Текст книги "Посейдень"

Вскоре мы и впрямь благополучно приземляемся. Дети и взрослые аплодируют герою Вырыпаеву. Все целуются. Смотрите-ка, даже стюардессы целуются, мне не показалось. Снова богатырский голос в динамиках:

– Уважаемые пассажиры, говорит пцкщщщ Вырыпаев. Кх-бтх-бдщщщ в аэропорт Пулково, время 15 часов шкпц-две минуты, температура воздуха за бортом шкдм-уц-ух Цельсия. Спасибо, что воспользовались услугами Sizif Airlines и до новых встреч на борту. И не забывайте, что очень простые вещи всегда кхпшшш начало очень сложным, а мы все – лишь невольники хаоса, залежавшееся ктххх у фундамента мироздания. Хц-кхххххх, уважаемые пассажиры.

Я расстёгиваю ремень безопасности и перебираюсь через спящего великана. Девушки-Весны уже долго нет. Не могла же она выпрыгнуть из самолёта? Парашюты ведь только за шторкой у бизнес-класса. Не могла же она утонуть в собственных глазах? Возможно, но маловероятно.

Тут дверь туалетной кабины открывается, и Девушка-Весна, улыбаясь, шагает ко мне навстречу. Выглядит согревшейся. Ровно через десять секунд из той же кабины выбирается правовед. Он воровато крадется к своей оставленной пастве, но выглядит очень довольным. Близость красотки Смерти во всяком пробудит животное. Ты больше не будешь прежним, даже если просто заговорил с ней. Допустим, просто похвалил её выбор в одежде – и всё, пиши пропало. А уж если тебе, чего доброго, выпала честь поцеловать ей руку, то можешь завтра не ходить на работу – лучше вместо этого начни привыкать быть самим собой. И чем больше ты сблизишься с ней, тем больше она тебе позволит, как и всякая подобная ей женщина. Но тем меньше останется времени, чтобы распорядиться вверенными тебе силой и мудростью, вот какая штука.

Из волос Девушки-Весны выпадают и катятся по полу несколько цветных бусинок. Чувствуется близость ноября. Беру с верхней полки сумку и направляюсь к выходу. Говорю же, странный был день. Впрочем, к концу полёта бытие, судя по всему, вернулось на круги своя. Значит, у меня ещё есть немного времени. Подали трап.

10. Теннисистка сердцами

У меня есть знакомая теннисистка сердцами. Играет мужскими сердцами в теннис. Кровь из них разбрызгивается, пачкая её мокрый белый топ. Её коротенькую белую юбку. Макроскопические алые брызги оседают на её загорелых голенях и сбитых коленях. Машина подаёт новые сердца, а теннисистка лупит ракеткой да вскрикивает одновременно гулким хлопкам. Отличный гейм, теннисистка сердцами. Но однажды и ты пропустишь удар.

11. Рецензенты

Вот посмотрел я «Левиафана» Звягинцева. Было довольно поздно, и я вскоре лёг спать. Утром выхожу из квартиры и вижу: на лестничной клетке моя соседка курит в великой задумчивости. Я даже «здравствуйте» не успел сказать, а она мне:

– Знаешь, Серёжа, какой вопрос я бы задала господину Звягинцеву?

– Нет, – говорю, – Галина Олеговна. Не знаю.

Она молча смотрит в окно на мусорные баки. Я думаю, что разговор окончен, и уже прохожу мимо, но тут соседка резко поворачивается ко мне и с жаром выпаливает:

– А такой! За что ты, господин Звягинцев, так Россию не любишь? Или не родина она тебе, как и исполнителю заглавной роли, теперь уже канадскому гражданину Серебрякову? Как же ты родную свою мать в голом неприглядном виде на показ, на посмеяние?! А запад ликует, номинирует – вот успех-то!

Я, признаться, немного опешил. Но улыбаюсь.

– Интересный вопрос, – говорю. – Даже не представляю, что Звягинцев бы вам ответил.

– То-то же, – снисходительно ухмыляется соседка.

– Хорошего дня, – говорю. – Пойду.

Думаю, что за ерунда. Выхожу из подъезда. Через дорогу вижу (как и каждый день) Спасо-Преображенский собор с золотыми крестами на чёрных куполах. На его ограде рассажены двуглавые орлы. А возле подъезда у нас дворник снег чистит.

