Текст книги "Любовь и утраты"

– Да у вас тоже всё будет хорошо.

– Да я не о том. Какой у тебя Тимофей! Обзавидуешься.

– Какой?

– Красивый, богатый. И любит тебя.

– Кто это может знать?

– Дурёха, да это же сразу видно.

– Прощайте, девчонки. Поправляйтесь и не скучайте. Я вас навещать стану.

– Охота была тебе сюда возвращаться? Живи полной жизнью.

– Я своего слова не меняю. Бывайте!

Обнялись, расцеловались. Закрыв за собой дверь палаты, прислонившись к косяку, выдохнула:

– Уф! Наконец-то!

Подскочил Тимофей.

– Тебе нехорошо?

– Мне очень хорошо. Бежим скорей, пока не вернули.

Схватившись за руки, они побежали вниз по лестнице, вызывая недоумение больных и медперсонала. Но они никого не видели вокруг – они были только вдвоём. Только Он и Она.

7

За три дня, проведённых дома, Маша заметно оживилась, повеселела, всё делала вприпрыжку, напевая что-то лёгкое, это были всё детские песенки. На лице её появился здоровый румянец, совсем не тот, что видел он на её щеках перед госпитализацией. Когда Тимофей расспрашивал её о лечебном процессе, она по-ребячьи надувала губки, говорила, что это совсем не интересно, и она хочет поскорее об этом забыть. Перед выпиской профессор Рабухин рекомендовал ей больше бывать на воздухе. «Хорошо бы за городом, – сказал он, – совершать пешие прогулки, но не уставать, а если, случится, устанет, лучше посидеть в саду или в парке, тепло укутавшись». Этой программы они и придерживались. Когда находили удобное местечко, где не было сквозняков и надоедливых прохожих, Тимофей извлекал книгу и продолжал читать. Так они постепенно добрались до второй части.

Тимофей читал:

«ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ПОКИНУТЫЙ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дробинка. – Постройка пироги. – Охота. – На верхушке каури. – Ничто не говорит о присутствии человека. – Наб и Герберт на рыбной ловле. – Черепаха перевёрнута. – Черепаха исчезла. – Сайрес Смит даёт объяснение.

Прошло ровно семь месяцев с того дня, как пассажиры воздушного шара очутились на острове Линкольна. И с той поры, несмотря на все поиски, они не обнаружили ни единого человеческого существа. Ни разу не видели они дымка, говорящего о том, что на острове есть человек. Ни разу не нашли вещи, сделанной рукой человека и свидетельствующей о том, что он жил тут в древние или недавние времена. Казалось, остров этот необитаем; должно быть, здесь ещё никогда не бывал человек. И вот теперь из-за дробинки, найденной в теле безобидного зверька, рухнули все догадки и умозаключения!

В самом деле, дробинка вылетела из огнестрельного оружия, а кто же, кроме человека, мог воспользоваться таким оружием?

Пенкроф положил дробинку на стол, и его товарищи изумлённо посмотрели на неё. Очевидно, они сразу представили себе, как важны последствия этого, казалось бы, незначительного случая. Даже если бы они вдруг увидели нечто сверхъестественное, то не были бы так поражены.

Сайрес Смит тотчас же высказал кое-какие предположения по поводу этой удивительной и неожиданной находки. Он взял дробинку двумя пальцами, повертел её, пощупал, потом спросил Пенкрофа:

– Уверены ли вы, что пекари, раненому этой дробинкой, было месяца три?

– Никак не больше, мистер Сайрес, – ответил Пенкроф. – Поросёнок сосал мать, когда я нашёл его в яме.

– Итак, – продолжал инженер, – около трёх месяцев тому назад на острове Линкольна кто-то выстрелил из ружья…

– И дробинка, – добавил Гедеон Спилет, – ранила, хоть и не смертельно, этого зверька.

– Неоспоримо, – продолжал Сайрес Смит. – И вот какие выводы следует сделать из всего этого: или на острове до нас кто-нибудь жил, или люди высадились здесь месяца три назад, не больше. По своей ли воле, против ли неё они пристали к нашим берегам, потерпели ли они крушение на корабле или на аэростате – кто знает? Всё выясним позже. И европейцы они или малайцы, враги наши или друзья – нам тоже пока не разгадать. Да мы и не знаем, живут ли они ещё на острове, покинули ли его. Но эти вопросы касаются нас так близко, что нельзя дольше оставаться в неизвестности.

