Текст книги "Живые и взрослые (сборник)"

Разумеется, через пять минут Рыба кричала, что исключит Гошу из школы, но еще через пять в ее кабинет влетела Марина. Она сказала, что именно ей принадлежит идея соревнований, да заодно и вся их организация. Марину почему-то все еще считали пай-девочкой, к тому же «дочкой таких родителей!» – и скандал как-то сам по себе утих, а гонки на перилах стали одной из школьных легенд.

А вот продолжение истории известно куда меньше: через неделю Лёва, Гоша и Марина поздно вечером проникли в школу и довели соревнования до конца. На этот раз обошлись без наблюдателей на старте, а финиш был перенесен в центр раздевалки, где сидел Лёва.

Победительницей принято считать Марину, хотя Гоша утверждает, что выиграла она только на финальном этапе – в спринтерском забеге по коридору первого этажа.

Так или иначе, в результате Марина заполучила одного верного друга и двух недоброжелателей – Рыбу и географа, а Гоша хмурился каждый раз, когда его соперницей оказывалась девчонка.

На этот раз – пятнадцатилетняя Лёля Остапенко.

Черноволосая, коротко стриженная. Выше Гоши на полголовы. Двигается легко, словно танцует. Да, в самом деле – серьезный противник.

Едва касаясь ногами мата, Гоша приплясывает вокруг Лёли. Девочка выжидает, словно приглашая атаковать.

Гоша кричит – хэ! – и наносит удар. Выпад, еще выпад! Раз за разом Лёля отбивает Гошины атаки. Мальчик не успевает опомниться, как она переходит в контрнаступление. Гоша пытается закрыться и уже через полминуты уходит в глухую оборону.

Девочка отскакивает назад, словно хочет перевести дыхание. Гоша атакует – хэ! – и тут же пропускает удар левой ногой с разворота. Падает на одно колено, едва успевает парировать следующий выпад, но следующий Лёлин удар сбивает его с ног.

Свисток судьи. Поединок окончен.

Да, не везет Гоше с девчонками!

Через два часа Гоша с другими ребятами штурмом берет гардероб. Получив куртку, замечает Лёлю: девочка вылетела в четвертьфинале, а сейчас сидит на соседней банкетке, шнурует высокие ботинки. На ней – черная куртка с серебряными молниями и расколотыми сердцами. Ух ты! – думает Гоша, она, значит, смертница.

Смертники появились несколько лет назад. Они носят черную одежду, украшенную контрастными серебряными рисунками, многие прокалывают себе уши и даже носы. Говорят, что смертники хотят быть мертвыми – одеваться как мертвые, слушать мертвую музыку, смотреть мертвое кино и вообще – жить как мертвые. В газетах пишут: все это – результат мертвой пропаганды, следствие спецопераций мертвых спецслужб. Рыба называет смертников предателями, но Гоша думает, что, если бы смертники были предателями, их бы давно арестовали.

Хотя все-таки странное желание – быть мертвым.

Впрочем, мертвое кино Гоше тоже нравится, чего уж там.

До сегодняшнего дня Гоша ни разу не видел смертников – вот он и смотрит на Лёлю во все глаза. Девочка поднимает голову и встречается с ним взглядом.

– Привет, – говорит Гоша. – Здорово ты меня!

Лёля фыркает, перекидывает через плечо черную сумку с об-грушной формой и направляется к выходу. Старушка-вахтерша смотрит на нее осуждающе.

Девочка проходит совсем близко, и Гоша видит: в правом ухе у нее целых пять сережек – серебряные колечки, одно над другим, и каждое следующее меньше предыдущего.

Ух ты, думает он. А вот в нашей школе недолго бы она с такой красотой проходила!

4

Доска покрыта треугольниками и кругами. Зиночка тянется на цыпочках, ищет свободное место, не находит, берет влажную губку и быстрыми движениями стирает несколько чертежей.

– Теперь докажем следующую лемму… – говорит она.

Зиночка – самая молодая учительница в школе, всего три года после института. Поэтому изо всех сил старается выглядеть взрослой и солидной – а получается не очень. Туфельки на каблучках, полосатая кофточка, худые ручки – одним словом, Зиночка, какая уж тут Зинаида Сергеевна!