– Доброе утро, – говорю, – дядя Коля!

Он своей лопатой везёт прямо на меня целый сугроб и рычит:

– Добрей видали! Я тут вчера решил посмотреть фильм, который, судя по сообщениям российских СМИ, получает какие-то европейские награды и даже претендует – подумать страшно – на «Оскар»! Захотелось, видишь, порадоваться за наше российское кино!

Я едва успеваю отскочить в сторону, но улыбаюсь. Всегда улыбаюсь, когда дядя Коля так мудро говорит.

– Ну дядя Коля! – говорю. – Вы чего? Я же не против совершенно.

Дядя Коля сбрасывает снег на газон и поясняет мне с глубоким пониманием вопроса:

– Режиссёр повествует об ущербной вымирающей глубинке с живущими там дегенератами! Дегенераты – абсолютно все герои всех слоёв общества, постоянно употребляющие водку в неограниченных количествах…

– Да уж, – говорю. – Где же это видано?

– Даже нет, – осеняет дядю Колю. – Они её не пьют! Они её жрут! Без закуски, чисто по-русски! А от мэра этой несчастной местности разит трупами – судя по его фактуре. Но он верующий, да. Ходит… нет, не в церковь… к священнику! Исповедуется, делает пожертвования и, наверное, кается. За это ему поп отпускает грехи и повторяет золотые слова: «Вся власть от Бога». А тем самым он, Серёжа, что?

– Что, дядя Коля?

– Что, что?.. – кривляет меня дворник. – Тем самым он очищает эту самую власть – аморальную и преступную! Ясно тебе?

– Ясно, – говорю. – А почему вы мне это рассказываете?

Все ещё улыбаюсь. Дядя Коля шикает на меня, оглядывается по сторонам, прислоняет лопату к стене и подходит ближе, заговорщицки шепча перегаром:

– В конце фильма мэр (ну помнишь, который зло, но вся власть от Бога?) побеждает алкоголиков – стало быть, атеистов! Счастливого конца нет! Да этот шедевр, наверное, снят по заказу западного либерального фонда, а режиссёр, наверное – Иуда!..

– Подождите, – говорю я серьёзно. – Иуда Искариот?

– Хуяриот! – обиженно восклицает дядя Коля. – Ты дослушай сперва, а потом уже будешь перебивать.

– Как скажете.

Дядя Коля, найдя потерянную мысль, продолжает:

– Вывод напрашивается следующий: православие – самая небожеская разновидность христианства и самая лживая. Ничего странного нет в том, что эту бесовщину тянут на «Оскар»! А потом русские либералы будут режиссёра поздравлять, и мы будем гордится подъёмом русской культуры!

– Дядя Коля, – говорю я. – Я не очень образованный и так ничего и не понял. Вам фильм-то Иудин понравился иль нет?

– Да Господь с тобой! – округляет глаза дядя Коля. – Он ещё спрашивает!

Дядя Коля вроде бы собирается плюнуть мне под ноги, но вовремя вспоминает, что он дворник, и возвращается к работе. Иду дальше. Заглянул в аптеку купить сироп от кашля. Говорю в маленькое-маленькое окошко:

– Будьте добры, «Лазолван».

Кассирша авторитетно усмехается:

– Смотрела, как же. Чернуха, возведённая в степень. Бред больного человека. И это везут на кинофестивали! Хотя оно и понятно: там ведь любят, когда про русских такое снимают… Одни маты, пьянство и безысходность!

Вот тут-то я улыбаться перестал.

– Простите, – говорю, наклонившись ближе к окошку. – Вы меня точно верно поняли?

– Вот именно! – всплёскивает руками она. – Никакой он не верноподданный! Обидно, что государство потратило деньги на обучение сего режиссёрского «таланта»! Если увидите фамилию «Звягинцев» – бегите из кинотеатра!

Бегу прочь из аптеки. Пробегая по мосту над Фонтанкой, гляжу вниз. Утки вмёрзли в лёд. Перехожу на шаг.

