Текст книги "Пожниночь"

– Алге.

– Да, где Алге?

– На репетиции.

– Жаль… Будешь водку пить?

Мне не хотелось водки, и у меня была уйма дел, но меня разобрало любопытство. Я шёл за Леночкой на кухню, с каждым шагом убеждаясь, что она пьяна вдрабадан. На кухне Валя сметала осколки разбитого блюдца. Леночка поставила на стол бутылку «Финляндии» и смородиновое варенье. Мы выпили по одной, закусили вареньем, и Леночка сказала:

– Во-первых, я лесбиянка.

Я усвоил эту весть спокойно.

Валя – тоже, не считая того, что она зацепила ногой провод и чуть не обрушила микроволновку. Лену было не узнать.

– Во-вторых, моя первая любовь – японец. Он был практикант у нас в институте. Я не могла признаться ему в любви. Практика закончилась, и он уехал на родину. Я больше никогда его не видела. С тех пор я страстно люблю восток. Изучаю японский. И я лесбиянка.

Мы ничего не спрашивали. Леночка рассказывала.

– У меня была женщина. Я любила её, но она уехала жить в Париж. И теперь я встречаюсь с мужчиной, похожим на японца. Кажется, он калмык. Это напоминает мне о востоке. Сегодня он сделал мне предложение. А я отказалась. Вот и пью. И внутри меня такая чернота. Если бы вы только знали, какая внутри меня чернота!..

Леночка задрожала всем телом и разрыдалась. Валя принялась её успокаивать, но её пальцы запутались у Леночки в волосах. Я всем налил водки.

– А родители мои не живут вместе, – продолжала Леночка. – Но мой папа – очень хороший человек.

– Это правда, – сказал я.

– Он столько всего видел, – сказала Леночка, – столько всего знает. Он и в Питере работал.

Вспомнив, как мы обсуждали с отцом Леночки тему лихих девяностых, я, не подумав, ляпнул:

– Кем работал? Бандитом?

И осёкся. Чёрт возьми, можно ли было сказать что-то менее уместное девушке, чья жизнь пошла под откос из-за ограбления?

– Нет, Сергей, – очень строго говорит Леночка. – Нет. Не бандитом.

Её слёзы вдруг куда-то деваются. Она смотрит на меня в упор, качая головой и словно бы трезвея и находя спасение в справедливом порицании.

– Нет, – повторяет она, не сводя с меня глаз. – Нет. Нет. Нет. Не бандитом…

– Я понял, понял, – говорю. – Просто неудачная шутка…

– Нет, Сергей. Нет. Нет. Нет…

Тогда я осознал: существуют люди, которым просто лучше никогда друг с другом не разговаривать. Я поднял стакан, мы все выпили и закусили вареньем. Леночка продолжала смотреть на меня и повторять:

– Нет. Нет. Нет…

Засветился экран её смартфона.

– Вот, – сказала она. – Он пишет мне в вайбер. Калмык мой пишет. А я за него замуж не пойду. Не пойду!..

Леночка сидела на кухонном стуле враскоряку, поставив одну ногу на сиденье. Её кимоно распахнулось, обнажив чёрные кружевные трусики.

– Но я отвечу ему, – сказала Леночка, выбираясь из-за стола. – Только… мне надо прилечь…

Она, шатаясь, ушла к себе в комнату и, конечно, уже не вернулась.

И была весна.

21 апреля 2017

08. Русская душа, или Фалафель судьбы

Сколько уже про русскую душу сказано, а всё равно кое-что про неё непонятно. А именно: способна ли она когда-нибудь стать душой общемировой или так и останется экзотикой инкарнации, какую выбирают лишь самые отчаянные искатели приключений?

Эта история о русском писателе Никите Харлидэвидсонове.

Считаете, фамилия у него не очень-то русская? Это только на первый взгляд. Дело в том, что Никита живёт в век, когда культура всех стран на грани слияния в культуру мировую. Индийцы одеваются как американцы. Американцы танцуют под африканские ритмы. Африканцы иммигрируют в Европу. Европейцы же с упоением читают книги про загадочную русскую душу.

Будучи обладателем таковой, Никита Харлидэвидсонов проснулся на заре у себя дома с опустошительным похмельем и мыслью: «Что, если сны реальны, а явь суррогатна?» Правда, через минуту он уже забыл об этом. Потому что не записал. Сны быстро забываются, если их сразу не записать или не рассказать кому-нибудь.