– Сто раз, тысячу раз готов повторить, что нет на острове Линкольна никого, кроме нас, – воскликнул моряк, поднимаясь из-за стола. – Чёрт возьми! Остров невелик, и мы-то уж заметили бы кого-нибудь из его обитателей!

– Вот если бы пекари родился с дробинкой, это было бы, по-моему, чудом, – ответил журналист.

– Если только она не сидела у Пенкрофа в зубе, – с самым серьёзным видом заметил Наб.

– Ещё чего выдумал! – живо отозвался Пенкроф.

– Что ж, по-твоему, я не замечал бы её целых полгода! Да и где же она могла застрять? – добавил моряк, открывая рот и показывая два ряда великолепных зубов. – Посмотри-ка хорошенько, Наб, и если отыщешь дупло, выдирай хоть полдюжины зубов!

– Предположение Наба действительно нелепо, – сказал Сайрес Смит, который не мог сдержать улыбку, хоть и был поглощён своими мыслями. – Нет сомнений, кто-то стрелял на острове из ружья, и не больше трёх месяцев тому назад. Но я ручаюсь, что люди, высадившиеся на острове, пробыли здесь совсем недолго и просто обошли его. Жили бы они здесь в ту пору, когда мы обследовали остров с горы Франклина, мы увидели бы их, а они – нас. Может статься, буря выбросила сюда потерпевших кораблекрушение лишь несколько недель назад. Во всяком случае, всё это необходимо выяснить.

– По-моему, нужно действовать осторожно, – заметил журналист.

– Я того же мнения, – ответил Сайрес Смит, – боюсь, не высадились ли на остров малайские пираты.

– А не лучше ли, мистер Сайрес, – сказал моряк, – сначала построить лодку, а потом и отправиться на разведку: поднимемся вверх по реке, а если понадобится, выйдем в море и обогнём остров! Лишь бы нас врасплох не застигли.

– Хорошая мысль, Пенкроф, – ответил инженер, – но ждать нельзя. Ведь скорее чем за месяц лодку не построишь…

– Настоящую лодку, – ответил моряк. – Да ведь нам не нужна лодка, чтобы по морю плавать, а за пять дней, самое большее, я берусь построить пирогу – для нашей реки она сойдёт.

– За пять дней берёшься соорудить лодку? – воскликнул Наб.

– Да, Наб, лодку по индейскому образцу.

– Из дерева? – спросил негр с сомнением.

– Из дерева, – ответил Пенкроф, – или, вернее, из коры. Повторяю, мистер Сайрес, – за пять дней можно это дельце обделать.

– Если за пять дней – согласен».

С каждой главой Маше становилась всё интереснее судьба людей, заброшенных на неведомый остров, особенно её поражало, как остроумно они выходили из самых трудных жизненных ситуаций. Она с нетерпением ждала развязки: спасутся или нет? Даже пыталась заглянуть в конец, но Тимофей не позволял, со смехом отбирая книгу.

На третий день он отвёз её на дачу, но там ей не понравилось. Пришлось возвращаться в город.

Первого апреля много дурачились, смеялись, подшучивали друг над другом. Маша заразительно хохотала, когда у неё получалось обмануть его. Всё было замечательно.

После полёта Беляева и Леонова у Тимофея появилась возможность много времени проводить с ней, не оставляя надолго в одиночестве. В этом очень помогала и Анна Петровна, с которой Маша по-настоящему подружилась. Анна Петровна неназойливо учила её вести домашнее хозяйство, печь пироги, готовить борщи и супы и прочим маленьким хитростям домашней хозяйки. Маше это нравилось, она охотно перенимала все навыки, которыми с ней щедро делилась Анна Петровна. Огорчало одно: Маша так до сих пор и не позвонила матери, не рассказала, что её уже выписали. Запрещала она сделать это и Тимофею. Тимофей, понимая, что это и жестоко, и неправильно, не хотел её огорчать, и это было мучительно.

За несколько дней они обошли весь центр Москвы. Многого Маша не знала о родном городе и с интересом слушала рассказы Тимофея. А он, казалось, знал всё. Город стал открываться ей по-новому.