Может быть, в метро удастся скрыться от этого безумия. Только вот у меня за плечом сумка, а на лице – борода. А с сумкой и бородой в метро ты обречён пройти сквозь магнитную рамку, ибо представления об опасности идентичны у всех сотрудников метрополитена на всех его станциях. Вот и в этот раз большой сутулый мрачный человек в свитере с погонами указывает мне в сторону рамки. Прохожу через неё. Взрывчатки не обнаружено. Но он снова преграждает мне дорогу к турникету и молвит суровым басом сквозь моржовые усы:

– С первых же минут, после этой активно-рекламной вирусной шумихи вокруг этого шедевра в кавычках, я бы даже сказал, в кавычищах, я разочарован на миллион процентов.

– Мне жаль, – говорю. – Можно я пойду?

– Что? – удивляется он. – Нет! Ну-ка пройдите ещё раз через рамку!

Я иду через рамку в обратную сторону. А он меня там уже поджидает со словами:

– Сидишь, значит, и все долгие два с половиной часа ждёшь окончания бесконечного мата, пьянки и траха. Ждёшь появления какого-то смысла… Так вот, смысла не ждите! Его там не будет!

– Ясно, – говорю. – Это всё?

Тут сотрудник метро вдруг сдержанно улыбается:

– Единственное, что не вызвало отвращения – причёска на лобке главной героини…

Я понимающе киваю, а сам ищу путь отхода. Усач снова мрачнеет и говорит:

– Моя оценка: фильм – шлак с разворованным бюджетом! Жаль потерянного времени!

– Мне тоже, – говорю.

Усач погружается в свои думы. Пользуясь случаем, бочком проскальзываю мимо.

Иду через турникет, становлюсь на эскалатор. Ступенькой ниже – молодая женщина с дочкой-школьницей. И вот, пока мама залипает в смартфон, чадо поворачивается ко мне и очень внимательно смотрит снизу вверх, но так, как будто бы сверху вниз.

– Это вы называете высоким искусством? – порицающе изрекает она.

– Да ё… – едва сдерживаюсь я. – Ничего я ничем не называю. Просто еду в метро.

Девочка непоколебима. Она хочет светить мне в лицо настольной лампой.

– За это вы даёте премии?

– Дитя моё, какие премии? Я даже нищим редко подаю.

Она не унимается.

– Это вы считаете основной заслугой хвалёной западной демократии? Бред! – вскрикивает она так, что оборачиваются все вокруг, кроме её мамы.

– Тише, милая, – говорю я. – Пусть бред, пусть. Ты только не кричи и не переживай.

Но в школьницу будто Сатана вселился. Она вопит, схватив меня за пуговицу пальто:

– Бред! Бред! Бред, направленный на очернение российского общества! А вы говорите, свобода слова! Цензуру надо вводить, чтобы таким бредом не портить мозг нормального человека! Если так дальше пойдёт, то наши киношники скоро будут снимать продолжение «Тупой и ещё тупее»!

Я вырываюсь и бегу по эскалатору вниз. Смотрительница из будки тут же обращается ко мне со всех сторон через динамики:

– Молодой человек! Не бегите по эскалатору! Я не люблю, когда мне рассказывают про вкус лангусты и показывают то, что я сама могу, если захочу, увидеть! Трепещущую травинку в расщелине северного базальта три минуты! Звягинцев навязывает мне, что я должна ощутить, а у меня нет силы перемотать в кинозале Канн. Слава Богу, на компьютере есть, чем и грешила. Он останавливается – вот что вызывает моё раздражение. Как если бы тот, с кем мы слились в сладострастных объятиях, замер бы на секунду и сказал: «А оцени это. Прекрасно, да?» Я бы оценила, но не по его инициативе, а когда самой захочется! Это моё право клиента, потребляющего кинопродукт…

Я бегу вниз уже через три ступеньки. Теперь моя очередь кричать:

– Бред! Бред! Бред!..

В самом низу эскалатора меня ожидают двое полицейских. Козыряют, отводят в сторонку. Документы, говорят, предъявите. И пока старший сержант тоскливо вглядывается в мой паспорт, младший говорит:

– Порядок, значит, нарушаем?

– Знаете, – говорю я, – бывают такие дни, когда всё на свете против тебя. Знаете, как это раздражает?

Младший сержант переглядывается с бессловесным старшим.

– Раздражает, значит? – говорит он. – Меня вот тоже много чего раздражает, но я же по эскалатору не бегаю. Раздражает, например, абсолютная невыводимость линий в «Левиафане». Отсутствие в нём школьно-мастеровитого проброса в прошлое раздражает. Вот скажи мне, почему любимая жена главного героя внезапно предлагает себя его другу? Ну ни из чего ведь это не следует! Любовь как вспышка? Ха! Так поехала бы с ним, что ей и предложено было. И из-за этого с собой не кончают!

