Текст книги "Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений"

Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений

© Кара-Мурза С.Г., 2020

© ООО «Издательство Родина», 2020

Короткое объяснение смысла книги

С начала краха СССР, новых кризисов и войн в большинстве народов и культур изменяются картины мира, смыслы понятий, образы прошлого и будущего – и даже самого человека. Старые инструменты для изучения, понимания и освоения реальности недостаточны. Наша жизнь обволакивается, как туманом, неопределенностью, все больше и больше усилий мы тратим на попытки и ошибки. Распадаются дисциплины и теории, нормы и табу, институты и авторитеты. В этой атмосфере потоков невежества, манипуляции и нигилизма в СМИ и в деградированной массовой культуре страдают мышление и взаимное рассуждение людей. Страдают память, сознание и логика, оптимистические эмоции и конструктивное творчество. Такая атмосфера давит на все группы и общности народов – и читателей, и авторов. Меньше читают, а я думаю, у большинства авторов нет вдохновения – они идут в сумерках, и дорога плохо видна.

И все равно наши читатели и авторы должны выполнять свой долг: писать, читать, обдумывать и общаться. Пусть их книги не шедевры, и пусть совместный труд авторов и читателей не востребован массовой аудиторией, необходимо накапливать массив изданных, прочитанных и обдуманных книг. Без этого ресурса туман и неопределенность нашего состояния не развеются, даже если иные, более энергичные культуры поделятся с нами их новыми знаниями и инновациями.

Данная книга представляет предмет, который в советский период и сейчас еще считают устаревшим, – политическая экономия (или политэкономия). По моему опыту и опыту товарищей, мы думали, что это особая малопонятная и малоизвестная дисциплина экономической науки, которая мало интересовала массу научно-технических, прикладных и гуманитарных профессий. Но в 1990-е годы постепенно часть интеллигенции, увидевшая угрозы в реформах, ведущих к глубокому кризису, пыталась понять, каков был смысл советской политэкономии социализма – той дисциплины, которой владело сообщество ведущих ученых теоретиков-экономистов.

Я и мои товарищи читали четыре последних учебника «Политэкономия» (от 1980-х до 1990-х гг.), по которым учились советские экономисты. Трудно это сказать, но основные тезисы главных разделов были бессодержательны или непонятны. Казалось, что во время перестройки и реформы советского строя большая часть экономистов (и вообще обществоведов) так легко перешли на антисоветские позиции потому, что они не верили в официальную политэкономию СССР, она их возмущала. А создание альтернативной политэкономии, которая неявно развивалась, заглохло после ВОВ.

В первых советских поколениях – и в интеллигенции, и в госаппарате, у военных и практиков главных типов деятельности – вырабатывалась реальная советская политэкономия, но строительство этой большой системы происходило отдельно, вразрез с проектом создания политэкономии для СССР на основе марксизма. Считалось, что «Капитал» Маркса задал методологию и для капитализма, а затем и для социализма – как универсальную парадигму. Эта ошибка заложила корни драмы и в конце катастрофу картины мира СССР.

За последние тридцать лет многие поняли, что они ошибались в смысле структуры классической политэкономии Нового времени (например, в системе Адама Смита – Рикардо – Маркса), а также в истоках древних прототипов политэкономий (Аристотеля, Конфуция и Библии). Наши экономисты конца XIX в., и позже во время революции, а потом в сообществе советских теоретиков экономической науки, концентрировали внимание на актуальных проблемах экономики (и экономической науки). Но политэкономия – это совсем другой предмет, потому этот предмет и назвали политической экономией.

Политэкономия – интегральный текст (доктрина), она идет от Аристотеля. Этот текст и его обобщенный образ соединял науку, историю и предвидение будущего, идеологию и др. Этот синтез представлял картину ядра бытия цивилизации, это суперсистема. В ней проникают друг в друга главные системы: политика, экономика и культура. Из нее можно брать части, но надо иметь в виду остальные части – тогда возникает насыщенный и динамичный образ бытия и становления.