Сквозь выпуклые стекла очков Лёва смотрит на белые линии на черной доске. Круги, треугольники, формулы. Косой луч осенного солнца чертит на парте свои прямые и углы. Лёва грызет кончик шариковой ручки. Значит, докажем вот эту лемму…

Когда Зиночка предложила остаться после уроков – подготовиться к Олимпиаде по математике, – вызвались только Лёва с Никой. Гоша спешил на тренировку по об-гру, да и вообще не слишком любит математику. Марина, конечно, могла бы составить Лёве компанию, но сегодня у нее какие-то свои дела.

И вот они в классе втроем: Лёва, Ника и Зиночка. Перед началом занятий Зиночка подошла к Нике, что-то сказала шепотом. Лёва только расслышал: …понимаю, как тебе трудно… и… всегда можешь поговорить со мной… Про что это Зиночка? Про Олю, что ли?

Ника сидит на своем обычном месте, а Лёва пересел на первую парту. Ему кажется, он затылком чувствует внимательный взгляд девочки – хотя на самом деле Ника тоже смотрит на доску.

Белые круги, треугольники, формулы.

Плоский мир планиметрии – очень понятный мир. Из аксиом рождаются теоремы. С помощью простой логики из нескольких очевидных предположений можно получить бесконечное множество истинных утверждений, узнать правду о треугольниках, квадратах и кругах. Здесь можно найти ответы на любые вопросы – если быть внимательным и терпеливым.

В жизни – всё не так. Никакая формула не поможет Лёве узнать, кто из пятнашек обидел Шурку. Никакие логические цепочки причин и следствий не подскажут, как он может отомстить за сестру. Линии и точки, буквы и цифры – тут они бессильны.

Приоткрывается дверь, на секунду появляется взлохмаченная голова с большими залысинами. Это ДэДэ, коротышка географ.

– А, Зиночка, вы заняты… – говорит он.

– Нет-нет, – отвечает Зиночка, – я сейчас. Подумайте пока над этой задачей, – и, кивнув Нике и Лёве, быстро выходит из класса.

Лёва поворачивается к девочке.

– Знаешь, как решать?

– Мне кажется, если провести медианы, то станет понятней, – отвечает Ника.

– Почему это? – и Лёва, взяв тетрадку, пересаживается на Маринино место у окна.

Обычно Лёва видит только согнутую Никину спину – теперь смотрит на нее сбоку. Она совсем некрасивая: крупный нос, алые пятна на щеках, две тонкие косички торчат в разные стороны.

– Вот, посмотри. Очевидно: эти два треугольника подобны… – говорит Ника и тычет в листок пальцем с обкусанными ногтями.

Лёва вспомнил, как несколько дней назад на перемене Оля и ее подруги стали напротив Ники и, передразнивая, начали делать вид, будто грызут ногти. Они мерзко хихикали и, куда бы Ника ни шла, догоняли и преграждали ей дорогу. В конце концов Ника убежала, разрыдавшись. Какая все-таки гадина эта Оля, и как все-таки стыдно, что он никак не может защитить Нику.

А что он может сделать? Мальчишки никогда не лезут в девчоночьи дела. Вот Марина могла бы вступиться за Нику – но она не обращает на новенькую никакого внимания. Наверное, злится, что их посадили вместе.

Следы на песке повторяют очертание тела полоза, да и сухая коряга похожа на змею. Лёва прижимается лбом к теплому стеклу террариума.

– Всегда хотел, чтобы у меня была змея, – говорит он.

– Ну, черепаха тоже пресмыкающееся, – отвечает Ника.

После занятий у Зиночки они вышли из школы вместе. Нике надо было зайти в зоомагазин – купить мотыля для рыбок. Лёва тут же вспомнил: он давно собирался купить Мине новый корм. И вот уже полчаса они переходят от клетки к клетке.

В одной лежит старый кот – кажется, вообще не шевелится, но иногда то приоткроет один глаз, то вытянет лапу, выпустит когти. Что он, такой старый, делает в зоомагазине?

– По-моему, похож на Павла Сергеевича, – говорит Лёва, – тоже старый, заслуженный, с боевым прошлым.

– А Павел Сергеевич воевал? – спрашивает Ника.

– Конечно, – отвечает Лёва. – В октябре, на День Победы, он всегда рассказывает. Про зомби, про то, как Границу проходили. Ну, сама услышишь. Он клево рассказывает.