Апрельские дни катились чередой. Однажды Тимофей сказал, что ей, наверное, надо будет побывать в Хлебном переулке.

– Зачем это? – насторожилась Маша.

Возникла тяжёлая мысль: «Уж не спровадить ли меня он хочет? Неужели надоела?» Разъяснилось всё скоро и просто: Тимофей приглашал её на какие-то торжества туда, где он служит; он хочет познакомить её со своими друзьями.

– Надо приготовить какое-то нарядное платье.

– Но я не хочу в Хлебный, – закапризничала Маша.

– Тогда завтра мы отправляемся в магазин и что-нибудь подберём для тебя.

– А что, так строго?

– Не то чтобы строго, но я хочу, чтобы ты всем понравилась.

– По одёжке встречают… – начала было она, но продолжать не стала. – Мне удобнее в моей старой шерстяной кофточке.

– Нет, нет и нет. На этот раз будет так, как я сказал. И не возражай.

Сказал строго. Она поняла: спорить нельзя и бесполезно. Следующим днём они отправились в ГУМ. Она, сразу сориентировавшись, пошла к прилавку дамского платья, но Тимофей, крепко взяв её за локоть, сказал:

– Нам не сюда.

Администратор, встретившая их и, сразу видно было, предупреждённая об их визите, провела Тимофея и Машу в помещение спецотдела, куда обычные покупатели не допускались. У Маши разбежались глаза. Тут имелось всё, чего не было на обычных прилавках, такое она видела только в изредка встречавшихся модных журналах, в разделе «Зарубежная мода». Маша ходила вдоль расставленных в помещении вешалок, трогала материал, из которого были сшиты эти вещи. Ткань даже просто на ощупь производила впечатление. Костюмы, платья, кофточки, блузки… Чего тут только не было! Глаза разбегались. Галина Матвеевна немного шила и одевалась всегда скромно, но прилично, и дочь старалась одевать так, чтоб ей не было стыдно перед товарищами, но такое… Мечта! Сказка!

Тимофей взялся было советовать ей, что выбрать, но – откуда что взялось – она строго сказала:

– Ты только всё испортишь. Сиди и жди.

Администратору понравилось такое поведение девочки, она охотно взялась помогать Маше, давая дельные советы опытного человека, знатока: что к чему в дамской одежде. Маша, хитро покосившись на Тимофея, шепнула на ушко этой милой женщине, что ей нужно одеться для торжественного мероприятия, но так, чтобы это не было официально строго, а всё-таки немножко и вольно, по-домашнему. Они быстро нашли общий язык. Администратору нравилось то, что у этой неизбалованной богатством и достатком девочки – её опытный глаз не обманывался – были великолепный вкус и чувство меры. К тому же сразу стало ясно, что в ней нет той жадности, которую так часто проявляют те, кому доступ в святая святых ГУМа открыт каждый день. Ей нравилось и то, что сам Тимофей Егорович бывает у них только по исключительным случаям, всегда безоговорочно отдаваясь их вкусу, выбору и рекомендациям без капризов и претензий. Вместе, администратор и Маша, быстро подобрали то, что нужно. Тимофей рассчитался, поблагодарил.

– Приходите, Машенька, ещё. Расскажете, как вам пришлось на торжествах.

– Я там буду Золушкой.

– Не выдумывай, Маша.

– Нет-нет, вы будете великолепны, лучше всех, – сказала растроганная администратор.

С коробками и свёртками они возвратились домой, и весь вечер Маша крутилась перед зеркалом, примеряя обновки.

Перед сном он всё-таки умудрился испортить ей настроение.

– Надо бы позвонить Галине Матвеевне. Нельзя её так долго держать в неведении.

Маша обиделась.

– Ты всё испортил.

Она повернулась к нему спиной и натянула на голову одеяло. Они давно уже спали вместе. Но только спали. До Машиного совершеннолетия оставались долгие три месяца. Но в его ежедневнике на 1965 год давно уже была обведена красным карандашом дата: «15 июля. Четверг». И пометка: «Свадьба».

8

К 12.00 Иван Степанович подогнал машину.

– С праздничком вас, Тимофей Егорыч, и вас с праздником, Машенька, – приветствовал он девушку.

– Разве сегодня какой-то праздник?

– А как же, 12 апреля Юрий Алексеевич Гагарин полетел в космос.

