Текст книги "Ольга Яковлева"

– Да, я слушаю.

– Позовите, пожалуйста, Лёлю, – едва прошептала Ольга.

– Алло! Кто это говорит?

– Позовите Лёлю Познанскую, – раздельно и ясно сказала Ольга.

– Я у телефона, – сказал низкий голос. – Кто говорит?

– Я звоню вам, потому что заболел Борис Платоныч Огоньков.

– Это Геня?.. Генька! Ты что там пищишь? Что с дедом? – Голос стал весёлым и как будто даже немного приблизился.

– Я не пищу, – сказала Ольга. – Это не Гена, он уехал… убежал… А Борис Платоныч заболел! – Она немного рассердилась на непонятливость этой Лёли. – А у него ещё даже врача не было…

– Шут с ним, с врачом! – крикнула Лёля. Её голос был уже где-то совсем близко. – Я сама врач!.. Я приеду вечером… Послушай, парень, а ты кто такой?

– Я просто, – она запнулась, – я просто знакомая… Яковлева Ольга.

– Что-то я тебя не знаю, – сказала Лёля. Она ещё приблизилась, уже как будто из соседней комнаты говорила. – А что он делает там?..

– Спит.

– Ясно. Сейчас сколько у нас? – Она, наверное, посмотрела на часы. – Начало пятого, да?.. Я через два часа буду. Пока!

Ольга ещё послушала, как из трубки выползли короткие золотые червяки: у-у-у-у… потом пошла в огоньковскую комнату, вырвала лист из своего рисовального блокнота. Написала: «До свидания! В шесть часов придёт… – прикинула, как написать, – придёт Л. Я. Познанская».

Тихо, как сыщик, Ольга вошла в комнату старика ботаники, положила на «больничную» табуретку своё письмо… и вдруг – дзын! – закричал телефон. Да как громко! «Сейчас проснётся…»

Ольга глянула на старика ботаники и что есть духу кинулась в коридор. Но не сделала и двух шагов, как торжественный стул с высокой прямой спинкой, словно мальчишка-хулиган, подставил ей ножку!.. Всё загремело кругом. Старик ботаники проснулся:

– О! Девочка домой собралась… Как он догадался?

– Вы извините… А то у меня мама…

Но здесь опять телефон затрезвонил. Ольга на этот раз без приключений добежала до него, схватила трубку, хотя теперь-то уже спешить было некуда – старик ботаники проснулся.

Твёрдый мужской голос требовал Бориса Платоныча. Ольга подала старику ботаники трубку от аппарата, что стоял в его комнате (впопыхах не догадалась сразу её поднять), а сама вышла в коридор.

Из трубки первого телефона, которая так и осталась пока лежать на столике, слышался разговор того человека и старика ботаники.

Стыдно, конечно, подслушивать! Но дело в том, что Ольга узнала тот голос. Это был Олег Васильевич, их школьный завуч. Ох, он строгий! Его вся школа как огня боится. А здесь вдруг сам позвонил!

У Ольги просто сил не было уйти. Но трубку в руки она не брала – вроде бы не так стыдно. Стояла перед каменным тем, холодным столиком и слушала скрипучие, испорченные телефоном голоса.

– Я полагаю, вы знаете, – говорил Олег Васильевич, будто военный приказ читал, – меры приняты. Мальчик в ближайшее время должен быть разыскан!

– Да, конечно, – совсем тихо ответил старик ботаники.

– Я совершенно уверен! Он далеко не убежал. Хотя, конечно, эти досадные двое суток задержки…

От старика ботаники ни звука.

– Конечно, всяко бывает, – уже мягче сказал Олег Васильевич. Но всё же таким голосом, каким обычно говорят: «Нале-во! Шагом марш!»

– Да, конечно, – выдавил из себя старик ботаники. Видно, для него нелёгок был этот разговор.

– Я собственно, хотел справиться о вашем здоровье, – продолжал приказывать Олег Васильевич.

– Благодарю вас. Здоровье моё в хорошем состоянии.

– Не надо ли чего?

– Нет. Прошу вас не беспокоиться. Мне здесь помогают. Прошу вас кланяться всему коллективу…

– Ну что ж, в таком случае позвольте вам пожелать всего наилучшего! Если что-нибудь станет известно…

– Благодарю. Желаю и вам того же.

* * *

Ольга вернулась в комнату. Старик ботаники лежал, глубоко задумавшись, нахмурив брови. Трубка пела у него в руках короткими гудками.

