Текст книги "Нечаянные встречи"

Старшина продолжал свой рассказ:

– Чтобы не положить в этих лесах всю живую силу, моему взводу разведчиков было дано задание выйти вперед, чтобы обеспечить безопасность полка…

Тут Зайцев сделал паузу и закурил. А потом продолжил свой рассказ:

– Как цыплят, перестреляли они наш взвод. На деревьях снайперов своих рассадили, а те щелкали нас играючи. Вот это и будет истинная правда. Когда я один из всего взвода в живых остался, то смастерил из сушняка легкие сани и установил на них пулемет. Попрощался с убитыми товарищами, прикрыв их тела лапником, и, подманив оставшимся сухарем бродившего по лесу коня, потом на этих санях начал искать свой полк.

В один из дней я набрел на оставленный дивизионный госпиталь. Увидел сгоревшие машины и палатки для раненых. Увидел мертвых советских солдат, в упор расстрелянных врачей и обезображенных девушек-санитарок. И пошел по следу этих нелюдей.

Ближе к вечеру настиг-таки я четверку солдат противника в белых маскхалатах. Они отдыхали и что-то варили. Им и в голову не могло прийти, что у них в тылу, да на санях, может оказаться советский красноармеец. Не доезжая до них метров тридцать, вспомнив, как это делали в Гражданскую войну наши отцы, развернул я свои сани и полоснул по ним из пулемета. Когда положил я одной очередью всех финнов и подъехал ближе, то увидел куль, который они, очевидно, тащили. Развернул, а в нем лежал наш молодой комполка, раненый и без сознания. Переложил я тогда майора на свои сани, прикрыл сверху тулупчиком убитого финна и снова поехал искать своих…

Утром следующего дня наткнулись мы на брошенную в снегу боевую технику. Пригляделся, а в березовом лесу солдатики наши за деревьями затаились. И кричу я тем солдатикам:

«Родные, не стреляйте, свои мы, свои…»

Кричу, а в ответ тишина.

Тут и майор открыл глаза…

Подъехали мы поближе… А в том березовом лесу, поверишь ли, почти весь полк в одних шинельках, в лютый мороз, выполняя чей-то приказ, просто замерз ночью на своих позициях. Гляжу я на них, молодых и красивых, что по воле злого волшебника теперь словно заснули навечно в этих лесах, а слезы сами по щекам текут и тут же застывают.

И вдруг слышу голос спасенного мною майора:

«Они выполняли приказ, старшина. И жизни свои за Родину положили…»

И спросил я тогда у командира полка:

«Где вы тут, товарищ майор, в финских-то лесах, нашу Родину узрели? Да если бы даже и своя земля… Но не в сорокаградусный же мороз бойцов в одних шинельках в лесу на ночь оставлять… Это чтобы столько молодых жизней положить из одного лишь ретивого желания угодить кому-то да приказ вышестоящего начальства любой ценой выполнить… Простите, товарищ майор, но тогда это уже просто преступление… Перед своим же народом, да и перед всем человечеством преступление».

А он мне отвечает:

«Выслушай меня, старшина, внимательно и запомни. Нам нужна эта земля… Понимаешь. Позарез нужна. Любой ценой. Не мы тут намертво станем, так финны ее немцам или еще кому отдадут под военные базы. А нам нужен полный контроль над Финским заливом, чтобы исключить саму возможность блокирования в этом заливе советского Балтийского флота в случае возможной войны…»

Тут военком прервал воспоминания старшины своим замечанием:

– Но ведь по уму и его понять можно… Он тоже выполнял приказ и знал нечто, что в тот момент не мог знать ты.

– Оно, может быть, вы и правильно все говорите, товарищ полковник. Но спасенному мною майору я тогда ответил так: «Когда вы, товарищ майор, даст Бог, генералом станете, а вы им обязательно станете, очень вас прошу: вы, прежде чем приказы-то свои отдавать начнете, вспоминайте иногда этих вот солдатиков, кои свои жизни сегодня ни за грош положили…» Ничего на это майор мне тогда не ответил. А вскоре мы увидели немногих уцелевших наших солдат. Направил я своего коня в их сторону, но и сто метров не проехал, как под моими санями раздался взрыв. Уже потом я узнал, что майора даже не зацепило. А меня три месяца в госпитале латали и штопали…

– А ты, старшина, этого майора, комполка-то своего, после госпиталя видел? – поинтересовался военком.