Я в 2010 г. читал лекции в МГУ политологам, и оказалось, что студентам было трудно объяснить сущность политики. В каждой лекции курса представляли конкретную функцию политики – это было понятно. В конце курса надо было соединять части и представить реальность – но в учебнике и программе это не предусмотрено. Профессор В.Ю. Катасонов позвал меня на его семинар, я предложил тему «Образ экономики». Я изложил туманно, как мог. Как-то все заволновались, много говорили, но тему обходили – все экономисты. Все знают свои аспекты, но они не соединяются в картину. А еще давно Конрад Лоренц подчеркнул афоризм Тейяра Шардена: «Творить – значит соединять».

Ведь уже Аристотель разработал хрематистику и экономию – разные системы, вобравшие в себя и хозяйство, и политику, и структуры общества, и даже образ войны. Этот его синтез был прототипом политэкономии. А какой же представлялась послевоенная советская политэкономия относительно политэкономии Адама Смита или Маркса?

Это сравнение было неизмеримым, это видно по учебникам политэкономии в СССР (с 1954 до 1990 г.). Маркс трудился над своей политэкономией полвека, и огромный 1-й том «Капитала» был лишь кратким резюме его основных исследований и текстов. Он изучал становление капитализма как синтез главных систем общества – картин мира главных общностей, развития нового государства, изменения антропологии новых классов, сдвигов образа культуры и шкалы ценностей, императивов экспансии капитализма и роли войн, особенно войн цивилизаций. Все эти структуры были у Маркса заложены в его политэкономию. И его политэкономия на целый век стала картиной мира для массы грамотных людей на Земле. Вот что такое политэкономия!

Как же увидеть ядро бытия цивилизации, страны, народа? Ведь экономика неотрывно соединена с политикой, со стихиями психологии и другими, культурой и часто с войной. Ее невозможно вылущить как орешек. Образ этого сгустка в его движении люди создают в воображении по-разному. Образы подбирают для визуализации предмета – это важный язык.

Вот простой пример: в 1744 г. Гендель поставил ораторию, а потом оперу «Семела». Её героиня была возлюбленной Юпитера. Ей советовали попросить его появиться во всем божественном блеске, и Юпитер в конце концов согласился. Он появился, и оказалось, что в реальности он – огненный шар. Семела превратилась в пепел.

Но какова политэкономия в истинном её обличье? Вероятно, придется разглядывать ее шар долго и внимательно. Этот шар – сложный организм, в его движении увидим все большие и малые органы и ткани всего организма страны, да и связи и каналы во весь остальной мир.

В период русской революции и до конца ВОВ разрабатывалась наша собственная политэкономия для России (СССР) – в чрезвычайных динамичных условиях. Это была политэкономия мирового класса – это говорили и на Западе, и на Востоке. Бертран Рассел написал: «Можно полагать, что наш век войдет в историю веком Ленина и Эйнштейна, которым удалось завершить огромную работу синтеза». Но сложный синтез – это и есть революция в науке.

Но никто не думал тогда, в чрезвычайных условиях, что они создавали другую политэкономию, при этом читали популярные тексты Маркса. Да и такие тексты было мало времени читать. Главное, что политэкономия для СССР не могла быть создана на основе марксизма, потому что образы, понятия, ценности и риски у Маркса и советских ученых были совершенно разными. Их читали теоретики-марксисты, небольшое сообщество, но усвоить смыслы Маркса и одновременно российской реальности было трудно. Это обнажилось в перестройке и далее.

Мы, представляя Запад, часто брали отдельные срезы, но не видели целого – оно от нас ускользало, и мы ошибались. Легче было взять несколько суждений из «Капитала», чем изучать российское бытие. Надо трезво представить эту неудачу разработки политэкономии: во времени «оттепели» Хрущева сообщество аналитиков-практиков и мыслителей, работающих в парадигме становления, было демонтировано, и система стала распадаться на частные отрасли и системы. Этот распад ослабил строительство латентной политэкономии, и это сообщество утратило условия для того синтеза, мышления и инноваций, которые были двигателем большого проекта СССР. Кризис 1980-х гг. разрушил слабеющую конструкцию политэкономии, которая соединяла главные срезы бытия.