Как всё-таки странно выходило!.. Вот Огоньков, вот старик ботаники. Они совсем разные люди. Но и того и другого в школе почему-то недолюбливали. Ведь и Олег Васильевич сейчас говорил ну точно как Светлана в тот раз: хочешь – зайду, а могу и не заходить.

Почему так вышло? Из-за Генки? Наверно, из-за него; когда внук такой, то и про деда начинают думать, что вот, не сумел воспитать…

Ольга – будто назло Олегу Васильевичу – сказала громким и весёлым голосом:

– А зато Лёля Познанская придёт! В шесть часов.

– Лёлечка звонила?! – вскричал Борис Платоныч радостно и удивлённо.

И в ту же секунду кашель схватил его за горло и затряс, затряс, забил… Он то уходил внутрь, то опять выскакивал и дёргал бедного старика ботаники, дёргал и душил. А Ольга только и могла стоять, вся сжавшись.

Наконец кашель отпустил. Старик ботаники отдыхал, глубоко провалившись в подушку. На лбу его крупно и тяжело лежали круглые капли пота.

И вдруг Ольга поняла – так неожиданно и ясно, будто в темноте вспыхнула лампочка: «А ведь он умрёт!» Сердце заныло, заныло… Стало страшно. А ещё страшней было, что он догадается, о чём Ольга сейчас подумала. Она затаила дыхание, поскорей отвернулась. Но старик ботаники лежал с закрытыми глазами…

* * *

Она не дождалась тогда Лёлю Познанскую, ушла – Борис Платоныч чуть ли не приказал. Да и Ольга сильно беспокоилась: маму жалко, сидит там одна.

Кто-нибудь скажет: «Маму ей жалко? А как же старик ботаники? А как же мысль та страшная?..» Ольга и сама не могла понять. Догадка вспыхнула в ней только на одну секунду. И потом пропала, будто забылась. Правда что как лампочка: включили её – раз, два, три – и снова погасили…

Да и можно ли о живом человеке думать: «Он скоро умрёт». Нет, конечно! Сам того не замечая, ты вытуришь эту мысль, прогонишь поганой метлой вон из своего дома. Так Ольга и сделала.

А мама её в тот вечер совсем заждалась! Но виду не подала, что устала ждать, что обиделась. Прямо усадила за ужин, и спокойно выслушала, и тихо головой покачала:

– Невесёлые дела…

Потом, уже за чаем, спросила:

– А завтра что же, ты опять туда пойдёшь?

Ольга кивнула:

– Наверное. Как же его одного бросить!

– Ну понятно. – Мама сказала и вздохнула. – А у меня, правду сказать, был один план… Завтра ведь суббота?

– Да. А какой план?

Мама будто не решалась сказать и медлила.

– Помнишь, я тебе про одного человека говорила, про лётчика. (Ольга молча кивнула, глаза её так и приклеился к маминому лицу.) Я хочу, доча, чтоб вы познакомились. Завтра, думала, в цирк все сходим…

– А билеты?.. – невольно вырвалось у Ольги. – Не, мам, туда не достать.

– А он достал. На работе… Он целый месяц за ними охотился… Может, пойдём, а? Знаешь, как трудно, а он достал!

Ольга знала: в цирк жутко трудно достать – это правда. Лазарева Таня на весь класс хвалилась, что ей отец скоро билетик раздобудет. А Ольге – вот, пожалуйста! Да ещё в субботу. А в субботу, говорят, представление особое бывает, интересней.

Всё это быстро мелькнуло в голове. Но Ольга ничего не сказала маме. Всё-таки старик ботаники… А потом… А главное, она же знала: этот человек не просто так с нею знакомится. Зачем бы понадобилась настоящему лётчику какая-то второклассница?.. И мама этого хочет. Хочет, чтоб они увидели друг друга и чтоб лётчик ей понравился.

– А его как зовут? – спросила Ольга.

– Вячеслав Петрович.

Знала она, зачем ей надо знакомиться. Знала, почему так мама хочет. Знала, но даже шёпотом, даже беззвучно не могла бы этого себе сказать… У некоторых же есть вторые отцы. Наверно, и у неё скоро… Ох, как страшно было об этом думать!

Ольга сидела над остывшим чаем.

– Ну, доча, – сказала мама печально, – если он тебе не понравится, значит… Значит, и всё тогда!