Никита взглянул на свой наручный смартфон. 7:30 утра. 9 мая 2117 года. Начало XXII века. Сами знаете, каково это – жить в начале века. Это тебе не середина века, когда полдела сделано и можно позволить себе небольшую передышку. Это не конец века, когда можно немного расслабиться, полистать новостную ленту и подумать о выходных. Начало века – это алое зарево столетия, понедельник безумия, забег наперегонки со звуком выстрела стартового пистолета.

Памятуя об этом, Никита увидел в рукофоне пару новых писем, десяток сообщений да россыпь лайков в мировой соцсети SFERA. Он встал с постели и сто раз отжался на кулаках. Затем посидел на квантовом толчке, просматривая сообщения. Накануне вечером какая-то девица вытатуировала имя и фамилию Никиты Харлидэвидсонова у себя на груди и выложила фото в сеть. Теперь друзья и незнакомцы по нескольку раз в час сообщали об этом Никите.

Харлидэвидсонов почистил зубы лазером, принял ионовый душ и в одном полотенце отправился на кухню, чтобы сварить кофе. Тут ему позвонил андеграундный композитор и певец Фёдор Джекдэниэлс. Никита включил громкую связь.

– Всё пропало, чувак! – сказал Джекдэниэлс.

– О чём ты? – отозвался Никита, полня зёрнами старинную ручную кофемолку.

– Они прикрыли её.

– Что?..

– Нашей «Сладкой Боли» больше нет!

Харлидэвидсонов замер и на пару секунд закрыл глаза, затем открыл их и стал вращать ручку кофемолки со словами:

– Проклятье! Как? Мы ведь подписывали петиции.

– Да, но власти их проигнорировали.

– Но мы ведь подписывали петиции об игнорировании петиций.

– Я знаю, чувак. Я знаю…

– Собирай всех, – сказал Никита. – Буду через полчаса.

Никита сварил кофе, быстро выпил его, натянул на мускулистое тело белую кожаную куртку, надел джинсы, зашнуровал ботинки и покинул здание.

Во дворе Никиты стоял его байк. Металл цвета слоновой кости, сияющий хром, солнечные батареи. Никита положил руки на руль, байк сканировал отпечатки пальцев, и плазменный мотор завёлся с мощным низким гулом. Никита помчал к автостраде.

Несмотря на ранний час, оба этажа дорог Санкт-Питера уже стояли в пробках. Харлидэвидсонов объезжал их по встречным полосам и тротуарам, презрев дорожные правила. Утро было пасмурным, но он гнал, не жалея батарей.

В лофте Фёдора Джекдэниэлса собралось около ста человек. Одни пили чай, другие кофе, а иные – томатный сок. Одни были бородаты, другие гладколицы, а иные носили усы. Одни были женщинами, другие мужчинами, а иные – трансгендерами. Например, Дима и Настя, которые познакомились и влюбились друг в друга после того, как оба сменили пол на противоположный.

Никита с порога отправился к кафедре. Завидев его, все примолкли. Он надел на ухо тонкий радиомикрофон цвета кожи и заговорил сквозь динамики:

– Братья и сестры! Сегодня чёрный день! Вопреки нашим усилиям этим скотам удалось закрыть последнюю бургерную в Санкт-Питере!

Толпа разразилась негодованием. Все они, конечно, уже знали о случившемся, но ждали подходящего случая взнегодовать.

– Эти ублюдки веганы, – продолжал Никита, – забрали наше данное Богом право на крылья… с соусом барбекю!

Толпа сглотнула.

– Они отняли надежду на спасение от голода сочной котлетой под слоем пяти сыров.

Толпа слегка застонала.

– Они отняли у нас веру во всё лучшее! Никаких больше креветок в кляре! Никаких куриных стрипсов, замотанных в бекон! Даже СРАНЫХ РЫБНЫХ БУРГЕРОВ нам отныне не видать как своих ушей!

Толпа скривилась от боли.

– Я знаю, о чём вы думаете, – сказал Никита, выходя из-за кафедры и становясь у края сцены. – Я знаю. Вы думаете, что этот мир катится в тартарары.

Толпа загомонила солидарно.

– И вы думаете, что во времена наших дедов и прадедов такого и быть не могло. И это правда! Наши прадеды ели что хотели! Наши прабабки ели кого хотели! Пока не объявились эти выродки, прикрывающие свои интересы моралью и здоровьем!