Что касается Маркса, он обещал, что скоро капитализм преобразуется в социализм – Царство добра на земле. Для масс Маркс был пророком, а не теоретиком. Но в России требовался, кроме веры, рациональный большой проект реального преобразования. Классическая (англо-саксонская) политэкономия не годилась для России, да и для иных цивилизаций и культур, даже капиталистических. При этом Маркс опирался на труды ученых, которые в ходе научной революции создали за три века новый метод познания и продвинули этот метод в обществоведение. При этом он предупреждал, что предмет его учения – западный капитализм и западный пролетариат. Даже образ ожидаемого социализма, созданного из капитализма западным пролетариатом, Маркс представлял категорически иным, чем вызревал в России. Для нас главное было то, что Маркс изучал капитализм и его будущее.

Да, Маркс создал огромный массив знания, и в СССР надо было организовать группу молодых исследователей для изучения западного капитализма в его генезисе и развитии – с точки зрения СССР. Ведь многие идеи и предвидения Маркса для нас были бы понятны только в ходе актуальных процессов, но методологию синтеза капитализма XIX и XX вв. у нас не разработали.

На деле у советских теоретиков-экономистов основой разработки политэкономии стали труды Маркса и Энгельса – в отрыве от реальности и СССР, и Запада. Притом, что будущий лидер компартии Италии А. Грамши в статье под названием «Революция против “Капитала”» (5 января 1918 г.) высказал важную мысль о русской революции: «Это революция против “Капитала” Карла Маркса. “Капитал” Маркса был в России книгой скорее для буржуазии, чем для пролетариата».

Как же можно было для ключевой доктрины советского социализма взять за основу политэкономию капитализма Маркса!

И теперь тем, кто старается разобраться в процессе сдвига СССР к своему краху, надо рационально и трезво представить вызревание деградации нашей картины мира во второй части XX века – от создания классических политэкономий Нового времени и до их глубокого кризиса и распада. Но есть надежда, что разобраться в этой проблеме для нас легче, чем на Западе, – мы еще не углубились в пещеры капитализма и постиндустриализма, а симптомы нашей болезни еще видны.

Введение

Все мы с детского возраста участвуем в хозяйственной деятельности и постоянно думаем о ней – и непроизвольно, и обдумывая какую-то житейскую проблему или принимая решение. Хозяйство (экономика) – один из важнейших «срезов» нашей жизни и жизнеустройства всего народа. Нетрудно представить, что хозяйство «пропитывает» все наши формы деятельности и почти все человеческие отношения. Даже новорожденный младенец кричит матери, чтобы она дала ему пищу. У него еще работают инстинкты, но уже через полгода подключается культура, быстро расширяется его система потребностей, и он подает знаки близким людям.

Первые люди с зачатками языка и разума развивались очень быстро, и инстинкты влияли на социальную природу и общественный порядок человека. Так возникли первые институты (точнее, протоинституты) – нормы и запреты. Почти все они были связаны с хозяйственной деятельностью, отношениями и поведением людей в этой сфере. Позже разум и культура отослали инстинкты на дно сознания, хотя многие ученые считают, что из глубины инстинкты подают свой голос[1]1
  Т. Веблен считал, что поведение хозяйствующего субъекта определяется не расчетами, а инстинктами и институтами, определяющими средства достижения целей. Так, у Веблена привычки являются одним из институтов.


[Закрыть].

Не трудно видеть, что в хозяйстве сочетаются все элементы культуры – представления о природе и человеке в ней, о собственности и богатстве, о справедливости распределения благ, об организации совместной трудовой деятельности, технологические знания и умения, красота и мерзость.

С самого начала существования рода и племени люди с детства осваивали нормы и запреты хозяйственной деятельности своего этноса. С развитием человечества и его хозяйства представления о хозяйственной деятельности, правилах и запретах, о добре и зле, о привычках и открытиях становились все более изощренными и разнообразными. Они были важной частью политики и войны, философии и искусства, пронизывали духовную сферу человека. Этот срез человеческого бытия непрерывно действует и ведет людей, воздействуя и на разум, чувства и воображение. Это особая сторона мировоззрения и мироощущения. Как сказал Хайдеггер, «человеческая масса чеканит себя по типу, определенному ее мировоззрением».