– Нет, видно, разошлись наши пути-дорожки.

– Однако же к награде это он тебя, как я понимаю, лично представил…

– Дай Бог тогда ему здоровья, – произнес старшина Зайцев. – Знаю, что он теперь герой… В газете «Правда» фотографию видел, как товарищ Сталин с ним лично беседует. Мы ведь тогда не знали, что дивизия наша попала в окружение по той лишь причине, что ее командир, полковой комиссар и начальник штаба подло сбежали, бросив солдат на произвол судьбы, обрекая всех на верную гибель в этих финских лесах… А они все ждали хоть какого-то приказа, не смея ни отступить, ни продвинуться вперед… Так намертво и застыли, словно тот герой из детского рассказа, что был кем-то поставлен и забыт на своем посту… А вот спасенный мною майор, даже будучи раненным, вывел-таки оставшихся в живых из окружения, спасая уже в свою очередь несколько сотен раненых и обмороженных наших бойцов… За что и был удостоен звания Героя Советского Союза…

– Да!.. – согласно молвил военком. – Вот ведь как на войне бывает. Ну что же, старшина, отдыхай теперь, залечивай раны… Ты ведь женат, если я не ошибаюсь.

– Был женат, да весь вышел, – ответил ему Зайцев.

– Что так?

– Чтобы уж вы все знали, я ведь перед самой финской женился. Клава буфетчицей в Доме культуры работала. Она мне и сынка родила, Олегом назвал. И вот пока я там, в снегах, утопал, о них думая, жена моя куда-то сгинула.

Старшина продолжал говорить, а полковник встал и из служебного шкафа достал еще одну бутылку водки и сверток с колбасой.

– Я же с вокзала первым делом домой, к ней и к сыну… – говорит ему Зайцев. – А на двери замок висит… Соседи сказывают, что отбыла она с баянистом… в общем, как бы на заработки в южные края… Уже месяца три назад. А сынишку нашего, значит, здесь кому-то, словно бездомного кутенка, подбросила… Еще с неделю мыкался я по городу, все искал своего Олежку, пока люди добрые не подсказали мне один адресок…

Нашел-таки старшина тот дом. И шел по коридорам барака, ловя тусклые, часто болезненные и одновременно встревоженные взгляды хозяев коммунальных комнат. Шел в поисках того, кто был сейчас важнее, чем он сам, шел в поисках своего сына, что был сброшен родной матерью, словно балласт, в чьи-то чужие и заведомо холодные руки, оставленный без материнской любви и лишенный отцовской ласки…

Он поочередно открывал двери в жилые комнаты, быстрым, цепким взглядом разведчика осматривал и, видя, что в очередной раз ошибся, закрывал эти чужие, если не сказать враждебные ему двери, знавшие некую тайну, касающуюся его лично, и теперь покрывающие то зло, что исподволь и давно уже жило в этом доме.

В угловой комнате, уже почти потеряв надежду, Зайцев увидел подвыпившую компанию мужчин и женщин, сидящих за накрытым столом. Сам круглый стол ломился от съестного. Бутылки с напитками еще стояли на столе, но большая часть уже лежала под столом и стояла в углах комнаты.

И вдруг услышал голос, обращенный к нему:

– Тебе кого, служивый? Или что потерял?..

Зайцев обернулся. Перед ним стояла молодая женщина с размалеванными губами и ярко одетая.

– Не тебя ли Анфисой кличут? – спросил ее старшина.

– Ну, я Анфиса! Тебе что за дело?

– Сына своего ищу… Олега! Говорят, что Клава у тебя его оставила.

По тому, как Анфиса стрельнула глазами в угловую каморку, используемую в домах как кладовку, старшина понял, что на этот раз не ошибся…

– Ничего она у меня не оставляла… – начала хозяйка.

Однако Зайцев, уже будучи в комнате, направился к той каморке.

