Текст книги "Пути-дороги"

Левенцов помыл оставшуюся после обеда посуду и замер в нерешительности. «Вернуться в библиотеку или провести экскурсию по квартире?» – задумался он. Читать книги больше не хотелось. И пить в одиночку чужой коньяк уже тоже не было причины: таблетки обезболивающего лежали в библиотеке на письменном столе рядом с графином с водой. Кухня трёхкомнатной «сталинки» его не впечатлила: она казалась несколько меньше привычной Левенцову в двухкомнатной квартире Татищева в современной девятиэтажке. Или это было обманчивое впечатление тесноты из-за высокого потолка и обилия кухонной мебели: у Скобцевых был целый кухонный гарнитур, в котором кроме обеденного имелись ещё пара рабочих столов и несколько навесных шкафчиков, а у Татищева посреди кухни сиротливо стоял стандартный раздвижной стол и пара деревянных табуреток.

Решив всё же не нарушать правил гостеприимства, Левенцов вернулся в библиотеку. «Завалиться что ли спать?» – подумал он и осторожно, чтобы не потревожить больное ухо, прилёг на диван. Вкус выпитого за обедом кофе внезапно напомнил ему о многочисленных пробуждениях в постели Людмилы Николаевой. Та тоже готовила по утрам кофе из молотых зёрен. Правда варила она его в турке на огне газовой плиты, а Скобцевы – в шикарной импортной электрической кофеварке. Сам Левенцов со студенческих времён предпочитал вкус бразильского растворимого кофе из банки с изображением индейца. Он не разделял пренебрежения сокурсников, а позднее, различных снобов к сладкому растворимому кофе, всегда пил его с наслаждением из обычных чайных кружек и не видел ничего привлекательного в мизерных порциях горького молотого кофе, оставляющего крупинки на языке и осадок на дне маленьких кофейных чашек. Но в среде советской интеллигенции пить растворимый кофе почему-то считалось неприличным.

Уснуть Левенцов так и не смог: пару часов он мучился от боли в раненом ухе и маялся от безделья. Боль он мужественно терпел, не желая глотать таблетки, а с бездельем пытался бороться чтением книг. Книги помогали слабо, Вячеслав вставал, брал с полок то одну, то другую, но сосредоточиться на их содержании не мог. В одной из книг он с удивлением обнаружил отзыв Вениамина Каверина о Константине Паустовском:

«Я страшно завидую Паустовскому. Завидую тому, что тот никогда в жизни не солгал. Ни одной фальшивой строчки нет в его творчестве».

Мнение Каверина почти полностью соответствовало впечатлению самого Левенцова. Однако Вячеслава после утреннего прочтения повести «Чёрное море» грызло одно необъяснимое обстоятельство. Главным героем повести был вовсе не лейтенант Шмидт, а некий писатель Гарт, образ которого Левенцов идентифицировал для себя как описание известного писателя-романтика Александра Грина. Каково же было удивление Левенцова, когда в конце повести Гарт неожиданно посетил могилу Грина! Левенцов не мог объяснить подобную несуразицу. Более того, в «Чёрном море» кроме Александра Грина под своими подлинными именами упоминаются и несколько других известных русских писателей. Кто же такой Гарт, удивительно совпадающий по внешности, биографии и тематике с Грином? Левенцов о таком русском писателе никогда не слышал!

– Нельзя объять необъятное, – философски рассудил Вячеслав и стал искать книги Гарта в обширной библиотеке Скобцевых, но нашёл только сборники произведений американского писателя Фрэнсиса Брет Гарта, писавшего вестерны и занятные истории о золотоискателях Калифорнии.

В конце концов, боль в раненом ухе заставила Левенцова принять одну из таблеток, оставленных Алевтиной Владимировной. Через какое-то время, лёжа на диване и прислушиваясь к утихающей боли, Вячеслав заметил, наконец, что в комнате кроме книжных шкафов и полок, письменного стола и кресла имеется массивная тумба, на которой стоит большой цветной телевизор. Портить себе настроение новостями в столице Левенцов не хотел, но на полочке под телевизором он разглядел переднюю панель японской видеоприставки! Заинтригованный, он подошёл к тумбе, раскрыл дверцы из тёмного стекла и увидел две внутренние полки, заставленные видеокассетами.