– Точно! А я и забыла. Вот балда так балда.

– Спасибо. И вас с праздником, Иван Степанович, – сказал Тимофей.

– Тима, ты тоже забыл про этот день?

– Как же он может забыть, Машенька, когда он сам и запускал Юрия Алексеевича в полёт.

– Иван Степанович, – укоризненно сказал Тимофей, – что-то вы сегодня не в меру разговорились.

– Молчу, молчу, молчу, – проговорил Иван Степанович, состроив на лице загадочную мину.

Маша удивлённо посмотрела на Тимофея.

– Это правда?

– Что?

– То, что сказал Иван Степанович.

– Иван Степанович всё несколько преувеличивает. Я имею к этому самое косвенное отношение.

В зеркало Чумаков видел, как хитро улыбается Иван Степанович.

– Ты мне ничего не говорил об этом.

– А не положено об этом говорить. Тебе и этого не нужно бы знать. И о том, что сказал Иван Степанович, лучше помалкивать.

Он видел: Маша обиделась. Дальше ехали молча.

– Ты боялся, что я разболтаю?

– Я об этом даже не думал, Маша. Просто об этом нельзя говорить. И всё. И давай не будем возвращаться к этому вопросу.

– Я постараюсь, – сказала Маша, посерьёзнев.

9

Машина Тимофея Егоровича Чумакова была из тех, которые не досматривались на въезде в Звёздный городок, но Тимофей попросил притормозить у КПП. Вышедший навстречу дежурный офицер представился.

– Здравствуйте, лейтенант.

– Здравия желаю.

– У меня в машине гостья, она есть в списке – отметьте, пожалуйста.

– Я попрошу паспорт гостьи.

– Маша, передай дежурному паспорт.

– У меня нет с собой паспорта. Ты же мня не предупредил.

– Да, это моя вина, признаю.

– Ничего страшного, я сделаю отметку в журнале. Только не забудьте на выезде отметиться, – предложил лейтенант.

– Нет-нет, так грубо нарушать установленный порядок мы с вами не будем. А поступим вот как. Вы уж нас пропустите, а я попрошу водителя съездить домой и привезти паспорт. Так годится?

– Годится.

– Иван Степанович, миленький, не в службу, а в дружбу. Вот ключи, слетайте, пожалуйста, домой, привезите паспорт. Где он, кстати, Маша?

– На твоём письменном столе.

– Будем считать, что вопрос улажен, лейтенант?

– Так точно!

– Благодарю вас. Выходим, Маша. Мы немножко прогуляемся, а Иван Степанович поедет.

10

Все уже были в сборе. Много военных. На груди военных сверкали ордена, у некоторых «Золотые Звезды» Героев. Но это не выглядело как закрытый мужской клуб, женщин тоже было немало. Кавалеры заказывали для дам и для себя закуски и напитки в буфете. Маша сразу заметила, что центр притяжения этого собрания – невысокий, плотный, с уже наметившимся брюшком, крупноголовый человек. Человек этот внимательно слушал то, о чём ему говорили, изредка кивал в знак согласия, коротко отвечал на вопросы, нечасто улыбался чему-то, но улыбка эта была как промельк зарницы – скользнула и пропала. Увидев Тимофея, человек поманил его рукой.

– Ну-ка, ну-ка, Тимофей Егорыч, предъяви нам свою спутницу.

Они подошли.

– Здравствуйте все, – весело сказал с шутливым поклоном Чумаков.

– Здравствуйте, – сказала и Маша, и невольно это получилось очень звонко и задорно.

– Знакомь, Тимофей Егорыч.

– Сергей Павлович, это Маша.

– Ну-ну, дальше. Маша – это хорошо. Но остаётся вопрос…

– Ах, вы об этом. Маша очень хорошая девочка, мой дружок…

– Ну, смелее, смелее, – продолжал подначивать Сергей Павлович.

– Да всё просто: ей нужно ещё чуть подрасти.

Все стоявшие рядом, окружавшие Сергея Павловича Королёва – а это был он, – по-доброму заулыбались.

– Дело только за этим? – спросил Сергей Павлович.

– Только.

– Тогда добро. Жду приглашения.

– Непременно будет.