– У меня тетя воевала, – говорит Ника, – про войну я наслушалась. Серебряные пули, стрелять прямо в голову… ну и так далее.

– Ага, – кивает Лёва, – как в фильме «Веревка для колокола».

Светло-серый сурикат стоит над песчаной норкой, неподвижно, как столбик. Только глазки бегают и подрагивают лапки.

– Похож на географа, – говорит Лёва.

– По-моему, географ противней, – отвечает Ника.

– Не то слово, – кивает Лёва. – На уроках – это еще полбеды! А в походах, говорят, он совсем зверствует.

– Это как?

– Ну, гоняет самыми сложными маршрутами, самыми бессмысленными. Там даже нет ничего интересного – ни красот, ни исторических памятников. Просто чтобы поиздеваться.

– Может, он ищет что-то? – спрашивает Ника.

– Что ищет? – смотрит на девочку Лёва. – Мертвые клады?

– Мертвые клады там, где привидения, – уверенно говорит Ника. – В старых домах, на заброшенных шахтах. Он лазает по заброшенным шахтам?

– Вроде бы нет, – отвечает Лёва, – и по старым домам тоже. Да и нет сейчас никаких привидений!

– У меня рядом со старой школой заколоченный дом есть, – говорит Ника, – всем известно, что там привидения.

– Врешь!

– Не вру! Девчонки туда лазали и видели – говорят, прям как в кино! Такое белесое облачко…

– Как в кино, ага, – говорит Лёва, – скажешь тоже!

– Не хочешь – не верь, – обижается Ника.

– Ладно тебе, – говорит Лёва. Он уже жалеет, что не согласился с Никой сразу, но теперь поздно переигрывать. Поэтому он продолжает: – Слушай, а может, ДэДэ – шпион? И у него есть места, где он должен передать секретную информацию… ну, про оружие или еще про что-нибудь. Там его ждут мертвые резиденты – и он идет туда походом, чтобы не привлекать внимание!

– А зачем ему при этом столько школьников? Почему бы ему просто не пойти в поход одному?

– А может, дети нужны, чтобы открывать какие-то проходы… типа как ключи от дверей. Мы же ничего не знаем о том, как проходить через Границу, даже Маринкин папа не знает. Это строго секретная информация.

– Ты думаешь, он расставляет детей каким-то специальным образом и от этого открывается проход через Границу?

– Не знаю, – задумчиво говорит Лёва. – Но представь – он в самом деле шпион, а мы его разоблачим? Вот будет клево! Как в «Стеклянном кортике»!

В осенних сумерках ярко сияют белые линии на асфальте. Черный ботинок Ники перекрывает меловую прямую, задевает ножку цифры четыре. Лёва ставит ногу на семерку. После Зиночкиных занятий расчерченные на мостовой «классики» кажутся продолжением математических задач.

– Слушай, – говорит Лёва, – ты не обращай на Олю внимания. Не парься. Она всех цепляет, да и вообще – страшная гадина.

Ника молчит. Идет рядом, в правой руке – портфель и мешок со сменкой.

Наверное, не надо было говорить про Олю, думает Лёва. Может, Нике неприятно вспоминать. И так они достают ее каждую перемену.

– Я хотел, чтобы Марина была старостой, – говорит Лёва, – но она отказалась. Сказала: ломает.

– А что, Марина лучше, что ли? – спрашивает Ника.

– Конечно, – говорит Лёва, – Марина клевая… ну, умная, и вообще…

Несколько лет назад Лёва думал, будто влюблен в Марину. Впрочем, общались они так же, как и раньше: иногда втроем с Гошей шли из школы, иногда Лёва звонил Марине узнать уроки, пару раз бывал у нее в гостях – вот, собственно, и всё. Одно время думал нарисовать у себя на сумке сердце и написать «Марина», но как-то забыл об этом. А потом влюбился в девочку из соседнего подъезда – а с Мариной просто дружил.

– Мы с Гошей с ней дружим, – говорит Лёва.

– А ты дружишь с Гошей? – с интересом спрашивает Ника.

Ей нравится Гоша, догадывается Лёва, вот оно в чем дело! Ну да, он сильный, девочкам такие нравятся. Недаром папа все говорит, что надо заниматься спортом. Ника, наверное, поэтому со мной и пошла, про Гошу расспросить.

