Текст книги "Живые и взрослые (сборник)"

И Ника перестает плакать, поднимает глаза, смотрит на Гошу и говорит:

– Тогда я сама, – а потом протягивает руку Марине, и та бережно, даже нежно, кладет ей в ладонь серебристый пистолет.

Пока Фёдор и Ника пытаются наложить лубок на сломанную Гошину руку, Лёва подходит к Марине. Она переоделась в чистое, кое-как вытерла лицо старой рубашкой и теперь стоит, не зная, куда деть окровавленный комок.

– Давай сожжем, от греха подальше, – предлагает Лёва.

На мгновение огонь окрашивается зеленым, выхлоп черного дыма взлетает к небу.

– Ты как? – спрашивает Лёва.

– Я нормально, – отвечает Марина, но голос у нее дрожит, а лицо такое бледное, что Лёва словно впервые видит, какие у Марины голубые глаза. Как проблеск неба среди облаков.

И вдруг Лёве становится неважно – быстро ли он бежал, мог ли он спасти Зиночку, что за всю свою жизнь он сделал не так. Лёва смотрит в голубые Маринины глаза и говорит:

– Ты ведь нас всех спасла, ты понимаешь?

Марина качает головой.

– Я очень испугалась, – говорит она.

Они заходят в ближайший барак, в первую же открытую дверь, в сумрак длинной полуразвалившейся избы. Марина садится на корточки, прислоняется к стене, и даже в полутьме Лёва видит, что ее трясет.

– Я очень испугалась, – повторяет она, – гораздо больше, чем там, в доме. Мы тогда были все вместе, и я…

– Ты была главная, – говорит Лёва.

– Ну да, главная, – усмехается Марина, – приказы раздавала, чтобы самой не бояться. Тоже мне – главная! Скажи еще – старшая! Помнишь, как я на Зиночку сегодня наорала?

Маринин голос снова дрожит.

– Я думаю, она тебя простила, – говорит Лёва, а сам думает: не могу же я сказать: Какая ты была при этом красивая! – хотя это и правда.

– Не знаю, – отвечает Марина, – вон Ника считает, она просто хотела уйти, не быть больше живой. Из-за ДэДэ. Подумать только… Представляешь, она любила ДэДэ, а мне жизнь спасла. Жизнь спасла – а я ее презирала. Знаешь, как стыдно!

Лёва тоже опускается на корточки. В полутьме кажется: Маринины руки светятся каким-то матовым сиянием. Может, это потому, что она сейчас такая бледная?

– Ты знаешь, я сначала почти не испугалась, – вдруг говорит Марина. – Ну, заорала от неожиданности, побежала, думаю еще – сейчас вон ту палку подберу, буду отбиваться, до рюкзака добегу, пистолеты возьму… Если бы эти из-за угла не выскочили, я бы успела, точно. Я же хорошо бегаю!

– А я – нет, – говорит Лёва, – я вот не успел.

– Ты просто был далеко, – возражает Марина, – тут никто бы не успел, даже Гоша.

– Если бы Фёдор вернулся чуть раньше, все было бы по-другому, – говорит Лёва.

– Или если бы Гоша с Никой не полезли на вышку. Или если бы я осталась у костра. Или если бы бежала быстрей.

– Ты бежала как могла, – говорит Лёва. – Главное – ты не испугалась.

– Это я сначала не испугалась, – говорит Марина, – а потом про Майка вспомнила.

– Почему – про Майка? – удивляется Лёва.

– Ну да, ты же не знаешь… Он мне в доме, в последний раз, в любви признался. Когда мы стояли там, в темноте, никто нас не видел. Он меня вроде как обнял и потом поцеловал. Сказал, что я самая красивая и все такое.

Лёве неприятно это слышать. Майк же мертвый – хороший мертвый, но все равно… Как он мог поцеловать Марину? Как Марина могла с ним целоваться?

Целоваться с мертвым – это все равно что самой стать мертвой на время.

– А ты? – спрашивает он.

– А что я? – отвечает Марина. – Я никогда не целовалась раньше… с девочками в шутку в летнем лагере не считается ведь, да? Ну… я тоже поцеловалась.

– И больше вы не виделись?

– А как бы мы увиделись? Он мне, знаешь, что сказал, когда прощался? Что мертвым нельзя любить живых – потому что у мертвых нет времени. Я вырасту, а он навсегда останется пятнадцатилетним.

– Ну да, в самом деле, – потерянно кивает Лёва, – я не подумал даже.

– И, знаешь, сегодня, когда я от этих бежала… я вдруг это все вспомнила. Подумала, что, если не убегу, тоже останусь навсегда вот такой, как сейчас.

– Была бы с Майком почти одного возраста, – говорит Лёва.

– И я вдруг поняла – я не хочу. Мертвой быть не хочу, даже если при этом с Майком встречаться – все равно не хочу. Я же ничего еще не успела. Ни школу закончить, ни мужа там, ни детей… И вот тут-то я и испугалась – как всё это поняла. И подумала: если убегу, буду совсем по-другому жить.

– Это как? – спрашивает Лёва, но тут распахивается дверь, на них падают Гоша и Ника, следом вбегает Фёдор и кричит:

– Баррикадируйте дверь, идиоты! Баррикадируйте дверь!