– Ничего себе! – невольно воскликнул Левенцов. – «Это я удачно зашёл!» – процитировал он Жоржа Милославского, обаятельного вора из кинокомедии «Иван Васильевич меняет профессию».

Учитывая обстоятельства, приведшие его в эту квартиру, Левенцов отверг кассеты с концертами популярных групп и исполнителей, кинокомедии и военные драмы, остановив выбор на боевике «Кровавый спорт» с Ван Даммом в главной роли. Эх, если б он в студенческие времена не бросил занятия каратэ в одной из полулегальных в те времена секций, может, не пришлось бы Алке Скобцевой его спасать. Но деньги срочно понадобились на фирменный джинсовый костюм, потом на кассетный магнитофон, потом предложили афганскую дублёнку… Вместо занятий каратэ пришлось ходить вагоны разгружать.

Фильм Левенцов до конца не досмотрел, потому что банальным образом уснул.

– Я люблю тебя, Славик! – шептала Людмила, горячими руками распахивая рубашку Левенцова и опрокидывая его на жёсткий матрац кровати, на неровные складки одеяла. Она решительно скинула цветастый халат, под которым оказалось пышное голое тело, давно и подробно знакомое Вячеславу, и легла рядом. Бесстыдно-жадные женские губы стали бродить по обнажённой груди Левенцова. Длинные мягкие волосы густой завесой скрывали лицо, щекотали кожу Вячеслава и дурманили запахом жасмина.

«Как это Людмила умудрилась так быстро поменять причёску? – удивился Левенцов. – У неё же всегда была короткая стрижка: „химия“, жёсткие кудри».

Нетерпеливые руки стянули с него трусы, стройная женская фигура со стоном оседлала его, перед глазами мячиками запрыгали маленькие женские груди с напряжёнными кнопками сосков. «Это не Людмила! – понял Левенцов. – У той четвёртый номер, и она полнее этой страстной наездницы». Темп «скачки» нарастал, частота и громкость стонов увеличивались, и Вячеслав понял, что уже не спит, что всё происходит в реальности, но остановить происходящее не мог и не хотел. Страсть, как всегда, захватила его целиком, подавила разум. Её накал был столь велик у обоих любовников, что финал не заставил себя долго ждать. С последним протяжным стоном женщина плавно опустилась на грудь Вячеслава, мазнула горячими сухими губами ему по щеке и, тяжело дыша, откинулась навзничь в сторону.

В комнате царил полумрак, потому что за окном был уже поздний вечер, экран давно отключившегося телевизора тёмен, а свет в люстре и настольной лампе на письменном столе никто не включал. Только блики качающегося на ветру за окном фонаря на столбе да слабый свет за приоткрытой дверью в коридор разгоняли мрак. Но Левенцов уже осознал, где он, и догадался, кто его только что фактически изнасиловал.

– Почему так? – отдышавшись, спросил он.

– Не могла больше ждать, – спокойно ответила Алла. – Весь день только и думала об этой минуте…

– Ты же сама меня отшила!

– Тогда быть просто любовницей мне было мало, банальный служебный роман меня не устраивал.

– И что изменилось?

– Всё! Я изменилась, жизнь изменилась. Теперь я не жду принца на белом коне или журавля в небе, а беру то, что могу, довольствуюсь синицей в руках.

– Не понял, – буркнул Левенцов, – как и когда я из журавля вдруг превратился синицу?

– Превратился не ты, Славик, а я, – ответила Алла. – Мои потребности снизились. Из принцессы, мечтающей выйти замуж за любимого принца, я стала обыкновенной женщиной, понявшей, что принц её не любит и в жёны никогда не позовёт. А вот я тебя, Славик, полюбила, наверно, в первый же день, как увидела. Всё о твоих любовных похождениях мне рассказали «добрые люди». Уволившись из конструкторского бюро, я надеялась избавиться от безответной любви. Но, увидев тебя вчера, поняла, что «болезнь» осталась. Может, теперь, когда «лекарство» принято, я излечусь? Как ты думаешь?