И в то же время люди редко задумываются об этой сфере, а только реагируют на частные события – радостные или неприятные. Когда состояние хозяйства благополучное, то это воспринимают как хорошую погоду, когда неурядицы – как непогоду или бурю. Хотя если задуматься, эти бури и кризисы возникают в обществе – своем или чужом. И главное, очень часто эти кризисы возникают из-за того, что слишком большая часть общества не думала о своем народном хозяйстве, не изучала его и не замечала, что оно заболело – по ошибке, по халатности общества или вызрел нарыв конфликта с общностью диссидентов.

Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет в тяжелые времена написал: «Вера в то, что бессмертие народа в какой-то мере гарантировано, – наивная иллюзия. История – это арена, полная жестокостей, и многие расы как независимые целостности сошли с нее. Для истории жить не значит позволять себе жить как вздумается, жить – значит очень серьезно, осознанно заниматься жизнью, как если бы это было твоей профессией. Поэтому необходимо, чтобы наше поколение с полным сознанием, согласованно озаботилось бы будущим нации» [1].

Сейчас мы переживаем смутные времена, и многие наши люди задумались: как развивалось наше хозяйство, как оно было устроено и как к нему относилось общество, в чем мы ошиблись и не поняли, что происходит в хозяйстве, что нас ждет впереди и в чем мы должны измениться – или, наоборот, укрепиться. Нам придется учиться и думать. Видно, что будет трудно, мы долго были беззаботны.

Начнем распутывать клубок с самых верхних ниток, а дальше, надеемся, начнут нам помогать честные и умные ученые. Первая ниточка нас ведет к факту, который даже многие ученые отрицают или стараются о нем не говорить. Этот факт в том, что любое народное хозяйство – это одна из главных ипостасей национальной культуры. А национальные культуры различны, хотя все они непрерывно обмениваются людьми, идеями, вещами. Поэтому над каждым народом клубится покров из нитей связей хозяйства и людей.

В 1966 г. в США вышел большой труд антрополога Р.Э. Сервиса «Охотники» – об изучении оставшихся на Земле «примитивных» людей, живущих общинами племен и народов. Как-то он получил от эскимоса кусок мяса и поблагодарил его. Охотник огорчился, а старик-эскимос объяснил ученому: «Нельзя благодарить за мясо. Каждый имеет право получить кусок». Сервис пишет, что в общинах нельзя и даже неприлично благодарить за пищу – этим ты как бы допускаешь саму возможность не поделиться куском, что нелепо и противно. Этнографы подчеркивают, что в общине право на пищу – это абсолютное (естественное) право. Поэтому голод в ней возможен лишь как следствие природной или политической катастрофы – засуха, война, «великие переломы» [2].

Шаманы, жрецы, прорицатели создавали мифы и предания, в разных формах представлялись нормы и отношения их племени. Государство создает и контролирует институты и законы. Ученые пишут трактаты и учебники, поэты – поэмы.

Вспомним итальянского купца Марко Поло, который почти всю жизнь пропутешествовал в созданной при Чингисхане империи (в том числе и на Руси). Почитаем сегодня эти свидетельства середины XIII века:

«Когда великий государь знает, что хлеба много и он дешев, то приказывает накупить его многое множество и ссыпать в большую житницу; чтобы хлеб не испортился года три-четыре, приказывает его хорошенько беречь. Собирает он всякий хлеб: и пшеницу, и ячмень, и просо, и рис, и черное просо, и всякий другой хлеб; все это собирает во множестве. Случится недостача хлеба, и поднимется он в цене, тогда великий государь выпускает свой хлеб вот так: если мера пшеницы продается за бизант, за ту же цену он дает четыре. Хлеба выпускает столько, что всем хватает, всякому он дается, и у всякого его вдоволь. Так-то великий государь заботится, чтобы народ его дорого за хлеб не платил; и делается это всюду, где он царствует» [3].

Таким образом, от примитивных этносов до современных государств и наций хозяйственная деятельность направляется и контролируется властью и признанными населением институтами (в периоды стабильности). Чтобы власти и общественные институты могли выполнять свои функции, создаются кодексы и катехизисы, а позже – теории и идеологии.