Все, не сговариваясь, тихо зааплодировали. Одобрили. У Маши замерло сердце. «Наконец-то он сказал то, чего я так ждала. И как все его любят, это же сразу видно», – думала она и больше ни о чём думать не могла: он уже сказал главное. Теперь только вылечиться – и жить, жить рядом с ним. Жить долго-долго.

– Как, Мстислав Всеволодович, принимаем Машу в нашу семью?

– Принимаем! – решительно сказал Келдыш. – Наша девушка.

Тимофей даже опешил от того, что произошло вслед за этим. Маша решительно шагнула вперёд, так, что оказалась почти вплотную, лицом к лицу к Мстиславу Всеволодовичу, спросила серьёзно:

– А откуда вы знаете, что я хорошая?

– А у Тимофея Егорыча плохих друзей не бывает.

– Машенька, он же президент Академии наук, – засмеялся Сергей Павлович, кивая головой в сторону Келдыша, – ему ли не знать? Он же всё насквозь видит без микроскопа.

Все засмеялись. Веселее и звонче всех смеялась Маша. Ей нравились эти люди. Ей нравилось, что они так хорошо относятся к Тимофею.

– Хорошо, Тимоха, знакомь Машеньку с нашим народом.

И опять ей понравилось, что Сергей Павлович сказал не «её», не «свою девушку», а назвал её по имени.

Народ, собравшийся в этом зале, образовал две неравных по количеству группы. Одну группу, где велись серьёзные разговоры, от которой они только что отошли, составляли в основном люди постарше, всё это были учёные, конструкторы, инженеры. Другую группу, гораздо малочисленнее – среди них Маша узнала тех, о ком уже писали в газетах, – составляли люди молодые, подвижные, энергичные, раскованные и весёлые. Всё больше старшие лейтенанты и капитаны. В этой группе то и дело вспыхивали громкий смех и восклицания. Центром был невысокий крепыш с открытым добрым лицом, с почти не сходящей с лица улыбкой, смеявшийся заразительнее всех.

– Кто это? – шепотком спросила Маша.

– Паша Попович. Неутомимый выдумщик и заводила. Я тебя познакомлю с ним. И с его женой. Марина, его жена, между прочим, тоже лётчица, чемпион мира.

Скромнее в этой группе вели себя женщины. Они тоже были в военной форме. Вдруг среди них Маша увидела знакомое лицо: Валентина Терешкова. Подумала – догадалась: эти девушки тоже полетят.

В группе чуть не к месту смотрелся только один человек, выделявшийся и возрастом, и генеральским погонами; нет, он был такой же, как все, так же энергично принимал участие в разговоре, как и его молодые собеседники, и так же громко и заразительно смеялся, но при этом был чуть строже, чуть сдержаннее, на нём лежала ответственность за судьбу молодёжи, собравшейся вокруг него. Это был человек-легенда, первый Герой Советского Союза Николай Петрович Каманин. Когда Тимофей сказал об этом Маше, её это даже несколько потрясло.

– Первый?

– Да, Маша, самый первый.

– Самый-самый? Самый что ни на есть?

– Самый-самый. Ты же читала, как спасали челюскинцев, – то ли спросил, то ли напомнил Тимофей, – вот он один из тех легендарных лётчиков.

– Как интересно! Даже представить не могла, что когда-нибудь увижу этих людей.

Тимофей понимал, что в кругу молодых Маше будет интереснее, там она станет чувствовать себя спокойнее. Взяв Машу под руку, он подвёл её к Каманину. Представил. Потом перезнакомил с остальными, и скоро ей уже казалось, что она знает их всю свою жизнь: так всё оказалось просто и по-товарищески. Гагарин был очень похож на свои фотографии в газетах: на улице встретишь – не ошибёшься.

– Юрий Алексеевич Гагарин, – представил Тимофей.

– Можно просто Юра, – сказал невысокий паренёк с таким простым и родным русским, освещённым тихой застенчивой улыбкой лицом, что нельзя было не улыбнуться ему в ответ, – у нас тут одна семья.

– Герман Степанович Титов, – продолжал представлять по очереди Тимофей.

Его Маша тоже узнала бы на улице. Да и у кого бы ещё могли быть такие чудесно завитые природой волосы; только, может быть, у Ван Клиберна.

– Гера, – представился Титов. – Что ж вы так официально нас, Тимофей Егорыч? Мы ж тут все свои, родные.