Настроение сразу портится. Почему-то Лёва вспоминает Мину – старую мудрую черепаху. Некрасивую и никому не нужную.

– Ну да, дружу, – говорит он.

Они как раз дошли до подъезда Никиного дома. Девочка открывает дверь, Лёва уже собирается сказать «ну, пока» – и тут Ника спрашивает:

– Зайдешь?

– Когда-то они были разноцветные, но потом все стали вот такие, одинаковые. Ну, понимаешь, внутривидовое скрещивание.

Лёва кивает. Они стоят в комнате Ники у небольшого, литров на тридцать, аквариума. Серые, неотличимые друг от друга рыбки плавают туда-сюда в мутноватой воде.

– Они мне нравятся, – говорит Ника. – Они молчаливые. И взаимозаменяемые: если одна умрет, а другая на ее место родится, даже не заметно будет. А еще их не жалко.

Почему-то Лёва чувствует неловкость. Хочет спросить: зачем заводить домашних животных, если не любишь их? Вот Мина – если она умрет, он будет переживать. И мама с папой будут, не говоря уже о бабушке. А как Шурка будет плакать – страшно представить. К счастью, черепахи живут долго.

– А ты раньше в «пятнашке» училась? – спрашивает он, чтобы сменить тему.

– Да, меня тетя туда отдала, – говорит Ника, – сказала, мне надо заниматься спортом. Правда, спортсменка из меня не получилась, это точно.

– Ты потому оттуда и ушла?

– Ну, не только, – Ника по-прежнему смотрит на рыбок. – Ты вот говорил, чтобы я на девчонок наплевала, не парилась, – так я привычная. Знаешь, как в «пятнашке» меня травили? То в мешок со сменкой напихают грязи, то портфель в туалете в бачок засунут…

– У меня две недели назад сестру младшую побили, – говорит Лёва, – ну, когда она мимо «пятнашки» проходила.

– Это Вадик, наверное, – говорит Ника, – он всегда заводила в таких делах: подстеречь кого-нибудь и ребят натравить. Однажды он мне клея на стул налил, чтобы я приклеилась.

– И что?

– Ну, юбку пришлось выбросить. Тетя страшно ругалась.

– А родители твои в школу не пошли после такого?

Ника постукивает пальцами по стеклу аквариума. Серые рыбки одна за другой проплывают сквозь ее отражение.

– Не пошли, – говорит она, – их нет. Погибли в аварии в прошлом году.

Лёва замирает. Как же так? Никины родители – мертвые?

Нет, конечно, он всегда понимал: мертвые – это бывшие живые, чьи-то друзья, бабушки или дедушки… Но вот недавно ты знал этих людей, твоих маму и папу, любил их, они любили тебя, а теперь – они мертвые, по ту сторону Границы, и вместе с другими мертвецами угрожают живым… Нет, невозможно!

– Ты только не говори об этом никому, хорошо? – просит Ника. – А то, знаешь, думают, что если у меня родители – мертвые, то я какая-нибудь смертница или даже хуже.

Мертвые родители… Он попытался представить мертвых – таких, какими их показывают в кино, но только с лицами мамы и папы… нет, невозможно, нет, нет…

– Дай мне слово, самое-самое страшное слово, – говорит Ника и поворачивается к Лёве: – Жизнью родителей поклянись, что никому не скажешь.

– Клянусь, – говорит Лёва, – жизнью родителей, да.

Как хорошо, что они еще живые, думает он, как хорошо.

5

За стеклом белый снег падает на черные деревья. Несколько снежинок ложатся на оконный откос – и Марине кажется: она видит, как они медленно тают, превращаясь в едва заметные мокрые пятнышки.

Первый октябрьский снег, обещание долгой зимы. Но все равно еще рано доставать лыжи, не пришло время снежных крепостей, скольжения по льду замерзших прудов, упругих снежков, летящих в лица врагов и в вечерние окна друзей: эй, выходи, давай играть! Марина знает: снег не раз растает и снова выпадет, и только потом – зима, мороз, елки сверкают на улицах, на ветках – гирлянды и шары, на верхушке – серебряная звезда, заключенная в круг.

Но это еще не скоро. А сейчас остается смотреть в окно и гадать: дождется ли первый снег конца уроков или сгинет, едва коснувшись земли, как снежинка на откосе окна?

– А Марина Петрова, я вижу, все смотрит в окно, – говорит ДэДэ. – Наверное, она лучше учителя знает тему сегодняшнего урока, не так ли, Петрова?

После той давней истории с катанием по перилам ДэДэ использует любой повод, чтобы прицепиться. Вот теперь нельзя в окно смотреть, здрасьте пожалуйста!

– Нет, – отвечает Марина, – я не знаю темы сегодняшнего урока. Но вы же все равно на доске не пишете, так что я могу и в окно смотреть.

– Хорошо, – говорит географ, – раз я не пишу на доске, то я попрошу кого-нибудь выйти и написать нам, например… пять основных характеристик нечерноземных почв. Это будет… – запустив пальцы в разлохмаченные волосы, он наклоняется над журналом, – это будет…

Класс замирает: никто не знает пяти основных характеристик.

– А, вот Петрова пусть и будет!

Марина поднимается и краем глаза видит, как Ника, раскрыв учебник, показывает обкусанным ногтем нужный абзац. Марина гордо вздергивает голову – все равно не успеет прочитать – и идет к доске. Еще не хватало ей подачек от Ники! Мало того, что Марина из-за нее лишилась соседнего свободного места, так теперь еще и Лёва чуть что начинает: а вот Ника сказала… Ника считает…

Правда, Лёва рассказывает о Нике только Марине с Гошей – конечно, они друзья, дразниться не будут. А остальные, небось, поднимут на смех. Еще бы: самый умный мальчик – а дружит с дурочкой из «пятнашки»!

Пятнашки – дураки, это все знают.

Марина стоит у доски. Хорошо, три из пяти характеристик она помнит, а вот две других придется сочинить. Но меньше тройки по-любому не поставят – ну и достаточно.

Дома на Маринины тройки давно махнули рукой. Мама знает: все равно за четверть выйдут одни четверки, которых как раз и не бывает среди отметок за урок – там сплошь тройки да пятерки. Три плюс пять будет восемь. Делить на два. Вот вам и среднее арифметическое.

Конечно, Марина может учиться лучше – но зачем? И без этого в жизни столько интересного! Чем учить скучные уроки, лучше гонять на велосипедах с Гошей или обсуждать с Лёвой, будет ли продолжение у «Мальтийской птицы» и правда ли ДэДэ – шпион мертвых.

Марина считает – нет, не правда, а Лёва убеждает, что очень даже может быть, потому что, во-первых, ДэДэ вредный, во-вторых, непонятно зачем ходит в какие-то дурацкие походы, а в-третьих, в школах всегда бывают шпионы – какой угодно фильм посмотри!

Гоша по обыкновению говорит свое: Ух ты! – а Марина спорит: мол, если бы географ был шпионом, его давно бы уже поймали. И вообще – с мертвыми сейчас мир, шпионы только в кино и остались.

О мертвых Марина знает больше всех в классе. Все-таки ее папа время от времени бывает на приемах в Министерстве по делам Заграничья, встречается с мертвыми послами, заключает какие-то торговые сделки – покупает мертвую технику или мертвую одежду, те самые вещи, которые потом не найдешь в магазинах, только у знакомых или на «черном рынке». Марина сто раз просила папу достать ей мертвый плеер – живые плееры, которые продаются в магазинах, то и дело ломаются и жуют пленку – но папа категорически отказывался. Мама объяснила: мертвые все время предлагают ему подарки, чтобы он заключил договор именно с ними, на их условиях. Но подарки эти брать нельзя: если узнают, в лучшем случае выгонят с работы.

Так что Марине приходится ограничиваться редкими папиными рассказами о мертвых. Он говорит, мертвые вовсе не похожи на то, как их показывают в кино, – по крайней мере, те мертвые, с которыми знаком папа. Они хорошо одеты, белокожи, носят, как правило, черные очки и смокинг, да и вообще всем похожи на живых людей, разве что действительно не любят солнце. Вот деловые встречи и проходят по ночам, а утром папа отсыпается, так что Марина видит его только по выходным.

Само собой, папе не до Марининых троек, тем более по географии. Зато по мертвым языкам у нее всегда пятерки – и это папа ценит. Недаром когда-то хотел отдать ее в языковую спецшколу.

Марина выходит на улицу. Надо же, снег еще не растаял! Смеясь, она бросает снежок в Гошу, кричит:

– Откроем сезон?

– Ага, – и, бросив сумку, Гоша хватает пригоршню снега.

Лёва уже куда-то убежал, так быстро, что Марина даже удивилась.

– Что это с ним? – спросила она Гошу.

– Может, он Нику пошел провожать?

– Ника-Кика, – зло ответила Марина. – Не дружит он больше с нами, я правильно поняла?

– Почему не дружит? – пожал плечами Гоша, – можно же дружить и с ней, и с нами?

– Как-то раньше без нее обходились, – сказала Марина, – и ничего.

В раздевалке она рассказывала Гоше мертвый фильм, который когда-то видел дядя Коля и потом пересказал ей. Это был фильм про мертвое об-гру, только оно называлось как-то по-другому. Действие происходило в специальной школе-монастыре, и главного героя приходили учить тонкостям боевой техники четыре призрака.

Вообще, в мертвых фильмах всегда довольно много призраков – что, конечно, неудивительно. Призраки – они ведь тоже мертвые, но только перешедшие Границу.

Тут Марина всегда путалась, а папу спросить стеснялась. Мертвые, с которыми общались папа и дядя Коля, призраками не были, это точно. Не были они, разумеется, и боевыми зомби: лишенными разума мертвыми, брошенными на прорыв Границы. Получалось, не все мертвые, пересекшие Границу, становятся призраками. Хочется разобраться, но в книгах ничего не пишут, а папу спросить Марина не решается. Можно еще поговорить с Павлом Васильевичем, но тут надо выждать момент, когда он начнет вспоминать войну. Вот тут и надо спрашивать.

Гошин снежок попадает Марине прямо в нос. Становится мокро и смешно.

– Ну, берегись! – кричит она. – Не уйдешь!

– Ну чего, до первой крови? – говорит Лёва.

Вадик толкает его в грудь:

– Ты, Рыжий, самый борзый, что ли, да?

– Сам ты борзый.

Традиционный ритуал: толчки, оскорбления, топтание по кругу, и только потом – драка.

Лёва и Вадик топчутся во дворе спортшколы, окруженные пятнашками. Вчера Лёва подошел к забору, крикнул: Завтра после уроков приду драться с Вадиком – один на один, как положено мужчинам!

Один на один, да!

Он ничего не сказал друзьям – Гоша не отпустил бы одного, а Лёва хотел честной дуэли. Сейчас, окруженный толпой пятнашек, жалеет: ему тоже болельщики не помешали бы.

Первый удар попадает Лёве в ухо. Лёва левой рукой хватает противника за грудки, а правой с размаху бьет в лицо. Вадик не успевает закрыться – похоже, здоровый фингал ему обеспечен! Он вырывается из Лёвиных рук, отскакивает на полметра назад.

– Хороший удар, да? – спрашивает Лёва, переводя дыхание.

– С понтом дела хороший, – отвечает Вадик и резко толкает Лёву в грудь.

Лёва отпрыгивает – и тут же падает: подножка, подлая, предательская подножка! Он пытается подняться, но кто-то из пятнашек надвигает ему на глаза шапку. Другой начинает выкручивать руку, Лёва кричит от боли и неожиданности.

– Болевой приемчик! – слышит он над ухом.

– Нечестно, – сипит Лёва, – мы же договаривались один на один…

– А чё, пацаны, я разве договаривался? – это голос Вадика. – Я чё-то не помню.

Лёву тычут лицом в размокшую от талого снега землю.

– Давайте Рыжему люлей навешаем по полной программе, – предлагает кто-то.

Лёва пытается вырваться – но тщетно. Слишком крепко держат, шапка по-прежнему надвинута на глаза, Лёва даже не знает, с какой стороны ждать удара.

– Эй, пацан, покажи класс! – подбадривает кто-то Вадика.

– Ну чё, ты вроде до крови хотел? – спрашивает тот и бьет Лёву по лицу.

Через полчаса снег на школьном дворе почти закончился. Марина вытряхивает остатки снежков из растрепавшихся волос.

– Считаем, что ничья, – говорит она Гоше.

– По-моему, я победил.