Они обнялись и пошли тихо в комнату. Ольга включила телевизор – передавали концерт. Ольга и мама сидели обнявшись, и Ольге очень жалко было себя из-за этого лётчика. Но всё-таки маму ей было ещё жальче. Мама сидела ровно и обнимала её, как всегда: держала за плечи и тихонько тянула к себе. Но другой рукой – Ольга видела! – незаметно выбрасывала из глаз слёзы. Она это умеет: берёт слезу прямо на палец и раз её в сторону. Тогда щёки всегда сухие, никто не узнает, что ты плакала. Только, пожалуй, по глазам – глаза слишком ярко блестят…

Ольга сидела сама чуть не плача: и за маму душа болит, и с тем человеком страшно встречаться… Как же быть? Вдруг она чуть ли не обрадованно вспомнила: да ведь старик ботаники у неё на руках! Больного не бросишь! Значит, у неё завтра день так и так занят. Она облегчённо вздохнула. И с лётчиком этим, выходит, знакомиться некогда.

– Ты куда? – спросила мама.

Ольга направилась к двери:

– Пойду Борису Платонычу позвоню…

– Вот как? – мама внимательно посмотрела на неё. – А у него разве есть телефон?

Ольге сразу стало неловко. Потому что ведь могла же она от старика ботаники домой позвонить. Преспокойненько могла! Да не позвонила. Не догадалась как-то, не додумалась. А мама ждала… Вот про это она Ольге и сказала глазами.

Ольга побыстрее вышла в коридор. Набрала номер. Раз-два – выползли длинные золотые червяки.

– Алё! – прозвучал издалека низкий, уже знакомый голос. Ольга вздрогнула. – Я слушаю! – опять издалека крикнула Лёля.

– Это Ольга Яковлева говорит.

– А, привет, привет! – Лёлин голос сразу приблизился к ней. – А Борис Платоныч здесь у нас молодцом, кашу ел, температура хорошая. – Это всё Лёля сказала громким и бодрым голосом, как диктор по радио.

Ольга догадалась: чтоб старик ботаники мог услышать. Однако и на Ольгу эти слова тоже подействовали.

– Я, знаете, – вдруг неожиданно для себя сказала она, – я, знаете… в общем, если я завтра днём приду, а вечером не смогу… Так можно?.. Вы меня подмените? Мне, понимаете, очень надо по делу в цирк сходить…

Лёля долго молчала в трубке, потом:

– Тебе сколько лет?

– Скоро девять будет, – ответила Ольга и только потом растерянно подумала: «А при чём здесь это?..»

– Я тебя, знаешь что, Ольга Яковлева, очень хочу повидать. – Лёлин голос был уже совершенно рядом и как-то странно подрагивал. – Не волнуйся, пожалуйста! Борис Платоныч твой один не останется!..

– Спасибо, – сказала Ольга. – До свидания.

– До свидания. – сказала Лёля. – Я в понедельник здесь буду. Ты придёшь?

– Обязательно!

* * *

Мама и Ольга собирались в цирк. Каждую секунду Ольга чувствовала, как по ней бегает сверху вниз и обратно острый холодок волнения. Сердце билось неровно, ворочалось в груди, будто всё никак не могло улечься. Ольга туго-натуго заплела косы. У неё были не очень длинные, но толстенькие косички. Ей нравилось, когда волосы немножко даже тянет. Как-то чувствуешь себя торжественней…

Мама подала ей две разглаженные белые ленты. Банты получились большие и лёгкие, как южные бабочки. Теперь Ольга всё время будет следить за ними. Ни в шапку их нельзя загонять, ни под пальто… Потом надела синее платье с шариками – вышивка такая наискосок по груди, – ещё белые колготки и красные туфельки. Мама крикнула из комнаты:

– Надень тёплые ботинки, замёрзнешь же!

– Ты что?! – удивилась Ольга.

В таком наряде и вдруг с тяжёлыми тупоносыми бульдожками на ногах – разве это можно!..

Она вбежала из ванной в комнату. Вбежала и замерла!..

Мама повернулась к ней, сделала шаг навстречу и тоже замерла:

– Ой, доча! Какая же ты у меня ровненькая вся!

– Как это ровненькая? – спросила Ольга. – Красивая, да?..

– Ну, красивая – это когда взрослая станешь, – сказала мама серьёзно. – Сейчас говорить рано.

– А что, разве дети красивые не бывают? – не согласилась Ольга.

