Текст книги "Любовь и утраты"

Машину не вызывали; в конце концов, и Иван Степанычу нужно когда-то отдыхать, у него и так рабочий день безразмерный. Возвращались из Елисеевского, нагруженные целым ворохом свёртков, коробок, и даже что-то ещё им уложили в корзину. Всю дорогу они смеялись, не очень понимая, чему. Просто им было хорошо и весело вдвоём, и был славный тёплый денёк. Они совершенно не замечали окружающих, и Маша чуть было не наткнулась на стоявшего столбом на улице швейцара. Она извинилась и, миновав монументальную фигуру в ливрее, не удержалась – прыснула в ладошку.

– Что это он тут стоит?

– Это швейцар ресторана ВТО. Видимо, вышел проветриться.

– А что такое ВТО?

– Маша, ты как почемучка, твоим вопросам нет конца.

– А ты знаешь, что такое ВТО?

– Я знаю.

– Вот и я хочу знать всё, что знаешь ты. Ну, или хотя бы маленечко, – просительно смотрела она на него.

– ВТО – это сокращение, аббревиатура: Всесоюзное театральное общество.

– И что, у них свой ресторан?

– Да. А что тут удивительного? Люди артистического мира хотят отдыхать в обстановке, когда на них не глазеют, как на музейные экспонаты, не пристают с вопросами, с просьбами дать автограф.

– Отгораживаются от народа.

– Не преувеличивай, Машунь. Ты ведь тоже не любишь, когда в твою личную жизнь вторгаются посторонние.

– Но ведь они и существуют для нас, чтобы мы на них, как ты говоришь, «глазели».

– На сцене, Машенька, на сцене.

Перейдя улицу у магазина «Армения», они вышли к началу Тверского бульвара.

– Жаль всё-таки, что Пушкина утащили на ту сторону, – посетовала Маша.

– Да, мне тоже кажется, что на этой стороне он был более на месте.

Тимофей вспомнил, как, гуляя мальчишками на Тверском бульваре, они приходили к памятнику и качались на цепях, огораживавших цоколь. Заметив мальчишек за этим занятием, к ним устремлялся татарин-дворник, грозя метлой, и порой кое-кому из них перепадало получить шлепок-другой. А они, завидев бегущего к ним с метлой наперевес дворника, бросались врассыпную, и это было тем забавнее, что среди них был и сын этого дворника, Ахмет. Теперь уже не покачаешься на этих цепях. Да и выглядело бы, наверное, странно, если бы этой забаве предавался среди бела дня взрослый солидный дядька. А хотелось бы покачаться; ещё хоть разок. Тимофей озорно подумал, что можно прийти как-нибудь вечером попозже и вспомнить молодость.

Торопиться было некуда, остановившись, он смотрел, как переменилась за последние годы площадь, называвшаяся теперь Пушкинской, с грустью увидел проплешину, образовавшуюся на том месте, где когда-то был пивной бар, там они юнцами выпили по первой в своей жизни кружке пива. Многое переменилось. Многое ушло. Вот уже давно нет и Камерного театра, теперь тут театр Пушкина, переместившийся сюда с улицы имени поэта, где ему было самое место, уступив своё здание театру «Ромэн», выбравшемуся, наконец, из подвала в Гнездниковском переулке.

13

Поскольку предстояло идти в гости, дома решили не обедать. Маша, всё ещё надеявшаяся отговорить Тимофея от намеченного визита, добилась хотя бы того, чтобы пойти в Хлебный переулок попозже; это позволит не очень засиживаться.

Шли они наобум. Маша категорически настояла, чтобы не делать предварительного звонка, и была вероятность прийти к закрытым дверям. Так оно и случилось.

– Поцеловали замок.

– Что?

– Так говорится, когда гости приходят, а хозяев нет.

– Ну, и ничего страшного. Подождём немного и пойдём домой.

– А все эти свёртки?..

– Оставим у соседей, передадут. Так даже лучше.

Но в это время скрипнула дверь парадного, и по лестнице навстречу им стала подниматься Галина Матвеевна.

– А я в уж перестала надеяться, что вы когда-нибудь вспомните обо мне. Ну, здравствуйте, здравствуйте.

По щекам Галины Матвеевны потекли слёзы.

– Дайте я вас хоть обниму.