Тут я даже хотел возразить, но младшого было не удержать. Он планомерно запутывался в собственных показаниях:

– И вообще, откуда берётся умышленный перелом черепа, из-за которого героя Серебрякова (да, он сыграл красиво, но что дали, то и сыграл) таки надолго сажают? И куда девается его согрешивший дружок? И почему напуганный мэр-таки бьёт его нещадно?

Проходящая мимо бабуля с фиолетовыми волосами обращается к полиции:

– Не надо его щадить! На 15 суток его! Нечего тут по нашему метро бегать!

Тут она останавливается, презрительно смеряет меня взглядом и с глубокой укоризной произносит:

– А больше всего печалит знаешь что? Знаешь?

Кажется, знаю. Неужели конец фильма?

– Завершение! – восклицает бабуля. – Вопросы остаются без ответов. Классическая схема любого художественного произведения подразумевает итог. Развязку. Смыслообразование. Устаканивание. Вывод. И направление. У Звягинцева не предложено ни-че-го. Ну да, бывают картины не чёрного юмора, но скажем, чёрной безысходности, типа – лучше не будет. Но и здесь налицо несоответствие жанру, потому что есть ссылки на Библию, которую уж никак не упрекнёшь в пессимизме. В фильме как бы и преамбула такова: «всё плохо, да ни то, ни се». И ещё! Того образа митрополита, тщащегося говорить по-славянски, а на деле, считающего себя водителем душ типа секретаря горкома, в нынешней России не наблюдается! Вымышлено это! Спросите Кураева! Епископы-гомосексуалисты, епископы-алкаши, епископы-мздоимцы, епископы-деспоты у нас, конечно, есть. Но таких, как иллюстрировано в кино, типа лощёных спесиво-двоеумных кардиналов – нет, пока не наблюдалось! Абсолютно искусственный образ! Это – не архетип православного Владыки! Наши – либо лучше, либо хуже в разы, причём и в ту, и в другую сторону! А вот ещё. Знаете, почему он ныне лауреатом на «Оскар» будет?

«Левиафан» тогда ещё не номинировали, но бабуля каким-то образом уже была в курсе.

– Ну, знаете?.. Не знаете! Тс-с-с! Моё мнение!

В метро замолкают все. Даже поезда. Бабушка с фиолетовыми волосами торжественно произносит:

– Да чтобы показать всему миру, что в России снимают дрянь!

Станция заполняется аплодисментами. Полицейские кивают друг другу, возвращают мой паспорт, заламывают мне руки и бросают на рельсы прямо под беззвучный поезд. Просыпаюсь в холодном поту. Передо мной на постели открытый ноутбук. Уснул, читая «народные» отзывы о «Левиафане».

Начало шестого. Встал, умылся. Заснуть больше не смог. Пошёл на работу пораньше. Захожу в лифт, а следом за мной входит Илья, мой коллега. Мы с ним часто о кино говорим, он большой любитель, разбирается, что к чему. Ладно, думаю. Глупо будет, если после всего этого я не спрошу его про «Левиафана».

– Ну как, – говорю. – Посмотрел?

Он качает головой:

– Нет. И не хочу.

– Почему? – удивляюсь я.

А он отвечает:

– Очень много негативных отзывов.

Вместо дверей лифта опускается занавес.

12. Как избавиться от депрессии

Странное время ныне. Мне пишут разные люди с одним и тем же вопросом: «Как избавиться от депрессии?» В ответ я копирую и вставляю в окно сообщения одну и ту же историю. Дабы страждущим проще было найти ответ, публикую её здесь.

В 2009 году, который по версии ЮНЕСКО был годом астрономии и одновременно годом Н. В. Гоголя, в России был объявлен годом Франции, Болгарии и молодежи, а в Китае – почему-то годом Сталина, мой друг Лев заболел депрессией.

В то время я к такого рода заболеваниям не относился всерьёз и вообще не понимал, почему их считают заболеваниями. Ну, думаю, взгрустнулось человеку. С кем не бывает? Пройдёт. Так что и к болезни Льва я всерьёз не отнёсся.