– А ведь он прав… – раздалось где-то в толпе.

Никита продолжил:

– Все вы помните, как мы боролись не жалея сил. Мы собирали деньги на краудфандинге, чтобы возродить культуру шавермы, но они задушили нас налогами на ввоз мяса. Мы продвигали клонирование мышечных волокон, но они впутали в дело патриархат, и исследования пришлось прекратить. Но мы подписывали петиции!

– Петиции, петиции… – загомонила толпа.

– Да, мы подписывали петиции! – повторил Никита. – Каждый из вас делал всё, что только мог. Кликал ночи напролёт по ссылкам, пока не вырубался прямо над клавиатурой в шестом часу утра. Я знаю это. Но эти твари обложили нас со всех сторон. И сегодня они закрыли последнюю в городе бургерную! Нашей «Сладкой Боли» больше нет!

Толпа загомонила с новой силой, а когда умолкла, Никита сказал:

– Теперь у нас есть два пути. Первый – сдаться и навсегда забыть вкус мышечных волокон. Стерпеть. Привыкнуть. Но знайте, что тогда веганы очень быстро возьмутся за наши яйца! А когда мы лишимся омлета и гоголя-моголя, тогда они придут за последним, что у нас осталось…

– Молоко… – проронил кто-то в зале.

– Молоко! – подтвердил Харлидэвидсонов, указав пальцем в сторону говорившего. – Они сделают из нас травоядных! Таких же никчёмных, как они сами!

В зале случилась пара обмороков. Потерявших сознание понесли на воздух.

– Но есть и второй путь! – сказал Харлидэвидсонов, концентрируя рассеянное внимание зала. – Сражаться! Мы будем сражаться до последней капли крови. И пусть нас с вами осталось мало, но я настолько уверен в каждом из вас, что готов прямо сейчас закрыть глаза и прыгнуть в зал!.. Но не буду этого делать, потому что у нас с вами есть дела поважнее, – Никита закричал: – Я знаю точно! Мы можем свергнуть треклятую веганскую диктатуру! Они не смеют указывать нам, что есть, а что нет!

Толпа приободрилась. Мужчины кротко и серьёзно закивали. Женщины утёрли слёзы.

Трансгендеры сделали и то и другое.

– Но зачем нам это? – раздался голос откуда-то из толпы. – Ведь уже есть веганские продукты, которые на вкус как настоящие. Сосиски, крабовые палочки, колбаса, сыр и даже бекон, которые почти не отличить…

Не говоря ни слова, Никита спрыгнул с края сцены и пошёл сквозь толпу. Люди уважительно расступались. Он приблизился к худому красивому юноше с обесцвеченной шевелюрой и в зелёном свитере. На его поясе висела кобура с вейп-машиной.

– Это ты сказал? – спросил Никита.

– Я, – ответил юноша.

Никита достал из-за пояса длинный Магнум из матовой стали и выстрелил парню в сердце. Он хлопнулся на пол. Зелёный свитер стал быстро чернеть.

– Кто-нибудь ещё желает высказаться? – спросил Харлидэвидсонов, спокойно оглядывая паству.

– Я! Я желаю! – раздался насмешливый звонкий голос с галереи на втором этаже лофта.

То был Фёдор Джекдэниэлс, лежавший в гамаке в тёмных очках и с незажжённой сигарой в зубах. У него на груди была татуировка в виде парада планет Солнечной системы.

– Я желаю знать, какой у тебя план! – воскликнул Джекдэниэлс.

– Нет времени объяснять, – ответил Никита. – Мы выступаем немедленно!

Он направился к выходу, толпа ломанулась за ним. Джекдэниэлс соскользнул вниз по перилам и крикнул, указывая на тело в уже почти чёрном свитере:

– А что насчёт него?

Никита бросил через плечо:

– Правую часть на буженину. Левую – на пельмени.

Двое поволокли мертвеца на кухню. Фёдор догнал Никиту и сказал ему, теперь уже тихо, почти на ухо:

– Ты спятил, чувак!

– Не пропадать же добру, – ответил Харлидэвидсонов. – Не те времена.

Никита вышел из лофта и сел на мотоцикл. Джекдэниэлс устроился сзади.

– И всё же – что ты задумал, чувак? – спросил он, когда Никита завёл мотор.

Харлидэвидсонов сказал лишь два слова:

– «Фалафель Судьбы».

И дал по газам.

