Текст книги "Лали"

Пляж стоял пустым. Ни зонтов, ни душа, ни кабинок для переодевания, ни кафе, ни чего-то еще, указывающего на отдых, здесь не было, как будто это место вообще не предназначалось для людей. Во всю ширину берега, от обрыва и до океана простирался песок, сначала рыхлый и холмистый, а ближе к воде плоский и твердый как асфальт, и кроме песка – ничего. Весь день здесь нещадно палило солнце, и укрыться от него было негде. На пляже не торчало ни деревца, ни кустика; кое-какая растительность тянулась по склону, но это были пригнувшиеся к земле, выжженные солнцем кустарники; деревьев, способных дать хоть какую-то тень, среди них не было, в общем, «зеленым оазисом», о котором говорилось в буклете, здесь и не пахло. Утром на рассвете, когда солнце только поднималось из-за горы, у самого подножия обрыва стояла тень, но уже с половины восьмого и эта узкая полоска начинала таять, и к восьми утра на всем пляже не оставалось ни одного уголка, куда бы ни заглядывали обжигающие лучи горячего индийского солнца. Песок нагревался так, что босыми ногами было не ступить. Бутылку воды, которую я приносила с собой, приходилось выпивать поскорее, иначе вода в ней становилась вареной. Одежда, оставленная на солнце, моментально выгорала и покрывалась пятнами. Испортив так несколько футболок, я стала носить с собой купленное здесь же дешевое полотенце и накрывала им горку своих вещей, когда шла в океан.

Уже поднявшись наверх и укрывшись в тени какого-нибудь кафе, я чувствовала, как под футболкой по мне все еще струйками катится пот и кожа на лице и руках покалывает и пахнет горелым. Сказать по правде, смотреть на пляж с горы было намного поэтичнее. Сине-зеленый океан простирался до куда глаз хватало, гладкий берег плескался в бурлящих волнах, как в шампанском, и крутая отвесная скала, если не приглядываться к ее замусоренным склонам, добавляла картине остроты и жутковатого природного колорита. Нельзя было не признать величие и своеобразную красоту этой местности, не тронутой цивилизацией, главное – смотреть на все это словно бы со стороны, как на открытку, а не как на место, где ты живешь. Думаю, если подняться еще выше и смотреть с высоты птичьего полета, то вид открывается еще более впечатляющий. Вообще, это было бы лучше всего – прилететь сюда на вертолете, полюбоваться живописным видом океана, крутого берега и длинных волн, пообещать себе вернуться сюда и… не сделать этого. И запомнить это место таким – неизвестным, волнующим, опасным и романтичным. И так и не узнать ничего о том, как здесь живется.

***

Поначалу спасатели – эти неказистые на первый взгляд мужички, вечно торчащие на пляже в одинаковых синих майках и черных шортах, – не произвели на меня никакого впечатления. Их было шесть или семь, все на одно лицо, и я никогда не могла понять, были ли это все время одни и те же люди или они менялись и работали по сменам. Вид у них был отнюдь не спортивный, среди индийцев вообще не встретишь спортивного мускулистого тела, большинство из них тощие и как будто все время голодные, первое время мне даже было неловко при них обедать, казалось, что официант, принесший мне тарелку с едой, роняет слезы, глядя на то, как я подношу ко рту полную ложку риса. Изредка попадаются одутловатые мужчины с выпирающими вперед животами и отдышкой. Спасатели были, по крайней мере, крепкие, жилистые и, как я выяснила через несколько дней, обладали недюжинной силой. Первые дни они только и делали, что ходили вдоль пляжа всей толпой и свистели в свои свистки, заставляя купающихся перемещаться по их указанию. Наверно, они делали это из лучших побуждений, заботясь о том, чтобы никого не унесло течением или не прибило к скалам, но бесцеремонность, с какой они свистели тебе прямо в ухо, если ты вдруг оказался поблизости, сердито махали руками и орали что было мочи, если кто-то им не повиновался, напоминала тюремщиков, охранявших заключенных. Их целью было сгрести всех нас в одну кучу и не давать разбредаться. Как только им удавалось добиться этого, они вставали с чувством выполненного долга, складывали руки на груди и разглядывали нас, скачущих на волнах. Стоило кому-то оказаться в стороне, они снова пускали в ход свистки, жестикулировали и кричали нам, призывая помочь вернуть предателя на место.

