тех, кто однажды отважился испытать свою удачу. Думаешь, вокруг одни дураки? – Арчи хлопнул дном своего стакана об стол. – Правильно думаешь, в таком случае! Потому что вокруг одни дураки и есть. Им не сидится на одном месте, и они готовы все потерять, лишиться всего, что имеют, ради пары нолей на своем счету. Но никто не задумывается при этом, что для начала, прежде чем дорисовывать там очередной пузатый ноль, перед запятой стоит поставить хотя бы одну тощую единицу. И мне лично нравится моя квартирка! Я люблю свои пожелтевшие обои и пыль в углах! А унитаз рядом с ванной – отчасти даже удобно. Ну, может и неудобно, но в этом тоже определенно что-то есть.

– Паутину, – поправил я, не отрывая подбородка от рук.

– Паутину! Что? Причем тут… да не важно! Кто вспомнит тех, кому риск так и не удался, кто в одночасье лишился всего, что имел, кто последний раз затянул на шее галстук прежде, чем на ней же затянуть петлю? Их всегда будет больше. Сколько оказалось таких, в конечном счете, под мостом? А твои доводы – лишь исключения, лишний раз подтверждающие правило! Не более.

Я приподнял голову только для того, чтобы отпить из стакана и затем вернул ее на прежнее место. А, ну еще закурить, да. Спор постепенно переходил на повышенные тона, и бармен за стойкой уже начинал коситься в нашу сторону, а немногочисленные посетители оглядывались, награждая наш столик осуждающими взглядами. Мне до них не было никакого дела. Дураки судили исключительно стереотипно. Ни Крук, ни Арчи никогда не ввязывались в мордобой, тем более между собой. Я закурил, совсем забыв, что уже две недели не притрагивался к табаку. Решил завязать. Уже даже не помню почему. Должна была быть важная причина, толкнувшая меня на такой отчаянный и необдуманный шаг. Наверное, кому-то проспорил из этих двоих, но в пылу споров, если это все-таки был один из них, никто не заметил или не обратил внимания на дымящуюся помятую сигарету у меня во рту. Кто это мог быть? Я закрыл один глаз, наводя фокус сначала на одного, потом на второго. Попробовал взять в прицел каждого, но сдался перед дурманящим опьянением и всеми вытекающими отсюда прелестями. Главное, не проспорить самому себе. Опять.

– Все верно. Все верно и мне нечем тебе ответить, – рассеянно улыбнулся Крук. – Было бы! Ха! Если бы не одно «но»! Но…

– Снова твои… – Арчи тоже закурил.

– Ты знаешь, как он любит свои «но», – кивнул я и уронил голову на место.

– Здорово ты про могилы. Как ты сказал?.. Безымянные могилы!

– Так он и сказал, – подтвердил я и попытался кивнуть головой, хотя она и лежала уже на руках как прежде.

– Так вот, все они… были… – Крук нарочно растягивал слова и тянул с ответом, он всегда так делает, предвкушая победу в споре с Арчи. – Все они были захоронены уже поверх тех, кто так и не решился рискнуть!

Я встал и начал хлопать в ладоши. Нарочно. Дым попал в глаза, я защурил их, но не прекратил аплодисментов. Что бы все подумали, что я встал, именно ради восторженных аплодисментов, а не чтобы налить себе еще один стакан, пока у меня еще оставались силы налить себе еще хоть один стакан. Постепенно мои аплодисменты стихли и руки впились в стекло.

– Ты должен написать об этом, – расплылся в пьяной улыбке Арчи, обращаясь ко мне.

– О чем?

– О нас. О наших посиделках. Об этих разговорах! О стакане в твоей руке и о том, какой он дурак и дебил! – кивнул он в строну Крука, на что тот в голос рассмеялся.

Паника нарастала. Вокруг нас. Я в ответ лишь пожал плечами и глянул в потолок. Так, словно нам с ним было о чем поговорить.

– Как только куплю печатную машинку, обязательно.

Мы сидели за маленьким столиком. Вокруг почти не было воздуха, над нами висел только сигаретный дым. Из колонок играли The Doors. Не помню песни, но точно помню последнюю строку: «I tell you we must die». На столе перед нами стояла бутылка, которую мы нарочно растягивали, и полная окурков пепельница. Мы были молоды, и у нас не было ни гроша при себе. Только выпивка, взятая у бармена в долг, пачка сигарет на троих и наши бесконечные разговоры. Обо всем и ни о чем. Мы были друг у друга, и у нас у всех была молодость.

А главное – мы именно были.

***

Дождь идет уже… А и, правда, куда он идет? Но куда бы ни направлялся я, он преследует меня, словно маньяк, охотящийся за жертвой. В лужах отражается блеск молний, как остро отточенный нож поблескивает в свете луны. Хотя быть может, ему тоже просто некуда приткнуться. Всюду чужой. Один наедине с самим собой. Сам по себе и сам себе на уме. Вот он и наматывает круги вокруг меня. Или я вокруг него. Круги, похожие на те, что разбегаются в разные стороны по луже от новой капли. Люди вокруг злобно косятся на него, поднимая свои лысеющие головы и щуря потускневшие глаза, а он просто гуляет себе по улицам, засунув руки в карманы брюк, с не заправленной рубашкой и опустив лохматую, давно не стриженную и немытую голову. Или все-таки речь обо мне?..

Именно из-за похмелья я и завязал когда-то с выпивкой. Но в местах, подобных тому, в котором я оказался, рука так и тянется к бутылке. Мир полон таких мест. И хорошо еще, если она есть под рукой, бутылка, в противном случае страшно представить, что могло бы случиться.

Я умылся, постоял перед зеркалом, глядя на хмурое отражение, и все-таки залез под душ. От горячей воды снова захотелось спать. Но зато отражение в зеркале после этого, кажется, стало чуть приветливее. Голова все так же гудела, мысли путались. Я попытался придумать план действий на сегодняшний день, но ничего не вышло. Вернувшись в комнату, я надел рубашку, попутно по стакану за раз осушил графин с водой, которую предварительно набрал вечером. Включил телевизор. Послушал прогноз погоды, не вслушиваясь ни в единое слово, и выключил его. За окном громыхнуло. Получше любого прогноза. Я принялся завязывать галстук, когда раздался телефонный звонок.