Мы с ним ехали по летнему Таганрогу на его машине. Юные, с пирсингом, в «гавайских» рубашках. Вдруг Лев резко затормозил прямо посреди дороги и схватился руками за голову.

– Что? Что такое? – забеспокоился я. – Мы гитару забыли?

Не помню, куда мы ехали, но без гитары мы не ездили никуда.

– Гитара на месте, – ответил он. – У меня депрессия.

– Как депрессия? Вот так, приступом?

– Да. Ничего не хочу. Ни рулить, ни жить.

– Ты мне это брось. Рулить у нас больше некому, у меня прав нет, одни обязанности. И жить за нас с тобой тоже больше некому.

Лев завёл машину, и мы поехали дальше.

Не прошло и пяти минут, как авто подскочило, ударившись обо что-то днищем. Лёва снова резко затормозил. Мы остановились у края дороги. Вышли. За машиной тянулся след жидкости. Он заканчивался у канализационного люка, чья крышка была повёрнута ребром вверх.

К люку уже мчалась следующая жертва – оранжевый Рено. Мы со Львом замахали руками, закричали «Стой!», но было уже поздно. Нам-то ещё повезло – мы ехали на Ладе-копейке. А бедолагу француза с его низкой посадкой почти разорвало пополам.

– Теперь, – сказал Лев, – у меня вдвойне депрессия.

– Да брось! – возмутился я. – Нам только чуть-чуть поцарапало днище. Посмотри на водителя Рено, вот у кого должна быть депрессия. Не у тебя.

– Тут не в аварии дело. Всё просто очень плохо. Страшно.

– Да что страшно, можешь ты мне объяснить?

– Ты не поймёшь.

– Ты сам понимаешь?

– Не до конца, но достаточно.

И мы поехали дальше. Абсолютно все светофоры горели красным. ГАИ поджидала нас на каждом углу, хотя и не беспокоила. Ниоткуда образовывались пробки. В свой район мы вернулись поздно.

– Как твоя депрессия? – спросил я Льва.

– Прогрессирует.

– Ну выспись хорошенько, завтра пройдёт.

И я ушёл домой. И был новый день. И в этот день Лев перестал отвечать на телефонные звонки. Все друзья беспокоились за него. А я беспокоился меньше всех, поскольку не верил в депрессию. Как я и ожидал, через несколько дней всё прошло. Прежний Лев вернулся. Казалось, он стал более сдержанным и вежливым, однако всегда с тех пор был в хорошем настроении.

А потом, много лет спустя, когда я уже жил в Питере, депрессия настигла меня. И я понял, о чём тогда говорил Лев. И это было печально и действительно страшно. И когда я говорю «действительно страшно», я не преувеличиваю. Потому что некуда преувеличивать. Представьте, что страх высоты, страх темноты, и страх опозориться на публике объединились в один всеужасающий Мегастрах. Это я сейчас ёрничаю, но тогда, повторюсь, было действительно страшно. Беспричинный ужас давил и сжирал меня, пока вдруг ни с того ни с сего мне не позвонил Лев. Мы не общались полгода и тут он внезапно звонит. Страшно? Страшно. Я пересилил себя и взял трубку.

– Алло.

– Привет, старик. Как ты?

Голос его спокоен и добр. Но в то же время мне кажется, что Лев знает, что со мной. Откуда он знает?

– Депрессия, – отвечаю. – Знаешь, как это бывает?

– Ох, это да, – говорит Лев.

И, к моему удивлению добавляет:

– Поздравляю.

– Это ты мне?

– Конечно.

– С чем же тут поздравлять?

– А ты ещё не понял? Как же вовремя, оказывается, я тебе позвонил!

– Боюсь, ты что-то путаешь, старик…

– Нет-нет. Ничего не бойся, – так же спокойно отвечает Лев. – Вот что. Я послезавтра буду в Питере. Хотел тебя попросить встретить меня в аэропорту. Теперь же я на этом настаиваю!

От неожиданности я сказал:

– Нет проблем.

Хотя проблемы, конечно, были. Они заключались в том, что уже три или четыре дня я не вылезал из постели. Как в детстве, после ночного просмотра «Секретных Материалов», мир за пределами одеяла казался страшным и населённым одними лишь монстрами. Причём, если в детстве они жили только в темноте, то сейчас, казалось, не чурались и света. И даже одеяло теперь помогало слабо. Помню, я ещё решил расслабиться за чтением Буковски и открыл рассказ наугад, а это оказалось «Одеяло». История о том, как одеяло хотело прикончить своего хозяина. Стало ещё хуже. Но самое страшное – казалось, что теперь так будет всегда.