Что и говорить, волны здесь и впрямь мощные, течение сильное, я и сама в этом убедилась: стоишь недалеко от берега, воды по колено, а с места сдвинуться не можешь. Волна нагоняет сзади и ударяет так, что колени подкашиваются, и пока ты пытаешься устоять, она уже закручивает тебя в петлю и тянет за собой. Отпустишь ногами дно – и все, прощай. Так и стоишь, уперевшись пятками в песок. Тянешь вперед руки и беспомощно хлопаешь глазами, пока кто-нибудь не протянет руку и не выдернет тебя из водоворота. Слава богу, здесь это принято, и все помогают друг другу, не дожидаясь спасателей. Я тоже не раз протягивала руку помощи. Как-то две немолодые англичанки застряли на самом выходе, и я помогла выйти на берег одной, а потом мы вместе вытащили вторую. Она была насмерть перепугана и не реагировала на наши шутки. Лицо у нее было такое, как будто перед ней только что пронеслась вся ее жизнь, и по-моему, она крепко пожалела о том, что приехала сюда. В другой раз я помогла молоденькой японке. Как-то я пришла на пляж пораньше, чтобы искупаться до начала жары. Народу в этот час было немного, а спасатели еще не заступили на пост. Мы оказались в воде недалеко друг от друга, потом я вышла, а она осталась. Пока я переодевалась, она все еще была в воде, и я думала, она продолжает плавать. Я уже собралась уходить, но что-то заставило меня обернуться и посмотреть на нее. Волны отнесли ее в сторону, и я не видела ее лица, только почувствовала, что с ней что-то не так. Не успев ни о чем подумать, я скинула одежду и побежала к ней. Только теперь я поняла, что она, бедняжка, давно уже пытается вылезти на берег и не может. Почему она сразу не позвала меня? Может, не знала, что здесь все так делают? Может, она приехала только вчера, и это ее первое знакомство с океаном? На берегу она упала на песок, с трудом переводя дыхание, зубы у нее стучали от страха. Я предложила ей воду, она не стала пить и все благодарила меня, прикладывая руку к сердцу. Когда я обернулась в следующий раз посмотреть, все ли с ней в порядке, ее и след простыл. Я глянула на склон и увидела ее, карабкающуюся по лестнице с такой поспешностью, что только пятки сверкали. Наверно, ей не терпится убежать подальше от этого места, подумала я, но скоро поняла, что японка бежала не только от океана.

В этот же день мы случайно столкнулись с ней в кафе во время обеда. В ответ на мое радушное приветствие она неожиданно смутилась, словно я застигла ее врасплох, а когда я предложила пообедать вместе, отказалась так решительно, будто этого-то она и боялась больше всего на свете. Не дав мне опомниться, она подхватила сумку и пулей выбежала вон, кое-как на ходу попрощавшись. И дураку было ясно, что она не рада меня видеть, уж не знаю почему, и я решила, что если встречу ее снова, не стану досаждать ей и сделаю вид, что не узнала ее. Однако не далее чем следующим утром японка сама упала мне в объятия. Как всегда по дороге домой, я зашла в магазинчик на углу, где обычно покупала себе пачку крекеров и несколько бутылок воды на день. Только я закрыла за собой дверь – здесь работал кондиционер, поэтому хозяин следил за тем, чтобы покупатели не забывали прикрывать дверь как можно плотнее, – как увидела японку. Она стояла, склонившись над холодильником с мороженым, и, по-видимому, собиралась купить себе одно, но мое появление нарушило ее планы. При виде меня лицо ее, и без того бледное, помертвело, руки упали; она глянула по сторонам, окинув глазами малюсенькое помещение, в котором нас было четверо – мы с ней да двое продавцов-индийцев, и, поняв, что бежать некуда, попятилась назад и уперлась спиной в полку.