– Это что же такое делается… Мужики, вы посмотрите, что же он себе позволяет… – запричитала Анфиса, обращаясь к сидевшим за столом крепким мужикам.

Двое из мужиков встали было из-за стола, но под взглядом старшины застыли на месте.

Зайцев уже открыл дверь каморки и в лучах комнатного света увидел фигурку сына с огромными напуганными глазами. На полу стояла плошка с водой и лежал кусок хлеба.

Зайцев бросил взгляд на Анфису…

– Что смотришь? – мгновенно взревела та, словно волчица. – Клавка твоя всего пять рублей на него оставила… Сказала, что уедет на неделю… Скажи спасибо, что я вообще его еще кормлю…

– И поэтому его по вагонам за собой таскаешь? Подаяние собирать заставляешь?

Мужики, увидев худенького ребенка, почли за лучшее не вступаться в этот спор.

И вдруг раздался голос мальчика:

– Зайцев, ты пришел за мной?

– Да, сынок! – сдерживая слезы, ответил старшина.

– А где мама?

– Мама скоро приедет. Теперь мы будем ее ждать вместе…

И тут мальчик, протянув руки вперед, сделал шаг к Зайцеву. Прижав к себе ребенка, старшина собрался было выйти из комнаты Анфисы, но та своей грудью загородила дверной проем.

– Без согласия матери не отдам… Я свои права знаю, сейчас милицию вызову… Они не посмотрят на то, что ты…

– Анфиса, не гневи Бога… – строго произнес один из ее гостей. – Отдай отцу пацана.

В это время в комнату заглянула любопытная соседка.

– Анфиса, это ты гуляешь, что ль?.. А то шуму-то, шуму сколько…

– Советская женщина имеет право на отдых… – начала свой ответ хозяйка комнаты.

– Змея ты подколодная, но только не советская женщина… – произнес Зайцев.

Анфиса так и замерла.

Сидящие за столом мужики, скрывая улыбки, уткнулись в тарелки с закуской.

Старшина с сыном на руках вновь шел по уже знакомому коридору, заполненному вышедшими из комнат удивленными и растревоженными соседями…

Военком стоял у открытой форточки, потому как от грустной истории, что поведал ему старшина, он даже закурил.

– Что же теперь с мальчишкой на руках делать-то станешь? – спросил военком у Зайцева. – Как один будешь воспитывать?

– К маме в деревню его отвезу. Даст Бог, она подкормит, у нее какое-то время и поживет…

– Добро! И еще, пока ты не ушел. Есть у меня до тебя одно ответственное поручение… Нужно тебе, старшина, в школе на майские праздники перед выпускниками выступить.

– Это не по моей линии… Вот если бы их в лес сводить… Я ведь с детства охотой занимался…

– Расскажешь им, как в разведке воевал… Да на вопросы ответишь. Только ты всю правду свою им, пожалуйста, не рассказывай…

– Разрешите идти, товарищ полковник.

– Иди, герой. И знай, если тебе вдруг какая-то помощь понадобится, всегда можешь рассчитывать на меня…

Старшина Зайцев вышел, а военный комиссар какое-то время в задумчивости стоял у окна…

Внезапно в квартире Ростовой погасла лампа под абажуром. Погасли и осветительные приборы.

– Стоп! – раздался голос женщины-режиссера.

Проверили электрические пробки. Но света, как оказалось, не было во всем ветхом доме. Женщина-режиссер отпустила школьников делать уроки, договорившись, что они придут еще и завтра.

Какое-то время режиссер Агаджанова сидела за столом напротив Надежды Ростовой и все никак не могла взять в толк, как же можно всю свою жизнь прожить в этой клетушке, да еще и на те гроши, что платят больничным сестрам и нянечкам.

«Ну хорошо, – думала она, – получила Ростова эту восстановленную после войны комнатку. Но столько лет прошло. Неоднократно партия и правительство уделяли этому вопросу особое внимание. И ветераны-фронтовики получают новые благоустроенные квартиры. А тут дремучий аскетизм и лишь книги по всем углам».