– О, – сказал Джекдэниэлс.

Они мчались по городу, наплевав на горящие люминесцентным красным светофоры, распугивая мамочек с колясками, подрезая тачки сонных мягкотелых копов. За ними ехала кавалькада авто и байков потомственных мясоедов. Черепа на бамперах, рога на багажниках, птичьи крылья в мотоциклетных спицах.

– Посмотри на этот мир, – сказал Никита Фёдору. – Что за жуткий мир! Люди ездят на своих округлых машинках с автопилотами. Вдоль тротуаров цветут ромашки. Депутаты не воруют у народа и ездят на велосипедах без охраны. Меня тошнит от этого!

– От чего именно тебя тошнит, чувак?

– Душа моя томится без страданий, – пояснил Никита. – И не только моя. Глянь вон… Взрослые люди запускают с крыш воздушных змеев, а в глазах у них такая пустота, что туда и глянуть страшно. Жизнь без вызова и смысла. Скука, гладкая, как шёлк. И только мы одни во всём мире способны положить конец этой загнивающей утопии.

– Но… они сами выбрали это, – сказал Джекдэниэлс. – Когда они хотели, они жили во грехе. Но в конце концов выбрали утопию. Вправе ли мы решать за них, чувак?

– Что-то я не пойму, к чему ты клонишь, – Никита покосился в зеркало заднего вида. – Струсил?

– Я? – усмехнулся Джекдэниэлс. – Нет. Просто мы живём в последней из крупных стран, в чьей культуре осталось мясоеденье. И раз его изжили в культурной столице, то скоро его не будет нигде. Во всём мире, чувак!

– Я не допущу этого.

– Понимаю, это грустно – лишиться фрикаделек, но…

– Дело не во фрикадельках! Дело в свободе духа!

– Да, но посмотри на это с другой стороны. Теперь мировая экономика окончательно стабилизируется и последует культурное объединение мира. Вся Земля станет единым государством, цветущим райским садом, чувак!

– Блевать меня тянет от этого райского сада, – сказал Никита. – Я во грехе рождён. И нет мне пути назад.

– Ну нет так нет. Но других-то зачем тянуть за собой?

– За мной идут лишь те, кто хочет.

– Но их всё меньше. Большинство наших стали веганами. Мы вымирающий вид, чувак. Так примем же это с достоинством!

Никита съехал на обочину, резко затормозил и сказал:

– Слезай.

– Подумай хорошенько, – сказал Джекдэниэлс.

– Слезай, или угощу свинцом!

Харлидэвидсонов, похоже, не шутил. Джекдэниэлс спешился, а Никита сразу поехал дальше. Мимо Фёдора, рассекая утопию горящей стрелой, мчалась колонна мясоедов.

Никита остановил байк у ворот фабрики размером с аэропорт. Её пастельно-оранжевые, джинсово-синие и мятно-бирюзовые трубы были разрисованы жёлтыми и белыми мандалами, слонами и звёздами. Доносились звуки игры на барабанах и ситарах. Пахло сандалом, мускатным орехом и куркумой. Вывеска над открытыми воротами гласила:

«Концерн „Фалафель Судьбы“»

Никита оставил байк и пошёл на фабрику. Мясная армия понемногу съезжалась, оставляла транспорт и шла за ним. Охраны на фабрике не было – за ненадобностью. Здесь круглосуточно производили достаточно фалафеля, чтобы всей Санкт-Питерской области хватало его с лихвой. Никому в утопии и в голову не пришло бы красть отсюда сырьё или оборудование. Никита и его рать беспрепятственно проникли внутрь.

– Здравствуйте! Чем могу служить? – любезно спросил рыжий дежурный администратор.

– Экскурсия, – улыбнулся Никита. – Разве вас не предупреждали?

– Странно, но нет! Впрочем, не беда! – засмеялся админ. – Что же нам, жалко показать вам свой фалафель?

– Как пройти к элеватору нута?

– Направо до лифта, на шестой этаж и на травалаторе в корпус «Н».

И пошли Никита и его сподвижники направо, и поднялись на лифте на шестой этаж, и проследовали на травалаторе в корпус «Н». И вошли они в элеватор, куда днём и ночью привозили нут со всех окрестных полей. И разверзлась перед ними медово-жёлтая движущаяся нутовая бездна. Тонны зрелого бараньего гороха сыпались из двенадцати широких желобов в металлическую воронку размером с баскетбольный зал, а из чёрной дыры в её центре валил горячий пар. Падая с большой высоты на металл, горошины создавали ровный громкий шум, похожий на звук шквального тропического ливня. Сквозь этот шум едва можно было различить, как Никита сказал:

– Всем раздеться!

