Текст книги "Ольга Яковлева"

Но хоть и очень старались дворники и снежные машины, со всей зимой справиться им было невозможно. Потому что по улицам проносились «Волги» в белых кепках, и на карнизах, вдоль серых окон, лежали ослепительные канты, и крыши дальних домов были белым-белы. Всё-таки хорошо, когда зима наступает. Как-то веселей становится жить!..

Это, наверное, почувствовал и старик ботаники, хоть и был закупорен в своей старинной квартире. Он полулежал на высоких подушках – побритый, причёсанный, в белой рубашке и чёрной бархатной куртке, от которой слышался лёгкий ветерок духов и нафталина.

– Вот и девочка наша пришла! – сказал старик ботаники тихо и приветливо. – Леокадия Яковлевна, слышишь?

Дверь огоньковской комнаты раскрылась. На Ольгу коротко пахнуло папиросным дымом. Вышла женщина и знакомым – Лёли Познанской – голосом сказала:

– А, вот ты какая, – и протянула Ольге руку.

Была она черноглазая, черноволосая. По волосам, будто паук пробежал, мелькала то и дело проседь. И взгляд у неё был необычный: она смотрела будто и на тебя, а всё равно немного в сторону. Ольга потом поняла, в чём дело, – у неё косили глаза.

Со взрослыми вначале всегда почему-то смущаешься (да и потом чаще всего тоже), а с Лелей у них сразу получилось хорошо. Может, потому что они тут же начали заниматься делом. Когда делом вместе занимаешься – смущаться некогда. Стали Борису Платонычу обед готовить. Ольга почистила три картошины, решила: хватит. Больной разве больше съест? Но Лёля решительно сказала:

– Не-не-не! Ещё давай! Сейчас толпа набежит!

– Толпа? – удивилась Ольга.

Лёля улыбнулась:

– Ну не толпа, конечно. Так просто говорится… говорилось по-нашему, по-студенческому… А Борис Платоныч был у нас преподавателем. Мы все биологи! Знаешь, кто такие биологи? Это самые, Оля, главные люди. Мы жизнь изучаем, понятно?

Ольга ничего не поняла, но головой всё-таки кивнула – неудобно.

– Мы, брат, растения изучаем, животных… – Лёля задумалась, как бы это Ольге растолковать. – Ну, понимаешь, траву, деревья, разных зверей, птиц… Ну в общем, что живёт!

– А старик ботаники?

– Кто-кто?

– Ну, Борис Платоныч. – Ольга покраснела.

– Он про это знает больше всех на свете! Таких, как он, учёных… – Лёля остановилась, посмотрела на Ольгу. – Слушай, а это ты придумала его стариком ботаники звать?

– Вроде я, – сказала Ольга. – А может, и не я. У меня подруга одна была, Светлана.

– Ну и что эта Светлана?

Лёля возилась у плиты, а Ольга чистила картошку. На кухне, за делами, самое для разговоров подходящее время. Ольга и начала рассказывать. А Лёля редко-редко лишь какой-нибудь вопросик задаст, словно рукой подправит ручеёк… Ольга про всё говорила: про Светлану, про их общие секреты, про Огонькова, про старика ботаники. Почему-то в её рассказе Огоньков получился лучше и добрей. На самом-то деле он был совсем не такой хороший. Кто-кто, а уж Ольга об этом знала!

Но оказалось, Лёля всё правильно поняла. Когда Ольга на минутку замолчала, чтобы промыть картошку, Лёля сказала вдруг:

– Вот он, значит, какой! Папа номер два… Я училась с отцом его, понимаешь. Тоже характерец был – не приведи Господь. А так вроде добрый. Многим даже нравился.

«И мне Огоньков тоже нравится!» – вдруг подумала Ольга и даже испугалась.

– Теперь уж чего вспоминать, – тяжело произнесла Лёля, – нет человека. И, как говорится, Царство ему Небесное… Ты знаешь ведь, он в экспедиции погиб. И жена его тоже – дочка Бориса Платоныча. Знаешь об этом?

– Знаю, – тихо сказала Ольга. – Мне об этом говорили.

– А Геня, я думала, в мать пойдёт… Да я его видела, знаешь, вот таким клопёнышем. Лет восьми.