А ведь ещё на прошлой неделе я жил вполне себе полной жизнью. Играл то на гитаре, то на бас-гитаре, писал роман, слушал Led Zeppelin – в общем, проводил время как среднестатистический представитель своей эпохи. А теперь лежу, ничего не желаю, усматриваю злые намерения в действиях собственного одеяла. В общем, не хочу углубляться в подробности, вы, наверное, и так уже поняли, что картина была хуже некуда.

Каких нечеловеческих усилий мне стоило в условленный день преодолеть ужас выхода из дому. Однако негоже нарушать даже слово, данное незнакомцу, а уж другу – и подавно. Пришлось действовать.

Оделся, выпил чаю (кофе побоялся), выбросил своё тело на улицу. Немытые с прошлого тысячелетия стены. Окна скалятся битыми стеклами. Серые тучи плюют мне в лицо мелким дождём. Даже удары церковных колоколов сотрясают воздух зловеще.

Может, мой друг Лев – посланник Сатаны?

К таким мыслям приводят депрессия и несколько суток без сна и еды. Окажись во мне чуть больше суеверия, я бы, наверное, остановился на этой версии. Но я подумал: «Стоп. Вот это уже перебор. Ну какой же Лев посланник Сатаны? Мы с ним с детства знакомы. Он и мухи не обидит, не то что меня. А даже если и посланник, то всё равно негоже слово нарушать. Хуже будет, если он прилетит, и я его не встречу, чем если я его встречу, а он разверзнет пол терминала и утащит меня в преисподнюю».

Из последних сил храня внешнее спокойствие, торможу грязный Опель. За рулем бойкий дядька в кепке. Предлагаю:

– До Пулково за полторы.

– Давай за тысячу, – отвечает водитель.

– Не понял.

– Тысячи хватит. Что непонятного?

– Нет, – говорю. – С вами не поеду.

Ну вы понимаете. Уже почти закрыл дверь, а он мне:

– Да шучу я, шучу! Конечно, поехали за полторы.

Пришлось ехать, чтобы не опоздать. Как только мы тронулись, водитель меня засыпал вопросами.

– Видишь, – говорит, – поехал Харли-Дэвидсон?

– Вижу.

– Знаешь, кто такие были эти самые Харли и Дэвидсон?

– Здоровенные бородачи в кожаных жилетках?

– Неа. Парочка евреев, иммигрировавших из Одессы в США, Харламов и Давыдов.

– Занятно. А вы не могли бы…

– А знаешь такого актёра – Сергея Харламова?

– Слышал что-то.

– Недавно подвозил его. Он голосовал возле Петропавловской крепости. Попросил отвезти в театр Ленсовета. А я говорю: откинулся что ль? А он – нет бы сказать, мол, начальник отпустил за ворота спектакль отыграть да сразу назад в карцер. Говорит: да ты что, в Петропавловке тюрьмы давно уже нет, я просто живу тут рядом… Ну вот и скажи мне теперь, о чём с ним можно разговаривать?

– Да уж, – говорю. – Только я сейчас тоже не лучший собеседник. Депрессия.

– О, депрессия! – восклицает дядька, что-то объезжая. – А сколько тебе лет?

– Двадцать шесть.

– Мои поздравления.

– Я не понимаю.

– А это нормально, – отмахивается он. – Скоро всё поймёшь, не бойся.

– Да ничего я не боюсь!

– И не лги.

Мне добавить нечего. Что они все такое знают, чего не знаю я? Лев, таксист в кепке, Далай Лама, утверждавший, что если в жизни всё идёт наперекосяк, значит, в неё пытается войти что-то прекрасное. Помню, впервые услышав это, я сказал: «Тогда, судя по последним событиям, на мой дом готовится рухнуть самолёт, полный супермоделей». Как ни странно, примерно так оно и вышло.

Мы прибыли в аэропорт на удивление вовремя. В терминале я вспомнил падающий Боинг, полный супермоделей, и стал бояться, что Лев попадёт в авиакатастрофу. Если бы вы тогда спросили меня почему, я бы не смог привести ни одного довода – голая паника, безосновательная, как нацизм. А люди стоят вокруг с красными и белыми розами и табличками, на коих написано «Symposium Delphi» и «Mr. Jebran». Как, думаю я, они не боятся за тех, кого встречают? Уму непостижимо.