Те, кто стоял далеко, ничего не услышали. Те, кто стоял поближе, загомонили:

– Что-что он сказал? Всем распеться? Время перца? Семя Ленца?..

А те, кто стоял совсем близко, стали раздеваться. За ними, поняв, что к чему, обнажились и прочие. Никита прокричал:

– Теперь прыгайте вниз!

Те, кто стоял далеко, опять ничего не услышали. Те, кто стоял поближе, сказали:

– Что-что он сказал? Тот зверь дымчатый лис? Отель типа каприз? Медведь выпил кумыс?..

А те, кто стоял совсем близко, побледнели и переглянулись.

– Ну же, прыгайте! – вдохновенно повторил Никита. – Прыгайте в воронку! Во славу мышечных волокон! Во имя свободы духа!

И вот кто-то сиганул за перила. А за ним кто-то ещё. И ещё. Началась заварушка. Кто-то попытался убежать. Кто-то ловил убегающих. Кого-то Никита сбрасывал вниз сам. Люди с криками исчезали в шипящей и звенящей воронке нута. А когда крики смолкли и никого больше не осталось, Никита вытер со лба пот и встал у перил воронки.

– Зачем, чувак? – раздалось у него за спиной.

Джекдэниэлс подошёл и встал рядом с Никитой, вместе с ним вглядываясь в гигантский нутоворот. Никита молча глядел в воронку. Фёдор сказал:

– Кажется, я понял! Теперь вся Санкт-Питерская область вкусит крови. А вкусив крови, человек неизбежно захочет ещё, так, чувак?

Никита молча глядел в воронку.

– Ну разумеется! – продолжал Джекдэниэлс. – Будет спрос, будет и предложение. А потом свою роль сыграет карма. Те, кто съел других, переродятся в тех, кого съедят. И будут они есть друг друга снова, и снова, и снова, и снова… Ты знал! Пара десятков жертв вернут мясоедение в тренд! Сначала в Санкт-Питере, затем в стране, затем на всей Земле, так, чувак?

Никита молча глядел в воронку.

– Что ж, похоже, тебе и впрямь удалось разрушить утопию! – Джекдэниэлс несколько раз ударил в ладоши. – Браво! Прав был Ницше: пред ликом скуки даже боги слагают знамёна. И воистину русская душа готова на всё, чтобы не прекратить своих страданий. А у тебя, чувак, душа истинно русская!.. Значит, теперь ты вновь сможешь собрать армию воинствующих мясоедов и бороться с веганской диктатурой. Это ведь то, чего ты хотел, чувак?

Израсходовав всё молчание, какое у него было, Никита перевёл взгляд на Фёдора и сказал:

– Всё немного проще, чувак. Я веган.

9 мая 2017

09. Андеграунд

– Эти суки зашли слишком далеко! – сказала Марина Бахусевич, директор музыкальных групп, интуитивный маньяк с волосами цвета амарантовой мадженты и сильными татуированными руками. На одной руке у неё величавый олень, на другой – Бендер из «Футурамы». И вот она позвонила мне в скайп в своей большой кепке, и первыми её словами было:

– Эти суки зашли слишком далеко!

– Какие суки, Марин? Ты о чём?

– Андеграунд мёртв, Серёжа! Да здравствует андеграунд!

– И что это должно значить?

– Молодая шпана пришла стирать нас с лица Земли!

– О как.

– Они зовут себя андеграундом! Ты понимаешь, что это значит?

– Нет! Кто они? Зачем они это делают?

– Нужно собирать гильдию!

– Я ничего не понял, но можно у меня. Только мои соседи не должны ничего заподозрить. Мимикрируем под рядовую пьянку.

– Повод?

– Сама придумай.

– Ладно.

Бахусевич исчезла с экрана. Не прошло и пяти минут, как мне позвонил Александр Комарский, мой друг с детства, стиляга в законе, хулиган уличного джаза, лидер шайки Дохлый Номер.

– Приветствую, Серёга! Я правильно понял, что у тебя сегодня новоселье?

– Новоселье, значит? Ну пусть будет.

– Но ты же там уже полгода живёшь!

– Лучше поздно, чем никогда.