– Эй, мисс, закройте холодильник! – крикнул ей продавец, увидев, как из открытой дверцы валит пар. Японка его не слышала. Она смотрела на меня так, словно перед ней стояла не я, а смерть с косой. От этого взгляда я тоже оторопела и застыла в дверях, не зная, куда деваться, – не слишком приятно осознавать, что один твой вид способен до такой степени напугать человека. За что она меня так невзлюбила? Может, я чем-то помешала ей, вытащив ее на берег? Не собиралась же она утопиться? Или она считает, что я приношу ей несчастья? Я слышала, что японцы народ мнительный и суеверный. Может, и у нее есть какое-то предубеждение на этот счет? Или она думает, что теперь обязана мне жизнью? Чувствует себя в долгу передо мной? И боится, что я потребую чего-то взамен?

– Да что с вами такое? – гаркнул индиец. – Закройте холодильник! Мисс! Вы уже взяли мороженое?

Японка вздрогнула, слабой рукой потянулась к холодильнику, но вместо того чтобы прикрыть его, пошатнулась, медленно поползла вниз и села на пол. Индийцы смотрели на нее непонимающе. А она вдруг закрыла глаза и рухнула на бок. Я смотрела, как к ней подбежали индийцы, как приподняли ее, сунув под голову ее же сумку, как положили на лоб упаковку фруктового мороженого и стали брызгать в лицо водой… Потом вышла из магазина и отправилась домой. Больше я никогда ее не видела.

***

Не прошло и нескольких дней, как мне довелось увидеть наших спасателей в деле. Было около пяти, когда я спустилась на пляж. Солнце начинало клониться к горизонту, и все, кто, как и я, надеялся поплавать, но из-за жары не мог сделать этого днем, приходили сейчас. Это самое горячее время для купания. И самое опасное – из-за течения, усиливающегося к вечеру. У воды я сразу заметила людей, столпившихся вокруг кого-то. Рядом стояли спасатели, на этот раз в одних плавках, с мокрыми головами и возбужденными лицами, на песке лежали веревки и спасательные круги. Внутри у меня екнуло, неужели кто-то утонул? Подойдя ближе, я увидела лежащую на земле пожилую даму. Она с трудом дышала и, казалось, к ней только что вернулось сознание. Рядом с ней сидел ее муж. Он придерживал ее голову и одновременно отвечал на вопросы – один из спасателей записывал данные в толстую тетрадь, в которую, по всей видимости, заносились происшествия подобного рода.

– С ней все будет в порядке, – произнес по-английски мужчина рядом со мной.

Я посмотрела на него, и он ободряюще улыбнулся:

– Не бойтесь. Здесь такое часто случается, это же Индия. В прошлом году в это же время каждый день человек по пять вытаскивали, такое было течение. Я сам один раз чуть не утонул…

Не успела я ничего ответить, как рядом с нами оглушительно засвистели. Мы обернулись посмотреть, кто на этот раз нарушил правила. В океане по пояс в воде стояли, держась друг за друга, мужчина и женщина. Они показывали руками на кого-то, кто купался в двух метрах от них, видимо, тому требовалась помощь. Теперь я уже не удивлялась тому, что они не пытаются спасти его сами, – знала, что в воде это невозможно. Прийти на помощь можно с берега, когда ты сам твердо стоишь на ногах, а если ты в воде, то ничего не получится, вас обоих унесет в океан. Спасатели, по-прежнему галдя и жестикулируя, взяли в руки веревку и пошли в воду. Они двигались по отлаженной схеме: двое взялись за конец веревки и встали на берегу, третий остановился в самом начале воды, следующий чуть дальше, а последний пошел вглубь наперерез волнам. Добравшись до человека в океане, он накинул на него спасательный круг и стал тащить за него, другой рукой держась за веревку, которую натягивали с берега. Все это заняло довольно много времени из-за волн, которые били со всей силы и то и дело накрывали обоих с головой. С берега было видно, что человек в спасательном круге болтается в воде и не двигает ни руками, ни ногами, по-видимому, окончательно обессилел, а может, потерял сознание. Мы все, затаив дыхание, смотрели с берега, как спасатель тащил его за собой, как куклу, выдергивая из-под воды, хватая то за пояс, то за голову, и я подумала, как бы он не сломал ему шею. Ближе к берегу навстречу им кинулся второй, а потом третий, и вместе они бросили на песок грузное женское тело в разодранном купальнике…