Ольга густо покраснела. Лёля поняла, в чём дело, покачала головой:

– Ох, ты извини! Ты меня извини! Я, честно, даже забыла, что тебе… Видишь как: восемь на восемь не приходится! Он, я помню, такой телёнок был! Ну, а ты, а с тобой…

Так она это от души произнесла, что Ольга сразу успокоилась. Она вспомнила свой класс и поняла, что Лёля сейчас говорит чистую правду, а не чтоб её успокоить. У них вот, например, и по звёздочке, и санитары, и в газете – везде девочки. А мальчишки правда что телята! Она улыбнулась.

И как-то вдруг весело ей стало. Картошка вся была начищена, причём от чёрных глазков тоже – такая ровненькая лежала, желтоватая! Ольге очень захотелось, чтобы Лёля ещё что-нибудь ей хорошее сказала. Она спросила:

– А Борис Платоныч, он… как вы думаете?.. – и тотчас поняла, что совсем не то спросила.

Лицо у Лёли осталось спокойным, только окаменело. Она пожала плечами, губы сжала. Подняла перед собой две ладони, сложила в нищенские горсточки, покачала ими: вверх вниз, вверх вниз, как весы:

– Понимаешь, вот так у него: всё на волоске. Кто-нибудь чихнёт не как надо – и готово!..

* * *

Потом Ольга стала поливать цветы, а Лёля Познанская кормила старика ботаники и разговаривала с ним спокойным голосом, каким только разговаривают с больными.

А Ольга поливала. У старика ботаники цветы полить – это не простое дело. Воды уходит, наверное, не меньше ведра. Горшки и на окнах стоят, и на специальных деревянных полках, и, подвешенные к потолку, спускаются оттуда зелёными щупальцами, и наоборот – снизу, из большого дощатого ящика, ползут кверху по тонким верёвкам.

Ольга то нагнётся ниже земли, то влезет на лесенку (такие бывают в библиотеках). Она поливает, конечно, без всякой минеральной подкормки: не до того. Поливает, а сама незаметно для себя прислушивается к тому, о чём Борис Платоныч и Лёля говорят.

– …нет-нет, спасибо, девочка! Будь любезна, не неволь! Я совершенно сыт.

– Ну, пожалуйста, не хандрите, профессор! Я вас оставлю без компота!

– Перестань, Лёля!

Так у них разговор и топчется на одном и том же месте. Всё время они толкуют про «покушайте – не хочу». Да ещё про Потапова (это милиционер, который разыскивает Огонькова).

Ольга на минутку перестала поливать и, незаметно загибая пальцы, начала считать, сколько же времени нет Огонькова. Выходило: сегодня пятый день! Ольга прямо за голову схватилась. А старик ботаники… как он только терпит?!

– Ну хотите, я ещё раз Потапову звякну?

Старик ботаники молчит, ничего не отвечает Лёле. Конечно, он хочет – чего тут спрашивать! Но ведь ясно же: никаких новостей нет. Потапов, если бы узнал, – сразу же к ним! А потом, они звонили всего час назад.

Эх, Генка! Если б он хоть одним глазком мог глянуть на то, что творилось тут по его милости. Но Огоньков ничегошеньки не знал и гулял себе по белу свету.

Прошло ещё немного времени. Зажгли в комнатах свет. Ольга успела малость отдохнуть после цветов, и тут звонок у двери начал дзынькать и телебомкать – это стали приходить ученики старика ботаники.

Первой пришла синеглазая женщина с тёмным усталым лицом. Её звали Елена Григорьевна – Ольга сразу запомнила: так же звали учительницу из второго «Б». Лёля тихо спросила в прихожей:

– Ну как?

– Не клеится ни черта! – Елена Григорьевна сердито махнула рукой. – А-а, ладно об этом! Он-то как там?

– Весёлого мало.

– Что? Ты думаешь…

– Да ничего я не думаю, Лен! Не хочется мне о таких вещах-то думать…

Потом почти что вместе пришли двое мужчин. Один пальто вешал, а другой в это время и позвонил.

Один был высокий и большой. Когда здоровался с Ольгой, её рука будто совсем пропала у него в ладони. Евгений Михайлович – так его звали. Он был лысоватый, но зато курчавый. «Сам кудрявый, без волос, а румянец во весь нос», – вспомнила Ольга и улыбнулась.