– Паша. А это супружница моя любезная, Марина, – поспешил представиться и представить жену, не дожидаясь, когда до него дойдёт черед, Попович, указывая на стоявшую рядом с ним женщину со Звездой Героя на лацкане пиджака.

– Андриян. А это моя жена, Валентина Терешкова. Прошу любить и жаловать.

– Валерий, – скромно представился Быковский.

– Павел.

– Беляев, – подсказал Тимофей, – один из героев последнего полёта.

Тут же подошёл-подлетел, как-то почти танцуя, невысокий плотный майор со смешно оттопыренными ушами, глядя на Машу смеющимися глазами, сказал:

– Лёша.

Тимофей собрался было назвать его фамилию, но заиграла музыка, и Лёша Леонов – а это был он, новоиспечённый Герой, – подхватив Машу, легко повёл её по кругу в вальсе. «Вот хват, – подумал Чумаков, – только с такой хваткой и можно было благополучно выкарабкаться в полёте». И в этой мысли были и гордость, и тихая зависть к молодому товарищу. Но Алексею было позволено пройти с Машей лишь тур вальса, и тут же, выкрикнув: «Смена пар», – её легко и лихо подхватил Попович, а в паре с Леоновым оказалась Марина.

– Прошу к столу, – сказал человек в маршальских погонах, и все пошли к длинному, уставленному закусками и бутылками столу.

Маша ожидала, что, как принято в дни праздников, будет торжественное собрание со скучным докладом, речами и концертом, но ничего этого не произошло. Сергей Павлович, фамилию которого, знакомя их, Тимофей так и не назвал, поднялся и, откашлявшись, произнёс:

– Товарищи, хотите вы того или нет, но доклад я сделаю.

«Старики» сдержанно засмеялись, молодёжь, проявляя шутливое недовольство, загудела. И стало тихо. Все приготовились слушать, что скажет Главный.

– Так незаметно, казалось бы, пролетели четыре года с того момента, когда, удивив мир, в космос полетел Юрий Алексеевич Гагарин. Я мог бы назвать его Юрой – по возрасту он мне в сыновья годится, – вполне мог бы назвать просто Юркой. Но не могу. С 12 апреля 1961 года и во веки веков Юрий Алексеевич Гагарин – первый человек, побывавший в космосе. Человек, проложивший дорогу в космос.

Маша заметила, как краска смущения залила лицо Гагарина; четыре года минуло, а к славе так и не привык. А Главный продолжал:

– И с этим уже ничего не поделаешь. Он человек Земли, человек Вселенной. Он первый.

Все дружно и громко захлопали в ладоши. Молодёжь закричала: «Ура!» Но тут же всё стихло. Сергей Павлович продолжал:

– Честь и хвала и всем, кто пошёл вслед за ним, и нашим ребятам, и заокеанским, потому что освоение космоса есть дело общечеловеческое. Не осудите старика, – сказал Сергей Павлович, – если я попрошу некоторых подняться, чтобы все ещё раз увидели наших героев. Юрий Алексеевич Гагарин…

Юрий Алексеевич встал, смущённо улыбаясь.

– Герман Степанович Титов, Андриян Григорьевич Николаев, Павел Романович Попович, – продолжал называть Королёв, а ребята поднимались, и на их лицах возникала одинаковая смущённая улыбка, не были они испорчены гордыней, – Валерий Фёдорович Быковский, Валентина Владимировна Терешкова, Владимир Михайлович Комаров, Константин Петрович Феоктистов, Борис Борисович Егоров, Павел Иванович Беляев, Алексей Архипович Леонов.

Сергей Павлович сделал паузу, передохнул.

– Вот они, наши герои, наши первопроходцы. Но за этим столом сидят ребята, – он опять сделал паузу, – и девчата, – поклон в сторону девушек, державшихся за столом вместе, – которым ещё только предстоит полететь. И они полетят. Непременно полетят. И полетят ещё дальше. На Луну, на Марс. Дайте только время. Ещё два-три года – и кто-то из вас впервые ступит на Луну. Мы уже работаем над этой программой.

Все громко захлопали в ладоши, а молодёжь громко крикнула два раза коротко: «Ура! Ура!» – и третий раз протяжно: – «Ура-а-а-а-а!»