В тот вечер я так и не зашла в воду. Мой новый знакомый – англичанин, имя которого сразу вылетело у меня из головы, – составил мне компанию, и мы немного прогулялись вдоль пляжа, решив уйти подальше от места событий. Я никак не могла прийти в себя после увиденного. Наверно, лицо мое выражало ужас, я представляла себя на месте этой женщины, и меня охватывала паника, а что если на ее месте окажусь я? Англичанин поглядывал на меня со снисходительной улыбочкой опытного путешественника и все повторял:

– Это же Индия…

– Почему бы им просто не запретить здесь купание? – спрашивала я. – Поставили бы табличку, что купаться запрещено из-за опасного течения, и все.

– Ну, вероятно, потому что туристы перестали бы сюда ездить…

Не знаю, что пугало меня больше, утонуть в океане или быть спасенной, как эта женщина, и брошенной на всеобщее обозрение, полуживой и обнаженной… Думаю, англичанин не мог понять моих переживаний. Не помню, как мы распрощались и как я добралась до дома в тот вечер, но назавтра у нас произошел странный разговор. Я как раз поднималась с пляжа. Мне оставалось преодолеть последние ступени, когда я заметила, что наверху стоит и смотрит на мои потуги вчерашний англичанин. Вид у него был нетерпеливый. Едва я поднялась, он воскликнул:

– Где вы были? Я, черт возьми, прождал вас вчера целый вечер!

– А что случилось?

– Что случилось?! Мы же договорились поужинать вместе!

Я смотрела с недоумением – не припомню, чтобы мы с ним о чем-то договаривались.

– Вы что, забыли? Вы забыли, что я пригласил вас на ужин?!

Не знаю, почему это так его расстроило, но он весь затрясся от возмущения. Я хотела объяснить, что сделала это не нарочно, но он не слушал меня. Лицо его исказилось от злости, и он завизжал, размахивая руками перед моим носом:

– Я что вам, какой-то мальчишка?! С какой стати я должен стоять и ждать вас черт знает сколько времени? Что вы о себе возомнили?..

На нас стали обращать внимание. Мы выглядели как ссорящаяся семейная пара, а ведь я даже имени его не знала. И как так получается, что какой-то посторонний мужик отчитывает меня ни за что ни про что? С какой это стати?

– Хватит! – рявкнула я, и он тотчас замолчал. – Я вам не жена, ясно? Прощайте.

– Постойте! – жалобно попросил он. – Постойте, прошу вас! Мне жаль, если я был слишком эмоционален, простите меня… Клянусь вам, я всего лишь хотел встретиться с вами снова… Вы мне очень симпатичны, я подумал, может быть, мы могли бы подружиться… Здесь редко встретишь приличного человека… – Он брел за мной, но я, вся дрожа от гнева или от чего-то еще, шла почти бегом и в конце концов окатила его таким взглядом, что он не решился идти дальше. А я добежала до дома и рухнула на кровать. Слезы катились у меня из глаз. Японка убежала от меня как от чумы, англичанин орет на глазах у всех. Ну что со мной не так?