А ещё у Евгения Михайловича была борода. Она ровно и густо тянулась от уха до уха, словно линия стриженых кустов в парке.

Григорий Григорьевич – другой ученик – был невысокий и худенький. Когда здоровался с Ольгой за руку, она каждую косточку свою почувствовала. А ходил он легко, как учитель физкультуры. Не то что Евгений Михайлович. Тот тяжело ступал, аж листья у цветов вздрагивали.

В общем, все четверо учеников были на удивление разные, будто специально их кто подбирал!

Но едва входили они к Борису Платонычу, как становились… одинаковые. Не одинаковые, конечно, это ясно, а всё-таки какие-то очень похожие. Ведь старик ботаники был их учителем. И они при нём как бы притихали. Притихали в ожидании, что он скажет.

В школе Ольга ни разу не видела, чтобы к нему так относились. Там все при нём шумели, галдели. А если шли строем, то не строем, а просто ватагой. Даже Ольга к нему так не относилась, как эти ученики. Она любила старика ботаники, а ещё больше просто жалела. Но чтобы уважать его, как настоящего учителя, как Наталью Викторовну, например…

Это при ней все в классе становились как бы одинаковыми – тихими-тихими. И все ждали, что она сейчас скажет. Она, может, ничего такого особенного и не говорила, просто: «Садитесь, откройте тетрадки. Будем проверять домашнее задание». Но всё равно класс её слушал, слушал – потому что это не кто-нибудь, а Наталья Викторовна говорит!..

А сейчас вдруг Борис Платоныч сделался настоящим учителем. Пришедшие так с ним и здоровались: «Здравствуйте, учитель!» или «Здравствуйте, профессор!» И тихо отступали назад, чтобы дать место Другому. А Ольга, затёртая в уголок, смотрела на это во все глаза и удивлялась.

Тут старик ботаники что-то сказал – Ольга не поняла, – и вдруг все засмеялись. Лёля и Елена Григорьевна пошли на кухню, принесли тарелки с едой. Они все четверо ели прямо стоя, держа тарелку в левой руке, а вилку в правой. Не потому, что сесть было некуда, а, как видно, выполняя условия какой-то старой своей игры… Хорошо хоть, что Ольга сидела. Она могла поставить тарелку себе на колени.

Вдруг на свет божий откуда-то выплыла бутылка (Ольга потом прочитала название: «Водка петровская»).

– Внимание! – воскликнул Григорий Григорьевич. – Кто больше? – и вынул из кармана крохотную стеклянную чашечку. Ну буквально кукольных размеров.

И вдруг у каждого из них оказалось в руках по такой чашечке. И у старика ботаники тоже.

Григорий Григорьевич разлил всем. Но так малы были эти чашечки, что, казалось, водки в бутылке ничуть и не убавилось. Они церемонно чокались и наклоняли значительно головы, как в кино, когда чокаются большими бокалами шампанского. Говорили друг другу: «Вы позволите?.. О! Ну конечно!.. Если только вы не возражаете, коллега…» И ещё они перебрасывались какими-то своими, особыми словечками и то и дело фыркали. Потом кто-нибудь говорил: «А помните, Борис Платоныч, а помните?..»

Ольга смотрела на всё это как на представление и, сама не понимая чему, улыбалась. Хотя было немножко досадно, что её забыли.

Потом Ольга вдруг поняла, какое было у них осторожное веселье. Конечно: ведь они приехали сюда совсем не для того, чтобы шутить, и не для того, чтобы есть картошку, которую она им почистила, и не для того, чтобы пить из крохотных своих чашечек… Борис Платоныч – они приехали к нему. И именно сегодня, потому что боялись, что послезавтра или даже завтра могут его не застать.

Вдруг старик ботаники кашлянул раз, другой. Так всегда покашливают, когда собираются что-то говорить. И в то же время хотят, чтобы наступила тишина. Тотчас же стих разговор. Тарелки неподвижно повисли в воздухе, а бутылка в окружении кукольных чашек притаилась где-то на окне между цветами.

Старик ботаники начал говорить. Его изменившийся голос звучал тихо, но ясно. Слова, входившие в комнату, были крепкими, понятными и видимыми, как вещи. Никогда и никто раньше так при Ольге не говорил.