Она крепко охватила руками дочь и Тимофея и так стояла, всхлипывая, с трудом удерживаясь, чтобы не зарыдать в голос.

– Вот радость так радость! А что ж вы не вошли?

– Я ключ забыла, – соврала Маша, до конца надеявшаяся, что удастся-таки улизнуть, и свидание не состоится.

– Соседи бы открыли. Постеснялась позвонить?

– Не постеснялась. Не захотела.

Тимофей почувствовал, что в Маше начинает нарастать раздражение; это могло не только убить радость Галины Матвеевны от встречи с дочерью, но вообще закончиться скандалом.

Галина Матвеевна открыла дверь, пригласила:

– Входите. Сейчас будем чай пить.

Тимофей прошёл на кухню, положил свёртки на стол.

– Галина Матвеевна, разберётесь сами?

– Было бы с чем разбираться, Тимофей Егорович, – засуетилась Галина Матвеевна.

Тимофей прошёл в комнату. Маша скучала, сидя на тахте, по своей привычке подобрав под себя ноги.

– Ты бы помогла маме.

В ответ Маша скорчила гримасу и высунула язык, но всё-таки нехотя поплелась на кухню. Он слышал их разговор, но не разбирал слов. Говорила всё больше Галина Матвеевна, у неё накопилось много вопросов к дочери. Маша отвечала неохотно и коротко. Он понимал, что для Галины Матвеевны очень важно пообщаться с дочерью после того, как они так долго не виделись, да и понять надо было ситуацию, которая сложилась в её, Машиных, отношениях с Чумаковым. Для себя-то Тимофей всё решил давно: на следующий день, как только Маше стукнет восемнадцать, они идут в ЗАГС. Он прошёл в Машину комнату, включил проигрыватель. Рахманинов. Концерт для фортепиано и оркестра № 2. Эту пластинку подарил ей он. На конверте был автограф Рихтера. Он специально ездил перехватить его в аэропорту Шереметьево перед отлётом в Японию, чтобы сделать Маше приятное. Теперь он вообще не слышал их разговора. Голова его была занята прокручиванием тех слов, которые он сегодня непременно скажет Галине Матвеевне. Заслушавшись, Тимофей и не заметил, как женщины накрыли стол.

– Просим к столу, Тимофей Егорович.

Маша не захотела сидеть на стуле, попросила, чтобы стол придвинули к тахте, усадила Тимофея рядом – словно боялась, что его кто-то отберёт, – прижалась к нему.

– Мы сегодня пьём вино, – сказала торжественно Галина Матвеевна, Тимофей уже откупорил бутылки: кому белое, кому красное, дело вкуса, – но за что пьём?

Это была подходящая минута. Отстранив Машу, Тимофей встал.

– Галина Матвеевна, прежде всего уж извините нас за столь долгие сборы в ваши пенаты…

– Ну что уж теперь говорить, – однако с заметной укоризной сказала Галина Матвеевна, – но не надейтесь, я вам это не так скоро прощу, – попыталась она пошутить, но шутка не была принята.

– Я продолжу. За это время было много событий, приятных и неприятных, но главное не в этом. А главное в том, что мы с Машей узнали друг друга, и сегодня я прошу руки вашей дочери.

Маша вспыхнула, лицо её залилось краской. Она давно ждала этих слов, а с некоторых пор у неё даже появилась уверенность, что они непременно будут сказаны. Но когда? И вот он сказал. Она захлопала в ладоши и весело закричала:

– А на колени! А на колени!

Чумаков поставил бокал на стол, выдернул из вазы принесённые им цветы, встал на одно колено перед ней. Лицо его было серьёзно, а глаза светились весёлым огоньком. Маша схватила цветы, бросила их на ковёр и обхватила руками шею Тимофея.

– Какой же ты хороший! Какой же ты хороший! – восклицала она. – И, главное, ничего не сказал. Но я знала, знала!

И она, всё крепче прижимаясь к нему, целовала его в щёки, лоб, глаза. Галина Матвеевна, ошарашенная неожиданным предложением – хотя она всё время и весьма нетерпеливо ожидала, чем разрешится вся эта история, – сидела с бокалом в дрожащей руке и тихо плакала. Наконец-то. Не было бы только худо. Пусть Машенька последнее время не очень внимательна к ней, лишь бы она была счастлива. Галина Матвеевна знала, что нужно встать, подойти к будущему зятю и поцеловать по-родственному, но не решилась. Не знала, как примет?