Самолёт Льва не разбился и приземлился. Лев вышел мне навстречу. Гитары нет, но выглядит ладно. Небольшая сумка, шляпа, синий пиджак. Я рядом с ним – руины Карфагена. Вот только бриться Лев так и не перестал, но это, конечно, вопрос времени. Мы обнялись.

– А ты похудел, – говорит Лев. – Пойдем-ка вон в тот кафетерий. Я голоден как бык.

– А вас что, в полёте не кормили?

– Кормили. На выбор – рыба с рисом либо курица с макаронами.

– Оу…

Лев – вегетарианец. Другим он свою философию не навязывает, но если вы сами его спросите, он расскажет, что считает мясоеденье, возможно, самой большой ошибкой человечества.

Вот мы сели за столик, и подходит к нам официантка. На бэйдже её написано «Любовь Пушке».

– Здравствуйте, Любовь, – говорит Лев. – Я буду пасту с томатным соусом.

– А мне, – говорю, – просто куриного бульона.

– Нет, – возражает Лев. – Ему то же самое, что и мне. Тебе нужно хорошо поесть.

Я соглашаюсь, но, когда официантка уходит, спрашиваю:

– Это из-за того, что в бульоне убиенная курица?

– Что? Нет! Я же сказал. Хочу, чтобы ты хорошо поел, это всё.

– То есть, ты не веришь в весь этот вегетарианский бред?

– Вегетарианский бред?

– Ну, о том, что в мясе хранится страх убитого животного.

– Ты всё такой же зануда, – отмахивается Лев. – Речь сейчас не о том, во что я верю…

– Ответь на вопрос, – настаиваю я.

– Ладно. Я не ем зверей и рыб, потому что считаю, что это несправедливо. По этой же причине я не покупаю одежду и обувь из кожи. А что касается тебя, то если ты сам слышал про этот, как ты его называешь, «вегетарианский бред», то стоит ли рисковать в твоём состоянии? Ты боишься собственной тени. Куриный бульон напугает тебя ещё больше.

Со Львом и в хорошем расположении духа трудно спорить, а в депрессии – можно и не пытаться. Любовь Пушке быстро принесла нашу еду. Я вспомнил, что обедать блюдом без мяса гораздо лучше, чем вообще не обедать. Малость полегчало.

– Ну а что насчёт этой ужасной депрессии? – спросил я Льва.

– Ах это. Помнишь, когда-то ты мне говорил, что не веришь в депрессию и не считаешь её заболеванием?

– Помню, – повинился я. – Но я же не знал! Теперь-то я…

– Нет-нет! Я не хочу обвинить тебя. Совсем наоборот. Всё дело в том, что ты был прав.

– Как это?

– Ты был прав. Депрессия – это выдуманное заболевание. Тогда я выдумал её себе, и всё пошло из рук вон плохо. Я тебе не рассказывал. В тот вечер я вернулся домой, и мать попросила меня достать компот с антресоли. Я влез на стремянку и нашёл там не только компот, но и ружьё. С боевыми патронами!

– Может, твой дед охотился?

– В том-то и дело, что нет. Вообще никто из домашних не знал, как оно там очутилось. А на следующий день мне тётка бандеролью прислала «Камеру Обскура» Набокова. Книга была завёрнута в бумагу и перевязана длинной веревкой.

– Та-а-ак…

– И первая мысль, которая у меня возникла, была такой, что мне подарили веревку, на которой я повешусь, – улыбнулся Лев.

– Верю, – сказал я.

– И вот тогда-то я вспомнил тебя с твоим неверием в депрессию, и мне стало кристально ясно: пора завязывать.

– Что, веревку?

– Да ну тебя, – смеётся Лев. – Завязывать с депрессией. Взял я тогда эту веревку, разрезал на куски и подвязал ей виноградную лозу в саду.

– А ружьё?

– А ружьё театру подарил. Пусть оно лучше на их сцене висит, чем на моей. Выстрелит же рано или поздно. И вот с тех пор, Серёжа, каждый день я чувствую себя лучше, чем вчера. Так что поздравляю. Впереди у тебя только лучшее.