Когда потом, через много дней, она пробовала повторить для себя эту речь, ничего у неё не получалось. Но Ольга чувствовала, что слова старика ботаники живут у неё в душе, что она их помнит!.. А вот повторить не могла…

Ученики старика ботаники слушали его почтительно и грустно. И не шевелились, словно боялись что-то вспугнуть. А кругом, отовсюду к старику ботаники тянулись растения. Казалось, они тоже слушали. Ловили каждое слово его – учителя и доктора, – как листьями ловили солнечный свет, а корнями живую воду.

Старик ботаники стал говорить отдельно каждому своему ученику – словно давал наставление перед дальней дорогой. Оказалось, он знал, кто чем из них занят. И теперь, в последний раз, старался подтолкнуть их на правильный путь. Он говорил им об их работе. Голос его был уверенный и твёрдый.

Таким вот Ольга и вспоминала его потом – Бориса Платоныча Огонькова, профессора ботаники.

И ещё старик ботаники сказал-попросил: пусть Генка будет жить с Лелей, и пусть его новую незаконченную книгу закончит Женя – Евгений Михайлович.

Всем было понятно, почему он так говорит… Но никто не стал уверять его, что нет, мол, нет! Каждый знал: это правда. И старик ботаники этого не боялся. И значит, не надо было для него врать.

Потом стали тихо расходиться. Только Лёля осталась. На улице все трое попрощались с Ольгой за руку. Их дорога была к метро, а Ольга сразу повернула в переулок.

Уже давно стемнело. Горели фонари и окна в домах. Студёный снег визжал под ногами, как живой.

* * *

На следующий день они с классом ходили в театр. Деньги на билет Ольга сдала давно и теперь за делами позабыла, что они идут именно сегодня, седьмого декабря.

Пообедали вместе – и продлёнщики и домашники. И даже Наталья Викторовна и воспитательница из продлённой группы Зоя Васильевна ели с ребятами.

Настроение у всех было преотличное: в кукольный театр тоже трудно попасть – почти как в цирк. А продлёнщики к тому же радовались, что не будет обычного режима дня.

Пока дежурные убирали тарелки от первого и приносили тефтели, Ольга успела оглядеться. И она заметила, что все к театру приоделись: кто кофточку поверх формы надел, кто в белом пришёл фартуке, кто хоть просто бант привязал понарядней… Одна Ольга была во всём обычном. Как мальчишки!

Настроение её немножко от этого испортилось. К тому же ещё она никого не предупредила у старика ботаники. Может, они её ждут. «Надо хоть позвонить!» – подумала Ольга.

– Наталья Викторовна! – громко сказала она и стала глазами искать глаза учительницы. – Наталья Викторовна!.. Можно мне… Мне позвонить надо… Я маме сказать забыла…

– Ну иди, – кивнула Наталья Викторовна, – во дворе нас подожди.

«Врать научилась, – неодобрительно подумала о себе Ольга, – прямо как Светлана!» Но с другой стороны, не будешь же объяснять про старика ботаники…

Она оделась побыстрей, выбежала на улицу. Конечно, они там пока со своими пальто разберутся, пока что – минут десять обязательно пройдёт. Но всё же лучше поторопиться.

Ольга забралась в будку, опасливо потрогала трубку, провод, диск – нет, не кусается. А часто бывает, что автоматы кусаются. Прямо не автомат, а живой ток!..

Ольга быстро набрала номер, прижала холодную трубку к уху. Стёкла в будке уже успели зарасти густой серебряной ватой. Было полутемно. Никто не мог видеть, что тут делает Ольга. Она была как в засаде.

А в трубке всё пели и пели жалобным козлиным голоском длинные гудки: «Сестрица моя, Алёнушка! Выплынь, выплынь на бережок!..» Такая детская передача есть по радио. Ольга раньше, когда её слушала, всё плакала. Но уж после пятого раза ни за что не заплачешь!

Она улыбнулась, представила себе, как Лёля Познанская вытирает руки от панировочных сухарей и бежит на цыпочках из кухни к телефону. Сейчас закроет рукой трубку и скажет далёким голосом: «Алё!» А старик ботаники дремлет у себя в кабинете. И от задёрнутой молочной шторы вокруг него плавает такой же полумрак, полутуман, как в Ольгиной будке. И может быть, по сравнению со вчерашним, старик ботаники потихонечку пошёл на поправку… Очень Ольге хотелось, чтоб это было так!