До недавнего времени огромную роль в этом играла церковь. Например, хотя православие избегало явного изложения социальных доктрин, в духовно-религиозном плане частная собственность всегда трактовалась как небогоугодное устроение. Красноречивый пример – перевод архиепископом Василием (Кривошеиным) поучений преподобного Симеона Нового Богослова (949-1022). Вот что говорит пр. Симеон в Девятом «Огласительном слове»:

«Существующие в мире деньги и имения являются общими для всех, как свет и этот воздух, которым мы дышим, как пастбища неразумных животных на полях, на горах и по всей земле. Таким же образом все является общим для всех и предназначено только для пользования его плодами, но по господству никому не принадлежит. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование. Она окружила все оградами и закрепила башнями, засовами и воротами, тем самым лишив всех остальных людей пользования благами Владыки. При этом эта бесстыдница утверждает, что она является владетельницей всего этого, и спорит, что она не совершила несправедливости по отношению к кому бы то ни было».

В другом месте Девятого «Слова» осуждение частной собственности носит еще более резкий характер: «Дьявол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то, что было предназначено для общего пользования, чтобы посредством этой страсти к стяжанию навязать нам два преступления и сделать виновными вечного наказания и осуждения. Одно из этих преступлений – немилосердие, другое – надежда на отложенные деньги, а не на Бога. Ибо имеющий отложенные деньги… виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их умирать от голода и холода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать»[2]2
  Впервые опубликован в 1961 г. в «Вестнике Русского Западно-Европейского Патриаршего Экзархата», № 38–39. Терминология перевода кажется слишком осовремененной (например, «частная собственность»), однако автор перевода приводит греческие слова оригинала и доказывает, что именно эти, кажущиеся современными нам термины являются наиболее адекватными.


[Закрыть].

А Реформация церкви в Западной Европе переросла в революцию не только религиозную, но и культурную и социальную. Одним из ее результатов была политическая экономия (обыденно, политэкономия). Это было учение, которое отодвинуло церковь и задало новые рамки отношений людей и их ценностей. Название политэкономия очень понравилось, оно было свежим и необычным, от него веяло истиной, наукой и властью. Это учение снискало авторитет нового типа, неофиты это любят. В реальности, строго говоря, политэкономией была система, которую разрабатывали в Англии и меньше во Франции. Их парадигма и стала классической политэкономией. Разумеется, в каждой стране существовал свод понятий и норм, которые объясняли явления и процессы в хозяйственной деятельности. Все эти своды и трактаты сложны и различны, но тем не менее некоторые назвались политэкономией. Здесь нам не требуется излагать и глубоко изучать национальные учения и своды, для нас нужны ключевые постулаты и основы из учений, которые освещают важные различия картин хозяйства и отношений людей и систем в сфере экономики.

Например, Вебер указал на важный экзистенциальный элемент кальвинизма: «Это учение в своей патетической бесчеловечности должно было иметь для поколений, покорившихся его грандиозной последовательности, прежде всего один результат: ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида. В решающей для человека эпохи Реформации жизненной проблеме – вечном блаженстве – он был обречен одиноко брести своим путем навстречу от века предначертанной ему судьбе» [4, с. 142].

А в томе «Россия» фундаментальной энциклопедии «Всемирная история» (она стоит почти во всех западных школах) читаем: «В идеологии Восточной церкви община верующих сыграла гораздо большую роль, чем роль индивидуума, ответственного только перед Богом, и с этой традицией связаны не только славянофилы XIX века, но также, косвенно, русские социалисты и марксисты, заявившие о важности коллективизма».

Мы плохо знаем трактаты, которые представляют нормы и запреты хозяйства незападных цивилизаций – старых, да и нынешних. А в Европе в начале зарождения современного капитализма стала быстро развиться экономическая мысль. В Новое время, после научной революции, а также после революций – буржуазных и промышленной, – резко усложнились общества, культуры, и в том числе экономические системы. Возникли профессиональные учения и теории, которые использовали приемы и подходы науки, математику и свой «закрытый» язык. Основная масса населения осваивает логику хозяйства своей страны, своего слоя или сектора, опираясь на здравый смысл, житейский опыт и метод проб и ошибок.

В 1615 г. был опубликован «Трактат политической экономии»[3]3
  Автором был драматург и знаток античных языков и литературы Антуан де Монкретьен. Будучи в Англии, он, католик, пришел к идеям кальвинизма. Он и предложил термин политическая экономия.


[Закрыть]. Так экономическая наука стала называться политической экономией.

Здесь стоит сказать, что название политэкономии экономическая наука – условный ярлык. В XVII веке наукой стали называть способ беспристрастного, объективного познания. Политическая основа той картины, которую рисует политэкономия, нагружена идеологией и ценностями господствующих общностей. Именно они определяют, какие трактаты, рассуждения и законы соединяются в систему, которая считается правильной политэкономией. Еретики, недовольные, бедные вырабатывают свои «катакомбные» политэкономии. Когда они набирают силу, начинается борьба разных систем – иногда посредством гражданской войны, чаще элита идет на небольшие уступки, политэкономия немного подправляется. Эту сторону нашей темы надо учитывать.

Но возвращаемся к началу. В XV–XVI вв. возникли учения и сообщества интеллектуалов, организация и литература. Это были первые протонаучные школы. Первой считается меркантилизм. Их сообщество разрабатывало и обсуждало способы накопления денег (в основном посредством торговли, кредита и войн). Считается, что меркантилисты предложили систему денежного баланса, концепцию политики протекционизма, а в середине XVII в. систему торгового баланса.

Во Франции в середине XVIII в. была основана школа физиократов, которая считала истинными источниками богатства природу (сельское хозяйство и др.). Они предложили перевести земледелие в формы капиталистического производства: крупное предприятие фермера и наемные рабочие. Физиократы выступали за полную свободу предпринимателей, промышленников, фермеров и рабочих. Они считали это «естественным порядком». В отношении к государству физиократы противопоставляли себя меркантилистам. Обе эти школы вместе заложили важные части фундамента политэкономии.

В конце XVII в. сложилась школа, которая получила название классической политэкономии. Эта школа была уже сосредоточена не на обращении, а на производстве. Уильям Петти (участник «невидимой коллегии», кружка ученых в Оксфорде, который указом короля в 1662 г. был преобразован в Королевское общество) утверждал, что образование богатства происходит не в торговле и не в природе, а в производстве, двигатель которого – труд.

Петти получил подряд на обмер и оценку земель в Ирландии для их экспроприации и наделения участками солдат армии Кромвеля. Он искал индикаторы и критерии, чтобы солдаты получили одинаковые по ценности участки земли. В результате на участке выращивали траву и взвешивали скошенное сено. Его вес был «внутренней ценностью» земли, а затем надо было заплатить работникам и за перевоз на рынок и продать сено (так высчитывали «открытую ценность» – рентабельность участка).

Этот труд имел большой успех среди капиталистов. Формулу Петти «Труд – отец богатства, а земля – его мать» повторяли больше века. Локк считал, что по самым скромным подсчетам доля труда в полезности продуктов составляет 9/10, а в большинстве случаев 99 % затрат.

Так была создана трудовая теория стоимости, фундаментальный блок политэкономии. Позже А. Смит превратил политэкономию в науку о законах экономики, согласно доминирующих представлений о хозяйстве в культуре Англии.

Возникновение и развитие современного капитализма произвело тектонические изменения в народном хозяйстве в Западной Европе, а затем в колониях и во все странах, которые старались сохраниться в ходе экспансии Запада. Эти страны были вынуждены изучать западные институты и учреждения, создавать собственную тяжелую промышленность, свои армию и флот – на своей культурной почве. Государствам, купцам и образованным сословиям надо было иметь представления о хозяйстве стран, с которыми были отношения. Во время потрясений и сдвигов в нарождающемся капитализме соседям было необходимо понимать новые приемы механизмы и торговли и передвижений товаров и денег. Эти процессы надо было «видеть и чувствовать», изучать признаки и следы этих процессов, цели и последствия их действий.

В истории был драматический период: Испания, не включенная в интенсивный процесс монетаризма, но «открытая» европейскому рынку, ввозила из Америки огромную массу золота и серебра – и непрерывно беднела, ибо это золото и серебро уплывало в Англию, созревшую для монетаризма и имеющую политэкономию, которую в других странах не понимали.

Тенденции традиций, привычек и решений в экономической деятельности обычно соединяются в речах и диалогах, литературе, трактатах и книгах ученых. Сгустки этих смыслов становятся тем, что называют (или называли) политэкономией. Изменения их смысла и попытки внедрить их в жизнь для начала можно отследить по текстам известных философов и экономистов, таких как А. Смит, Ф. Лист, К. Маркс, Дж. М. Кейнс, В. Ойкен и современных авторитетов. Прислушаемся к суждению Кейнса, крупного мыслителя прошлого века. Он сказал: «Идеи экономистов и политических философов, правы они или нет, гораздо более могущественны, чем это обычно осознается. На самом деле вряд ли миром правит что-либо еще. Прагматики, которые верят в свою свободу от интеллектуального влияния, являются обычно рабами нескольких усопших экономистов».

В разных вариациях эта мысль встречается и у многих других мыслителей. Те идеи и утверждения, которые мы изучали в школе и вузе, загоняют наш ум в определенные рамки.

В общем, чтобы овладеть смыслами процессов хозяйственной деятельности, государство и общество любой страны должны были иметь «образы» собственного народного хозяйства и экономики тех стран, с которыми ведутся коммерческие отношения или от них исходят угрозы. Для этого надо сделать эти образы видимыми (в форме текстов и документов, расчетов и схем, карт и таблиц). Эта операция называется визуализация. В принципе, эти операции выполняются непрерывно в самых разных формах, большинство об этом и не думает. Но часто приходится помучиться, чтобы найти способ.

Я помню, как в 1960-е годы в химии произошел прорыв в визуализации молекул и их структур. Какой был подъем! Сначала стали доступны образы молекул вещества посредством облучения его электромагнитным полем – ультрафиолетовым и инфракрасным. Получали спектры: один позволяет увидеть связи атомов электронами, а другой – расположение ядер атомов в молекуле. Потом освоили спектроскопию ядерного магнитного резонанса – получили три «портрета» молекулы, сделанных в разном свете и с разных ракурсов. Набор таких методов быстро расширялся, счастливое время! Сложные проблемы разрешались быстро, как будто нам помогала магия. Возможность видеть предмет исследования в каком-то смысле преобразовала картину мира. И не только в химии, я бы даже сказал, что именно в общественной науке такой подход обладает более широкими возможностями, чем в естественных науках.

Ведь мы научились из всей нашей среды, даже Вселенной, выделять какую-то вещь или явление, назвать их именем и охватить их мышлением как отдельные целостности. Чтобы их мысленно рассмотреть и проникнуть в их сущность, мы на время отодвигаем в сознании другие вещи и явления, концентрируем разум на данном объекте. Но в общественных процессах надо увидеть большую систему со множеством элементов и связей, очень подвижную.

Почти всегда мы думаем о частичке хозяйства – она влияет, в малой или большой мере, на нашу личную жизнь и часто на жизнь народа. Но иногда необходимо задуматься не о частичке, а обо всем калейдоскопе мозаики этих частичек. Например, в тот момент, когда наше народное хозяйство как целость расчленяется и переделывается, а то и уничтожается. Представить себе образ такого хозяйства трудно, но все-таки каждый человек имеет некоторый образ.

Была такая притча. Шестеро слепых изучали слона. Один потрогал ногу и сказал: «Слон – это колонна». Второй схватил за хвост: «Слон – это веревка». Третий потрогал хобот: «Да нет же! Это толстый сук дерева». Так все спорили. Шел мимо мудрец и сказал: «Вы трогали разные части слона, а слон – это все то, о чем вы говорите».

Но все же лучше создавать этот образ, используя инструменты и методы, которые уже были изобретены и опробованы – они экономят время и усилия, а главное, с ними легче обсуждать проблемы с друзьями и скептиками. Например, можно представить «портрет» хозяйства в виде сети или ткани множества институтов, которыми покрыта хозяйственная деятельность, включая распределение и потребление. Атомов хозяйства слишком много, и их движение трудно рассмотреть невооруженным глазом, а институты изучают большие сообщества ученых.

Короткое отступление, оно поможет представить образ хозяйства в политэкономии (и других подобных инструментов сознания). Вспомним, как изменилась картина мира с появлением постклассической науки, когда нам представили мир элементарныхчастиц и космологии.