– Как интересно. Значит, ты прилетел меня вылечить?

– Штука в том, что никто сейчас тебя не может вылечить, кроме тебя самого. А сам ты это сделать можешь в любой момент. – Лев щёлкает пальцами. – Вот так.

– Вот так? – с недоверием переспрашиваю я. – Думаешь, я не пытался?

– Уверен, что нет. Депрессия так пугает, что столь простое решение ошибочно не кажется приемлемым.

Лев смотрит пристально.

– Твоя правда, – говорю я и, к собственной неожиданности, улыбаюсь.

– Счёт, пожалуйста! – тут же реагирует он.

И тогда я засмеялся. Со мной, конечно, засмеялся и Лев. Ну сами посудите, он прилетел с другого конца страны, сказал, что нет никакой депрессии, показал мне, как щёлкать пальцами и попросил счёт у Любови Пушке. И как ни странно, это подействовало. Мы оба смеялись. Люди за соседними столиками отрывались от поглощения чизкейков и глазели на нас. Кто-то из них улыбался, иные – наоборот быстро отводили глаза в капучино. Через десять секунд мы со Львом смеялись так громко, что дамочки с металлоискателями у самых дальних магнитных рамок отвлеклись. Казалось, весь терминал смотрел на первую за много лет прокатившуюся по моей щеке слезу радости. Всё, что сказал Лев, было правдой. Вы, может, удивитесь, но всё действительно ТАК просто.

– Ну а теперь, – говорит Лев, расплатившись за нас обоих, – мне пора. Регистрация началась.

– Как? Ты же только прилетел! Я тебе столько должен рассказать! Ты знаешь, например, что первая булочка с изюмом на самом деле была с тараканом?..

– Извини, старик, увидимся в своё время. А сейчас время дел. Выступаю на открытии галереи…

– Неужто ты прилетел только из-за меня?

Лев надевает шляпу и говорит:

– А разве это недостаточно важный повод?

Мы подходим к стойке регистрации – очередь всего из двух человек, я и не думал, что такое возможно. Лев указывает мне на чемоданы, которые люди сдают в багаж.

– Видишь вещи? – спрашивает он.

– Вещи?

– Да, вон те вещи. Видишь?

– Разумеется.

– Так вот, – Лев поднимает указательный палец. – Смотри на них проще.

Мы простились и Лев улетел назад в свою блестящую жизнь, чтобы оттуда иногда звонить. Ну а мне предстояло ещё не раз убедиться в истинности его последнего наставления. Чем проще ты смотришь на вещи, тем проще они становятся. Порой буквально на глазах.

Итак, я отвечаю на ваш вопрос «Как избавиться от депрессии?» А никак. Потому что избавляться вам не от чего. Просто щёлкните своими восхитительными пальцами и перестаньте бояться, так всё работает. Как писал один мудрый человек, будьте здесь и сейчас. Не сопротивляйтесь страху. Сопротивляясь, вы совершаете ошибку – признаёте, будто вам есть чего бояться. На самом же деле это только ваше воображение, которое вы в какой-то момент направили против себя. На пике депрессии в это бывает трудно поверить, но это действительно так. Просто нужно было, чтобы кто-то вам об этом сказал.

Я вернулся из аэропорта и ещё раз огляделся вокруг. Церковные колокола поутихли. Стены грязны, но за ними тепло. Соседи меняют разбитые окна. Дождь прекратился, однако небо всё так же затянуто тучами. Зато теперь я точно знаю, что оно за тучами есть и очень синее. А Лев сейчас, должно быть, видит его сквозь иллюминатор во всей красе.

Долгое время я считал противоположностью любви ненависть. Также слышал, что любви противопоставляют гнев. Оказалось, ни то, ни другое не верно. Любви противостоит страх и только он. А уж страх порождает и гнев, и ненависть. Теперь, когда вы это знаете, и когда вы знаете, что вы не одни, вам действительно нечего бояться. Вместо этого идите и дайте миру свои Любовь, Доброту и Талант. Во времена дурных новостей это нужно ему как никогда. Не бойтесь, не унывайте, не лгите ни себе, ни людям, ежедневно делайте что-либо крутое и думайте только о хорошем. Знаете, иногда мне кажется, а иногда я просто уверен, что тем самым можно не просто поднять кому-то настроение, но даже спасти чью-нибудь жизнь.