Мама усмехнулась:

– Ну ладно, пусть красивая… Я просто не хотела, чтоб ты задавалась.

– Ты сама красивая! – сказала Ольга. – И я первей заметила, чем ты.

– Хвальбушки мы с тобой! – И они обнялись, но так, чтобы не помять платья.

* * *

– Вон там он должен ждать! – сказала мама. Они ехали вверх по эскалатору. – Ну-ка, посмотри на меня. (Ольга увидела близко её серьёзные синие глаза.) – Потом мама улыбнулась: – Всё в порядке, молодец. Лучше, чем ты, дочек не бывает.

«Вот что, – догадалась Ольга, – она хочет, чтоб я ему тоже понравилась».

Только они сошли с эскалатора, Ольга сразу увидела его. Тёмно-синяя форма, и золотые знаки на фуражке, и золотые пуговицы – всё это сверкало сквозь обычную метровскую пестроту прямо Ольге в глаза.

Он их ещё не видел. Стоял у никелированных перил и, сдерживая улыбку, искал глазами. А субботний народ валом валил!

Прямо над лётчиком висели часы с нервной электрической стрелкой – было уже без двадцати семь. А договаривались, между прочим, в половине! Но мама ни капельки не была этим смущена.

– Эй, Слава! Слава! Вот же мы! – крикнула она.

Лётчик тотчас увидел их, тотчас посмотрел на Ольгу. Ольга тоже всё время смотрела на него. И всё время улыбалась, будто эту улыбку ей кто нарисовал.

А лётчик Вячеслав Петрович сквозь толпу уже шёл им навстречу. Сильное течение не пускало его. Но всё-таки он пробивался к ним изо всех сил. Да, изо всех сил, но никого не толкая – вот что Ольга успела заметить.

– Ну здравствуйте! – сказал лётчик и улыбнулся маме. Потом наклонился к Ольге и легко, словно она ничего не весила, приподнял до своего лица. – Вот ты, значит, какая! Ольга!

И вдруг его лицо оказалось совсем близко от Ольгиного. Будто лётчик хотел получше её рассмотреть. Ольга на какое-то мгновение даже ткнулась носом в его щёку.

Щека эта была гладкая-гладкая и колючая одновременно. От крепкой красноватой кожи веяло чем-то очень свежим – то ли одеколоном, то ли облаками, мимо которых он пролетал каждый день.

Дальше она помнила всё кое-как, отрывками, словно это было во сне или очень давно. Она шла между лётчиком и мамой держа их обоих за руки. Она сто раз видела, что так ходят ребята – маленькие и повзрослев. Но сама она никогда раньше так не ходила. Отца ведь у неё не было и бабушки не было. Одна мама.

Потом сквозь этот свой сон Ольга увидела цирк. Он сиял среди всех уличных субботних огней, словно огромная серебряная шапка! Они остановились все трое и все, наверное, сказали про себя: «Вот это да!»

Они пошагали дальше, а слева и справа к ним подходили люди: «Нет лишнего билетика? Нет лишнего билетика?..» Ольга шла гордая и молчаливая, а мама и лётчик отвечали всем: «Нет, нет…» Иногда они там, на высоте своего взрослого роста перекидывались какими-то неразборчивыми словечками. Ольга не слышала их и не обижалась на то, что они разговаривают вдвоём. Они всё равно были вместе с нею…

Однажды она уже ходила в цирк. Но не в этот, а в старый. И давно. Всё позабылось. Только выплывали в памяти какие-то острова музыки и света.

И вот они сели, простой свет погас, а загорелся волшебный, и в сто пушек загремел оркестр, и полетели, как резиновые, акробаты, поскакали кони, заметались в темноте, взмахивая ослепительными крыльями, факелы в руках жонглёра.

Здесь было всё! И учёные собаки, и гимнастка, летящая под куполом, и знаменитый клоун – тот самый, что играл в кино.

В третьем отделении сцена вдруг провалилась, и потом из глубины откуда-то выплыла сказка про Хозяйку Медной горы. У неё в услужении, оказывается, были медведи (между прочим, в книжке про это ничего не говорится).

Медведи были светло-шоколадные, мягкие-мягкие на вид и такие чистенькие, словно синтетические. И уж чего только они не выделывали по приказу Данилы-мастера и Хозяйки!..