– Да, но у тебя уже было новоселье.

– Это другое. Подробности на месте.

– Ладно. Какова концепция?

– Концепция?

– Да.

– Антиконцептуальность.

– Принято!

Комарский больше ни полслова не спросил – мигом просёк мульчу. А я тогда сел и другим гостям тоже написал, что мероприятие будет антиконцептуальное. Никакой, мол, концептуальщины, а то знаю я вас.

Стучу в соседнюю дверь. Там живут мои соседи – Дневной Андрей и Ночной Андрей. Первый – преподаватель в HTML-Академии, второй – бас-гитарист TenTeslas, группы с высоким напряжением в струнах. Внешне похожи как братья, но одеваются и ведут себя по-разному. Дневного Андрея можно заметить только в светлое время суток, а Ночного – только в тёмное, вместе их я никогда не видел.

За двумя большими мониторами, вглядываясь в грозовую тучу системных кодов, восседал Дневной Андрей. Волосы его были длинными, тёмными с прядями цвета бороды Абдель-Керима, а штаны его были желты, словно сыр, который он ел, когда я вошёл. Когда я вижу Дневного Андрея, он почти всегда ест сыр. Он хорош в этом.

– У нас сегодня новоселье, – сказал я.

– Но… у нас ведь уже было новоселье.

– У нас прекрасный дом, можно и повторить.

– Я бы рад, но сейчас еду в «Ленту Мёбиуса», потом у меня тренинг, а потом надо встретить в аэропорту друзей из Швеции.

Не знай я Дневного Андрея, я бы решил, что он всё это выдумал. Но он и впрямь постоянно чем-то полезным занимается, прямо с утра до ночи.

– Ладно, – говорю. – А ты мог бы передать приглашение Ночному Андрею?

– Передам, – отвечает Дневной Андрей, – И думаю, что он придёт.

– Славно. Обязательно скажи ему, что мероприятие антиконцептуальное.

– Идёт, – Андрей встал и взял со стола ключи от машины, – Если что-то нужно в «Ленте Мёбиуса», присоединяйся.

И сели мы с Дневным Андреем в его стремительный «Фольксваген» – обычно белый, но сейчас немного пыльный, а оттого имеющий цвет гейнсборо – и поехали в «Ленту Мёбиуса».

И купили мы разных кошерных и ультракошерных яств, пив и вин, подошли к кассе и обнаружили, что наша кассирша – вылитая Эми Уайнхаус. Она пробивала хлеб и зелёный горошек, а мне всё казалось, что она вот-вот запоёт ‘Valerie’. Домой мы ехали, беседуя о том, почему довольно скоро все будут ездить на электромобилях. Мы – это я и Дневной Андрей, кассиршу мы предпочли оставить на рабочем месте. Но в ней был стиль. Такие на кассе долго не задерживаются.

В Телеграм пишет Бахусевич:

«Это крах!»

Отвечаю классической мантрой:

«Не знаю, что такое крах, лишь знаю, что такое трах».

По прибытии Дневной Андрей вернулся к делам, а я пошёл на кухню разбирать покупки и встретил там Анну, нашу соседку, ювелира ногтей и ресниц. Почти каждый день к ней приходят женщины, и без того красивые страшно, а уходят и вовсе небожительницами.

– Поздравляю, Аня, – сказал я, – у нас сегодня новоселье.

– Но у нас уже было новоселье!

– Ты путаешь, то был твой день рождения.

– Ладно, а кто придёт?

– Ну… Андеграунд всея Руси!

– Ого! – воскликнула Аня. – Это как?

– Ну, знаешь, есть такой Макс Корж?

– Конечно.

– Ну вот, он не придёт. Потому что он не из андеграунда. А знаешь Александра Гумбарга?

– Впервые слышу.

– Так вот, он – тоже не придёт.

– Почему? Он тоже не из андеграунда?

Я от неожиданности чуть петрушку не уронил.

– Ты что такое говоришь?! – воскликнул я. – Гумбарг не из андеграунда?! Да он не просто из андеграунда, он глубоко из андеграунда. Он из андеграунда андеграунда. Из андеандеграунда. И это по меньшей мере! Денно и нощно сидит он в своей башне из слоновой кости, а о стены её бьются волны – преимущественно звуковые и изнутри…

– И поэтому он не придёт?

– Нет. Он на гастролях в Обнинске.

– Где?

– Обнинск. Русский Неаполь.