А Маша была счастлива.

– Так пьём мы или не пьём?! – воскликнула она, игриво отталкивая Тимофея от себя.

– Мы ещё не услышали слова твоей мамы… – сказал Чумаков, всё ещё стоя на одном колене; в глазах его пропал весёлый блеск.

– Да отдаю, отдаю я вам дочь! Будьте счастливы!

И, быстро выпив вино, она выбежала на кухню.

Остаток дня прошёл в шумном веселье, разговорах, шутках. Все были довольны. Все любили друг друга. И даже Галина Матвеевна, насторожённо до сего дня относившаяся к Чумакову, почувствовала ещё неопределённые, но тёплые чувства к нему. Домой возвращались во всё ещё неостывшем возбуждении. Но уже дома Маша почувствовала усталость и сказала, что ляжет пораньше. Некоторое время она ждала, что он придёт к ней: ведь решение принято, слово сказано… Может быть, сегодня это и случится? И тут же заснула. Как провалилась.

14

Во вторник Сергей Павлович подписал ему десять дней отпуска.

– Езжай, Тимоха, наберись сил. Нам предстоит тяжёлая работа. Ты куда планируешь?

– В Крым, Сергей Павлович. Маше врачи советуют крымский воздух и фрукты.

– Ну, с фруктами там сейчас ещё не ахти, а овощи свежие уже есть.

– А вы нас можете поздравить. Я сделал Маше предложение.

– Не отказала? – шутливо спросил Сергей Павлович. – Шучу. Поздравляю, конечно. Ты береги её, по-моему, она хороший человечек.

– Я передам ей.

– Знаешь что, раз такое дело, позвоню-ка я командующему Черноморским флотом, попрошу, чтоб вас разместили на его служебной даче. Всё-таки не так много народу, как в санатории, будет вокруг вас.

– Неловко как-то… – усомнился Тимофей.

– Ничего тут неловкого нет. Мы с адмиралом Чурсиным пересекались по нашим вопросам, очень даже толковый человек. Можно сказать, мы приятельствуем с ним.

– Был бы признателен.

– Я сейчас же позвоню Серафиму Евгеньевичу и перезвоню тебе. Уверен, он мне не откажет.

В последних числах апреля они вылетели в Симферополь транспортным бортом Черноморского флота.

15

В аэропорту их ждали. Встречавший, видимо, знал в лицо всех летевших вместе с ними, потому что безошибочно вычислил среди двух десятков офицеров. Бравого вида мичман с лихо закрученными вверх кончиками усов – «Прямо как со старинной фотографии, – подумал, усмехаясь про себя, Чумаков, – ещё бы серьгу в ухо», – доложил, что прибыл за ними, что машина предоставлена в их распоряжение на всё время пребывания в Крыму и что он, мичман Левченко, тоже в их распоряжении на это время.

– Вроде бы как адъютант, – закончил мичман, улыбаясь во всю ширь своего несколько губастого рта.

– Спасибо, конечно, мичман, но мы уж как-нибудь сами…

– Никак то невозможно, – возразил улыбчивый мичман, – потому как – приказ. А приказ начальника – закон для подчинённого…

– И должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок, – закончил за него излагать статью Устава внутренней службы Чумаков, и оба они рассмеялись, довольные друг другом.

– Сразу видно – служили, – заключил мичман Левченко.

Тимофей не стал развивать эту тему, представился.

– Меня зовут Тимофей Егорович. А вас как звать-величать?

– А по фамилии какочко? – полюбопытствовал мичман.

– А как по фамилии, я и сам не знаю и другим знать, уж извините, – Чумаков развёл руками, как бы недоумевая, почему? – не положено.

– Тогда извиняйте. А меня Василь Кузьмичом кличут. Можно просто – Василь.

Всё то время, пока шёл этот диалог, Маша стояла рядом, терпеливо ожидая, когда они поедут. Мичман открыл заднюю дверцу.

– Прошу, – с полупоклоном сказал он и галантно подал Маше руку.

– А меня, Василь Кузьмич, зовут Маша, – сказала она, пробираясь на заднее сиденье.

– Вот так вот у нас.

Чумаков, состроив гримасу, сообщнически подмигнул мичману, устраиваясь рядом с Машей. Мичман сел рядом с водителем.