Но вот всё кончилось. Последний раз пропели серебряные трубы, потом волшебный свет погас и загорелся обычный. Зрители торопились поскорей пробраться к выходу, служители старательно и деловито подметали арену.

Праздник уплывал, уплывал в прошлое. А Ольга стояла на берегу и глядела ему вслед.

– Ну, пошли потихоньку, – сказала мама.

В зале было уже почти пусто. И билетёрши ходили между рядами, говоря тем, кто остался: «Собирайтесь товарищи, собирайтесь. В раздевалке свободно».

– Да… – сказал лётчик медленно. – Да… Вот, значит, как… – Он тоже будто смотрел вслед уходящему празднику. – А я, знаете, всё-таки цирк больше всего люблю – больше кино, больше театра. Жалко, я не стал циркачом! Ей-богу, Настя!

Мама улыбнулась, пожала плечами. А Ольга удивлённо посмотрела на него. Лётчик заметил это и кивнул:

– Нет, правда, я клоуном хотел стать!

Ольга ещё больше удивилась. У него было лицо совсем не клоунское: глаза светло-карие, лоб с проведёнными на нём глубокими морщинами, волосы чёрные с кустиками седины. Нет, лицо у него было совсем не смешное.

– А как же лётчиком? – спросила Ольга.

– Вот в том-то и дело! – отозвался он серьёзно.

Из цирка они пошли не вслед за всей толпой, не к метро, а в другую улицу. Было пусто и не холодно. Улица абсолютно прямо уносилась далеко вперёд. Ольга видела, как за много кварталов отсюда дружно перемигиваются светофоры.

– Мы куда? – спросила мама.

– Да просто гуляем, – откликнулся лётчик. – А потом таксишку возьмём и домой поедем. Согласны?..

Они с мамой никогда так не гуляли – по вечерним улицам. А вот сейчас…

Ольга чуть сильнее сжала руку лётчика, совсем почти незаметно. А он заметил! И тоже сжал её пальцы в ответ. Мама ничего про это не знала. Ольге так странно было. И спроси её, она бы ни за что не смогла сказать, почему ещё вчера боялась этого человека…

Уже в такси он сказал:

– Учёных зверей посмотрели. А что, если на диких завтра глянуть, а?

Ольга, сидевшая рядом с шофёром, обернулась к нему:

– Как это?

– А в зоопарк.

– Я не уверена, – сказала мама.

Ох, как она начнёт своё «я не уверена» – пиши пропало!

– А почему? Почему? – спросила Ольга. – Уже сто лет туда не ходили!

– А потому, что у меня завтра дела: уборка, потом постирать ещё надо…

Ольга громко вздохнула – пусть слышит!

– Ну, в конце концов, – продолжала мама, – сходите вдвоём. Вернётесь – я вас обедом угощу…

Вдвоём с лётчиком?! Ольга сильно сжала пальцами свои коленки… И сама не знала, что больше: хочется или страшно… Но вдруг он сказал:

– Нет, Настя, это не то будет. Двое гуляют, третий за них вкалывает? Неудобняк!

Ольга, честно сказать, так сперва совершенно не подумала. Ей в зоопарк хотелось. Но теперь она тоже думала так. Конечно, маму одну жалко бросать!

* * *

Дома, едва они переступили порог, сразу ясно стало, какая уже позднотень на дворе, какая огромная усталость. Спать хотелось неимоверно!

Ольга ходила будто лунатик. Шла в ванную, забрела на кухню. Как это могло получиться – неизвестно… С пути сбилась в однокомнатной квартире!

Мама сидела за кухонным столиком – чайник ждала. Она любит чайку попить. Ольга тоже любит. Но сейчас уж ничего не хотелось: только бы в ванную да спать!

Однако после душа глаза всегда чуть-чуть расклеиваются. У неё ещё хватило сил повесить платье с шариками. Когда совсем уже шла ложиться, на пути встретился телефон. Ольга погладила его взглядом, словно Борису Платонычу привет передала.

Но главные мысли были сейчас о другом…

С кухни из водопроводной трубы прилетел протяжный медленный звук, будто слон дудел. Это мама открыла кран – ополаскивала свою чашку. Ольга позвала тихим голосом:

– Ма-ма…

Она почти тотчас вошла, села на краешек Ольгиной кровати:

– Ты что, доча?

Ольга молчала. Мамина ладонь лежала у неё под щекой.