Между тем трубка в шестой или в седьмой раз пропела «Сестрицу Алёнушку». И всё мимо. Но вот наконец в глубине что-то брякнуло, трыкнуло.

– Слушаю! – сказал совершенно незнакомый и довольно-таки старушечий голос.

«Ой!» – Ольга проглотила сухоту в горле и сказала:

– А кто это?

– Сиделка, – ответил голос без запинки.

Ах, сиделка… Сердце у Ольги неприятно забилось. Она начала себя успокаивать, что это же и маленьким детям должно быть понятно: Лёля не может целый день сидеть со стариком ботаники. Ей же на работу надо ходить, в биологический институт.

– Как себя Борис Платоныч чувствует?

– Удовлетворительно.

– Как-как?

– Состояние удовлетворительное, – заученным, магнитофонным голосом сказала сиделка.

Как-то всё это было неожиданно. Как-то не нравилось Ольге. Ей хотелось поговорить с Лёлей Познанской, или с Еленой Григорьевной, или уж хоть с тем Женей, который будет дописывать книжку старика ботаники.

– А когда можно прийти? – спросила Ольга. Такой странный вопрос она задала просто от растерянности. Чего тут спрашивать? Приходи когда хочешь!

Но оказалось, для сиделки этот вопрос совсем не странный:

– Фамилия?

– Яковлева Ольга… А что?

– Подождите. – Она, наверное, целый час молча дышала в трубку. – Вашего имени в списке нет.

– В каком списке?!

– В списке лиц, которых Борис Платоныч сможет принять в ближайшие дни. О здоровье можно справляться по телефону.

«Справляться по телефону!.. В списке нет». Слёзы брызнули из Ольгиных глаз, словно ей под нос сунули банку горчицы.

«И не нужно мне! – хотела крикнуть Ольга. – Подумаешь!»

Но в трубке давно уже отчаянно пели короткие гудки.

* * *

Прошёл тот неудачный театральный день, проходил и ещё один. Звонить больше Ольга не решалась.

Сегодня утром, перед школой, она опять зашла в тот же некусачий автомат, вынула из варежки тёпленькую жёлтую двушку, набрала номер, но опять услышала магнитофонный голос:

– Слушаю!

Ольга положила трубку, и автомат проглотил её двушку задаром.

Сейчас, вечером, ей было тоскливо и стыдно. Чтобы немного успокоиться, оправдаться перед собой, она старалась себя разозлить, старалась обидеться. «А пусть, пусть, – думала она. – И не буду звонить! Пусть, раз так… какие-то списочки!»

В тот день зима вдруг распустила вожжи, мороз вырвался, улетел, всё потекло. По улицам полз мокрый туман. Как-то неприятно было на душе, как-то невесело. И мама нервничала. Она ждала телефонного звонка. И, не дождавшись, опять звонила в справочное аэровокзала. В этот вечер они долго смотрели телевизор. Уж под конец Ольга сама сказала, что пойдёт спать. Но мама вдруг попросила:

– Посиди со мной, доча! А хочешь – вздремни тут… Чего-то Слава не летит. А погода видишь какая!

Но Ольга, неизвестно почему, совершенно не боялась за лётчика. Она сказала:

– Я вот тебе честно говорю, мам. Он прилетит. У меня сердце чует!

– Правда? – сказала мама и стала быстро-быстро утирать глаза. – Ну ты смотри, смотри телевизор. Ты на меня не гляди.

Уже когда вся программа кончилась, часов, наверное, в двенадцать, вдруг затрезвонил, захлебнулся звонок у двери. Мама кинулась в переднюю и только притронулась к замку, дверь сама распахнулась. В квартиру вбежала женщина – халат застёгнут наперекосяк, голова в бигудях, из-под халата длинная ночная рубашка в цветочек:

– Умоляю! Телефон!

– В комнату, в комнату идите, – быстро сказала мама. – Там, Оля, покажи!

Женщина срывающимися пальцами начала крутить телефонный диск. Вызывала скорую помощь. Ольга узнала её – это была их соседка из квартиры напротив.

– Как её зовут? – шепнула мама.

Ольга пожала плечами. Они стояли в дверях, прижавшись друг к другу, и глядели на женщину. Та наконец дозвонилась, кричала в трубку:

– Панкратова, Вера Григорьевна, семьдесят два…

Сердце.