***

У меня все еще болит нога, так что утренние купания в океане пришлось отменить. Спуститься на пляж у меня еще кое-как получалось, я медленно ковыляла вниз, пропуская вперед стайки босоногих индийских пареньков с голыми цыплячьими спинами; они ловко скатывались по ступенькам, не боясь поскользнуться и упасть. А вот взобраться по склону обратно было намного труднее. За час с небольшим, пока я окуналась и возвращалась назад, солнце распалялось сильнее. От его острых огненных лучей жгло плечи и руки. И хоть я укутывалась в длинный платок с головы до пят, чувство было такое, словно меня поджаривают на печке. Останавливаться и передохнуть уже не получалось, стоило только притормозить, как солнце впивалось в кожу, душило и отнимало последние силы. С меня градом сходил пот, от свежести утреннего купания не оставалось и следа, все тело ныло. Запахи, усиленные жарой, ударяли в нос, кружилась голова. Пляжная сумка, в которой и вещей-то было, только мокрый купальник, ключ от комнаты да кошелек, казалась невыносимо тяжелой и оттягивала плечо. Нога моя распухала прямо на глазах, и от этого зрелища у меня текли слезы. Мне было жаль себя, одну-одинешеньку, тащившуюся по такой жаре на гору, с больной ногой, где-то далеко от дома, в чужом краю… Да что там далеко, у черта на куличиках… Пробегавшие мимо парнишки заглядывали мне в лицо – не оттого, конечно, что удивлялись моим слезам или сочувствовали, на это они не обращали никакого внимания, а из простого любопытства к белокожим. Один даже собрался меня сфотографировать. Его друзья уже обступили меня, желая попасть в кадр вместе со мной, выставили костлявые локти и белозубые рты, но я отказала, довольно резко, и они ретировались. Я ненавидела их в эти минуты. Ненавидела их нагловатые деревенские повадки, и похабные смешки, и непонятную речь, и то, как весело и без устали они скакали на гору, привыкшие и к беспощадному солнцу, и вонючему воздуху вокруг. Их не изматывала жара, у них не болели ноги, и вообще, ничто не омрачало их беззаботного существования, во всяком случае, их уж точно не одолевали мысли, подобные моим. Они были у себя дома и вели себя как всегда, а что здесь делала я? На этот вопрос я не знала ответа.