– Давай, Мыкола, и аккуратно шоб, – скомандовал он.

И по этому «аккуратно» стало ясно, что Мыкола – любитель быстрой езды.

– И сколько нам ехать? – поинтересовался Тимофей.

– Минут тридцать-сорок, – было ответом.

16

Служебная дача командующего располагалась в Алуште, по соседству с такой же дачей командующего Одесским военным округом, санаторием Министерства обороны, но всё-таки так, что это совершенно не нарушало уединения обитателей дачи. Большую часть времени обе дачи пустовали; не много было времени у командующих для того, чтобы прохлаждаться на отдыхе, не было у них ни выходных, ни настоящих отпусков. Такая должность – стоять на страже Родины. На её передовых рубежах.

На пороге их встретила дама среднего возраста, объяснила, что она администратор данного служебного корпуса – она так и сказала: не дачи, а «данного служебного корпуса», подчеркнув тем самым официальность её пребывания здесь.

– Клавдия Прокофьевна, – представилась она и указала на двух девушек, стоявших рядом, но чуть поодаль, – Тоня и Катя, они выполняют все необходимые работы на объекте. Милости прошу.

Они вошли внутрь сравнительно небольшого строения. Клавдия Прокофьевна провела их в гостевую комнату, тут же спросив:

– Может, вы предпочитаете в разных комнатах…

– Нет-нет, нам вполне хватит одной, поспешил с ответом Чумаков, – и, понимая, что эти новые люди, не зная, кем ему доводится Маша, пытаются дипломатично обходить этот вопрос, что не очень-то ловко при постоянном общении, пояснил: – Маша, – и тут же поправился, – Мария Владимировна – моя жена.

Он прямо физически почувствовал, что у людей, с которыми им предстоит провести целых десять дней, отлегло на душе. Ясность всё расставляет на свои места.

Между тем, Клавдия Прокофьевна познакомила их с расположением всех помещений дома, сказав, что все в полном их распоряжении. В доме была обширная и неплохая библиотека, но по большей части всё это были книги детективного и фантастического жанра. Тимофей попробовал представить, кто в семье адмирала любитель этого чтива, но тут же вспомнил, что это объект не частный, а государственный, что библиотека в нём подбиралась не по вкусу временных хозяев, а по вкусу какого-то административного лица, посчитавшего, что после напряжённой работы нужно непременно переключиться на что-то лёгкое, не требующее серьёзных размышлений. И, в общем-то, он был прав.

Чумаков и Маша, прогуливаясь, осмотрели территорию с двумя беседками, небольшим фонтаном, выложенным каменными глыбами, привезёнными сюда с гор, и гордость Клавдии Прокофьевны – розовые кусты и цветочные клумбы. Она поведала им, что цветы – это её заповедное место, куда никто не допускается, где она всё делает сама: окапывает, поливает, обрезает засохшие, пересаживает и подсаживает новые.

Маше не терпелось пойти к морю, но всё как-то не получалось. Вскоре появилась новая личность, мичман Левченко. Он объявил:

– Вас просят к столу.

Комната, в которой расположились Маша и Тимофей, была на втором этаже. Столовая – на первом. Они спустились вниз. Стол был накрыт. Закуски мясные, рыбные, овощные, бутылки с вином, плоская – так, чтобы не мешать видеть сидящих за столом, – хрустальная ваза с цветами, посредине большая супница, накрытая крышкой. Левченко сопроводил их к столу, поодаль стояли рядком Клавдия Прокофьевна и её юные помощницы. Тимофей отодвинул стул для Маши, пригласил:

– Прошу всех к столу.

– Не положено, – тут же отреагировал Василий Кузьмич.

И, чтоб избежать неловкости, Клавдия Прокофьевна объяснила:

– Мы обедаем в другом помещении.

Для Чумакова, а тем более для Маши, это было непривычно и неловко.

– Ну, хотя бы ради первого дня, ради знакомства, – просительно сказала Маша.

Василь Кузьмич вопрошающе глянул на Клавдию Прокофьевну – ага, понял Чумаков, она здесь хозяйка, – и, увидев её смягчившийся взгляд и лёгкий кивок, пригласил:

– А ну, давайте, девоньки, к столу.