– А кто тогда придёт?

– Саша Комарский.

– Комарский?! Тот самый, что ли?!

Тут я слегка удивился.

– Какой это – тот самый?

– Ну, этот, – покраснела Анна, – который яйца к мостовой прибил?..

Я выдохнул и сказал:

– Нет. Пронесло. А то я уж думал, Александр скатился в мейнстрим. Тогда бы пришлось немедленно отменить приглашение.

Аня почти беззвучно ахнула. Но я, конечно же, шутил. Никто бы не стал отменять приглашение, даже стань Комарский распоследней медийной персоной. Просто я не позвал бы его в следующий раз, вот и всё.

Под звуки альбома «Равноденствие» группы «Аквариум» я стал готовить картофельное пюре на кокосовом молоке, соевое мясо, жаренное в соусе терияки, и салат «Люк Бессон» из пяти зелёных элементов: огурец, петрушка, авокадо, оливки и горошек. В качестве связующей все эти элементы Любви использовал постный майонез.

Начали собираться гости. Все, к моей радости, пришли сугубо антиконцептуальными. Как вы понимаете, когда вечеринка антиконцептуальна, существует большой риск того, что кто-нибудь из гостей доведёт эту антиконцептуальность до уровня концепции. Но ни одна душа в тот вечер не перешагнула эту тонкую грань. Все как один были не в тренде, при этом умудрившись не сформировать тренд быть не в тренде. Друзьями горжусь люто.

Явились барабанщик TenTeslas Артём и его девушка, воспитательница детского сада. Она никогда не пробовала соевого мяса, но всегда хотела. Мы начали пить «Пионерский Лагер». Я продолжил готовку.

Пожаловали бонвиван Комарский и Маргарита – скромная похитительница его сердца. Маргарита почти никогда со мной не разговаривает. Ценю такое бережное отношение к словам. Комарские принесли коньяк тончайшего вкуса. Отведав его, я сказал:

– Существует лишь один алкоголь, по тонкости способный тягаться с этим.

– Какой же?

– «Карельский бальзам».

– Что это за зверь?

– Это напиток, созданный гением! Всё рассчитано так, что когда ты выпиваешь «Карельский бальзам», тебе каким-то образом становится одновременно и хорошо и отвратительно.

– Как это? – интересуется Комарский.

– Ну представь: тебе одновременно и вкусно и… мерзко.

– Не могу я себе этого представить. Пробник имеется?

По счастью, у меня хранилась подаренная рыжей московитянкой бутылка этого зелья. Я налил рюмку и поставил перед Комарским. Опустошив её, он на несколько секунд замер, после чего аккуратно вытер усы и произнёс:

– Поразительно! То, что я выпил, мне понравилось. Но больше я не хочу!

Комарский решительно отодвинул рюмку. Гости перешли к экспериментам с «Карельским бальзамом». Мы стали ужинать. Воспитательница детского сада наконец попробовала соевое мясо и во всеуслышанье объявила:

– Мне соевое мясо не нравится!

Мы раскидали её порцию по тарелкам. Как ни стараюсь, не могу вспомнить её имя.

Народ всё собирался. Нас осчастливила присутствием вечно смеющаяся Чайка Чурсина.

Вернулись наши соседи-молдаване Ольга и Ираклий. Узнав, что сегодня новоселье, они на радостях хотели было испечь коня, но тут объявилась Марина Бахусевич и разорвала в клочья нашу пастораль своим огромным козырьком. Она выставила на стол две бутылки вина, не связанных между собой ни цветом, ни сортом, ни какой-либо логикой. Антиконцептуально? До ужаса. А ведь я даже забыл сообщить Марине, что мы играем в антиконцептуальность.

Пьянка с Бахусевич – это путешествие в Никуда. Именно так, с большой «Н». Гумбарг зовёт её «Женщина-Фрактал». Попытка объяснения феномена Косухиной-Бахусевич чревата падением в смысловую бездну, но я рискну. Кредо Марины – презрение мысли как таковой, нокаут рацио, разрыв логических цепей голыми руками. Пока вы думаете, что сказать, Марина скажет, не подумав, забудет начало собственной фразы, но потом закончит её так, что попадёт в яблочко, хотя и не в то, в которое целилась. Куда там буддийским коанам! Тебя засасывает в воронку абсурда всё глубже, и постепенно ты перестаешь понимать, о чём была речь, зачем ты здесь и что ты вообще такое.