– Вряд ли, – сказал Левенцов. – Таким способом можно вылечить страсть, но не любовь.

– Поверю специалисту, – горько рассмеялась Алла. – Зато теперь, если через день-два опять расстанемся, мне не придётся жалеть, что не попыталась…

– А я ведь нашёл тогда кассету с записями той певички, – признался Левенцов. – Несколько раз прослушал, всё пытался понять, чем она так тебя привлекает, что у нас с тобой из-за неё всё на разрыв пошло.

– Понял?

– Нет. Музыка ещё ничего, хоть и содрана у западных образцов, а вот тексты совершенно бессмысленны.

– Тексты бессмысленные? – удивилась Алла. – Ты в них смысл искал?

– Конечно!

– Глупый! – рассмеялась Скобцева. – В её песнях нужно искать настроение и чувства, а не смысл. Как выразить чувства словами? Так, как это делают чукчи! Он едет на оленьей упряжке по тундре и поёт о том, что видит и чувствует. Снег блестит на солнце, мороз щиплет щёки, дышится легко, дома ждёт жена и сын, хорошо! Так же и та певица, смысла песен которой ты не понимаешь. Она идёт по улице, на ней красивое платье, новые туфли, прекрасная причёска, словом, девушка выглядит сногсшибательно. Погода замечательная, мужчины оборачиваются вслед, у неё всё отлично!

– Я как-то случайно увидел эту певичку по телевидению в какой-то музыкальной передаче, она же выглядит, как бомжиха или пугало огородное!

– Не путай персонажа песни с исполнителем! – воскликнула Алла. – Да, сама певица не блещет внешностью, что ничуть не умаляет прелести исполнения ею песен. Пушкин с Лермонтовым, например, часто в жизни вели себя, как последние мерзавцы, но ведь это никак не уменьшает значение их творчества.

– Ладно, не будем спорить, – с досадой сказал Левенцов. Он терпеть не мог «заумных» разговоров в постели с женщиной. Они всегда сбивали у него соответствующее ситуации настроение, напрочь убивали любовный пыл. – Может, нам лучше побыстрее одеться? Вдруг Алевтина Владимировна войдёт…

– Не войдёт, – беспечно махнула пальцами Алла. – У неё сегодня ночное дежурство в больнице. Но мы можем перейти в мою комнату, там нам будет удобнее, чем на этом жёстком диване. У меня классный музыкальный центр…

– Извини, милая, – изобразил смущение Левенцов, – я что-то ужасно проголодался.

Алла легко встала, накинула сброшенный ранее на пол короткий халатик, завязала поясок.

– Нет проблем! – спокойно сказала она. – Минут через пять приходи на кухню, я там всё уже приготовила. Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, не так ли, мой герой?

Алевтина Владимировна открыла дверцу «жигулёнка» и села рядом с дочерью. Алла, до этого сидевшая с закрытыми глазами и мечтательной улыбкой на лице, вздрогнула и испуганно посмотрела на мать.

– Спишь за рулём? – пошутила Алевтина Владимировна. – Что-то приятное снилось?

– Так, задремала немного, – смущённо ответила Алла. – Как прошла ночь?

– Почти как обычно, – сказала Алевтина Владимировна. – Но, как говорится, есть нюанс. Сегодня ночью в экстренное отделение привезли раненого в ногу парня. Милиционеру тот ничего не сказал, ни на один вопрос не ответил. Ранению не меньше суток, пуля прошла навылет, но кусочки ткани от грязных джинсов попали в рану и вызвали заражение. Нога сильно опухла, температура под сорок. Чуешь, к чему веду?

– Думаешь, это один из тех, кто напал на Славу? – встрепенулась Алла.

– Не думаю, а знаю! – победоносно посмотрела на дочь Алевтина Владимировна. – После ухода милиционера в отделение вновь заявились дружки раненого парня. Хотели узнать, «раскололся» ли, по их выражению, их кореш или нет и как вообще его дела. Я, конечно, сразу узнала их по вашему с Вячеславом описанию…

– Навылет, значит, – задумчиво сказала Алла. – Зря, выходит, я от пистолета избавилась…

– И от неожиданного жильца теперь избавимся, – потрепала по руке дочь Алевтина Владимировна. – Вячеслав может прям сегодня спокойно возвратиться к себе домой, никто его не тронет.

– Как это? – удивилась Алла. – Его же там караулят…

– А вот сейчас поедем и посмотрим, караулят или нет.

– Да что случилось? – в недоумении и тревоге воскликнула Алла.

– Я заключила с ними сделку, – усмехнулась Алевтина Владимировна. – Они забывают о Вячеславе и даже обходят его стороной при случайной встрече, а я не выдаю их милиции и спасаю если не жизнь, то ногу раненому парню.

– Ты с ума сошла! – воскликнула Алла. – С чего ты взяла, что обещаниям этих подонков можно верить?

– Я не так наивна, как ты думаешь, доча! – спокойно ответила Алевтина Владимировна. – Конечно, эти громилы мало испугались милиции: у них там имеется, как они выразились, «крепкая крыша». Да и нет у нас никаких доказательств, что Вячеслава намеревались забить насмерть. А вот жизнь и нога их главаря оказались для них очень важны! Я им доступно объяснила, что рана запущена, заражение весьма серьёзно, и вполне возможна гангрена. Нужных лекарств в больнице нет, других хирургов, кроме меня, тоже нет, да и те, что придут утром, в лучшем случае просто отрежут парню ногу. Никто не будет с ним возиться, потому что лечить такую рану у нас нечем, и чтобы спасти бедолагу от мучительной смерти от гангрены самое простое и разумное – ампутация.

– И что? – с недоумением спросила Алла.

– И то! – улыбнулась в ответ Алевтина Владимировна. – Я сказала, что постараюсь спасти парню ногу, потому что могу начать лечение немедленно, не дожидаясь консилиума врачей, и что на первое время лично у меня имеется запас необходимых медикаментов, принесённых родственниками тяжёлых больных. Но дружки раненого должны за свой счёт приобрести и возместить мне использованные для его лечения лекарства.

– И ты?..

– И я провела операцию! Всё прошло хорошо, рану я очистила. Она, честно говоря, была не столь опасна, как я им расписала, но вполне могла стать таковой в ближайшее время. Нам повезло, что раненый парень оказался весьма труслив и очень плохо переносит боль. Орал так, что его дружки в коридоре бледнели от ужаса. Перед этим я вскрывала чирий пятнадцатилетнему мальчику, тоже на распухшей ноге. Чистила рану почти без наркоза, наружный только применили, мальчик зубами скрипел, но не кричал. Зато этот слезливый амбал пообещал лично открутить голову любому, кто нарушит нашу с ним договорённость.

– Ну ты, мать, даёшь! – восхищённо воскликнула Алла и поцеловала Алевтину Владимировну в подставленную щёку. – А как ты им объяснила, откуда знаешь о драке? – встревожилась она. – И почему так заботишься, чтобы Славу оставили в покое?

– Сказала, что избитого ими парня привезли в больницу сразу после драки, и что мне как раз пришлось лечить его раны. Парень рассказал, что не знает, кто и почему на него напал. Спасла его и доставила в больницу неизвестная парочка, которая уединилась в тот вечер в машине, спрятанной от посторонних глаз в кустах. Пара увидала драку, и мужчина решил вмешаться. Женщина кричала, испугавшись именно за него. Кто эта парочка, избитый не знает, номер машины не видел, потому что сразу же потерял сознание и очнулся только в больнице. Стрелял по напавшим не Вячеслав, что они и сами прекрасно понимают, поэтому и искать его этим громилам не за чем. Парень и так серьёзно пострадал, вот я о нём и беспокоюсь. Убедительно?

– Мамуля, ты гений!

– Едем или так и будем стоять?

Убедившись, что бандитский пост действительно снят, Алла остановила «жигулёнок» прямо у подъезда.

– Ну что, а ты сомневалась, – сказала Алевтина Владимировна. – За вещами Вячеслава теперь можно не ходить…

– Мам, давай пока не будем ничего говорить Славе, – попросила Алла. – Пусть ещё немного поживёт у нас.

– Зачем?

– Я люблю его, давно, – призналась Алла.

– А он?

– Пока нет. Но вдруг, если мы поживём вместе, он…

Алла умоляюще посмотрела на мать. Алевтина Владимировна долго молчала, задумчиво глядя на дочь, потом приняла решение.

– На пятый этаж лезь сама, – дрогнувшим голосом сказала она. – Скажешь хозяину, что от меня.

Благодарно чмокнув мать, Алла резво выскочила из машины и побежала в подъезд. Проводив дочь сожалеющим взглядом, Алевтина Владимировна достала из сумки косметичку и стала старательно приводить лицо в порядок.

Когда счастливая Алла вернулась с туго набитой спортивной сумкой, Алевтина Владимировна спокойно ожидала её рядом с машиной.

– Домой? – радостно спросила Алла.

– Ты езжай, – ответила Алевтина Владимировна. – А я по рынку пройдусь. Хозяину квартиры сказала, где Вячеслав?

– Нет, конечно! Припрётся ещё и расскажет Славе, что его тут никто не караулит. Странный он какой-то: спрашивал, почему ты сама за вещами не пришла.

Проводив машину дочери взглядом до поворота за угол дома и убедившись, что Алла её больше не сможет увидеть, Алевтина Владимировна вошла в подъезд и вызвала лифт…

– Какая у тебя крепкая грудь! – восхищённо сказал Татищев. – Прямо девичья, будто и не рожала…

– Рожала, – улыбнулась Алевтина Владимировна. – Дочь мою, Аллу, ты сегодня видел, это она сумку с вещами Вячеслава забрала.

– Может, не кормила?

– Кормила, но не долго, – призналась Скобцева. – Я ведь на втором курсе института родила, академку брать не стала. Не хотела с мужем разлучаться, вот и пришлось оставить дочку бабушке. Так что вместо меня мама моя в декретный отпуск ушла, и выросла моя Алка на искусственном вскармливании. А ты, Глебушка, большой спец по женской груди?

– Да какой там спец! – смутился Татищев. – По правде сказать, у меня кроме тебя и Вероньки моей никого больше и не было. Просто в детстве прочитал я как-то записные книжки Ильфа, одного из авторов романов о похождениях Остапа Бендера, и там мне попалась запись, что у какой-то там баронессы грудь находится в полужидком состоянии. Ну я и спросил у мамы, что это значит, а она только засмеялась, потрепала меня по волосам и сказала, что ответ узнаю сам, когда подрасту.

– Узнал? – поинтересовалась Скобцева.

– Узнал, – вздохнул Татищев. – Когда дочка у нас с Верой родилась…

Он потянулся за сигаретой, но тут же вспомнил, что курить-то надо теперь идти на лестничную клетку, и бросил пачку на место.

– Кури здесь, это же твой дом, – сказала Скобцева. – Я и сама порой дымлю.

Татищев с заметным облегчением вновь схватил сигаретную пачку и протянул её Алевтине. Та не отказалась. Они закурили. Татищев поставил вычищенную накануне стеклянную пепельницу себе на голый, курчавящийся седеющим волосом живот.

– Значит, ты родила на втором курсе… – задумчиво пробормотал он.

Скобцева искоса взглянула на его хмурую физиономию, зло затянулась и выдохнула в потолок облако дыма.

– Да, – ровно ответила она. – Я вышла замуж за Алёшу сразу после окончания первого курса. Он всегда был рядом, учились мы вместе в московском медицинском институте, жили в одном общежитии. А ты уехал в другой город, поступил в своё военное училище. Ты даже не писал мне!

– Я писал! – возразил Татищев. – Первые три месяца минимум раз в неделю, но ответа ни разу не получил.

– Этого не может быть! – раздражённо затушила сигарету Скобцева. – Я ничего не получала…

– Я писал на твой домашний адрес, – пожал плечами Татищев. – Другого я не знал. Спроси у своей мамы…

– Мамы уже нет… – тихо сказала Скобцева. Она уже всё поняла, но осуждать мать не могла. – А как же каникулы? Ты мог приехать и всё сказать сам.

– Я же сказал, что писал тебе первые три месяца, – грустно ответил Татищев. Он тоже всё понял и теперь не знал, стоит ли продолжать этот бессмысленный разговор. Однако решил выяснить всё до конца, раз уж Алевтина считает виновником разрыва их отношений его. – Наконец, пришло письмо от твоей мамы, в котором она писала, что ты выходишь замуж за Алексея и просишь меня тебе больше не писать…

Алевтина Владимировна лежала, заложив руки за голову и никак не могла решить, лучше или хуже сложилась бы её жизнь, не вмешайся в неё её мать? Да, она не могла с уверенностью сказать, что любила Алёшу Скобцева, когда выходила за него замуж. Но Глеб уехал и пропал, а Алёша объяснился ей в любви ещё в девятом классе. Он ей нравился, был не навязчив, но настойчив. И мать постоянно зудела, что лучшего мужа ей не найти, что лучше работать врачом в подмосковной больнице, жить в своей квартире, зная, что рядом всегда готовая помочь мать, чем мотаться по военным гарнизонам и жить в служебных комнатах с казённой мебелью. И на гордость ещё ей давила, дескать, бросил её Глеб, не пишет, забыл, видать, совсем.

– Давай начнём всё сначала, – сказал Татищев. – Ты одна, я один…

– Нельзя дважды вступить в одну реку, Глеб! – усмехнулась Скобцева. – Так, кажется, сказал мудрец. Чувства наши, будем честны, давно остыли. Сексуальной возбудимостью я не страдаю, да и ты, судя по всему, тоже. Или хочешь повторить? Давай, другого случая не будет.

– Зачем так грубо, Аля? Я же серьёзно…

– И я серьёзно! Вспомнили юность, и на этом достаточно. Между нами всегда будут стоять твои неполученные мною письма, но даже не это главное. Ты не знаешь меня, я не знаю тебя. Ты помнишь юную школьницу Алю Петрову, я абсолютно не знаю военного лётчика-пенсионера Глеба Ивановича Татищева. Что у нас общего? В чём основа счастливой семейной жизни? Каждый из нас прожил такую жизнь, о которой другой ничего не знает. К тому же, я, в отличие от тебя, не одинока, живу со взрослой дочерью…

– Я же не говорю, что мы должны сразу начать совместную жизнь, – не сдавался Татищев. – Давай начнём с нуля: будем встречаться, постепенно заново узнавать друг друга…

– У меня нет ни времени, ни желания бегать на свиданки, – отрезала Скобцева. Она встала, накинула на себя рубашку Татищева и пошла в ванну.

Глеб Иванович понял, что дальнейший спор ни к чему хорошему не приведёт. Он тоже встал, нашёл в шкафу другую рубашку, по-военному быстро оделся и заправил кровать.

Алевтина Владимировна вышла после душа чистая и свежая, будто не было тяжёлого ночного дежурства в больнице и сложной операции, а также бурного секса и неприятного разговора с Татищевым. Она спокойно, не стесняясь, скинула с себя большое влажное полотенце и начала не торопясь одеваться. Глеб Иванович молча курил, не зная, что теперь говорить и делать.

– Ну что, на посошок, и я побежала? – улыбаясь, сказала Скобцева.

Татищев всё так же молча затушил сигарету и разлил по фужерам остаток шампанского.

– За что пьём? – спросил он.

– За любовь, которая у нас когда-то была! – провозгласила Скобцева. – Ведь была?

– Была, – подтвердил Татищев.

– Ну вот, – поставив пустой фужер на стол, подвела черту Скобцева. – Всё выяснили, долги друг другу отдали. Мне пора бежать домой, там меня ждут любимая дочка, твой жилец Вячеслав и вкуснейший борщ! Ужасно хочется есть. Шампанским и конфетами, Глебушка, сыт не будешь, да ещё после тех физических упражнений, что мы с тобой недавно проделали. Извини, тебя в гости не приглашаю.

Татищев мёртво молчал. Скобцева пошла в прихожую, быстро обула сапоги, надела лёгкое пальто, натянула берет, мазнула яркой помадой по губам.

– Прощай, Глеб! – спокойно сказала она, входя в кабину лифта и нажимая кнопку первого этажа.

– Прощай, Аля… – с трудом выдавил из себя Татищев.