Когда они будут возвращаться домой, Маша скажет, что больше других ей понравились Юра Гагарин, Паша Попович и Лёша Леонов. «А как они могут не понравиться? – думал Тимофей. – Такие парни. Настоящие парни».

11

Галина Матвеевна скучала по дочери. Скучала и обижалась: не приходит и не звонит. О ней и состоянии её здоровья она теперь узнавала только от Чумакова. «Украл дочь», – думала Галина Матвеевна с обидой. А Маша не хотела идти в Хлебный переулок. Её дом был теперь здесь, на Тверском бульваре. Ей казалась, что если она пойдёт в Хлебный переулок, то непременно произойдёт что-то такое, что помешает ей вернуться к Тимофею. И потом, назидания матери, её упрёки были бы сейчас невыносимы. Но Тимофей понимал, что совсем игнорировать мать нехорошо и некрасиво, что они просто обязаны нанести ей хотя бы формальный визит. Да и пора было поставить Галину Матвеевну в известность о его намерениях в отношении Маши. Неизвестность всегда пугает, настораживает и раздражает. И, пользуясь хорошим настроением Маши после посещения Звёздного городка, Тимофей решил:

– В воскресенье мы идём к маме.

– Ну, Тимоша… – завела было старую песню Маша.

– Никакие возражения не принимаются, – строго, даже как-то необычно жёстко сказал он.

Она поняла: на этот раз он сделает так, как задумал.

12

Проснувшись в воскресенье необычно рано, она выскользнула из-под одеяла и босиком прошлёпала на кухню. Не хотела будить Тимофея; воскресенье, на службу ему не надо, пусть отдыхает. Накануне он очень поздно вернулся и даже уговаривал помогавшего ему нести какие-то свёртки Степана Ивановича остаться у них ночевать. Но Степан Иванович, видно, постеснялся, уехал. Открыв холодильник, она поняла, что ей ничего не хочется – слишком рано. Поставила было на плиту чайник, но передумала. Взяла с полки турку, всыпала две ложки кофе, налила воды, поставила на огонь. Подумала: «Надо привыкать. Тимоша кофе любит». Взобравшись с ногами на стул, стала смотреть в окно. Во дворе никого. Рано. Вспомнила: сегодня они идут в Хлебный переулок. Настроение испортилось. Уж лучше бы это был понедельник. На плите зашипел убегающий кофе. Маша, вскочив, ухватила ручку турки, передвинула посудину на соседнюю конфорку. «Вот задала работы Анне Петровне». Грязь нужно было убрать. Но тогда остыл бы кофе. Решила выпить кофе, а потом уж заняться плитой. Потянулась к сахарнице, но вспомнив, что Тимофей кофе пьёт без сахара, решила и в этом следовать его привычкам. Кофе был горький. «Что в нём такого?» – подумала, сделав ещё глоток, но поморщившись и решив, что ко всему привыкать нужно постепенно, вылила остаток кофе в раковину. Стала оттирать плиту. Получилось не очень, Анна Петровна непременно заметит, что тут что-то выкипело. «Что ж, придётся извиниться. Она простит. Мы же подружки», – думала Маша, выбрасывая грязную тряпку в мусорное ведро. Пошла в комнаты. По пути заглянула в спальню. Тимофей всё ещё спал. Маша тихо вошла, взяла с тумбочки книгу, пошла в его кабинет. Там по привычке с ногами забралась в кресло. В его кресло. Теперь она обо всём думала только так: его кресло, его книжка, его ручка… Она прикасалась к его вещам, и ей казалось, что они излучают тепло, готовы говорить с ней. Говорить о нём, о том, какой он добрый, хороший и заботливый. Это часто скрашивало её одиночество в большой квартире. Кресло было удобное, широкое – она, пожалуй, вполне могла бы в нём спать, – уютное. Старинное кресло, сделанное из тяжёлого дерева; Маше трудно было его сдвинуть с места, такое оно было громоздкое. Она развернула книгу в том месте, где была закладка. Оказывается, закладка называется – ляссе. Какое мягкое, ласковое слово. А она раньше и не знала. Они добрались уже до третьей части – «Тайна острова». Какая же ещё там могла быть тайна? Она начала читать.