Ей хотелось, чтоб мама спросила про лётчика. И Ольга ответила бы, что да, понравился… Пожалуй, она не так уж прямо ответила бы. Но вообще всё равно про это: понравился! И тогда мама спросила бы: а почему? А Ольга бы ответила. Она бы сказала, что он… потому что… И совершенно не знала, как бы она ответила на этот мамин вопрос. И тогда она спросила тихо:

– Ну а вот почему он тебе понравился?

Так спросила, будто они уже полчаса до этого разговаривали. Но мама поняла её. Она ответила спокойно, как давно решённое.

– А я не знаю, доча… Понравился, да и всё.

– Да разве так бывает, мам? – сказала Ольга, удивляясь, что мама говорит точно её слова. – Разве можно – за просто так?

– Только так и можно! А за что-то полюбить – это уж всё получится неправда. На полгода, самое большее…

– Полюбить?!

Мама тихо кивнула, потом встала вдруг и выключила свет.

Ольга лежала не шевелясь и смотрела, как она в темноте раскладывает себе постель. Сердце билось громко, словно стучало в какую-то дверь. Ольге казалось, что теперь она всю ночь не сомкнёт глаз.

И, подумав это, она уснула.

* * *

Наутро к ним пришёл лётчик. О зоопарке речи уже не шло. И может быть, так даже к лучшему получилось! Всё воскресенье они были вместе.

Обычно на людях устаёшь. В школе устаёшь, поэтому и неохота на продлёнку оставаться. И от Галинки устаёшь немного, и от Огонькова даже – как начнёт из себя строить… Только от мамы она не уставала. И от лётчика, оказывается, тоже.

Едва Ольга и мама позавтракали, в дверь раздался звонок. Они быстро посмотрели друг на друга.

– Ну пойди, пойди ты, – сказала мама и улыбнулась, как бы уступая ей приятное.

Это действительно был лётчик. Он стоял на пороге, держа в руках лётную свою фуражку, и сверху вниз серьёзно смотрел на Ольгу.

– Здравствуй, Оля.

– Здравствуйте… – Это слово она еле выдавила из себя.

– Можно?

– Пожалуйста.

Лётчик всё ещё стоял на пороге…

Вчера они разговаривали совершенно спокойно, как простые знакомые. А сегодня это как бы забылось. Словно и не было ничего. Всё надо было начинать заново!..

Мама увидела их, таких странных, и засмеялась:

– Да вы что?

Она заставила лётчика выпить стакан чаю и съесть парочку сложных бутербродов. Потом сказала:

– Ну ладно. Теперь вы двое – до свидания. У меня уборка и стирка!

Обычно Ольга ей помогала. Но теперь, может, всё как-то по-другому должно быть?

А лётчик головой покачал, потом глянул на Ольгу:

– Да нет, Настя. Вроде ведь вчера решили. Мы тоже на трудовой фронт!

Ольга кивнула. В голове у неё звенели необычные – торжественные и шутливые одновременно – слова: «трудовой фронт».

Мама, конечно, отнекивалась. Но лётчик нисколько её не слушал; спрятался от них на минутку в комнате и вышел уже не в парадном лётном костюме, а в синих тренировочных штанах, в простой ковбойке и в белых кожаных тапочках на толстой подошве. Спросил, засучивая рукава:

– Ну, где работа?.. Готова, Оль?

Работа была простая: мебель и стены пропылесосить, потом пол помыть, мастикой намазать и натереть. А мама в это время уже начала в ванной стирку. Урчала машина, плескалась вода, сугробом лежало бельё… Мама на них будто совсем не обращала внимания.

Лётчик и Ольга в комнате запустили пылесос. Уже после первой стены лётчик сказал, улыбаясь:

– Нет, слушай, эту машину надо в клетке держать!

– Как это? – засмеялась Ольга.

Пылесос правда гудел, рычал от напряжения, ходил ходуном, где-то внутри него сверкали синие молнии. Скоро в комнате стало жарко от работы. Вещи постепенно сдвинулись со своих мест, будто решили уйти отсюда, как в «Федорином горе». Ольга и лётчик уже не переговаривались теперь, а перекрикивались.

– Ну что? Законно у нас идут дела?

– Да, законно! – Ольга с удовольствием выкрикнула мальчишеское это, огоньковское слово.

Ей было весело. Она чувствовала, что раскраснелась. Волосы выбились из-под заколок и длинными пушинками щекотно падали на лоб. Ольге то и дело приходилось их сдувать.