Девоньки неловко присели на краешек стула в готовности вскочить, бежать и исполнять свои обязанности, солидно села Клавдия Прокофьевна и как-то лихо – эх! сейчас погуляем! – Василий Кузьмич. Но очень скоро все расслабились и, хотя Чумаков наполнял и их бокалы, отпили лишь по малому глотку, а Левченко и вообще к вину не притронулся. Постепенно, за разговорами, обстановка разрядилась, и закончился обед так, будто они знали друг друга давным-давно. Но это было единственный раз, больше такой вольности Клавдия Прокофьевна не позволила, и это постоянно смущало Машу.

17

После ужина зазвонил телефон. Какое-то время Тимофей сомневался: нужно ли брать трубку? Кроме Сергея Павловича, никто не знает, что он здесь. Но телефонные звонки не прекращались. И тут же мысль: «Наверняка Сергей Павлович? Что-то, видно, не заладилось?» Взял трубку.

– Я слушаю.

– Тимофей Егорович? – раздался женский голос.

– Да я, слушаю.

– Сейчас будете говорить с командующим.

В трубке что-то щёлкнуло, видимо, аппарат переключили на другую линию.

– Здравствуйте, Тимофей Егорович. Адмирал Чурсин.

– Здравствуйте, Серафим Евгеньевич.

– Хотел узнать, как устроились? Каковы первые впечатления?

– Спасибо, Серафим Евгеньевич. Нас встретили, разместили, всё отлично. Не знаю, как и благодарить вас.

– Не меня. Сергея Павловича. Он просил – я сделал. Не имел права не сделать по долгу дружбы.

– Ещё раз выражаю вам свою признательность.

– Тимофей Егорович, Сергей Павлович мне сказал, что времени у вас не так много, так вы не стесняйтесь, если что хотите посмотреть, где-то побывать, скажите Левченко, он всё устроит. Он всё здесь знает, и его все знают, – хохотнул адмирал.

– Спасибо, Серафим Евгеньевич, непременно воспользуюсь случаем и вашим расположением.

– Тогда до свидания. Если я буду нужен, звоните – вас соединят, я дал команду.

Уж совсем поздно раздался ещё один звонок.

– Ждите. Вас вызывает Москва.

Сердце ёкнуло, замерло. Что там?

– Тимофей, как ты там? – услышал он в трубке голос Сергея Павловича.

– Всё нормально, Сергей Павлович. Спасибо. Встретили, разместили. Лучше не придумаешь.

– Ну и хорошо.

– Я вам нужен, раз вы звоните?

– Нет-нет, отдыхай спокойно, просто не спится мне, вот и другим спать не даю. Будь.

Ответить не успел, что-то клацнуло в трубке, связь прервалась. Маша спала. Уже за ужином было видно – устала. А Тимофей долго не мог уснуть, думал: «Неспроста звонил Палыч, что-то там не ладно. Что? Раз отпустил в Крым, сам не признается. Завтра непременно нужно звонить Келдышу».

18

Келдыш успокоил. Да, есть заминка, но это не критично и не срочно, вполне может подождать до его возвращения в Москву; посоветовал: «Пользуйся возможностью, гуляй на всю катушку. Когда ещё доведётся». Прежде Тимофей не замечал в лексиконе Мстислава Всеволодовича таких выражений, и это тоже могло значить, что там, в Москве, что-то и впрямь случилось. И уже не стало того настроения, с которым они прилетели сюда. Возникло и не оставляло ощущение напряжённости и тревоги. Нужно срочно лететь в Москву. Но Крым был полезен Маше, рекомендован Рабухиным, и подаренное Королёвым время следовало использовать, как выразился Келдыш, «на всю катушку». Можно было бы слетать на один день, но Маша расстроится, а этого он никак не хотел.

19

Маша сразу почувствовала перелом в его настроении. А он в свою очередь видел, что она не получает настоящего удовольствия ни от прогулок, ни от купания в море – на пляже они бывали ближе к вечеру, не так пекло опасное для неё солнце, – ни от экскурсий, а когда он пригласил её на танцы в соседний санаторий, она только удивлённо взглянула на него: зачем? Он был рядом, и большего ей не нужно. Маша чуть загорела и стала ещё прелестнее. К дому-музею писателя Сергеева-Ценского они поднимались пешком. Экскурсовод был скучный, погрязший в неинтересных мелочах, да и сам писатель не очень заинтересовал её. Правда, когда из местной библиотеки для них принесли книгу «Севастопольская страда» – «Таинственный остров» остался в Москве – она с удовольствием слушала, как читает Тимофей. Ей казалось, что она с таким же удовольствием будет слушать, даже если он станет читать ей учебник геометрии Киселёва. Прочли быстро. Маше понравилось. Книга оказалась интереснее автора.