– Это еще почему?

– Такая примета: если даже ты говоришь, что ничья, – значит, на самом деле я победил, – объясняет Гоша, – а если ты кричишь: «Я победила!» – ну, значит, ничья.

– Ну, значит, я победила! – смеется Марина.

Они поднимают с земли сумки, идут к школьным воротам – и вдруг останавливаются. Там стоит Лёва. Растерзанный, перепачканный в грязи, держит под мышкой сумку с оторванным ремнем. Из разбитой губы течет кровь.

– Ух ты!.. – растерянно говорит Гоша.

– Что это с тобой? – говорит Марина. – Пятнашки напали?

– Ну, не напали, – отвечает Лёва, – это я Вадика вызвал на дуэль, а они всей шоблой явились – ну и вот… Я хотел в школе умыться, чтобы Шурку не пугать… не знал, что вы еще здесь.

– Погоди, – говорит Гоша, – расскажи по порядку. Какая дуэль? Из-за Ники, что ли?

– Нет, – говорит Лёва, утираясь рукавом, – из-за Шурки.

Он рассказывает свою историю, и Марина чувствует, что с каждой минутой злится все больше и больше. Ну, значит, война. Как та самая, Великая война живых против мертвых. Только на этот раз это ее, Маринина, война против Вадика и прочих пятнашек. Разбитая губа Лёвы и его порванная сумка стали вызовом, который пятнашки бросили ей, Марине. И пусть Рыба каждый год назначает Олю старостой – Марина-то знает, кто главный в классе. И потому любое оскорбление, нанесенное ее одноклассникам, тем более – ее друзьям, – это личное оскорбление для нее, Марины.

– Ну, если они не разбежались еще, я их прямо сейчас вырублю, – говорит Гоша.

– Наверняка уже попрятались, трусы, – говорит Марина, но сама уже продумывает схему военных действий. Окружение, захват, уничтожение, ловушки, маневры, нападения… Нет, на этот раз пятнашки не отделаются простой стычкой – она найдет способ отыграться за Лёву, заставит Вадика есть грязный снег!

До первой крови? До последней кровинки!

Кулаки Марины сжимаются.

– Ничего, Лёвка, – говорит Гоша, – мы с ними сквитаемся.

– Точно сквитаемся, – говорит Марина, – мы обещаем!

– Клянемся! – добавляет Гоша.

Лёва вытирает бегущую по подбородку кровь и вспоминает, как две недели назад тоже клялся сквитаться за сестру. Он смотрит на Марину и Гошу и хочет верить: всем вместе им удастся то, что он не смог в одиночку.

– Пойдем ко мне, – говорит Гоша, – я тебе сумку зашью. Ну и умоешься заодно. Моих все равно дома нет, так что все нормально.

Втроем они идут по осеннему скверу. Первый снег почти растаял, и только под деревьями кое-где виднеются белые островки – но скоро исчезнут и они.

6

Павел Васильевич сидит, опершись локтями на учительский стол. Его седые усы грустно поникли, глаза смотрят из-под кустистых бровей. Сейчас он в самом деле похож на старого, усталого кота, которого Ника с Лёвой видели в зоомагазине.

– Что мне вам рассказать? – говорит он. – Вы же всё сто раз слышали, всё знаете.

Это, конечно, не относится к Нике – она еще никогда не слышала военных рассказов Павла Васильевича. Правда, тетя Света много рассказывала о войне, и Нике не слишком интересен еще один рассказ. Она молчит – но не поэтому, а потому, что каждое ее слово вызывает всплеск насмешек и оскорблений Оли и ее подруг.

– Расскажите о фульчи, – просит с четвертой парты Лёва.

– Или про то, как Границу переходили, – подсказывает кто-то.

– Павел Васильевич, расскажите о каком-нибудь поражении, – вдруг говорит Марина.

– О поражении? – удивляется учитель. – В День Победы?

– Ну, это же условный день, – говорит Марина, – мы все об этом знаем.