Но говорить об этом с ветераном войны не стала, а сказала следующее:

– Надежда Федоровна, как бы вам это сказать. Я понимаю, что старшина этот хорошим был и человеком, и солдатом… Но мы снимаем фильм не о нем. Вы наша главная героиня. Так что если можно, то завтра больше о себе.

– Я понимаю, о чем вы меня просите, – произнесла в ответ Ростова. – Но те школьники, по сути еще дети, должны были понять, что мой, да и любой выбор определялся не внешними характеристиками, орденами или чинами человека, а наличием в нем любящей души, жертвенного сердца и способности к милосердию. Именно это и должны искать будущие матери и жены…

– Хорошо, не стану с вами спорить. Отдыхайте, а завтра мы продолжим съемку.

После того как съемочная группа ушла, Надежда попыталась навести в комнате порядок, перешагивая через оставленные осветительные приборы и провода, а затем прилегла.

Оно и понятно: волнение от вновь пережитого и уже подзабытого заставило сегодня чаще биться ее сердце. Да так сильно, что впервые вопреки своему же жизненному правилу она медленно поднялась и приняла успокоительное лекарство.

Утром школьники снова были в ее комнате. И вновь уже знакомая ей девушка по имени Таня спросила:

– Выходит, что вы со старшиной Зайцевым в нашей школе познакомились…

– Все верно… Это было именно в вашей теперь школе, когда он пришел к нам в класс на праздник Первомая… – ответила Надежда Федоровна и снова погрузила школьников в воспоминания тех дней.

Перенесемся в другое место, в советскую школу 1940-х… Директор школы, пожилая женщина со значком о высшем образовании на лацкане пиджака, вошла в класс, а вслед за ней и чуть ли не боком, даже стесняясь, вошел тот самый старшина-орденоносец Зайцев.

Школьники поднялись, приветствуя входящих.

– Дети, сегодня у нас в гостях, – начала представлять героя финской войны директор, – орденоносец старшина Владимир Степанович Зайцев. – Сказала и сама же первая зааплодировала, увлекая за собой и школьников. – Он вернулся в наш город после тяжелого ранения и сегодня любезно согласился встретиться с нами и ответить на ваши вопросы. Ну, кто же у нас здесь самый смелый?

Староста и постоянная палочка-выручалочка всего класса, отличник, спортсмен и, по убеждению директора, гордость и надежда всей школы Дима Карпенко встал из-за парты, чтобы задать свой вопрос:

– Не могли бы вы рассказать нам о соотношении сил Красной армии и финских войск, включая сравнительные данные по количеству основных видов вооружения?

Возможно, что на какое-то мгновение Зайцев, услышав вопрос, даже потерял дар речи, но степенно начал-таки свой ответ:

– Точными данными мы, конечно же, не располагали, но могу сказать, что в ходе боевой операции принимало участие свыше 400 тысяч солдат Красной армии, вооруженных преимущественно винтовками и ручными пулеметами…

Отвечая на поставленный вопрос, старшина Зайцев еще не заметил, что сидевшая в третьем ряду школьница, а это была Надежда Ростова, с восхищением смотрела на героя войны… Не иначе как весь мир в одно мгновение ока сконцентрировался сегодня перед нею на старшине Зайцеве. Возможно, что в ее сердце отозвалась одна из нежных струн еще не осознанного чувства, называемого любовь. Поверьте, такое возникает порой от первого взгляда, когда крохотная искорка способна возжечь костер большой и чистой любви. Мне даже думается, что чисто по-женски она уже поняла, почувствовала, что этому старшине нужна чья-то поддержка и даже помощь… Тогда выходило, что ее поступками руководила уже не любовь в нашем ее современном понимании, а больше чувство сострадания… и даже жертвенности.

Правда, сама Ростова в это время не слышала ни вопросов своих школьных товарищей, ни ответов самого старшины…

– И что же конкретно Советский Союз приобрел в ходе этой наступательной операции? – поинтересовался уже фотограф Константин Рынков.

Для того чтобы ответить на этот вопрос, старшине пришлось подойти к карте. Он говорил и показывал.