Я решила спускаться на пляж раз в день. Я бы, может, и совсем прекратила эти спуски и подъемы, но старушка, что делала мне массаж, долго объясняла и в конце концов втолковала мне, что ногу надо тренировать. Нет ничего лучше, чем ходить босиком по глубокому шершавому песку, как раз такой лежит с левой стороны пляжа, у подножия горы, – говорила она. Километр туда, километр обратно, и через неделю моя нога будет как новенькая, она гарантирует. Ага, а она представляет себе, каково мне спускаться, а потом подниматься наверх? Так это как раз то, что нужно! Не иначе, всевышний направил меня в Варкалу, чтобы моя нога поправилась окончательно! На моем месте она только и делала бы, что целыми днями поднималась бы туда и обратно. Сперва опускалась бы по левому спуску, потом шла бы к центральному, оттуда к крайнему, самому крутому… Вернувшись от нее, я лежала под вентилятором и плакала. Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы она пожалела меня, а не заставляла носиться по горам целыми днями. Я лежала и представляла себе, как она причитает, глядя на мою опухшую щиколотку, как сочувственно гладит меня по голове. От этих мыслей мне становилось легче. Я так и слышала ее непонятный говор, который означал, что она строго-настрого запрещает мне нагружать ногу, что она советует мне почаще ложиться, и побольше отдыхать… Тем не менее, после второго сеанса у меня наметились улучшения. Я глазам своим не поверила: впервые за долгое время моя лодыжка стала почти такой же узкой, какой была всегда. И хотя к концу дня нога снова расплылась, было очевидно, что процесс пошел. Я поняла, что старушка, несмотря на черствость, свое дело знает, и решила выполнять ее наказы насколько смогу. Днем, пока работал вентилятор, я делала кое-какие упражнения и разминала ногу, а около шести, когда солнце начинало гаснуть, шла к одной из лестниц, спускалась на пляж и ходила туда-сюда пока не устану, то по сыпучему песку, то по гладкой кромке воды. Когда нога начинала болеть сильнее, я садилась на песок и смотрела на закат вместе с другими, кто оставался на пляже до самой темноты. Смотреть было на что: солнце беззастенчиво разваливалось над океаном со всеми своими оранжевыми и малиновыми лучами, горело, полыхало, изливалось всеми цветами радуги и долго красовалось на небе, не желая уходить. Это было захватывающее зрелище, многие рядом со мной доставали фотоаппараты, но я не испытывала никаких приятных чувств. Чаще всего меня снедала тоска, и я чувствовала себя одинокой на этом празднике жизни. Я не знала, что мне делать дальше… Еще недавно я мечтала куда-нибудь уехать, я верила, что путешествие поможет мне развеяться и привести мысли в порядок. Я считала, главное, сделать первый шаг, решиться и отправиться в путь, а дальше жизнь выведет меня на нужную дорогу и все как-нибудь образуется само собой. И вот первый шаг сделан, я сижу на другом конце света за тридевять земель от дома и понимаю, что мой план потерпел крах: я не развеялась, легче не стало, в моей голове наступил еще больший хаос, к тому же я мучаюсь от плохой еды, от жары, от вони и от грязи, я не сплю по ночам, и у меня все время что-то болит. Нет и намека на то, что моя жизнь начинает налаживаться. Наоборот, все становится только хуже. Надо быть честной и признаться себе, что план не удался и что поездка ничем мне не поможет. Откуда вообще взялась эта уверенность, что путешествие может все решить? Наверно, из книг? Из фильмов? Из чужих историй?.. Страшно подумать о том, что ждет меня впереди – в следующие дни здесь, в Индии, и потом, когда я вернусь в Москву… Господи, что же мне делать? Дай хоть какой-нибудь знак, как мне действовать дальше, сама я уже ничего не понимаю… Бывало, от этих мыслей я так раскисала, что сидела, опустив голову и потеряв счет времени. Не хотелось никуда идти, и я не могла заставить себя подняться. А надо было идти ужинать, а значит, объясняться с официантами, сидеть рядом с шумными компаниями, слышать их разговоры и смех… Когда я, наконец, прихрамывая, волочила ногу к лестнице, взбираться по ней приходилось уже в полной темноте. Благо, на этот случай у меня был с собой маленький фонарик, здесь все ходили с такими после наступления темноты.

***

По утрам я теперь отправлялась сразу на завтрак и после еды подолгу сидела, глядя на океан с высоты обрыва. Главным образом из-за того, что дома мне было совершенно нечего делать. Единственное развлечение, которое ждало меня дома, это лечь и уснуть. И было большой удачей, если мне это удавалось, поскольку ночами я мучилась бессонницей. Но чаще все заканчивалось тем, что отключался вентилятор, и в комнате становилось так жарко, что вместо сладкого сна я получала очередную головную боль и испорченное настроение. Я испробовала все – открывала одновременно двери и окна, пытаясь устроить подобие сквозняка, ложилась на кафельный пол, надевала мокрую футболку, раздевалась догола – ничего не помогало, нагретый воздух стоял неподвижно, а я только распалялась от своей беготни. Я почти рыдала в голос. Ненавистная жара! Что это за жизнь, если в собственном доме невозможно даже спать? Я уж не говорю об остальном… Любое мало-мальски тенистое местечко на улице казалось теперь раем. И я, вконец измученная, одевалась и шла в кафе, бегом пересекая по дороге самые солнечные места.

Как это всегда бывает в отсутствии всякого общения, время, проводимое наедине с собой, тянулось медленно, с трудом переваливаясь из часа в час. Я мечтала о том, чтобы, глянув на часы, я обнаружила бы, что прошло уже полчаса, или хотя бы четверть часа. Хотя, мне-то куда было спешить? По крайней мере, сидя здесь и глядя на пляж, я чувствовала себя причастной к местной жизни и к другим туристам и меньше переживала о том, что упускаю возможность побыть у океана.