Они почти не разговаривали – в общей простой работе и так всё было понятно. Да и грохот стоял зверский.

– По-моему, уже всю пыль выпили до последнего микроба! – крикнул лётчик и выключил пылесос.

– Точно, выпили! – закричала Ольга в наступившей вдруг тишине.

И они засмеялись оба, но теперь уже без смущения – просто как старые знакомые. Чего же не посмеяться, если вышло смешно!

И не заметили они, как радостно глянула на них мама. Недоверчиво улыбнулась и тотчас опять спряталась у себя в ванной.

Они стали мыть пол в две тряпки. Мебель бегала от них по всей комнате.

– Слушай, я упарился! – говорил лётчик.

Они сидели на островке ещё сухого пола. Лётчик держал в руках Ольгину тряпку. Он тряпки выжимал просто удивительно! Он её с одного раза перекручивал, будто змею. И тряпка была как сухая.

Ольге, конечно, нравилось, что он устал. Она тоже устала. Но не так уж сильно. И она про это ни словечка не проронила!..

– Настя! – крикнул лётчик. – Сигарету здесь покурить можно?

– Кури, – сказала мама. Она глядела на них, стоя в дверях, тоже слегка усталая.

Ольга пошла пока позвонить, поговорила с невиданной ещё, но уже знакомой Лелей Познанской: старик ботаники чувствовал себя хорошо. Правда, голос у Лёли опять был очень уж бодрый.

Когда Ольга вернулась в комнату, лётчик уже возил тряпкой по полу. Она спросила: отдыхать?

– Надо, Оль, поднажать! Времени в обрез.

– А чего?

– Рейс у меня сегодня в пять.

– Ну успеем же!

– А пообедать ещё охота, рубануть как следует! И ящик посмотреть.

– Чего?

– Ну телек! Ты телевизор любишь смотреть?

Ольга задумалась.

– Не знаю… – она тоже взялась за тряпку, – когда как.

– Я тоже когда как. Один не люблю, а с компанией – нормально!

– А когда обратно прилетишь?.. – Здесь она споткнулась: заметила, что назвала его на «ты».

– Точно не знаю, Оль. – Он, как видно, ничего не заметил. Ему было сейчас совсем не до того. – Это зависит, как ждать меня будете. – Он принуждённо улыбнулся. Он будто шутил, а на самом деле совсем не шутил.

– А как ждать?

– Если очень хорошо, тогда вернусь быстро!»

– Я буду хорошо.

Лётчик вдруг запел:

– «Жди меня, и я вернусь, только очень жди. Жди, когда наводят грусть жёлтые дожди…»

Дальше Ольга не успела запомнить. Но это была очень хорошая песня. Хотя и совсем не детская – там про взрослых говорилось. Но всё равно она задевала – трогала сердце грустными пальцами.

А лётчик запел новую песню. Было видно, что ему весело, но пел он почему-то не очень весёлое:

«Смотри, пилот, какое небо хмурое! Огнём сверкает тёмной тучи край, суровый день грозит дождём и бурею… Не улетай, родной, не улетай!»

Ольга стояла на коленях с тряпкой в руках и слушала… Вот он какой! Не то что не страшный, а даже совсем наоборот… Погоди! Да как же иначе могло быть? Ведь это мамин старый друг. А мама же… Разве она могла заставлять Ольгу знакомиться с плохим человеком? Разве мама сама стала бы с ним дружить, если б он был плохой?!

Нет, погоди! Мама ведь не дружить с ним хочет. Мама собирается… Здесь Ольга резко остановилась. Она, конечно, была уже вполне взрослая. Но это оставалось всегда каким-то особенно взрослым. И потому запретным для неё.

Лётчик домыл последний кусочек пола, накинул тряпку на швабру – хотел, видно, ещё раз протереть, уже насухо.

Мама у себя в ванной выключила машину. Было необычно тихо, было слышно, как она полощет и поёт:

«Не улетай, родной, не улетай!..»

Ольга спросила:

– Ты будешь жениться… на ней?

– Буду! – твёрдо ответил лётчик. Лицо у него стало серьёзное. Руки в закатанной по локоть ковбойке крепко сжимали ручку швабры. Казалось, вот-вот – и палка эта треснет.

– Когда?

– Хочу скоро… поскорей… Пока вопрос упирается в одну девочку… – Он улыбнулся с трудом.

Он всё это сказал по-взрослому, но Ольга, конечно, поняла.

– Не упирается! – Она сказала.