– Что мы приобрели в ходе этих военных действий? Для начала на значительное расстояние отодвинули границу от Ленинграда, взяв под свой контроль Ладожское озеро, и обезопасили Мурманск… А главное – получили опыт ведения войны в зимнее время, опыт прорыва долговременных укреплений, какой являлась линия Маннергейма, и еще, что важно, опыт борьбы с противником, применяющим тактику партизанской войны…

– Что-то вроде отряда партизан Дениса Давыдова в ходе войны 1812 года? – раздался вопрос уже Николая Ласточкина.

– Ты прав! Но в этой войне добавилось еще автоматическое оружие, которое, помноженное на эффект неожиданности, давало результат, при котором противная сторона несла большие потери…

Были заданы и другие вопросы, от ответов на которые старшина взмок так, будто был на марш-броске с полной боевой выкладкой.

Спасла положение директор. Она предложила всем вместе сфотографироваться. Но сначала рассаживались. Мальчики галантно уступали место девочкам, а в результате уступок и взаимных пересадок рядом со старшиной Зайцевым нечаянно оказалась Надежда Ростова.

Но вот сработала вспышка, и все замерли, оказавшись запечатленными на снимке фотокорреспондента Константина Рынкова, который теперь, более чем через сорок лет, передавался из рук в руки уже школьниками-следопытами, что в этот весенний день 1985 года пришли в гости и на съемку фильма к ветерану Великой Отечественной войны Надежде Федоровне Ростовой.

Эти запечатленные тогда на поблекшей от времени фотографии счастливые дети еще не знали, что за порогом их класса уже дежурила смерть.

После беседы со старшиной несколько юношей и девушек, в числе которых находились Надежда и Николай Ласточкин, провожая старшину, вышли на школьное крыльцо. Уже там орденоносец их еще раз поблагодарил за активное участие в беседе, пожелал всем успехов в окончании школы, а затем, помахав рукой, быстрым шагом направился к центру городка.

Когда Надежда и Николай остались на крыльце одни, Ласточкин спросил:

– Как ты думаешь, а почему он о себе ничего не рассказывал? Все про Красную армию, про нашу победу…

– Возможно, что он просто очень скромный человек.

– Может быть, ты, Ростова, и права… Кстати, заметь, он даже не сказал, убивал ли он на этой войне… Очевидно, что разведчики и должны обладать такими качествами… Надежда, ты где? Ты же меня совсем не слушаешь…

– Да здесь я, Ласточкин, здесь…

– Тю… – неожиданно произнес юноша. – Уж не втюрилась ли ты, Ростова, случайно в старшину?

– Еще чего… Ладно, мне домой пора… – оборвала она размышления соседа по парте. – Завтра поговорим…

А мы снова в квартире героини будущего фильма.

– И больше вы с ним не встречались? – задала вопрос еще одна девушка, назвавшаяся Еленой Микиртумовой.

– Почему же не встречались… – начала ответ на новый вопрос Ростова. – На следующий день ноги, как говорится, сами привели меня к дверям его квартиры. Хорошо помню то, как старшина Зайцев удивился, когда, открыв входную дверь, увидел меня…

– Здравствуйте, товарищ герой финской войны… – выпалила я ему.

– Здравствуй… те… – ответил старшина.

– Я, – тут Надежда замялась, – меня по поручению общего собрания класса обязали оказывать вам шефскую помощь…

– И чем же ты мне можешь помочь? – с недоумением спросил ее Зайцев.

– Могу… за хлебом сходить… – сказала она первое, что пришло на ум.

Старшина в ответ улыбнулся.

– Ну, заходи, раз прислали… Тебя величать-то как?

– Надежда… Ростова.

Олег, находившийся в комнате, услышав, что отец с кем-то разговаривает, бросился к двери с криком:

– Мама!.. Зайцев, это мама… приехала?

Но вместо мамы увидел отца вместе с Надеждой.

Мальчик, поняв, что ошибся, вернулся в комнату, сел за стол и продолжил рисовать.

– Здравствуй, мальчик. Меня зовут Надежда… Мне поручено взять над твоим папой, а значит, и над тобой шефство… Так что давай знакомиться. Как тебя зовут?

– Поди, уже и сами знаете… – не поворачиваясь, ответил он.