Домик Чехова в Ялте тоже ничем её не поразил, и она не поняла, почему только что люди, перед входом в музей весёлые и казавшиеся беззаботными, выходили из него какими-то погасшими, притихшими, словно прислушивающимися к самим себе. Зато ей понравились львы Воронцовского дворца. Маша с Тимофеем они улучили момент, когда поблизости никого не было, и Маша посидела на спине царя зверей. Понравился и парк «Чаир». Оставалось съездить в Севастополь. Тимофей спросил у Левченко, есть ли такая возможность, и Василий Кузьмич сказал:

– Будет сделано! Когда?

– А это на ваше усмотрение, Василий Кузьмич, когда найдёте для нас время.

– Совсем непонятный у нас с вами разговор получается, – широко улыбнулся Левченко, – я туточки для того и приставлен, чтобы сделать ваш отдых приятным. А ехать можем хоть завтречко.

– Тогда вот завтречко и поедем.

– Есть!

Выезжали рано, рассчитывая позавтракать в Севастополе, но к машине вышла Клавдия Прокофьевна с девочками. Одна из них несла большую корзину.

– Василь Кузьмич, тут всё, что может потребоваться. Даже с расчётом на пикник, – проинструктировала она мичмана.

– Есть! – отрапортовал Левченко, – всё будет путём.

Дорога до Севастополя была лесистой и извилистой. Маша оживилась. Она перестала кутаться, хотя было по-утреннему прохладно, неотрывно смотрела в окно. У Байдарских ворот остановились, вышли из машины. Маша долго смотрела вдаль. Тихо сказала:

– Дальше можно и не ехать. Вряд ли что-то ещё может быть прекраснее этого…

Мичман Левченко извлёк фотоаппарат и щёлкал кадр за кадром. Чумаков не сразу это заметил, а заметив, строго сказал:

– Мичман, я вас попрошу сделать ещё несколько кадров с Машей, а все кадры, где есть я, вы по возвращении уничтожите. Вам ясно? – спросил он строго.

– Точно так. Извиняйте, коли что. Хотел, как лучше.

– Я вас ни в чём и не виню. Вы не знали. Теперь знаете. Просто надо, чтобы меня нигде на снимках не было. А вот вас с Машей я давайте щёлкну.

Они встали рядом. Маша приобняла мичмана и даже склонила голову ему на плечо. Хороший получился кадр. Они потом поставили фотографию на кухне, чтобы она каждый день первой встречала их за завтраком: улыбающийся мичман и Маша.

20

Прогулки по Севастополю не получилось. Маша от дороги и серпантина устала. Проехали по городу, мичман рассказал, где тут что. Маше не так сам город и корабли – стоявшие довольно далеко на рейде – были интересны, сколько памятные места Севастопольской обороны, той, с Нахимовым и Корниловым, храбрым и ловким матросом Кошкой и героическим генералом Хрулёвым, о которых только что они прочли в книге Сергеева-Ценского. Эти памятные места мичман Левченко показывал им с заметным удовольствием и со знанием истории событий; в том, что он рассказывал, слышалась неподдельная гордость за героический российский флот и совершённые им подвиги. Возвращались не спеша, Маша устала и почти всю дорогу спала у Тимофея на плече, и когда Василий Кузьмич напомнил о пикнике, Чумаков полушёпотом сказал:

– Обойдёмся. В другой раз.

– Есть обойдёмся! – так же шёпотом отрапортовал мичман.

21

Десять дней. Как быстро они пробежали. И всё-таки это целых десять дней, когда он всё время был рядом. Не так уж и мало. В Москве, если посчитать поминутно, они и за месяц никогда не были вместе так долго. А ещё эти его бесконечные командировки в какой-то таинственный Тюратам. Нет, это всё-таки были хорошие дни. Когда ещё такое повторится? А может, и не повторится. Такие мысли посетили Машу, пока она собиралась в дорогу.

Накануне отъезда Чумаков попросил соединить его с командующим.