Мест, откуда открывался вид на океан, здесь было много. Почти в каждом кафе на первой линии были такие столики, казалось, выбирай любой, усаживайся и любуйся океаном хоть до самого вечера. Однако на поверку все оказалось совсем не так. Некоторые столики были плохо укрыты от солнца, и уже через пять минут тень смещалась, и ты оказывался на самом солнцепеке. Под брезентовым тентом или под каким-нибудь уличным зонтом, тонким как бумажная салфетка, тоже нельзя было садиться, иначе не заметишь, как схватишь солнечный удар. Такие места обычно целый день стояли незанятыми, и садились туда разве что новички, да и те быстро понимали, что дали маху. Но хуже всего дела обстояли с едой. В этом смысле никогда не знаешь, где тебя подстерегает опасность. Вчера тебе принесли мягкие лепешки с ледяным сливочным маслом, а сегодня, придя сюда же, ты получаешь засохшие корки хлеба и растаявшую на жаре пахучую жижу вместо масла. Здесь вообще не слишком заботятся о свежести продуктов. Сами индийцы едят, кажется, все подряд и не испытывают никаких проблем. Среди иностранцев в ходу такая шутка: если вы услышали, что индиец отравился, значит, он проглотил яд. Зато среди европейцев мало кто может похвастаться подобной стойкостью желудка. Человек с зеленоватым лицом, который ничего не ест и только пьет воду из своей бутылки и закусывает таблетками, – самое обычное явление. Индийский официант никогда не поймет, почему европеец сердится, когда он останавливается на минуту-другую поболтать о чем-то с коллегой, держа на солнце поднос с предназначенной европейцу едой. Индиец не знает, что эта минута способна отправить европейца в нокаут на два следующих дня, особенно если он заказал себе тарелку творога или молочный коктейль. Подставить стакан молока под солнце на пару мгновений все равно что поставить его на огонь, и европейцу это хорошо известно. В конечном итоге я нашла два места, где могла позавтракать, не слишком рискуя здоровьем. И в том, и в другом было хорошо лишь до определенного часа, примерно до девяти, потом начинало печь солнце, и я шла в другое кафе, где брала только воду или сок из папайи, садилась в тени и сидела там еще часа полтора, глядя вниз на океан и украдкой грызя принесенные с собой орешки.

Ни в одном заведении нельзя было садиться за крайние столики, те, что стояли у самой дороги. Несмотря на то, что отсюда вид на океан не загораживали головы других посетителей, у этих столиков была другая проблема, здесь бродили нищие. Индийские нищие отличались тем, что оглушали своим зловонием и вдобавок обладали необычайной навязчивостью. Они не просто протягивали руку, прося денег, но могли подойти к тебе, опереться о твой стол, оглядеть тебя с ног до головы, будто бы оценивая, на что они могут рассчитывать, и, хуже того, встать рядом и стоять так, бубня что-то себе под нос. Даже если ты дашь ему что-то, это не означало, что он скажет спасибо и отойдет. Он мог остаться стоять, а мог присесть на землю прямо у твоих ног, устроиться поудобнее и задремать. Среди них было немало калек, и каждый норовил продемонстрировать свое уродство как можно нагляднее. Один каждое утро устраивался в одном и том же оживленном месте у дороги и вытягивал покалеченную, изъеденную язвами ногу так, что ее нельзя было не заметить. Другой, ползавший по земле как паук, наверно, из-за какой-то врожденной болезни, считал своим долгом приползти к каждому, кто встречался ему на пути. Сидишь в кафе, и вот он появляется в дверях, с мучением заползает на порог и безобразно извивается телом, чтобы преодолеть пару метров до твоего стола. Тебе уже хочется крикнуть ему, мол, не надо так мучиться, и ты даже готов сразу дать ему пару рупий, лишь бы он не устраивал это представление, но нет, он будет мычать от напряжения, судорожно цепляться руками за траву, падать лицом в землю, но все-таки доберется до тебя и посмотрит снизу тебе в глаза. От одного их вида у меня сразу пропадал аппетит. А уж если один из них вставал около меня, я машинально подскакивала на стуле и убегала в сторону, опасаясь, что от этого запаха меня вывернет наружу на глазах у всех. Я слышала, что в индийской традиции принято относиться к нищим с почтением, некоторые учения даже считают подаяние высшим благом и своего рода проверкой душевных свойств. Не сказать, что я наблюдала здесь что-нибудь подобное. Их не гоняли, разве что иногда, за ужином, когда туристы валом валят в заведение, администратор аккуратно выведет какого-нибудь заблудшего бродягу через задний двор, чтобы тот не напугал своим видом впервые пожаловавших сюда дорогих гостей. Если кто и подавал им – рупии или кое-какую еду со стола, – то это были иностранцы, чаще всего женщины. Некоторые из сострадания, другие чтобы поскорее отделаться от них и не испортить себе аппетит. Я видела двух подруг, которые каждый день выносили еду и делили ее между местными бродягами. При этом вид у них был не сочувствующий, а весьма деловитый и боевой. Думаю, для них это было чем-то вроде очередного пункта в списке добрых дел. Наверняка у себя в Англии они так же подкармливают зимой голубей, а летом бездомных собак. Мне ни разу не приходилось видеть, чтобы нищему подавал индиец. И нищие, зная это, никогда не приставали к соотечественникам, они преследовали только европейцев. В то же время, я не раз замечала, как хозяин ресторанчика, индиец или непалец, в конце дня выносил бродягам воду в пластиковой бутылке и остатки еды. И только однажды я стала свидетельницей того, как индийские традиции были воплощены в жизнь.