Марина опрокинула стакан красного и сказала:

– Эти суки зашли слишком далеко!

– Что за суки, Марин? – загомонили все. – Кто тебя раздосадовал?

– Андеграунд мёртв, да здравствует андеграунд!

– И что это должно значить?

– Молодая шпана пришла стирать нас с лица Земли!

– Ну дела!

– Они собрались вместе и зовут себя андеграундом!

Тут в чертоги кухни вторгся лидер TenTeslas, электрический рыцарь Денис Колодин. Если вы никогда не видели Дениса, то представьте Джинна из мультика «Аладдин» в образе из вселенной TRON. Денис пробасил:

– Кто собрался вместе и называет себя андеграундом?

– Хуй знает, кто такие, – сказала Марина, закурив сигарету. – На то они и андеграунд.

– Допустим, и что?

– Они догадались, что андеграунд – это те, кто первый до этого догадается. А значит, они стали андеграундом.

– Так и что?

– В смысле и что?! – восклицает Марина, роняя пепел в салат. – То, что мы все теперь мейнстрим! Я своим группам так сразу и сказала: никаких больше тайных концертов и оправдания своих ошибок неизвестностью.

– Что тогда вместо этого?

Марина выпустила дым через нос.

– Мир замер в предвкушении свежей крови, – сказала она. – Скоро всеми из вас заинтересуются журналисты и продюсеры. Будете всё время на виду или под прицелами камер. Про личную жизнь забудьте. Общественный транспорт – только за границей, и то, учитывая темпы глобализации, это ненадолго. Большие гонорары. Большие проблемы.

Бахусевич затушила сигарету. Саша Комарский посмотрел в окно. В окне напротив посередине комнаты стоял стул, а на нём сидел мужчина в распахнутом халате в клетку. Он смотрел телевизор и курил.

– Друзья мои, а я что-то не возьму в толк, – сказал Комарский, – о чём, собственно, печали? В чём проблема с большими гонорарами и прицелами камер?

– В том, что ты больше никогда не вернёшься в андеграунд, – сказала Марина. – Это всё в последний раз!

– А я к андеграунду себя никогда не причислял, чтобы в него возвращаться, – заявил Комарский.

– И стадионы собирать мне было бы интересно.

– Теперь понятно, кто нас за собой потянул, – сказал Денис, – стадионы собирать. Спасибо тебе, дорогой, большущее!

– Я попросил бы! – возмутился Саша, – Не хочешь стадионы собирать – не собирай, тебя никто не заставляет. Мне больше достанется.

– А что же мне теперь остаётся, как не стадионы собирать, – сказал Денис, приближаясь к Комарскому, – когда в андеграунд вернуться нельзя, а мир требует свежей крови?

Саша пожал плечами:

– Возвращайся в фармакологическую компанию.

Когда мы их разняли, Бахусевич сказала:

– Саша, если ты хочешь стадионы собирать, то что ты вообще делаешь на собрании гильдии?

– Где? Вообще-то я к Серёге на новоселье пришёл.

– Да он живёт здесь уже полгода!

– Но ты меня сама позвала!

– Не увиливай от ответа!

– А какой был вопрос? И был ли он? И вообще, если мы теперь мейнстрим, то что стало с теми, кто был мейнстримом, пока мы были андеграундом?

– Очень просто: они растворились в абсолютном, исчезли из мира и из нашей памяти. Попробуйте вспомнить хоть одно имя. Ну?.. Не можете? То-то же!

– Матерь Божья!.. – прошептал кто-то.

– Exactly, – ответила Бахусевич.

– Знаете, – сказал Денис, – если на то пошло, то наша группа тоже не относится к андеграунду. Это было бы слишком вычурно.

– Славно, – сказал я. – Вот мы и разобрались. Кому добавки?

– Мне! Мне! – сказали все, кроме воспитательницы детского сада (да как же её звали-то?).

– Опомнитесь! – вскричала Марина. – Это крах, крах!

Тут запахло сандалом. Зазвучала ласковая мелодия ситара. На носилках с балдахином в кухню внесли Леонида Балладова. Так всегда бывает. Я до сих пор не уверен, человек ли это из плоти и крови или же мудрый дух, являющийся курильщикам ночных трав.

– Вот! – обрадовалась Марина. – Наконец-то образованного человека принесли!

И обрисовала Леониду ситуацию в психоделичных красках большими мазками. И сказал Леонид: