Текст книги "Живые и взрослые (сборник)"

Часть вторая
Загадки взрослых

1

Елка в центре школьного зала – словно космический корабль. Огромный, серебряный, устремленный вверх. Кажется, еще минута – и заработают дюзы, вырвется пламя, раскатится сверхзвуковой шум, елка пробьет потолок, выйдет в открытый космос, станет еще одной серебряной звездочкой в черном зимнем небе.

Когда Гоша был во втором классе, по телевизору однажды показали мультфильм «Тайна трех галактик». Там космонавты в сверкающих скафандрах со смешными круглыми головами путешествовали по другим планетам, отбивались от космических чудовищ и разоблачали мертвых шпионов, которые то и дело проникали на их корабль. Гоше безумно понравился этот фильм – и целый месяц он рисовал человечков с круглыми головами и огромные космические корабли.

Три месяца он ждал школьных каникул: в каникулы обычно еще раз повторяли мультфильмы, показанные во время четверти. В последнюю школьную субботу он прибежал домой и сразу кинулся читать телепрограмму в газете. Перечитал несколько раз – «Тайны трех галактик» не было. Как же так? Он ведь так ждал! Где-то в голове начали набухать слезы, Гоша сдерживался изо всех сил – он был уже взрослый мальчик, взрослые мальчики не плачут. Сидел нахохлившийся и красный как рак, мама даже испугалась – не заболел ли. Вставила серебристый градусник, уложила в постель, налила молока с медом, спросила, что случилось. Гоша знал: стоит ответить – и он разрыдается, поэтому буркнул совсем по-взрослому: ничего, все нормально. А мама погладила его по голове и сказала: Ну, не болей, представляешь, как будет обидно проболеть все каникулы. И тут Гоша вспомнил, как он ждал этих каникул, как надеялся на «Тайну трех галактик», как его обманули – и все-таки разрыдался.

«Тайну трех галактик» так и не показали снова – и как-то раз, уже в третьем классе, Гоша подслушал какой-то невнятный родительский разговор, из тех самых взрослых разговоров, которые, кажется, состоят из одних «сама понимаешь», «ах, вот оно как», «ну конечно», «уехали туда» и «слышали оттуда» и где слова явно означают не то, что обычно. Гоше всегда становилось тревожно, когда родители начинали так говорить – особенно, если дело было после вечернего выпуска новостей. И вроде бы родители ни слова не говорят об этих новостях – и вместе с тем понятно, что они именно о них и говорят, каким-то неприятным, чужим тоном, как будто намекая, что по телевизору только что сказали неправду, не ту правду, не совсем правду. Гоша обычно старался уйти к себе в комнату, стоило папе улыбнуться тем самым особым образом или маме сказать «ну конечно» – но и в кровати он все равно продолжал слышать отдельные слова и лишенные смысла реплики.

Именно в таком разговоре родители вдруг упомянули «Тайну трех галактик» – и Гоша понял, что об этом мультфильме лучше родителей не спрашивать, а в школе о нем не упоминать. Но сейчас, глядя на серебряную елку, он снова вспоминает космические корабли и круглоголовых космонавтов – и удивляется, чем ему так нравился когда-то этот мультик.

То ли дело «Неуловимый»! Или – фильмы об об-гру!

А еще елка напоминает главную башню – такая же высокая, красивая, точно так же увенчанная серебряной звездой, заключенной в круг. Когда-то на верхушках башен были орлы с зигзагообразными перьями – их сбросили после Проведения Границ и вместо них установили звезды в круге.

Звезда – это символ Живого, символическая фигура человека. Руки, ноги и голова. Обод вокруг него – защита, оберег, Граница, проведенная, чтобы отделять живых от мертвых, защищать от упырей и зомби.

До Проведения Границ все, созданное живыми, принадлежало мертвым. В стране мертвых, той, что называют теперь Заграничьем, были построены огромные каменные пирамиды, куда свозили все, что делали живые. Когда человек становился мертвым, он забирал с собой все, что было у него при жизни. В древности – даже животных и близких людей, например, жен или детей. В школе они это еще не проходили подробно: древние времена проходят только в старших классах, а они пока только добрались до Мая. Впрочем, на уроке истории как-то рассказывали об этих обычаях – незадолго до Проведения Границ они еще оставались в отсталых областях. Как бы то ни было, живые тогда были только рабами мертвых – во всяком случае, так говорят в школе и пишут в книжках, но Гоша несколько раз видел, как скептически улыбался папа и подмигивала мама, стоило им услышать, как по телевизору говорят о том, что Май принес живым свободу.

Из тех же книг Гоша знает, что до Проведения Границ не было Нового года – был другой праздник, Возвращение, тот самый, в честь которого называют седьмой день недели. Этот праздник был посвящен Возвращению Мертвых – и когда Гоша был маленький, он думал, что речь идет о зомби, привидениях или даже мертвых шпионах, которые пересекают Границу, живут среди живых и вредят им. Теперь-то, конечно, он знает – мама объяснила, – что это было совсем другое Возвращение, когда одному мертвому удалось по-настоящему вернуться, снова стать живым. Его звали Бог, и когда сейчас люди говорят слава богу! или ей-богу! – это все осталось с тех пор, когда все живые верили в Бога.

Гоша и сейчас не может понять: что за смысл верить в мертвого, который вернулся? Вот если бы это был живой, который умел ходить к мертвым, как ходят орфеи или шаманы, – тогда другое дело!

Говорят, где-то в деревнях этот праздник до сих пор отмечают. Есть даже пророчество о том, что когда-нибудь всем мертвым удастся вернуться, снова стать живыми, тогда, мол, и наступит конец света. Когда во время войны мертвые перешли Границу, некоторые люди обрадовались, решили, что вот, сбылось все, что было предсказано, – и многие из них подались в приспешники мертвых, стали им помогать. Когда Павел Васильевич говорил об этих предателях, у него даже лицо менялось от ярости – видно было, что он их ненавидит даже больше, чем самих мертвых.

Мертвые – это мертвые, что с них взять? А предать своих – что может быть хуже?

Впрочем, мертвые тоже разные бывают. Теперь-то Гоша знает это лучше других: в самом деле, не у каждого мальчика есть свой знакомый мертвый! Тем более мертвый, которого он с друзьями сам вызвал.

Неделю назад, когда Майк первый раз появился в заколоченном доме, Марина, Ника, Лёва и Гоша поклялись, что никому об этом не расскажут – ни учителям, ни родителям, ни другим ребятам. Еще бы: они смогли открыть Границу, сделать в ней что-то вроде двери – и теперь через эту дверь к ним будет приходить мертвый! За такое, конечно, по головке не погладят.

Честно говоря, в тот, первый, раз они здорово испугались. Думали, увидят привидение – а появился настоящий мертвый. Наверное, если бы он был взрослым, они бы просто убежали и, как нормальные дети, рассказали бы обо всем милиции или сотрудникам Министерства по делам Заграничья, коллегам Марининого дяди Коли. Но это был мальчик – и, кажется, перепуганный даже больше, чем они сами.

Обычный мальчик – только одетый сплошь в мертвые вещи: кроссовки, джинсы, футболку. Светловолосый, взлохмаченный, с большими голубыми глазами на бледном, вспотевшем лице. Он выглядел совсем не опасным, он просто не мог оказаться шпионом или врагом – и еще он просил их о помощи, повторял, как заколдованный:

– Спасите, ради Бога, спасите!

Они замерли тогда, перепуганные – и только Лёва протянул мертвому мальчику руку и выдернул его из круга.

Сейчас Лёва вместе со всеми носится по залу вокруг елки. Это последний класс, когда они отмечают Новый год вместе с малышней: восьмиклассники сегодня вечером пойдут на дискотеку, а Гошин класс топчется вместе с полутора сотней младших школьников на новогоднем маскараде – хотя какой уж тут маскарад, в седьмом-то классе! Вот было бы смеху, приди кто наряженный снежинкой или, скажем, космонавтом!

Разве что Марина, воспользовавшись случаем, пришла в своих знаменитых мертвых джинсах, сапогах на небольшом каблуке и клетчатой рубашке. Сказала: это ковбойский маскарадный наряд. Рыба только скривилась, но промолчала.

Сегодня Марина выглядит совсем взрослой – может, из-за каблуков?

Новогодняя елка напоминает еще девушку в длинном, широком платье. Серебряный дождик сбегает вниз, словно складки, разноцветные гирлянды висят рядами, как бусы, шары на кончиках ветвей – как перстни на пальцах.

Таких девушек описывают в книжках. Где-нибудь в далеких странах герой встречает вот такую красавицу – и влюбляется в нее. Все мальчишки читают об этом – и думают, что им тоже нужно влюбиться. Лёва вечно влюблен в кого-то и всегда рассказывает об этом Гоше под большим секретом. То это была девочка с их двора, то Марина, теперь, наверное, Ника – и Гоше каждый раз смешно слушать Лёвины рассказы. Лёва рыжий, нескладный, вовсе не похожий на героя книжек и фильмов – зачем ему влюбляться? Только смех один.

Из книжек Гоша знал: любовь – это когда все время думаешь о ком-то, представляшь себя рядом, волнуешься: что с ней, как она там? Это Гоше понятно: вот когда мама в командировке, как сейчас, он тоже за нее волнуется, тоже думает, что с ней. Папа говорит, уже неделю никаких вестей, ни звонков, ни телеграмм. Так, конечно, и раньше бывало – но Гоша все равно немножко беспокоится: вернется ли мама к Новому году, как обещала? Какой же Новый год без мамы? Еще хуже, чем без подарков.

Гоша смотрит на своих одноклассниц и думает: ни одну из них он бы не мог полюбить. Они все – обычные, обыкновенные. Может, это у них школа такая неудачная, может, просто с классом не повезло. Вот если бы с ним вместе училась такая девочка, как Лёля, – тогда другое дело.

Быть смертницей – это же круто!

Вот бы она удивилась, если бы узнала, что Гоша знаком с настоящим мертвым! Смертники только хотят быть как мертвые – а у Гоши есть настоящий знакомый мертвый.

Но Лёля об этом, конечно, не узнает – и не только потому, что это тайна и Гоша дал слово. Просто Лёля теперь с ним даже говорить не станет, после той истории с Вадиком. Гоша представляет, как это выглядело со стороны: всей шоблой на одного! И Гоша во главе, со своими приемчиками!

Нет, теперь с Лёлей ему лучше даже не встречаться.

Хотя интересно, как у Лёли в школе отмечают Новый год. Она, наверное, уже ходит на дискотеку, серебряные молнии и расколотые сердца сверкают в свете танцевальных ламп, ноги в высоких ботинках отбивают ритм – все как в кино.

Гоша вздыхает: настроение испорчено.

Новогодняя елка похожа на что угодно, только не на елку. Настоящие елки – корявые, неправильной формы, с изогнутыми ветвями. В лесу они растут так тесно, что мешают друг другу. Только иногда на полянах можно увидеть аккуратную симметричную елочку, а под ее корнями обнаружить очистки лущеных белками орехов, словно остатки от новогоднего конфетти.

Гоша часто бывает в лесу, с мамой и папой – он хорошо знает, что такое настоящие елки.

Почему-то он вспоминает, как несколько лет назад, в четвертом классе, они отправились в однодневный лыжный поход. Сначала долго ехали на электричке, с трудом запихнув лыжи на полку. За окном проносились заснеженные поля, сверкавшие солнечным серебром, Гоша читал книжку о детях-подпольщиках, помогавших готовить Проведение Границ (ту самую, в экранизации которой снимается сейчас двоюродный брат Илья), папа уткнулся в спортивную газету, мама сидела между ними, обнимая одной рукой Гошу, а другой – папу, и это было так здорово – вот они, все вместе, едут кататься на лыжах, – так здорово, что Гоша то и дело забывал про книжку, утыкался носом в мамину подмышку, вдыхал мамин запах и, кажется, от удовольствия даже жмурился немного.

Потом они долго шли на лыжах. Папа с рюкзаком впереди разведывал дорогу, то и дело убегал вперед и снова возвращался. Гоша шел, стараясь держать ровный темп, как его учили, а мама подбадривала, говорила:

– Молодец! У тебя очень здорово получается! – а потом они устроили привал, развели костер, растопили в котелке снег и сварили густой суп из пакетика…

Вот на этой прекрасной зимней поляне, окруженной елками, не похожими ни на что, кроме елок, папа и сказал Гоше, что они давно хотели с ним поговорить, что он теперь уже совсем взрослый и поэтому ему нужно знать: не все книжки – хорошие, часть из них плохо написана, и к тому же в них написана неправда. Почему-то Гоша сразу догадался, что речь идет о книжке, которую он читал в электричке, – но ничего не сказал, потому что папа рассказывал о том, что вовсе не все до Проведения Границ было так уж плохо. На самом деле во многом жизнь живых была лучше: они могли видеть своих мертвых, учиться у них, свободно торговать с ними. Неправда, сказал тогда папа, будто живые делали все для мертвых, ничего не имея взамен, – ведь до сих пор мы многое получаем от мертвых, а до Проведения Границ получали еще больше.

– Как вам объясняют в школе, почему мертвые вещи настолько лучше наших? – спросил папа.

– Это потому, – ответил Гоша, – что мертвые еще с дограничных времен накопили много ценностей. И во время войны еще много от нас вывезли.

– Чушь, – сказал папа, а мама засмеялась, – полная чушь. Если бы так, то зачем было бы столько институтов, которые заняты только тем, что отправляют в Заграничье ученых шаманов, чтобы те вывозили оттуда разные мертвые секреты и технологии? Откуда у нас появились телевизоры, и магнитофоны, и даже компьютеры? Их же все придумали мертвые, а мы только скопировали.

Дело в том, объяснил папа, что в старые времена мертвые накопили не материальные ценности, а знания. Знания всех живых в самом деле в конце концов достаются мертвым. Более того, у мертвых есть свое, особое, Знание – и до Проведения Границ живые могли им свободно пользоваться. Сейчас, конечно, тоже есть специальные люди, которые это Знание добывают – но раньше-то это могли делать все кто угодно!

– Мне бабушка рассказывала, – сказала мама, – люди собирались, садились в круг, брались за руки, а на стол ставили такой специальный самописец, задавали мертвым вопросы, и мертвые писали ответы.

– Про что? – спросил Гоша. – Про будущее?

– Про будущее тоже, – ответила мама, – но чаще про разную ерунду. Что надеть к празднику, будет ли дождь, что сейчас с каким-нибудь дальним родственником, от которого нет писем.

– Клево, – сказал Гоша, но при этом немного испугался.

Выходило, в школе говорят одно, а мама с папой – другое. Оказывается, великие изобретатели нашего времени, портреты которых висят в школьном кабинете технологии, – они сами ничего не изобретали, а только копировали или тайком привозили из Заграничья то, что сделали до них мертвые. Конечно, это тоже непростая работа, и отправляться в Заграничье за знаниями мертвых – опасно и страшно, но все равно получалось, что в школе говорят неправду. Во всяком случае, папа намекал именно на это.

Гоше было неприятно и немного страшно: он привык – во всех фильмах и книжках взрослые, которые говорят не то, что в школе, в конце концов оказываются злодеями и шпионами мертвых.

Мама и папа не могли, конечно, быть шпионами – и всю дорогу до станции Гоша думал об этом. Когда они сели в поезд, он прижался к маме, прошептал на ухо:

– Но ведь Май все равно был не зря?

Мама ответила:

– Конечно, – и Гоша сразу успокоился.

С тех пор прошло три года. Выяснилось, многие ребята знают, что на самом деле большинство изобретений сделаны мертвыми, а вовсе не живыми, как рассказывают в школе. Поэтому с мертвыми и приходится дружить, хотя вообще-то они – наши враги. Вот Маринин папа с ними торгует, а Рыба на одном из уроков рассказывала о подвиге ученого шамана, который вернулся из Заграничья слепым, но добыл рецепт лекарства от нового гриппа. У Рыбы получалось, что лекарство от гриппа было у мертвых, потому что мертвые сами грипп и создали – но Лёва после урока сказал, что это глупости: новый грипп получается сам по себе, потому что вирусы мутируют, он об этом в учебнике за десятый класс читал.

Интересно, есть ли у Майка это специальное мертвое Знание? Вот было бы клево, если бы не требовалось самим ходить в Заграничье, а можно было бы вытаскивать мертвых сюда, узнавать у них, что надо, и отпускать назад! Когда мама вернется, думает Гоша, обязательно спрошу ее об этом.

Он все-таки немножко волнуется: до Нового года всего три дня – успеет мама или нет?

2

– Как это называется? – еще раз спрашивает Марина.

На ладони у нее лежит белая плоская коробочка, чуть меньше магнитофонной кассеты. На матовой поверхности – несколько круглых кнопок и плоский квадратный экран, по которому ползут буквы мертвого языка.

– Это айпо, – говорит Майк, – у вас еще нет таких?

Вчетвером они сидят в заброшенном доме, через забитые окна пробивается холодный зимний свет, посреди комнаты зияет дыра, сорванная с петель дверь валяется неподалеку от входа – все так же, как две недели назад, когда Майк впервые попал в мир живых. Только тогда им было страшно – а сейчас они приходят сюда как к себе домой.

– У нас только плееры, – отвечает Марина и вынимает из кармана куртки плеер фабрики «Электронная жизнь».

Майк вертит его в руках, открывает крышку, рассматривает штекер наушников.

– Это для кассет, да? – спрашивает он. – Говорят, в дальних областях такие есть. В нашем городе только в музее, наверное, можно найти. Но здесь, наверное, это такой крутой гаджет, что дайте две.

Они говорят на всеобщем языке, но Майк то и дело вставляет в речь неизвестные мертвые слова. Впрочем, и без этого его речь иногда кажется Марине неудачным переводом с мертвого языка – все эти бесконечные «прикинь?», «отжигать», «дайте две» или вот «гаджет».

Ника надевает наушники айпо и нажимает кнопку.

– Что это за группа? – громко спрашивает она.

Марина забирает у подруги айпо и нажимает «паузу».

– Подожди, – говорит она Майку, – я сама переведу. Это вот тут написано, верно? – Майк кивает. – Ну, значит, группа называется «Живые могут танцевать». Правильно?

– Ага, – говорит Майк, – только это еще и игра слов. Потому что по-нашему это звучит почти так же, как «в ожидании конца времен»

– Здоровско, – говорит Лёва.

Свою шапку он отдал Майку, и теперь его рыжие волосы ярким пятном выделяются в полумраке. Марина прячет замерзающие ладони в карманы куртки и смотрит на зябнущего Майка. В разноцветном мертвом свитере, Марининых варежках, Никином шарфе и Лёвиной шапке он напоминал бы пленных мертвых из старых фильмов о войне – если б не широкая улыбка.

Раньше Марина считала, что мертвые должны быть мрачными и печальными. Так их описывают во всех книгах и изображают во всех фильмах – и не только в тех, что снимают здесь, но и в мертвых фильмах, которые два-три раза в год показывают в кино: безработные, несчастные, живущие в вечном сумраке. Первый раз, когда Майк появился в этой комнате, он был точно такой же: напуганный, потный, дрожащий. Когда Лёва выдернул его из круга, он отскочил в угол и несколько мгновений затравлено озирался по сторонам.

– Где я? – спросил он.

– В мире живых, – ответил Лёва на мертвом языке.

– Закройте окно, – попросил мертвый, и Марина сначала удивилась: все окна в комнате и так были заколочены. Но потом Лёва сообразил: Майк говорит про дыру в Границе, которую они проделали. Он поднял погасшую магнитную свечу и показал: мол, всё, закрыли, можешь не нервничать.

И тогда мальчик впервые улыбнулся – широко, во весь рот, показав ровные белые зубы, схваченные сверкающей металлической скобкой.

– Меня зовут Майк, – сказал он на всеобщем языке и добавил: – А здесь у вас холодно.

Так они познакомились – и с тех пор несколько раз в неделю приходят в заколоченный дом и вызывают Майка. Теперь они научились это делать без грохота и шума: надо зажигать магнитную свечу несколько раз через равные промежутки времени. Тогда Майк, где бы он ни находился, чувствует, что его зовут, и может выбрать удобное место для перехода.

Жалко только, он никак не привыкнет, что здесь холодно.

– А что у вас вместо кассет? – спрашивает Лёва. – Я слышал про специальные диски. Куда их здесь вставляют?

– Диски это отстой, – отвечает Майк, – мы берем музыку из компьютера. Подсоединяем к нему айпо и синхронизируем треклист.

– Это правда, что у мертвых компьютеры в каждом доме? – спрашивает Марина.

– Что значит – в каждом доме? – удивляется Майк. – У каждого свой компьютер, ну, если денег хватает.

Майк часто говорит о деньгах – Марина это сразу заметила. У нее дома не говорят о деньгах и в школе, разумеется, тоже. Марина, конечно, понимает: у нее довольно богатая семья, например, богаче Лёвиной – хотя бы потому, что она никогда не видела у Лёвы ни одной мертвой вещи, – но это ведь совершенно неважно! Главное – они друзья, а у кого сегодня есть деньги на мороженое – никакой разницы.

Конечно, Марина знает, что в мире мертвых все связано с деньгами, они заменяют им время, которого в Заграничье нет, и поэтому мертвые должны много говорить о деньгах – но одно дело знать, а другое – слышать, как мальчишка, твой сверстник, то и дело говорит «если денег хватит», «у кого денег больше» и так далее.

– А еще, – продолжает Майк, – бывают записные компьютеры, чтобы с собой носить, и даже движки с компьютером, хотя, конечно, там компьютер слабенький совсем.

Лёва уточняет, что такое записной компьютер и движок, а Ника спрашивает:

– Если у вас есть движки, то вы всегда можете связаться с другими мертвыми? Ну, узнать в справочной номер и позвонить, правильно?

– Ну, не совсем, – отвечает Майк, – многие не любят, чтобы им незнакомые звонили. Да и не у всех есть движок. Это от области зависит, я же говорил уже.

Действительно, им еще в школе говорили, что Заграничье разбито на множество областей и в каждой из них свой язык и свои обычаи. Вероятно, предположила Марина, в какую область попадает мертвый, зависит от того, где и когда он был живым. Люди, жившие давным-давно, попадали в отдаленные области, где технологии толком не развиты и куда мертвые из области Майка забредают только как туристы или чтобы снимать кино.

В каждой из областей почти не происходит изменений: люди не старятся, дети не взрослеют. Как известно, у мертвых нет времени – но теперь стало ясно, что у них есть много областей пространства, удерживаемых вместе движением денег, которое регулируется сложными и непонятными законами.

Наверное, папа мог бы рассказать об этом подробней, но Марина не представляет, как начать с ним разговор. И все же надо бы воспользоваться моментом и сделать это, пока не кончились каникулы: обычно, когда папа встает, Марина уже в школе, а сейчас можно дождаться, пока он проснется, и поговорить за завтраком (хотя для Марины, конечно, это будет скорее обед). Но все никак не получается: вечно находятся какие-то дела – то на каток с Лёвой и Никой, то в кино, то в заколоченный дом.

Как все-таки Марина мало знала о мертвых до встречи с Майком! Ладно там всякие технологии, но только сейчас она выяснила: как правило, мертвые не помнят, кем были при жизни и как они ушли. Конечно, существуют особые архивы, где хранятся персональные истории, но, как правило, доступ туда имеют только сотрудники специальных учреждений, по описанию похожие на коллег дяди Коли.

Поэтому Майк не знает, что было с ним до смерти. Не знает, например, кто была его мать.

Отец же Майка живет с ним. Он – невозвращенец, работает в какой-то секретной лаборатории и целыми днями пропадает на работе. В тот день, когда Майк познакомился с ребятами, он залез в отцовский кабинет и случайно запустил в компьютерной системе какую-то программу. Система повела себя как-то странно – Майку явно не хватало слов живого языка, чтобы описать как именно, – и он немного испугался, но когда неведомая сила протащила его через окно, распахнувшееся в полу заброшенного дома, испуг перешел в панический ужас. Он был уверен, что отец телепортирует его в свою лабораторию, чтобы наказать за вторжение – и поэтому сразу успокоился, когда понял, что всего-навсего попал в мир живых.

– Я всегда мечтал к вам попасть, – признался Майк. – Я раньше считал себя живчиком – ну, так у нас называют тех, кто хочет быть как живой. Одевался особым образом: вот, футболку носил специальную, там спереди написано: «Быть живым, живым – и только», а сзади: «Живым – и только. До конца». Я даже ваш язык начал учить, ну, всеобщий язык, как вы его называете. По дядиному самоучителю. А потом его у меня отец отобрал и выкинул.

– Почему? – спросила Марина.

– Они в ссоре, дядя с отцом, – объяснил он. – Давно уже, еще до моего появления. Отец на него очень зол, – добавил Майк и поежился.

Марина уже заметила: каждый раз при упоминании отца Майк испугано сжимается. Наверное, у мертвых родители воспитывают своих детей как в старые времена, думает она. Колотят, бьют, порют по пятницам – короче, все, как в кино.

Но Марина не решается спросить об этом Майка – а то однажды Лёва спросил, мол, правда, что в Заграничье всюду преступность, гангстеры, мафия и все такое, а Майк ответил, что это все ерунда, они стреляют только друг дружку, просто надо свой город хорошо знать, куда можно ходить, куда нет – и все будет нормально.

Марина так и не поняла: что значит – знать свой город? Что, в городе есть целые районы, куда лучше не заходить? А кто же там живет? И что делают все остальные – обходят их, что ли, как они обходили «пятнашку», пока они не наваляли Вадику и его дружкам?

Непонятно, как это можно так жить.

Хотя чему удивляться: мертвые они и есть мертвые, это и по кино видно.

– А кино какое-нибудь ты можешь принести? – спрашивает Лёва. – Я только несколько мертвых фильмов видел.

– Так вы, наверное, кино тоже на кассетах смотрите, – говорит Майк. – У меня на кассетах нет ничего.

– Не, мы его не смотрим на кассетах, – отвечает Лёва, – для этого специальный магнитофон нужен, а у нас таких нет. Я думал, может, у вас какой-нибудь прибор особый есть.

Марина улыбается: она-то помнит, что осторожный Лёва был единственным, кто после первой встречи предостерегал друзей:

– Вы только представьте, что будет, если про это кто-нибудь узнает: тайные встречи с мертвым! Это же чистый шпионаж – вы что, книжек не читаете?

– Так то книжки, – ответила Ника. – Ты же сам видишь: он нормальный, наверняка из хороших мертвых.

– Мой папа тоже с мертвыми общается, – сказала Марина, – и никто его ни в чем не обвиняет.

– Твой папа – другое дело, – ответил Лёва, – он на работе общается, а не абы где неизвестно с кем!

– Да никто не узнает, – сказал Гоша, – мы ведь можем сюда другой дорогой ходить. Пару досок оторвать вон там и заходить не с улицы, а со двора. Майка отсюда выпускать не будем, так что никто ни нас, ни его не увидит.

Кстати, Марина не видела Гошу уже дней десять. Звонила ему после Нового года, но никто не подходил к телефону.

Она позвонила еще пару раз, а потом решила, что, наверное, Гоша, как в прошлом году, ушел с родителями в какой-нибудь зимний поход. Странно только, что не позвонил предупредить, удивляется Марина. Ну, ничего, думает она: вернется – позвонит.