Это было утром во время завтрака. Кафе было переполнено посетителями. Хозяевами тут были ирландцы, на завтрак они подавали большие порции омлета с тостами, в баре имелась настоящая кофе-машина, так что заведение было весьма популярно среди туристов. Это, конечно, не отменяло заляпанных скатертей, битой, кое-как вымытой посуды, шатающихся, наполовину развалившихся столов и таких же корявых стульев, но никто не обращал внимания на такие мелочи. Места под крышей всегда были заняты, но если прийти пораньше, можно было устроиться за столиком под открытым небом и поесть, пока на газон не начинало светить солнце. Там я и сидела в то утро. Мое внимание сразу привлек человек за соседним столиком. Он, как и я, был здесь один. На нем были просторные одеяния бордового цвета, подвязанные на поясе оранжевой лентой с бахромой, – нечто среднее между халатом и рясой; на голове не чалма и не бандана, а какое-то сооружение из хлопковой ткани, повязанное узлом; сзади квадратная копна из жестких волос, не чесанных годами, спереди такая же густая борода лопатой; лицо темное, но не индийское, а какому народу принадлежит, и не поймешь. Но самое необычное было не во внешности. Необычным был его взгляд: нездешний, далекий, но в то же время не отрешенный, а острый, интересующийся, даже любопытный. Он смотрел на все как человек, который много времени пробыл вдалеке от этих мест и давным-давно не сидел в таком кафе, не пил такой кофе и не видел таких людей. Я предположила про себя, что он, возможно, был монахом и до этого дня жил в монастыре. Никто из присутствующих не обращал на него никакого внимания – диковинным нарядом здесь никого не удивишь, – зато он был внимателен ко всему вокруг, глаза его зорко блестели из-под мохнатых бровей, взгляд поочередно переходил с одного на другое. Я видела, как он неторопливо оглядел людей, стоявших у кассы, потом глаза его остановились на руках бармена, готовившего кому-то напиток, потом он повернул голову и посмотрел вдаль, в сторону неба и океана, глубоко вдохнул, отчего борода его приподнялась на груди и опустилась на место. Когда он повернулся обратно, лицо его сияло, и на губах играла счастливая улыбка. Он снова посмотрел перед собой, взял со стола чашку – так бережно, как будто для него не было большего удовольствия, чем держать ее в руках и пить из нее, – пригубил и поставил на стол.