– Соединяю, – ответил женский голос связистки-оператора.

– Здравствуйте и до свидания, Серафим Евгеньевич. За всё вам спасибо большое-пребольшое.

– Здравствуйте, Тимофей Егорович. Отдохнули немножко?

– Великолепно отдохнули.

– Ну что ж, желаю вам. Будем следить за газетами, ждать новых вестей от вас.

– Мы постараемся, Серафим Евгеньевич.

– Да уж постараетесь, Сергей Павлович жить вам спокойно не даст. Доброго пути!

– Ещё раз – спасибо!

Провожать их вышла Клавдия Прокофьевна со своей «свитой» и большой корзиной.

– Спасибо, Клавдия Прокофьевна, но сейчас-то нам куда это? Мы ж в Москву направляемся.

– Вот и отлично, в дороге перекусите, да и в Москве не сию минуту в магазин побежите.

Пришлось гостинец принимать.

– Сколько мы должны за наше здесь проживание, Клавдия Прокофьевна?

– Вы не должны ничего. Всё это из фонда командующего.

– Неудобно это.

– Я в этом вопросе ничего не решаю. Мы все здесь исполняем приказ, и только.

Маша переобнимала и перецеловала всех женщин. Было заметно: Клавдия Прокофьевна и растрогана, и расстроена её отъездом.

– Приезжайте ещё. Мы ждать будем.

В Симферополь их сопровождал всё тот же мичман Левченко. Подвёз прямо к трапу самолёта.

– Прощевайте, Мария Владимировна, прощевайте, Тимофей Егорович. Если что не так – извиняйте. Хотели, как лучше.

– Что вы, что вы, Василий Кузьмич, всё было как нельзя и быть лучше. Спасибо вам!

Маша встала на цыпочки, обняла большого мичмана и расцеловала в обе щеки.

– Василий Кузьмич, будете в Москве, непременно к нам. Дорогим гостем будете.

Маша так растрогалась, что совершенно забыла: для того, чтобы прийти к ним, нужно получить специальное разрешение начальника особого отдела Конторы.

– Спасибочко на добром слове. Вряд ли случится, но ежели подвезёт, непременно зайду повидаться.

Про адрес и телефон мичман спросить постеснялся.

22

По приезде Тимофей практически исчез из её поля зрения. Целую неделю он уезжал в пять утра и возвращался не раньше часу ночи. Она старалась его ничем не беспокоить. Короткого сна едва хватало, чтобы восстановиться для серьёзной и напряжённой работы. Но в один из майских дней он совсем не поехал на службу. Объявил:

– У меня выходной.

– Ой! как здорово! – закричала Маша, бросаясь к нему и обнимая. – Чем займёмся?

– А займёмся мы, Машенька, с тобой вот чем – мы махнём сегодня на пляж в Серебряный бор.

День был солнечный, но не очень тёплый. Но это ведь и не важно. Главное, что она целый день будет с ним.

Позавтракали быстро. Собрали пакет с кое-какой едой, прихватили термос с горячим чаем, и в карман плаща Тимофей сунул бутылку коньяка. Хотя это был будний день, машину вызывать не стали, дошли пешком до Пушкинской площади, 12-й номер троллейбуса доставил их к Белорусскому вокзалу, где они пересели на 20-й номер до Серебряного бора. Лишь добравшись до места, Тимофей понял свою оплошность: Маша наверняка устанет после прогулки. Из телефона-автомата он позвонил в гараж, вызвал машину. Потом они спустились к пляжу. Он был пуст, лишь в отдалении сидела пара удильщиков. Тимофей расстелил на песке шерстяной плед – настоящий шотландский, подаренный ему когда-то после визита в Англию Титовым. Маша сбросила босоножки, шевелила пальцами. Тимофей тоже снял туфли и носки, пошёл к воде, пощупал ногой воду – прохладно. Обернулся, сказал:

– Холодная.

И почувствовал острое желание, сбросив с себя одежду, броситься в воду. Он и не раздумывал. Раздеться было делом секунд, и вот уже он, размашисто загребая, как это делают волгари, плывёт на середину реки. Он умел неплохо плавать и кролем, и брассом, но ему почему-то нравилось и именно так, как в детстве, по-мужицки, плыть размашистыми сажёнками. Маша вскочила на ноги, смотрела, затаив дыхание. Но Тимофей, кувыркнувшись через голову и отфыркиваясь, уже выгребал к берегу.