В самом деле, День Победы отмечают тридцатого октября, потому что именно в ночь на тридцать первое наши войска оттеснили мертвых и перешли Границу. Войска мертвых были разгромлены уже на их территории – но когда это случилось, никто не знает. Солдаты возвращались с той стороны еще полгода. Все рассказывали о сражениях и о победе, но никакой даты назвать не могли. Похоже, по ту сторону Границы время движется совсем иначе. Возможно – не движется совсем. Некоторые ученые описывают Заграничье как череду областей, в каждой из которых существует свой застывший кусок времени. Наверное, поэтому мертвые снимают так много исторических фильмов: для них времена мушкетеров или пиратов все еще продолжаются – надо просто найти ту область, где замерло именно это время.

– Хорошо, – говорит Павел Васильевич, – я расскажу, как погиб отряд Арда Алурина. Этого я вам точно никогда не рассказывал.

– Вы знаете, конечно, что до войны Граница была еще недостаточна крепка, – начинает свой рассказ Павел Васильевич. – То тут, то там мертвые ее переходили. Ну, если какой-то ход замечали, его, конечно, заделывали. Но по большому счету, Граница в те дни была как решето. На это были разные причины, сейчас не время об этом говорить. Важно, что только у нас, в столице, были надежно перекрыты все входы. И поэтому, когда началась война и мертвые полезли изо всех щелей, до столицы они добраться не могли. То есть они не могли перейти Границу прямо здесь, в городе. Они вылезали наружу там, в области, собирались в отряды и дальше уже двигались по земле, как обычные войска. И, значит, нашей главной задачей на первом этапе войны было не пустить их сюда, в наш город.

Павел Васильевич встает и, опираясь на палку, идет к доске, словно собирается что-то написать. Задумчиво смотрит на притихших детей и продолжает:

– Вы знаете, война началась внезапно. Войска наши необученные, оружия толком нет, пуль не хватает. Люди несли в переплавку семейное серебро, подсвечники, ножи, вилки, даже чайные ложечки, даже серьги и кольца. Это потом вовсю заработали северные серебряные рудники – но первые месяцы было очень трудно. Так вот, отряд майора Алурина должен был защищать город на северо-западном направлении, вдоль Петровского шоссе. Их было всего двадцать шесть, но это были опытные воины, сражавшиеся еще во времена Проведения Границ. Ард Алурин еще до войны был живой легендой, настоящим истребителем. Говорили, он сам потерял счет уничтоженным мертвым. Короче, если кто-то и мог защитить Петровское шоссе, то только его отряд. И вот они укрепились на высотке, в здании старой церкви, и оттуда отражали атаки мертвых…

Неожиданно для себя Ника слушает с интересом. У тети Светы были совсем другие рассказы. Она, совсем еще молодая девчонка, воевала в партизанском отряде. Не раз и не два она проходила в ставку мертвых, выдавая себя за укушенную каким-нибудь офицером-вампиром (их пристрастие к молоденьким девушкам было уже хорошо известно). Пару раз тетя Света давала Нике потрогать тот самый серебряный нож, который она проносила в широком рукаве и пускала в ход при «ликвидации» мертвого командования. Нике чудится, что от ножа до сих пор веет смертью и страхом.

На самом деле, тетя Света приходится Нике двоюродной бабушкой, но девочка с детства вслед за мамой называет ее тетей. После того как Ника осталась одна, тетя Света забрала ее к себе.

Поначалу Ника боялась тетиных рассказов о войне, все время думала: вдруг кто-то из мертвых, которых тетя уничтожила, тоже был чьим-то папой? Что если сейчас ее, Никин, папа пытается к ней пробиться – а на Границе его ждут пограничники с серебряными пулями и тренированными собаками?

Но в первые полгода после гибели родителей Ника даже не заговаривала о них. Да и о чем она могла бы говорить? Ведь для всех они были враги, мертвые, – и только для нее по-прежнему оставались мамой и папой, которых она так любила.

А потом в «пятнашке» кто-то узнал…

– Их осталось всего пятнадцать, – продолжает Павел Васильевич, – и тогда в атаку пошли фульчи. Я надеюсь, вам никогда не придется узнать – что такое фульчи-атака. В кино не покажешь самого страшного. А самое страшное – это запах. Ну и еще – какие они на ощупь. В этом смысле даже ромерос лучше. Они, конечно, опасней, злее, но психологически с ними гораздо проще справиться. Главное – стрелять в голову, можно даже обычными пулями. А вот если плоть фульчи хотя бы раз растекается у тебя между пальцами – до самого ухода такого не забудешь.