Но до конца каникул Гоша так и не появился.

3

Новый год был ужасен.

Накануне к тете Свете приехала тетя Галя, Галина Семеновна, Галка. Юркая, низенькая и черноволосая, она в самом деле напоминала птицу – а скрипучий голос довершал сходство.

Им обеим было уже за шестьдесят, и они дружили большую часть жизни – начиная с того времени как еще молодыми оказались в одном партизанском отряде. Сейчас они жили в разных городах и виделись редко, только когда Галя приезжала в столицу. Прошлый раз это было два года назад, и Ника помнит, как папа шутил про «дым коромыслом» и «не будем мешать тетушке отдыхать».

Теперь Ника поняла, что папа имел в виду: в новогоднюю ночь тетя Света выставила на стол запотевшую бутылку, и подруги начали отмечать праздник, не дожидаясь полуночи. К тому моменту, когда в других домах открывают шаманское и ждут боя часов на главной башне, Ника сидела, забившись в угол, с ужасом слушая, как боевые подруги вспоминают войну: рейды в тыл мертвых, убийства офицеров, допросы пленных, почти всегда, правда, безрезультатные – мертвые куда больше боялись своего «черного отряда», армейской контрразведки, чем живых партизан, пусть даже и вооруженных серебряными ножами.

Вспоминала все больше Галина Семеновна, а тетя Света только наливала, поддакивала да время от времени вставляла что-то вроде:

– А помнишь, Галка, тогда в Шапетовке…

– Конечно, помню! – откликалась Галка. – Нам тогда с Большой Земли привезли два ящика разрывных ртутных – вот пошла потеха! Мы втроем тогда целую зомби-команду положили: у них головы лопались, как воздушные шарики, только кровь во все стороны летела.

Тут тетя Света наконец заметила Нику.

– Иди спать, – махнула она рукой и поглядела с усмешкой на подругу: – Ты, Галка, мне совсем ребенка застращала.

Не пугай девочку почем зря, у нее еще все впереди.

При словах «еще все впереди» Ника вздрогнула. У себя в комнате она легла и накрыла голову подушкой, но все равно из кухни доносился резкий голос Галины Семеновны:

– …Вся кожа слезла, только кости торчат. И я по этим костям – топором, топором! А оно орет таким тонким голосом, словно котенок плачет…

Ника думала, что на самом деле прошедший год был очень хорошим: ушла из ненавистной «пятнашки», появились новые друзья – Марина, Лёва и, главное, Гоша, – и вспоминала, как стояла на утоптанной площадке посреди гаражей, а Гоша спрыгнул будто с неба, толкнул ее в снег – и тут на Вадика и его подручных обрушился град льдышек и снежков.

Да, хороший был год… Но скрипучий голос все равно пробивался сквозь стену, сквозь подушку, в самый мозг:

– …А Нинка видит – ниже колена ноги нет уже, только клочья свисают, ну и просит: девчата, серебряные пули есть у кого? Пристрелите меня, а? Не хочу завтра к вам с той стороны прийти…

У нас тоже была война, подумала Ника. Маленькая, детская, но война. С засадами, обстрелами, ловушками. С настоящим страхом, настоящей болью, настоящей дружбой. Мне даже казалось – с настоящим предательством. И неважно, что в этой войне не было мертвых, что мы воевали живые против живых, все равно: живые бывают разные, и мертвые тоже бывают разные, теперь-то я это точно знаю. Жалко только, что они ничего не помнят – и вряд ли вспомнят, даже если Майк встретит их однажды, узнав по Никиным фотографиям, и расскажет, кто они и что у них есть дочь. Или – была.

А потом Ника снова подумала про Гошу: ничего, мол, страшного, что Новый год получился такой дурацкий, все равно впереди – десять дней каникул, они будут кататься на коньках, гулять, ходить в заброшенный дом разговаривать с Майком, она сходит к Гоше в гости – Гоша обещал, его мама расскажет про экспедицию, когда вернется… И Ника засыпает и улыбается во сне, а на кухне тетя Света задумчиво говорит: