Текст книги "Пути-дороги"

Часть вторая. Распутье

«Бывали хуже времена,

Но не было подлей».

Николай Некрасов «Современники»

Глава 5. 1994 год

К территории руководимого Кулагиным хлебокомбината примыкало с юга Управление Продторга с продовольственными складами, а с севера мукомольный завод. Территорию мукомольного завода рассекал надвое проулок, уходящий под уклон от автомобильной магистрали к железнодорожной, за которой несла свои далеко не белые воды река Белая. Контрольно-пропускные пункты мукомольного завода располагались один против другого по сторонам проулка. Чудным июньским утром на дежурство в этих проходных заступила мужская пара, сменившая охранниц-женщин. В проходной, ведущей к элеватору и вспомогательным службам, водворился пятидесятилетний Вася Крошкин. Проводив сменённую им охранницу, Вася глянул в окно на подопечную территорию, потом в противоположное маленькое окошечко на улицу и, не обнаружив ничего криминального, быстрым движением достал из ящика стола гранёный стакан старого образца, а из сумки початую бутылку водки. Налив сто грамм, он сказал себе: «С почином», – и со вкусом выпил. Дежурство началось.

В проходной напротив, контролировавшей территорию основного производства, на охрану заступил рослый, крепкий молодец двадцати трёх лет. Звали его Миша Бровкин. Свой фиолетового цвета «москвич», которому директор предприятия запретил парковаться на основной территории, Миша загнал в противоположные ворота под присмотр коллеги. Машина была главной страстью Бровкина, а высшим наслаждением – езда с сумасшедшей скоростью. Любил он также выкатить свой «москвич» в погожий день из гаража на Божий свет, врубить магнитолу и под её ритмический долбёж не торопясь ковыряться в моторе, мыть, чистить, смазывать мужественную металлическую плоть – чего ещё в жизни надо! Он даже дома спал иногда в машине, и нигде так сладко ему не спалось, как в ней.

Сев за служебный стол, Миша раскрыл книгу и углубился в чтение. Это был детектив. В школе Бровкину приелась классическая литература, в армии – уставы, теперь он читал только детективы, они, по его мнению, наилучшим образом развивали интеллект. Утренний поток рабочих схлынул, никто не отвлекал от чтения. Отрываться приходилось только когда подъезжали муковозы за мукой. Миша открывал им ворота и ждал, пока их загрузят, чтобы, когда они уедут, опять закрыть ворота. Иногда беспокоил телефонный звонок директорской секретарши, она просила разыскать то энергетика, то механика, то ещё кого-нибудь. Эти редкие отвлечения не докучали, скорее даже скрашивали однообразие охранной службы.

Незаметно подошло время обеденного перерыва. Промельтешили мимо рабочие с бледными «мучными» лицами, в обсыпанных мукой спецовках. Сначала в одну сторону, через час в другую. И снова тихо.

Усыпляющая тишина вдруг возмутила Мишу. Его здоровый юный организм требовал движения, приключений, общества. Бровкин пошёл через дорогу. У Baси в проходной сидел 30-летний Антон Анбоев, ведавший расположенной на Васиной территории службой противопожарной безопасности. Бровкина пригласили к столу, на котором были четыре бутылки пива и большущий лещ горячего копчения.

– Родичи прислали, вкуснятина, – кивнул Анбоев на рыбину, а в процессе скромного застолья только и говорил, что о своей рыбине, причём тон его речей был таким покровительственным, что Вася и Миша должны были понять, как они облагодетельствованы и в каком теперь неоплатном долгу перед Анбоевым.

У Анбоева напрочь отсутствовало чувство юмора, поэтому он непомерно переоценивал значение материальных ценностей, он считал, что они дают право на власть над людьми, если люди не откупятся эквивалентным материальным содержанием. Он постоянно намекал о своих связах с неким коллективом, составлявшим, как можно было догадаться по его словам, высшую элиту общества. В связи с этим он пытался иногда командовать. И в этот раз, когда пиво кончилось, он тоном приказа сказал Мише:

– Сбегай, возьми ещё пару бутылок, мы за твоей будкой приглядим.

– Не сбегаю, мне пива больше не хочется, – ответил Миша и улыбнулся.

Ответ был явно наглым, а перед наглостью Анбоев испытывал некое мистическое чувство: он ей поклонялся. Кроме того, улыбка у Бровкина была особенной. В ней не было, казалось, ничего от нервов, от живого, и в то же время она сверкала обаянием безграничной удали. И, что самое странное, одна и та же его улыбка в зависимости от обстоятельств могла выражать как расположениe, так и угрозу. И ясно видимая угроза поневоле вызывала беспокойство. При виде Мишиной улыбки Анбоев всякий раз приходил в сомнение: такой ли уж Бровкин перед ним должник? Но нисколько не смутясь, он перевёл разговор на другую материальную тему: о своих японских супермодерновых часах. Мише скоро наскучило эту ахинею слушать. Взяв в машине пакет с провизией, он пошёл в свою проходную. Пообедав, он продолжил чтение детектива.

Подошёл конец дневной смены, потянулись на предприятие вечерники. Последними, как всегда, пришли на вечернюю смену юные практикантки из пищевого техникума, именуемого иноземным словом «колледж». Как всегда, практикантки задержались в проходной, чтобы перекинуться с Мишей шутками. Их тянуло к Мише, в его облике сквозила удаль, очаровательно оттенённая мягкостью, вдобавок он ещё «приклеивал» к лицу свою неотразимую улыбку. Насладясь поэзией общения с ним, девушки пошли в цех к серой мучной прозе. Но Марина, самая красивая из девушек, осталась. Не убирая с лица улыбки, Миша тоном искусителя произнёс:

– Задержишься сегодня?

Девушка, слегка покраснев, утвердительно кивнула.

Вечерняя смена заканчивалась в двенадцать ночи, потом ещё минут двадцать длилась пересменка, но практикантки обычно уходили домой раньше – в полдвенадцатого. Марина же нарочно задержалась в цехе до половины первого, пока не приступила к работе ночная смена. Хождение через проходную к этому времени прекращалось. Марина прошла в конторку к Мише, и они стали целоваться. Потом он отправился через дорогу, разбудил Васю и вывел со вспомогательной территории «москвич». Подогнав машину к своей будке, он разложил сидения в постельный вариант и позвал Марину.

Любовные их радости в третьем часу ночи потревожили вспыхнувший внезапно со стороны автомагистрали свет фар и приглушённый звук моторов. Две машины подъехали и остановились у Васиной проходной. Из первой вышел коренастый парень, в котором Миша узнал бывшего своего одноклассника Константина Углова. Из второй машины появился светловолосый гигант нордической наружности, рост у него, видимо, приближался к двухметровому. Константин забарабанил кулаком в дверь проходной. Вася Крошкин открыл дверь с неудовольствием, но увидев гиганта, вмиг переменил выражение лица на подобострастно-угодливое.

– Я побегу, – шепнула обеспокоенная Марина.

– Лежи, – буркнул Бровкин и, когда приехавшие скрылись в Васиной проходной, сказал, – Пожалуй, сядь на всякий случай.

Они оделись. Миша перевёл спинки сидений в вертикальное положение. Марина осталась в машине, а он пошёл в свою проходную. Через четверть часа те двое вышли из Васиной проходной в сопровождении Анбоева и направились к Мишиному «москвичу». Некоторое время они бесцеремонно разглядывали Марину, потом пришли в конторку к Мише.

– Ба-а, какие люди! – театрально изумился Константин Углов, увидев Бровкина. Наклонясь и обняв Мишу, он тихо проговорил ему в ухо. – Подымись со стула, потом объясню.

Бровкин поднялся. Светловолосый гигант немедленно уселся на освободившийся стул, повернув его на сорок пять градусов, чтобы вольготнее раскинуть длинные, не помещавшиеся у стола ноги. Анбоев и Константин с Мишей сели на топчан у стены. Константин с фальшивой оживлённостью принялся вызывать Бровкина на воспоминания о совместно проведённых школьных годах, потом начал выспрашивать, чем он теперь, помимо службы на мукомольном заводе, занимается. Миша неохотно сообщил, что занимается на досуге спортом, а на будущее никаких планов не строит, потому что ему и так неплохо. Нордической наружности гигант молчал, разглядывая свои начищенные до блеска туфли. Изредка он бросал быстрый взгляд на Бровкина.

– Каким видом спорта занимаешься? – продолжал допрос Константин.

– Тяжёлой атлетикой и боксом.

– Это хорошо, – отметил Константин. – А жениться не планируешь?

– Уже женился и развёлся. Алименты на сына плачу.

– Машина на улице твоя? – внезапно спросил гигант.

– Моя.

– А та, в машине, тоже твоя?

– Моя.

– Бывшая жена?

Терпение у Миши лопнуло. Уставясь в упор на светловолосого незнакомца, он чеканно раздельными слогами произнёс:

– А вы, извините, кто: группа народного контроля?

Светловолосый посмотрел сквозь него как сквозь стекло. Константин же и Анбоев ответили взглядами очень выразительными, говорившими: «Неужели непонятно, кто мы?» Наступило тяжёлое молчание. Наконец светловолосый произнёс с ленцой:

– Поехали.

Ночные гости поднялись и отправились к машинам. Константин Углов сел за руль в иномарку, светловолосый – в «волгу». Анбоев в угодливой позе склонился к дверце «волги» и стоял так, пока та не поехала. Машины укатили. Анбоев пошёл в свою пожарку. Крошкин, перейдя через дорогу, сказал Бровкину:

– Знаешь, кто это?

– Одного знаю, – ответил Миша. – Школьный мой товарищ.

– Который длинный или второй?

– Второй.

– A-а. А длинный, знаешь кто? – Вася потянулся к уху Бровкина и прошептал. – Он из мафии.

– Кто тебе сказал?

– Анбоев. Он у этого длинного на побегушках. Они здесь ещё в восемьдесят девятом году пиры в пожарке закатывали.

– Интере-есно, – произнёс Миша с растяжкой. На его лицо медленно наплыла улыбка.

Вася, поведав о подробностях былых пирушек, отправился в свою проходную почивать. Миша сел в «москвич» и отвёз домой Марину. Вернувшись, он поставил машину у ворот своей проходной, разложил сидения в постельный вариант, не раздеваясь лёг и проспал непробудным сном до утренней смены. Его разбудил деликатным постукиванием в дверцу машины первый пришедший на смену рабочий:

– Вставай, Миша, проверь у меня пропуск.

Миша ответил улыбкой. Спал он без сновидений, засыпал, едва коснувшись головой подушки, поэтому затруднился бы ответить на вопрос, любит ли он спать. Зато со всей определённостью он мог сказать, что очень любит пробуждаться. Пробуждение сопровождалось у него всегда чувством ликования: целый день жизни впереди!

Пришёл его сменщик, хромоногий старый Фёдорыч. Миша передал ему список муковозов, грузившихся в его смену, пожелал нескучного дежурства и отправился на своём «москвиче» в жизнь.

Брошенная с места в крейсерскую скорость машина вынеслась на автомагистраль и, дважды успев проскочить перекрёстки на жёлтый свет, удачно выскочила к нужному повороту под зелёный. Крутой спуск, полумрак туннеля под железнодорожной магистралью, опять солнце, окраинные домики в зелени садов, простор приречья. Семья Бровкиных жила летом на даче, расположенной за рекой, но к мосту через Белую вдоль берега проехать было невозможно, дорога отсюда вновь вела в город. На привокзальной площади Миша остановился, чтобы купить в газетном киоске очередной покетбук с детективом. Когда он вышел из машины, его внимание привлекла голубоглазая девушка, торговавшая на улице хлебом. Место было бойкое, хлеб у неё брали нарасхват.

– Экая голубоглазка! – восхитился Миша. – Как тебя зовут?

– Люба, – ответила девушка просто, без жеманства.

– И хлеб у тебя особенный какой-то, хлебозавод такой не печёт.

– У меня своя хлебопекарня, – улыбнулась Люба.

– Шутишь?

– Нет. Только не я сама пеку, а мама. А папа на машине привозит, отвозит.

– Тебя отсюда не гоняют?

– Милиция пыталась прогонять, но у нас лицензия.

– Ты каждый день здесь?

– Да, но иногда вместо меня торгует мама.

Разговор прерывали покупатели, но Миша не уходил, пока не договорился о свидании в семь часов вечера в кафе «Крюшон». На дачу он приехал позже обычного, опоздав к общему завтраку. Мать встретила его приказанием: «Живо умывайся и за стол». Полная, с выражением благодушного довольства в уверенно спокойном взгляде, она напоминала обликом русскую боярыню. У неё было высшее юридическое образование, но она нигде не работала. Не потому, что была ленива или не могла найти работу. Связи с влиятельными людьми давали возможность открыть свою нотариальную контору, но работающая женщина представлялась Мишиной матери вульгарным пережитком советского периода истории. Иметь такой взгляд на вещи позволяли мужнины доходы: Мишин отец был директором городского управления энергосети.

До обеда Бровкин часок соснул, потом поскучал до пяти за чтением детектива, в пять поехал на тренировку в платный атлетический клуб «Арнольд». После тренировки, не заезжая домой, он отправился на свидание с голубоглазой Любой.

В Беловодске было мало заведений, где молодёжь города могла бы посидеть за столиками, поесть мороженое, попить кофе или соки. Пара ресторанов с их заоблачными ценами доступна далеко не всем. В единственный на весь город пивной бар редкая девушка согласится пойти. Оставались кафе. Одно находилось в городском парке и в основном было заполнено гуляющими вокруг расположенного рядом фонтана мамашками с детьми. Два других кафе занимали небольшие закутки в фойе кинотеатра «Панорама» и на первом этаже «Торгового дома». Конечно, ни одно из этих заведений не могло соответствовать желанию молодых парочек интересно провести время. Оставалось кафе «Крюшон». Оно находилось практически в центре Беловодска на первом этаже пятиэтажного жилого дома. Ранее, в советские времена, здесь был магазин «Охота», в котором продавались экзотические для провинциального подмосковного городка продукты: медвежье и кабанье мясо, рябчики, оленина, зайчатина и прочие охотничьи трофеи. Цены, разумеется, «кусались», и народ сюда ходил, как на выставку, главным образом посмотреть, повздыхать и позавидовать редкому настоящему покупателю. За говядиной, свининой и колбасой беловодцы по выходным мотались на электричке в столицу. Поэтому магазин «Охота» проработал недолго, и вскоре на его месте открылась кофейня. Ныне это заведение было приватизировано и преобразовано в кафе «Крюшон». Днём здесь пили соки и кофе, ели пирожное или мороженое обычные посетители: студенты, мамашки с детьми, влюблённые парочки, а после официального закрытия кафе превращалось в место отдыха и деловых встреч членов городских бандитских группировок.

Люба пришла в кафе вовремя, что приятно удивило Мишу. Он приглашал в «Крюшон» почти всех своих мимолётных подружек, и до сих пор не было случая, чтобы кто-либо из них не опоздал на несколько десятков минут. На Любе было простенькое светло-голубое платьице без рукавов, в ушах поблёскивали золотые серёжки с небольшими сапфирами. Миша занял столик в дальнем от стойки бармена углу и откровенно любовался изящной фигурой приближающейся девушки.

– Ты изумительно выглядишь! – восхищённо сказал он, когда Люба села напротив него. – Что будешь пить? Вино, водка? Может, коньячку?

– Нет, я не люблю крепкие напитки. А что такое крюшон?

– Сейчас выясним!

Миша махнул бармену. Обычно тот не выходил из-за стойки, но Бровкин был старым и щедрым на чаевые клиентом, поэтому вскоре их столик был заполнен высокими бокалами, несколькими бутылочками с различными соками, двумя вазочками с разноцветными шариками мороженого, тарелочкой с несколькими эклерами и маленькими миндальными пирожными, дымящейся чашечкой чёрного кофе для Миши и красивым фужером с крюшоном для Любы.

– Я после ночного дежурства и за рулём, так что пью только кофе и сок, – улыбнулся Миша.

Люба с любопытством оглядывала кафе. Она явно была здесь впервые. Половина столиков пока пустовала. Из кассетного магнитофона над стойкой бара приглушённо гудел голос Цоя. Люба обеими руками взяла фужер и осторожно сделала пару глотков.

– Ничего особенного. – Девушка поставила фужер и придвинула к себе вазочку с мороженым. – Ты женат? – спросила она Мишу. – Не хочу, чтобы это выяснилось, когда станет поздно.

– А когда станет поздно?

– Когда я влюблюсь в тебя, – простодушно ответила Люба.

– У тебя уже такое случалось? – удивился Миша.

– Пока нет. Я и не влюблялась ещё всерьёз.

– А в тебя? – Миша допил наконец горячий кофе и тоже придвинул к себе вазочку с мороженым.

– Прямо сейчас есть один курсант нашего военного училища, который недавно сделал мне предложение.

– И что ты ему ответила?

– Ничего. Я не совсем уверена, что он мне настолько нравится, чтобы выйти за него замуж.

– А я совсем нравлюсь или не совсем? – спросил Миша.

– Я тебя ещё совсем не знаю, – ответила Люба. – Расскажи мне о себе. Так ты женат?

– Был, – нахмурился Миша. – Мы уже год как развелись.

– И дети есть?

– Сын, – признался Миша.

– И что случилось? Ты разлюбил или она?

Для Миши эта тема была табу. После тяжёлого и унизительного развода он ни с кем не желал говорить о своём неудачном браке. Любовь превратилась в ненависть, но удивительным образом осталась! Как это возможно, Миша не понимал, но факт оставался фактом: он ненавидел Веру, но одновременно продолжал её любить. Миша легко заводил любовные связи и столь же легко рвал их, когда убеждался, что очередная любовница не смогла вытеснить из его души ненавистный образ Веры. Только с одним человеком Миша мог говорить о бывшей жене – с Надюхой, своей единственной постоянной любовницей. Миша не мог с ней порвать по единственной причине: та была «лучшей подругой» Веры и являлась для Миши источником сведений о жизни его бывшей жены. Бровкину даже не приходилось унижаться вопросами, Надюха сама при встрече спешила высыпать на него ворох новостей. Миша выслушивал всё молча, без комментариев и проявления чувств, как будто жизнь бывшей жены его ни в малейшей степени не интересовала и не волновала. Но и он, и Надюха прекрасно понимали, что их связь будет длиться до тех пор, пока окончательно не угасли Мишины чувства к Вере.

– Не хочешь об этом говорить? – огорчилась Люба. – Как же тогда я тебя узнаю? Как смогу избежать тех ошибок, что сделала твоя бывшая жена, и тем самым не погубить нашу будущую любовь? Ведь у вас же наверняка была любовь, раз вы поженились и даже родили ребёнка! Почему же ты развёлся?

– Потому что терпеть не могу, когда кто-нибудь мельтешит перед глазами, – через силу усмехнулся Бровкин.

Люба засмеялась:

– Зачем тогда женился?

– Думал, она тоже этого терпеть не может. А она совсем наоборот. Шагу ступить без себя не позволяла. Есть такие люди: заводят в доме собаку не потому, что любят, а чтобы только было кем командовать: «Нельзя! Ко мне! На место!» Вера вот из таких. А ещё таскала с собой по знакомым, их у неё тьма… Через пару месяцев я понял, что долго мне так не протянуть.

– Зачем тогда заимел ребёнка?

– У меня об этом мысли даже не было. Вера и не подумала посоветоваться со мной. Как обухом по голове! Я тогда перестал исполнять её команды и таскаться по её знакомым. Вера начала визжать. Я не переношу истерик, а она закатывала их на дню по десять раз. Стал приходить домой с работы в полночь, я тогда работал на компьютере в частной фирме. Вера в ответ стала запирать дверь изнутри. Я стал ночевать у родителей. Короче, развелись мы ещё до рождения ребёнка.

Миша оттолкнул вазочку с растаявшим мороженым, дрожащей рукой налил себе бокал апельсинового сока и залпом выпил. Он не любил и не привык врать, но правду рассказать всё ещё никому был не в силах. Полуправду Миша не отличал от лжи.

– Она красивая? – спросила Люба.

– Кто, эта мегера? Слушай, а ведь это интересный вопрос. Ведь я был убеждён до женитьбы, что Вера дьявольски красива. Она вроде и действительно красивая. Но когда я с ней пожил, мне стало казаться, что она урод. Её смазливое личико ассоциируется у меня теперь с уродством, понимаешь? Мне только сейчас это в голову пришло.

– Мужчинам такие вещи приходят в голову, когда они уже старики. Тебе, значит, повезло.

– А вам, женщинам молодым, приходят такие вещи в голову?

– Женщины от природы знают. Не все, конечно…

Они сидели и разговаривали почти до закрытия кафе. Потом Миша отвёз Любу домой. Её дом располагался на городской окраине у дороги на райцентр. Улица, тянувшаяся вдоль дороги, называлась «Лесная». Палисадник Любиного дома был ухоженный, с аккуратными клумбами, с роскошными цветами, но сам дом выглядел убого: посеревшие от старости бревенчатые стены, просевшая, покосившаяся крыша. За домом в глубине двора виднелось невзрачное строение с трубой – хлебопекарное производство.

– Не ахти какие хоромы для владелицы хлебного завода, – кивнул Миша на дом.

– Какая там владелица, – смутилась Люба. – Отец с матерью продали всё, что можно было продать, и ещё пришлось взять в долг большую сумму. Я ведь тоже после школы собиралась поступать в наш педагогический, но приходится помогать родителям…

– Теперь ты знаешь меня совсем? – натянуто улыбнулся Миша, с неожиданной тревогой ожидая ответа. – Разочарована?