«ГЛАВА ПЕРВАЯ

Гибель или спасение? – Срочный вызов Айртона. – Важный спор. – Это не «Дункан». – Подозрительный корабль. – Необходимо принять меры. – Корабль приближается. – Пушечный выстрел. – Бриг становится на якорь! – Наступление ночи.

Два с половиной года прошло со знаменательного дня гибели воздушного шара, а его пассажирам, выброшенным на остров Линкольна, всё ещё не удалось установить связи с внешним миром. Однажды журналист попытался воспользоваться для этой цели птицей и, написав несколько слов, доверил крылатой вестнице тайну их исчезновения, но вряд ли можно было рассчитывать на то, что послание попадёт к людям. За эти годы только один Айртон при уже известных читателям обстоятельствам присоединился к маленькой колонии. И вдруг нежданно-негаданно в день 17 октября на вечно пустынной глади моря показалось судно!

Не могло быть и сомнения: в виду острова шёл корабль! Но пройдёт ли он мимо или приблизится к острову? Через два-три часа всё выяснится.

Сайрес Смит и Герберт тотчас же позвали Спилета, Пенкрофа и Наба в большой зал Гранитного дворца и поделились с ними новостью. Схватив подзорную трубу, Пенкроф поспешно оглядел горизонт и обнаружил чёрную точку как раз в том месте, где на фотографической пластинке виднелось еле заметное пятнышко.

– Тысяча чертей! Да это действительно корабль! – произнёс он без особого, впрочем, восторга.

– А куда он направляется? В нашу сторону? – осведомился Гедеон Спилет.

– Трудно что-либо утверждать, – ответил Пенкроф. – Пока из-за горизонта видны только мачты, а корпус ещё не показался.

– Что же нам делать? – воскликнул юноша.

– Ждать, – ответил Сайрес Смит».

Через несколько страниц она заскучала. Без него читать было неинтересно. Она привыкла, что читал ей он негромким, приятным для слуха голосом, с выражением, находя для каждого персонажа особый голосовой оттенок, ясно выговаривая каждое слово. И он всегда объяснял непонятные места. «Это просто удивительно, как много он знает», – подумала Маша, закрывая книгу и отодвигая её в сторону. Она взяла из стопки на краю стола чистый лист бумаги и, отвинтив колпачок его «Паркера» с дарственной надписью «С первым пуском!», стала писать: «Тимофей Егорович Чумаков, Тимофей Егорович Чумаков…» Она написала пятнадцать или шестнадцать строчек – сбилась со счёта, – когда почувствовала, что он стоит у неё за спиной. Как тихо он подошёл. Она даже не слышала. Повернулась. Потянулась к нему, обхватила руками его шею, притянула к себе, стала целовать, целовала щёки, лоб, глаза… Вспомнила: кто-то говорил – в глаза целовать не хорошо, к неприятностям. Усмехнулась: глупость. Он поднял её. Она стояла на кресле, прижимаясь к нему.

– Ты завтракала?

– Я пила кофе… – Слукавила немного. «Но ему будет приятно», – подумала. – Без сахара…

– Умница. А завтракать будем?

– Будем.

– Ты не забыла, что сегодня мы идём к маме?

– Ну, Тимоша. Что за привычка с утра портить настроение?

Дулась Маша недолго. Да и как она могла долго на него сердиться, если, во-первых, он не делал ничего предосудительного, а во-вторых, для неё он – свет в окне. Тимофей Тимофей позвонил в Елисеевский магазин, носивший теперь скучное название «Гастроном № 1», хотя москвичи его по-прежнему иначе как Елисеевским не называли, сделал заказ. Чуть позже предложил ей сходить в ГУМ, прикупить какую-нибудь обновку для Галины Матвеевны, но в этот раз Маша упёрлась, не соглашалась ни в какую. Когда Тимофей предложил пойти в ГУМ, она вспомнила ту милую женщину, которая помогала ей одеться перед поездкой в Звёздный городок – ей так не терпелось рассказать, как всё было замечательно, – но тут же она поняла, что не посоветовалась ещё об этом с Тимофеем, а ей ведь было строго-настрого заказано говорить о его окружении. Но ведь о тех, о ком уже писали в газетах, кто известен всему миру, с кем она так весело в тот вечер танцевала, – ведь о них-то наверняка можно говорить. И она решила чуть позже спросить всё-таки у Тимофея: что можно и чего никак нельзя…