Положила трубку, виновато и устало глянула на маму:

– Как погода меняется, так сразу… И особенно если оттепель. Давление в воздухе падает.

Ольга вздрогнула и замерла. Значит, сейчас и старик ботаники… Ей вспомнились слова Лёли Познанской: «Всё на волоске висит. Кто-нибудь чихнёт не так – и готово!»

Женщина ушла. Но в квартире у них осталась тревога. Мама сидела на диване перед тёмным телевизором. Наконец взглянула на Ольгу:

– Ты чего? Ложись, ложись.

Ольга послушно легла. Звонить всё равно было поздно. Уже сквозь сон ей послышалась пронзительная телефонная песня, и потом к её щеке прижалась горячая и мокрая мамина щека.

– Прилетел, доча! Прилетел, прилетел!..

И больше Ольга ничего не слышала и не видела, кроме хорошего летнего сна про зелёные листья и про птиц… Теперь уж ничего плохого случиться не могло.

* * *

Утром они проспали. А чего тут удивляться – полночи колобродили!.. Ольга сама проснулась. Посмотрела на будильник – глазам своим не поверила: восемь часов. Как он не зазвонил, неизвестно. Будто сам проспал всё на свете. А может, звонил, да не дозвонился до них. А может, и завести забыли.

Ольга быстро думала об этом, пока надевала платье, чулки.

Потом вдруг подумала: «Завтракать же надо – маму разбудить». Но прикинула: всё равно не успеть. Пока чайник, пока то, сё… А мама ведь ещё позже легла. Вообще неизвестно когда! Пусть спит. Небось к своей второй смене проснётся.

Она тихо-тихо собралась – только раза два громыхнула. Но мама даже и не думала просыпаться. Видно, наволновалась.

В животе было непривычно пусто. И как будто даже немного тянуло и царапало. «Так, что ли, на душе кошки скребут?» – подумала Ольга. Но размышлять про кошек было некогда. Только-только бы поспеть к звонку. Она поскакала вниз по лестнице (оба лифта были заняты). Однако перед почтовым ящиком всё же притормозила. Будто кто её дёрнул за подол. Глянула внутрь – ого, письмо!

Она опасливо посмотрела вверх по лестнице, вниз. Никого. Достала из тайничка ключ. Вынула письмо: «Яковлевой Ольге». Почерк дрожащий и в то же время твёрдый – такой знакомый ей… Неужели?! Да быть не может!.. Неужели от него?!

Но проверить невозможную свою догадку Ольге было совсем уж некогда. Звонок, который должен был разразиться с минуты на минуту, висел над нею грозной птицей… Пять минут – это ничего. Только пять минут и надо обождать-то!..

И она припустила в школу, размахивая таинственным письмом, зажатым в руке. Припустила, не замечая того, что рассветное небо над головой совершенно чисто, и морозец подобрал снежную хлябь, и красное зарево подымается за домами, так что зажжённые фонари стоят вдоль улицы совершенно ненужно и бледно. Словно привидения.

* * *

Наталья Викторовна не любила зря жечь свет. И это было хорошо. Когда она щёлкнула выключателем, все сразу притихли. По классу плыли предутренние сумерки. За окнами разгоралось огромное небо. Наталья Викторовна подняла руку.

– Тишина!.. Послушайте, как солнце встаёт. А я пока проверю домашнее задание. Тетрадки откройте, – и пошла по рядам.

Светилось небо. Красным и малиновым накалились облака. Весь класс смотрел лучшее в мире кино, которое человеку можно смотреть сколько хочешь, а видит он его лишь несколько раз за всю свою жизнь. Почему? Да так уж всегда выходит! Тот обязательно проспит, тот – даже в ранний час – занят неотложными своими делами. Вот как Ольга – при далёком, неверном свете восхода она читала с волнением письмо:

«Здоро`во! Я живу хорошо. Но где – сказать не могу. Это тайна. В юнги пока не попал. Надо ждать до весны, накопить денег на билет. Деду пока не говори. Я ему напишу из училища юнг. Геннадий».

«Геннадий! – повторяла Ольга, со злостью поддёргивая эти хвастливые и дурацкие буквы «эн». – Геннадий! Надо же какой выискался!»