– Олег, поздоровайся… – начал отец, а в ответ услышал:

– А она в карты играет?

И старшина в недоумении развел руками…

– И что, ваши родители так спокойно вас к нему отпустили? – задал вопрос уже знакомый нам Александр Лаврухин.

– Родители? – переспросила Ростова, затем, чуть задумавшись, ответила: – Так некому было мне разрешать. Бабушка рассказывала, что мои родители погибли в поисковой экспедиции где-то в северных районах Сибири, когда мне было чуть более двух лет… Возможно, это была правда. Возможно, она побоялась мне тогда сказать настоящую правду… Она же, бабушка, всю свою жизнь проработавшая в юношеской библиотеке, меня и воспитывала. А потому, кроме бабушкиных рассказов и книг, в моей жизни ничего более и не было. Зато в них я находила отраду и утешение, с героями книг буквально сживалась, за них переживала, по ним же пыталась строить и свою собственную жизнь… И если бы не эта нечаянная встреча с Зайцевым…

– Так что же было потом… – вновь прозвучал вопрос Елены Микиртумовой.

– Когда через несколько дней старшина Зайцев пришел в детский сад, чтобы забрать своего сына, – начала свой ответ на ее вопрос Надежда Федоровна, – ему сказали, что Олега уже забрали.

Однако, прибежав домой, вместо вернувшейся жены он увидел в комнате меня, играющую с его сыном…

Зайцев сел на стул, какое-то время молчал, а потом, немного отдышавшись, сказал:

«Девочка, никогда больше так не поступай… Прошу тебя. Он же свою мамку ждет…»

«Я не девочка…» – ответила ему я.

«И все-таки. Думаю, что тебе какое-то время не надо к нам приходить…»

Я тогда вышла в коридор, сняла с вешалки свою курточку и начала одеваться, когда услышала слова Олега, обращенные к отцу:

«Зайцев, она добрая…»

Что уж тут скажешь, могу лишь добавить я очевидное, что устами младенца глаголет истина.

Если судить по школьной фотографии, то Надежда Ростова тогда действительно заметно выделялась среди одноклассников. Рослая и статная, светловолосая и ясноокая, с красивой длинной косой. Пожалуй, что и сейчас Надежда Федоровна сохранила свою былую красоту. Я бы назвал ее красоту нежной и неброской. Она была сродни цветочку полевому, что каждого странника могла и порадовать, и утешить…

В ночь, после ухода от Зайцева, Надежда долго не ложилась в кровать. То подходила к распахнутому окну, то садилась за стол и включала настольную лампу, пытаясь что-то писать…

Вскоре дверь в ее комнату отворилась и на пороге показалась бабушка.

– Не спишь, радость моя?

– Не спится, бабушка.

– Поверь, это случается в жизни каждой молодой девушки… И мне думается, что я знаю истинную тому причину…

– Бабушка…

Бабушка присаживается на кровать внучки, а та и сама уже забирается, чтобы быть с ней рядом.

– Что «бабушка»? Я ведь тоже была когда-то молодой… И хорошо знаю, что бывает с девушкой, которую посетило такое чувство, как первая любовь…

– Я знаю, я чувствую, что нужна ему… А более… его сыну…

– О ком ты говоришь, дочка?

– Он хороший человек, бабушка, герой финской войны… У него ранение… И боевой орден…

– И как же его зовут?

– Владимир Степанович… А сына зовут Олег…

– Видно, что и вправду у нас это на роду написано… – неожиданно вырвалось у женщины.

– О чем ты?

– О прабабке твоей Параскеве, которая растила чужих детей. А потом Господь ей и своего ребеночка подарил, а от него и род наш пошел…

Какое-то время старая и малая сидели молча…

– Чувствую, что недолго и мне жить осталось, – вновь зазвучал в ночи бабушкин голос. – Но раз уж ты все для себя решила, то пусть будет по-твоему. Может быть, сумеешь стать для мальчика дорогим и близким ему человеком. Глядишь, и с Зайцевым у тебя все сладится. Даст Бог, и слюбитесь…

– Ты меня и вправду к ним в деревню отпускаешь?