– Ещё не совсем, – призналась Люба. – Но ты стал мне гораздо ближе. Пока?

– Пока! – сказал Миша. – Когда соскучусь, я знаю теперь, где тебя искать.

Люба прощально махнула рукой, захлопнула калитку и, быстро мелькнув светлым пятном в сгущающихся среди садовых деревьев сумерках, скрылась в доме.

Давно с Мишей такого не было. Он целый вечер угощал девушку в кафе, проводил её до дома и даже не попытался поцеловать на прощание! И всё же неожиданные чувства облегчения и радости охватили Мишу. Он сел в машину и непривычно медленно поехал домой. Ему хотелось продлить охватившие его чувства, но вдруг он вспомнил практикантку Марину, и это было некомфортно. Главная составляющая возникшего сложного ощущения заключалась в том, что участием в ночном сексе с Мариной Миша как будто бы в чём-то провинился перед Любой, перед наивной его голубоглазкой. Ему хотелось попросить у неё прощения, хотя он не знал, в чём именно его вина и почему именно перед ней. Ничего подобного он не испытывал ни по отношению к бывшей своей жене, ни по отношению к Наде, однокласснице, с которой он встречался для постели и сплетен о жизни Веры.

Миша вновь развернул машину и помчался к Любиному дому. Подкатил вплотную к изгороди палисадника и стал глядеть, не вылезая из машины, на окна дома. На улице было ещё довольно светло, и он надеялся, что Люба увидит машину и выйдет. Она действительно скоро вышла. На ней было лёгонькое платье, в котором она выглядела школьницей, такой милой и наивной школьницей. У Миши возникло чувство, будто это он с ней, а не с Надюхой учился в одном классе. Она вышла из калитки, он вылез из машины, они сблизились. Он смотрел на неё и не мог придумать, какие сказать слова. Люба заговорила первая.

– Ты по мне соскучился? – словно бы испуганно произнесла она.

Миша замер в восхищении. Выражением лица Люба словно приоткрыла свою душу: здесь было молодое изумление, вопрос, восторг, игра, лукавинка, притворный ужас перед собственной фантазией, и всё это с проступающим подшучиванием над самой собой, с неуловимо тонкой театральностью. Это было так понятно, так светло и мило, что Мишу кольнула в сердце острая печаль. Он ясно осознал вдруг, насколько это промелькнувшее притягательнее плотского и насколько недоступней. Прежние его представления о радостях любви в мгновенье рухнули. Он вдруг подумал, что ни объятия, ни поцелуи, ни наслаждения в постели с женщиной никогда уже не доставят прежней радости, потому что в памяти навсегда останется это мимолётное движение на Любином лице. Мужчина, покоритель, властелин закричал в нём, заплакал от досады в осознании того факта, что это неуловимое не купишь, не возьмёшь силой, не запрёшь на ключ, оно рядом, но существует по своим, недоступным плотскому законам.

– Я теперь всегда буду по тебе скучать, – сказал Миша крoтко.

Люба радостно улыбнулась и после неловкого молчания указала рукой на одно из окон дома:

– Это моя комната.

– Благодарю за ценную информацию, – улыбнулся Миша.

Ему хотелось стиснуть и зацеловать её, но то неуловимое, явленное выражением её лица, останавливало, напоминая, что все потуги страсти бесполезны. Ему представилось кощунством посягать на Любину плоть сейчас, в момент прозрения. С другой стороны, он не умел вести себя с женщиной раскованно, если не держал в голове мысли об обладании её женской плотью. Положение складывалось не из лёгких. Люба и притягивала его, и тяготила. Миша молчал, не зная, как сказать, что ему лучше сейчас уехать. Так они стояли друг против друга и молчали. И вдруг Люба обхватила его могучую шею и поцеловала в губы. Прикосновение её губ было неуловимо лёгким, как движение души. Миша мгновенно ощутил бунт плоти, но Люба уже закрывала за собой калитку.

– Завтра я приду к тебе вечером пешком, – сказал он. – И мы погуляем, ладно?

– Хорошо. До завтра.

Он бросил машину в крейсерскую скорость. Его ликование, казалось, передалось машине, она мчалась, едва касаясь колёсами асфальта, порываясь как будто бы взлететь. Домой Мише ехать не хотелось. Хотелось мчаться куда-то без конца. Он стал кружить по городу.

Родители уже спали, когда он вернулся домой. Он вышел в сад и стал глядеть на звёздное небо. Оно говорило что-то важное, кружило голову, обещало невесть что.