– Яковлева, а ты почему не открыла тетрадь? – Над нею стояла Наталья Викторовна.

– А я… – Тут Ольга сообразила, что ведь нужно спешить!

– Не сделала?

– Я… нет! Здесь, – она ткнула пальцем в тетрадку, – я решила… Мне очень позвонить надо. Очень срочно!

Наталья Викторовна удивлённо посмотрела на неё. И весь класс повернулся в её сторону. Это было поинтересней восхода!

– Что с тобой? Что-нибудь случилось?

Ольга до этого стояла с опущенной головой, теперь она быстро глянула на учительницу, нашла её глаза:

– Я просто вот… письмо. Нужно позвонить обязательно!

Наталья Викторовна взяла её за руку, потянула к двери:

– Пойдём!

А Ольга другой рукой, свободной, успела взять с парты письмо. Сунула его в карман фартука. У двери Наталья Викторовна остановилась:

– Внимание! Все решаем пример номер сто восемьдесят три.

И включила свет.

* * *

Они прошли быстрыми шагами по пустому коридору. Гулкие звуки разлетались из-под ног, словно брызги, словно вспугнутые воробьи. Поднялись на третий этаж, вошли в учительскую. Здесь не было ни одной живой души.

– Ну вот телефон, – сказала Наталья Викторовна. – Позвонишь – и живо в класс.

Она осталась одна в учительской. Три глубоких кресла по углам стерегли тишину. Посредине стоял стол под зелёным сукном. На столе газеты, газеты. Дальше, между столом и стеной, с десяток стульев. Стоят табуном – криво-косо. Но всё же как бы в кружок. Ольга представила учителей – как они сидели здесь и говорили о чём-то, о каком-нибудь ученике… Даже стало не по себе, когда представила целых десять учителей разом!

Тут она мысленно дёрнула себя за косицу: звонить надо, а не про учителей раздумывать! Вот у неё всегда (мама так говорит): если делать что-нибудь страшно или трудно, она сразу начинает заниматься другим. А главное дело буксует!.. Ольга вздохнула и сделала шаг вперёд.

Телефон стоял почти что с краю, на простой тумбочке. И рядом смирный стул. Это было хорошо: не надо далеко ходить по опасной территории.

Она сняла трубку, минуту подержала её в руках, словно куклу, и опять положила на место – на рогатый рычажок… Надо, надо…

А как позвонить?

Вдруг опять этот проигрыватель подойдёт: «Слушаю!»

Ольга переминалась у телефона с ноги на ногу… А в классе теперь уже спокойно проверили столбики номер сто восемьдесят три. Сидят себе… Ольга вдруг почувствовала, как хорошо было бы сидеть сейчас в классе и ничего бы не знать, никаких писем!.. А здесь, в пустой учительской, так неуютно было, холодно, слишком тихо.

Ольга вышла в коридор. Гулкие звуки опять стали выпрыгивать у неё из-под ног. Прошла по третьему этажу, потом вниз по лестнице. Всё медленней, медленней… На площадке второго совсем почти остановилась. Что она затеяла? Наверно, и сама толком не знала. Но вдруг решительно и быстро пошла вниз.

Нянечка в раздевалке посмотрела на неё подозрительно:

– Далеко собралась?

– Учительница послала. За тетрадкой. Я тут рядом живу…

Теперь уже всё, назад пути не было! Дверь школы громко хлопнула. Ольга вышла на мороз. Солнце сверкало над домами, словно кусок льда. А может, не такой уж и мороз был. Но Ольгу трепала и била противная дрожь. Она шла, стараясь не смотреть на прохожих. Урок прогулять! Какой второклассник на это решится? А ведь она была ещё и девочка!..

* * *

Наконец она пришла. Тут и правда было недалеко. «345-е отделение милиции». Ольга потянула тяжёлую дверь, прошла в тёмный предбанничек до следующей двери. За нею было светло, даже ярко. Пустые белые стены, висят два портрета. За барьером два милиционера. Один разговаривал по телефону, другой читал какую-то бумагу. Который бумагу читал, поднял голову и посмотрел на Ольгу. Он смотрел прищурясь – в один глаз ему дым лез от зажатой в зубах папиросы.

– Ты чего? – Папироса запрыгала, как живая. И дым изо рта клубами полетел за барьер.

– Мне Потапова нужно, – сказала Ольга.