Старушка тогда согласно кивнула головой, хотя вряд ли и она хотела такого счастья для Надежды. Однако уже понимала, что у внучки ее не иначе как судьба такая, чтобы всю жизнь других выхаживать да на ноги ставить.

После торжественной части выпускного вечера, на школьном крыльце чмокнув Николая Ласточкина в щеку, Ростова не задерживаясь пошла домой.

Бабушка уже собрала ей вещей в дорогу, накормила, и Надежда отправилась на вокзал.

А старушка пошла к соседке на другой конец городка. Была у нее подруга детства, но уж больно на картах гадать любила, да и кавалера ее на себе женила. Так что почти двадцать пять лет они и не встречались после того случая.

И вот сегодня бабушка Надежды сама к ней пришла.

Подруга лишь посмотрела на нее и все поняла, лишь уточнила, на кого именно карты ей раскладывать. Бабушка произнесла имя своей внучки, а потом застыла в ожидании.

Через некоторое время она услышала следующие слова:

– Что-то не вижу я у твоей девочки счастья в личной жизни. И любить будет, да и не одного, но все одно ходить ей в старых девах…

– Ты что такое городишь? И думать даже так не смей, – одернула подругу старушка.

– Моего интереса в этом нет. Карты об этом говорят…

– Врут всё твои карты, – встала на защиту внучки бабушка. – Надежда моя хорошая ученица была. Почти отличница. Пусть даже не комсомолка, а все одно на нее твои гадания не распространяются…

– Могла бы тогда и не приходить. Столько лет жила без моих советов, а тут на тебе – сама приперлась…

– Дура ты, дура… Да не только за советом я к тебе сегодня пришла, а прощения у тебя попросить хочу, не могу на тот свет без примирения уйти. Так что прости ты меня за все. И оставь ты свои карты, не нужно ничего смотреть, я и так чувствую, что дни мои уже сочтены… Так что лучше поставь самовар, да чайку попьем, как раньше бывало…

В это самое время Надежда, выйдя на незнакомой станции и пройдя несколько километров, по записочке, лишь под вечер нашла нужный ей дом и постучалась в дверь.

На пороге появилась женщина, мать старшины Зайцева. Она, ничего не спрашивая, пропустила девушку в дом. И первое, что увидела Надежда, войдя в чистую половину дома, был накрытый поминальный стол и фотография сына старшины Зайцева в траурной рамочке…

– Как же это?

Женщина ничего на это не ответила, а лишь молча, опустившись на завалинку, покачивала головой.

Вскоре пришел с кладбища и сам Зайцев. Сели за стол. Старшина наполнил две рюмки, затем посмотрел на девушку. Надежда несмело кивнула головой в знак согласия, и Зайцев налил ей самую малость. Все подняли свои стопки и выпили. Надежда тут же стала хватать ртом воздух…

Старшина был на крыльце, когда Надежда вышла и тихо встала рядом.

– Спасибо, что приехала, – сказал он. – Давай завтра мы обо всем с тобой поговорим. Хорошо?

Надежда согласно кивает головой.

– Тебе с дороги отдохнуть нужно. Ступай в дом. Тебе мама в своей комнате постелет…

И наступило для Надежды счастливое утро исполнения ее потаенной надежды. Она проснулась, огляделась и поняла, что в доме одна. Встала, подошла к открытому окну и увидала Зайцева, который стоял во дворе у колодца с обнаженным торсом. На земле лежали наколотые дрова. И теперь он доставал воду из колодца, чтобы ополоснуться. Когда он вылил себе на голову третье ведро воды и потянулся за полотенцем, то увидел стоявшую в оконном проеме и наблюдавшую за ним закутанную в белоснежную простыню Надежду.

И он ей улыбнулся. Может быть, впервые за последние годы… У него была очень добрая улыбка…

А в это время от соседей во двор вошла встревоженная мать старшины Зайцева.

– Беда, сынок… Горе-то какое… За что же это на нас напасть такая…

– Да говори же, мама… Что еще случилось?