– Бр-р-р! Однако, – сказал он, выходя на берег.

Кожа его покрылась пупырышками, и он ощутил, как побежал горячий ток крови. Вытащив из портфеля полотенце, стал крепко растираться, но боковым зрением уловил, что Маша разделась и бежит к воде. Тимофей только и успел крикнуть:

– Маша!

А она уже плыла. Повернулась к нему, смеялась, сейчас ей было всё нипочём. Ведь он рядом, и так теперь будет всегда, всю жизнь, а больше ей ничего не надо.

– Маша, вылезай сейчас же! – кричал Тимофей, понимая, что холодная вода может наделать бед.

Маша вышла из воды, он укутал её в большое полотенце, растёр. Кожа её покраснела, согрелась.

– Теперь одевайся и укутайся в плед. Тебе нужно хорошенько согреться.

Они уселись на полотенце. Тимофей достал термос, налил в крышку чай, подал Маше. Чай был горячий – то, что надо. Маша с удовольствием прихлёбывала.

– Вот это здорово!

Они разом обернулись на голос. Перед ними стоял парнишка лет пятнадцати, восхищённо смотревший на Машу: красивая и такая храбрая.

– Ты кто? – спросила Маша.

Но в это время к ним спустился Иван Степанович и строго сказал:

– Ты иди отсюда, малец, тебе тут делать нечего.

– Почему это нечего? – возмутился «малец». – Пляж общий, для всех.

– Для всех, а здесь тебе делать нечего. Иди вон в сторонку подальше и забавляйся там себе на здоровье.

– Ну что вы, Иван Степанович, напали на парня. А ты и правда кто?

– Детдомовский я. Тут неподалёку.

– А что ты тут делаешь? Сбежал?

– Почему сразу сбежал? Я во Дворце пионеров в драмкружке занимаюсь, – охотно объяснил «малец», – меня отпускают на репетиции.

– Ну, тогда присаживайся, чаёвничать будем.

– Спасибо. Только я сначала, как она, как дочка ваша, бултыхнусь.

– Как зовут-то тебя, артист?

– Славка, – крикнул на бегу парнишка и с разлёту бросился в воду.

Бросился и тут же выскочил, словно ошпаренный.

– Холоднющая!

Все засмеялись.

– Да уж, – подтвердил Тимофей, а Маша встала и отдала Славке полотенце.

– Оботрись.

– Иван Степанович, вы с нами, чайку?

– Нет, я в машине посижу, газету почитаю. А начальнику службы охраны я доложу. Не с одного меня стружку снимать.

– Доложите, доложите, Иван Степанович, непременно доложите, – засмеялся Тимофей, – у вас работа такая.

Иван Степанович, то ли делая вид, то ли взаправду обиделся, нахмурившись, пошёл к машине. На большом листе серой обёрточной бумаги они разложили свои припасы.

– Присаживайся, Славка, гостем будешь, – пригласила Маша.

– Да не, неудобно. Будто напросился.

– Давай-давай, не смущайся, не красна девица. Садись и жуй.

Славка сел и с заметным стеснением взял бутерброд. Тимофей достал бутылку с коньяком.

– Маша, я тебе налью, и надо непременно выпить.

– Тимоша, ты же знаешь, я не могу пить такое крепкое, мне потом плохо будет.

Славка сообразил: «Значит, не дочка – сестра».

– Ты что же, думаешь, я тебе бутылку предлагаю, всего-то маленький стаканчик. А выпить надо непременно. Как говорят: для сугреву.

– Ладно, – согласилась Маша, – но если буянить стану – твоя вина.

Она выпила, не поморщившись.

– А не так уж плохо.

Все засмеялись.

– А мне можно? – осмелел Славка.

– Тебе сколько лет?

– Пятнадцать исполнилось.

– Значит, так, в чистом виде тебе коньяк ещё противопоказан, а вот для вкуса в чай немного налью. Подставляй стакан.

– Почему это Маше можно, а мне – противопоказан.

– Потому что Маша тебе в мамы годится, – смеясь, сказала Маша.

– Ну уж, в мамы? – усомнился Славка, но спорить не стал.

– Чего ж ты достиг на артистическом поприще? – спросила Маша.