– Потапова? А зачем тебе Потапов?

– Он человека одного ищет, а я его нашла!

– Альберт Васильевич! – крикнул милицио-нер с папироской. Поди сюда на минуту.

Откуда-то из глубины вышел человек. Ольга сразу его узнала: это был тот самый, которого она прищучила в квартире у старика ботаники. Только теперь он был в простом костюме, а не в милицейском. Потапов тоже её узнал.

– Ну что у тебя? – спросил он без особой приветливости.

Ольга протянула письмо. Потапов пробежал его глазами. Посмотрел на обороте – пусто. Спросил:

– А конверт где? Потеряла?

Да так строго спросил, будто правда ему конверт зачем-то нужен. Сердце у Ольги упало. Она сунула руку в фартук… Слава Богу, на месте!

– Вот за это молодец! – обрадовался Потапов. – Прямо-таки хвалю! – Он взял конверт, повернул его в руках туда-сюда. – У него что, на станции Клязьма какие знакомые есть?

– Я не знаю, – пожала плечами Ольга и тут же подумала: «Откуда он про Клязьму узнал?» И вдруг вспомнила: «Огоньков в лагере был на Клязьме. Летом!.. Он же говорил. Там и товарищ у него какой-то!»

– Ясно! – сказал Потапов. – Надо деду этому срочно отзвонить. Какой там телефон у него, не помнишь? – а сам уже начал рыться в своей записной книжке.

Милиционер, который до того всё время разговаривал по телефону, в эту секунду разъединился и протянул трубку Потапову:

– Пожалуйста, товарищ капитан… Говори, девочка, номер-то! Говори, говори!

Потом произошёл разговор. Вернее, говорил один Потапов. Но всё было понятно:

– Можно к телефону товарища Огонькова? Что?.. Это из милиции спрашивают… Вот как? Извините!.. – протянул пустую трубку милиционеру у телефона.

Тот бросил её на рычаг.

– Видишь ты, какие дела, – сказал Потапов, – придётся нам самостоятельно действовать… Скончался он нынче ночью, Борис Платоныч этот, Огоньков…

Лицо Потапова стало расплываться, растекаться… Вот и умер. Как-то невозможно было думать, что он умер. И что это вообще значит – умер? Ольга не знала. Но знала только, что это навсегда.

Она опустила голову, с ресницы оборвалась слеза и стукнулась прямо о чёрный кружок на конверте, который она держала в руках, о штемпель. И сквозь эту слезу, словно сквозь увеличительное стекло, Ольга заметила на штемпеле чёрные буквы: «Ст. Клязьма, Моск. обл.»

«Вот, значит, откуда Потапов всё узнал, – подумала Ольга, – вот, значит, откуда. Ага, ну понятно…» Эта мысль так и этак крутилась, извивалась у неё в голове, словно была самой главной, не давала ни о чём думать.

* * *

Ах, как всё закружилось дальше, закружилось, поплыло в медленном водовороте печальных событий.

Из милиции она пошла куда-то – как говорится, куда глаза глядят. Просто шла и шла – ноги переставляла. А куда было идти? В школу? Но такими вдруг неважными показались ей школьные заботы: арифметика, русский, чтение… И домой не могла она идти: сразу надо было бы объяснять, почему не в школе, да почему лицо такое, да что случилось… Но это невозможно было объяснить. Об этом язык не поворачивается, об этом душа не поднимается говорить.

И вдруг она поняла: стоит ей туда вернуться – туда! – где говорят, суетятся, плачут, где звонят об этом по телефону, стоит ей вернуться, старик ботаники и правда умрёт. А здесь, среди незнакомых, он был жив.

Ольга как-то даже немного успокоилась. Нащупала в кармане, выудила со дна две монетки по три копейки. У какого-то метро купила себе пирожок с капустой.

Двери метро всё время размахивали руками, словно ссорились. Из них – вместе с чёрным паром и сами как чёрный пар – выходили люди… Ольга жевала пирожок и думала о Генке, о Борисе Платоныче. Вернее, вспоминала разные их разговоры, вспоминала, как они в лес поехали.

Вспоминала, как Огоньков убегал… Сколько дней с тех пор прошло? Какая-то неделя. В журнале против Ольгиного имени едва прибавились две-три новые отметки. А кажется, давно-давно!..