– Война, сынок… Война началась… с немцем…

Внезапно поднявшийся откуда-то издалека злой, холодный и порывистый ветер всколыхнул занавеску и спутал волосы Надежды, равно как и все ее планы…

Она, еще не ведая, что именно случилось, увидела, как старшина Зайцев медленно поднял с земли лежавший топор и с силой, на какую еще был способен, вогнал его в кряжистое сосновое полено, одним ударом разваливая пополам. Очевидно, что этим он давал понять всем темным силам, всколыхнувшим сей божественный мир, что есть еще в нем сила богатырская, способная дать отпор ворогу и постоять за отчий дом и близких ему людей…

В этот день режиссер Агаджанова осталась довольной и проведенной беседой и записью. Пообещала Ростовой, что они снимут еще несколько бесед ее воспоминаний о войне уже в Москве, на студии и у Могилы Неизвестного Солдата…

Телевизионщики стали упаковывать свое хозяйство.

Ростова, понимая, что снова остается одна, глядела в окно на то, как втискивают в микроавтобус свое снаряжение работники группы Центрального телевидения. И эта несколько хаотичная, командно-крикливая погрузка вновь напомнила ей о первых днях после объявления войны…

Погруженный в свои мысли, старшина Зайцев шел по Тобольску. Вот и военкомат. В шеренге добровольцев он не заметил стоявших там же Николая Ласточкина и Надежду.

В кабинете, куда вошел старшина, сидел знакомый нам военный комиссар.

– Здравствуй, старшина. Сколько же мы с тобой не виделись? – сказал полковник, выходя из-за стола.

– Чуть больше года.

– Точно. И где же ты все это время обитал-то?

– В деревне у матери. Бригадиром плотников работал да матери по хозяйству помогал…

– Вот и помогал бы далее… Думаешь, не понимаю я, для чего ты сюда пришел? И без тебя есть кому воевать… Страна у нас, слава Богу, большая… Да и опыт военный кое-какой еще имеется… Так что ступай домой… Сына на ноги поднимай…

– Нет сына, не уберег. А потому мне теперь, кроме погоста да уголка леса, защищать нечего…

– Ну что ты словно дичок яблочный… Пойми, какой от тебя, инвалида войны, прок? В современной армии теперь все решает расчет, скорость, мощь боевой техники… Время героев-одиночек прошло. Теперь всем управляют армейские штабы, умело руководящие стремительным натиском вверенных им войсковых подразделений.

– Я разведчик…

Военком налил себе в стакан кипяток. Нашел в столе кусок сахара, подул на него со всех сторон и, положив в рот, сказал:

– Был ты разведчиком, согласен… Ладно. Давай так договоримся. Если понадобишься, то повесткой вызовем. Кстати, у вас волки-то еще в лесу остались?

– Как же без волков? Без волков и лес не лес.

– Читал недавно, как в ваших краях они несколько коров задрали…

– На то он и волк. Но если бы пастух не дремал, то и волк стада бы не коснулся. И потом, волк же в лесу как санитар… Не будет волков, все захиреем. Он ведь каким-то неведомым нам чутьем всякую слабость и изначальную болезнь в животных на расстоянии чувствует и пресекает распространение возможной пагубной заразы.

– Ну не знаю, зато зайцам вольготно стало бы жить… – начал было военком.

– Да без волка, без страха быть им пойманным и съеденным, все зайцы мгновенно бегать перестанут, а в результате зажиреют и обленятся. Не мне вам, товарищ полковник, рассказывать о природных механизмах, где волк является своеобразным регулятором численности популяции длинноухих. А теперь давайте чуток проведем параллель уже к нашей жизни. Сколько в 1937 году «врагов народа» расстреляли и в ссылки сослали… Конечно же, кто скажет, что вымарывали только слабых и больных, сохраняя здоровый генофонд нации. Но вся беда в том, что расстрельные были самыми здоровыми и талантливыми людьми… Именно они, умные и боголюбивые, оказались не нужны революционной власти. Ведь ими не поуправляешь. Или другой пример. Раньше у людей был страх Божий, он сдерживал людей, совестил их. А мы позакрывали церкви, отменили Бога, а вслед за этим человек потерял уже всякий страх и стыд… Вот и пришли теперь на нашу землю уже настоящие волки. Им не только больных, им нас всех под корень извести хочется…