– Ну тогда давай лапу!.. Навсегда?

Ольга ответила:

– Навсегда!

И заплакала.

* * *

А в понедельник снег полетел – снег, снег, снег!..

От снега всегда как-то страшно бывает в первую минуту. Сердце тайно оборвётся: «Вот и зима!» И тотчас поймёшь, как далеко до будущего лета. И таким оно заманчивым покажется: таким милым, зелёным, ягодным.

И сразу озеро увидишь – утреннее, солнечное… На острове – до него плыть на лодке да плыть! – нахмурился большой старый лес, ели темны, строги. Берёзкам сквозь них и не прошелестеться!

А от деревни до берега зелёный-зелёный луг, и всё под горку. Росная трава холодна, щекочет подошвы. Бежишь себе и знаешь: ничего тут нет – ни стекляшек, ни змей, никаких колючек!

Это всё вспыхнуло враз перед Ольгой и пропало. Только осталось серое окно, в которое она глядела, чуть отведя штору.

Ещё толком и не рассвело. Серый лёгкий песок падал и падал, чуть кружась и всё время отбегая вправо: видно, поддувал ветерок.

– Ну что? – тихо спросила мама. – Зима?

– Зима! – ответила Ольга и улыбнулась.

Нет, не тому она улыбалась, что зима, а тому, как мама спросила. В голосе её слышался вчерашний день. Удачный, счастливый, весёлый вчерашний день. Честное слово, такие дни редки! Даже и в самых-самых хороших семьях!

И сразу о зиме стало думаться по-иному – вспоминалось про Новый год. Да, теперь уж Новый год не за горами. Самый лучший праздник на свете!..

Ольга шла по улице в своей прекрасной козловой шубке – в прошлом году она была великовата и называлась «шуба». А теперь стала в самую пору. И Ольга сразу назвала её «шубкой». Ольга обновляла в ней первый снежок!

Козёл был светло-серый, даже ещё светлей – почти белый, и мех немного вился. Шубка сейчас даже легче казалась, чем в прошлом году – прямо совсем невесомая! Ольга шла и при каждом шаге чувствовала, как её козлик дышит чудесной травкой-лавандой, которая стерегла вещи от моли в их семейном шкафу.

Зима, зима! Уже все сомнения утренние забыты. Больно снежок кругом хорош. Мягкая нехоженая светлая дорога. Двор перед их домом – огромный лист бумаги. Даже страшно ступать!

И улица полна снегу. Прохожие появляются из белого живого тумана и уходят в него. А снег всё порхает, порхает. Грузовики вылетают и с весёлым рёвом уносятся невесть куда. А за ними струится от огня на заднем борту красноватый снежный ветерок.

Большое и высокое здание школы стало сейчас ещё больше и выше за развевающейся тюлевой занавеской летящего снега. Отовсюду к школе сходились тёмные ручейки ребят. Ольгу тоже несло в одном из таких ручейков. Школа была всё ближе. Теперь, казалось, она стоит по пояс в снежных деревьях школьного сада. Белые в белом снегу деревья сделались вдруг будто заметней. Сколько раз Ольга здесь пробегала за последнее время и не замечала их. А сегодня заметила.

Белые деревья на белом снегу. Или они только для неё, для Ольги, стали заметней?.. Она даже приостановилась, и кто-то сзади толкнул её. Она подумала о старике ботаники, которого не видела уже два дня. «Двое суток, – подумала Ольга. – Так всегда говорят о больных». И вздохнула.

* * *

Пока она была в школе, зима всё разгуливалась и разгуливалась. Снег шёл не переставая. На переменках народ толпился около окон. Мальчишки лихо кричали:

– Во даёт!

И Ольге тоже хотелось так крикнуть, но только это ведь не девчоночье слово.

Она вышла наконец на вольный воздух – после уроков и после обеда в продлённой группе, – когда день уже потихоньку начал переламываться к вечеру. И снегопад тоже будто устал. Пушинки летали редко, плавно, чуть вздрагивая в прозрачном воздухе. Тучи поднялись выше, словно избавились от лишнего груза. Стало заметно холоднее.

А на улицах шла война со снежным морем. Дворничихи и дворники свозили снег огромными лопатами с тротуара на край мостовой. А здесь уже, медленно и немного, страшновато, двигалась снежная машина. Она молотила загребущими стальными лапами и жевала, жевала, жевала целые километры снежного пирога.