За спиной всхлипывает Ника, рядом бормочет Фёдор: эти еще откуда, на хрен, взялись? Что за хрень, вашу мать! А Лёва смотрит в узкую щель между рассохшимися бревнами и видит: они приближаются. Выходят из соседних бараков, поворачивают из-за углов, вязнут ногами в густом мху.

Они приближаются.

Их много, очень много – наверное, полсотни.

Маленькие девочки в трогательных, давно вышедших из моды детских платьях. В полуспущенных рваных гольфах. В атласных, протертых до дыр туфельках. С лентами в спутанных волосах.

Они сжимают в руках кукол, плюшевых медведей, одноухих зайцев – свои самые любимые игрушки.

Игрушки, которые не покинули своих хозяев даже после смерти.

Они приближаются. Ближе, ближе, ближе…

И вместе с ними приближается запах – душный, трупный, одуряющий запах. Лёве хочется заткнуть нос, отвернуться, бежать – нет, нельзя. Некуда бежать, нельзя бежать – Ника здесь, Марина и Гоша, все они вместе, как когда-то в заброшенном доме.

Но теперь никакой Ард Алурин не появится, чтобы их спасти.

Марина тоже чувствует запах – и еле слышно говорит:

– Это фульчи.

– Фульчи, фульчи, мать их, – повторяет Фёдор. – Откуда они-то взялись? Кто, чтоб ему, проворонил?

– Что мы будем делать? – спрашивает Марина. – У меня в рюкзаке еще остались патроны, но рюкзак – он у костра остался, мы не добежим.

– Много патронов-то? – спрашивает Фёдор.

– На две обоймы, – отвечает Гоша.

– Всех не уложим, но хоть отпугнем, – говорит Фёдор, – а потом придумаем что-нибудь.

Охотник внимательно оглядывает ребят и подзывает к себе Лёву:

– Эй, очкарик, из ружья стрелять умеешь?

– Умею, – говорит Лёва, – я в тире пару раз стрелял.

– Дайте мне, – говорит Гоша, – я отлично стреляю, знаете, в самое яблочко попадаю!

– Куда тебе! – говорит Фёдор, – как ты с рукой своей стрелять будешь?

В самом деле: Гошина правая рука плотно зажата между двумя перебинтованными дощечками. Ни спуск нажать, ни даже прицелиться как следует.

– Дайте мне хотя бы один пистолет, – не унимается Гоша, – я и левой могу!

– Нет, – отвечает Фёдор, – с пистолетами я пойду, они мне самому пригодятся. А ты, – кивает он Лёве, – бери мое ружье, ложись сюда. Как я выскочу – начинай стрелять. Да смотри по мне не попади, не то вернусь – урою. Я за рюкзаком – и обратно. Винтовка у меня многозарядная, полуавтоматическая. Стреляй одиночным, экономь патроны. Рассчитай так, чтоб минуты на две хватило.

– А они вас не тронут? – спрашивает Ника.

– Не тронут, не тронут, – отвечает Фёдор, – особенно если твой дружок стрелять хорошо будет.

Фёдор обводит ребят задумчивым взглядом, качает головой:

– Ну я пошел.

Его силуэт на секунду появляется в открытом дверном проеме. С пистолетами в руках Фёдор чем-то похож на Алурина – такой же высокий, крепкий, широкоплечий. Наверное, оружие определяет человека, успевает подумать Лёва, но дальше думать некогда, потому что Фёдор уже бежит по улице.

Лёва старается лучше прицелиться и в оптическом перекрестье видит лица фульчи – искаженные страхом, отчаянием, слепым голодом.

Лица напуганных, несчастных детей.

Вот девочка с порыжевшим от времени бантом в спутанных волосах. Это как в тире, говорит себе Лёва, прицелиться – и плавно нажать, вот и все… И не смотреть.

Девочка, взмахнув руками, оседает на землю, Лёва наводит винтовку на следующую, невысокую, светловолосую, в полосатом платье с воланами. На секунду в кругу оптического прицела появляется набивная кукла – точно такая же была когда-то у Шуры. Лёва плавно сгибает палец, пуля входит девочке в левый глаз – словно проваливается в кровавый омут, – и та опрокидывается на спину, выпустив куклу из рук.

Они лежат рядом – залитая кровью девочка и утопающая во мху набивная кукла.

Фёдор уже на половине пути, стреляя с двух рук, он прокладывает себе дорогу. Фульчи в замешательстве снуют между бараками, но Лёва видит – их все больше и больше, они ближе и ближе. Даже если Фёдор принесет патроны – не поможет, врагов слишком много.

И тогда, забыв, чему его учили в тире, Лёва начинает стрелять без остановки.

Он не смотрит в мертвые лица, он просто стреляет. С каждым выстрелом винтовка толкает в плечо, словно подбадривая. Давай, словно говорит она Лёве, покажи им! Ты медленно бегаешь? Ты плохо дерешься? Ты рыжий очкарик, над которым все смеются? Давай, стреляй! У тебя осталось мало патронов, мало времени, у тебя нет ни одного шанса?

Стреляй!

Черноволосая девочка, пошатываясь, движется наперерез Фёдору. В окошке прицела Лёва видит только затылок и две тонких косички, торчащих в разные стороны, – точь-в-точь такие, как у Ники в первый день, когда она пришла в их класс. Трогательные, тонкие черные косички.

Стреляй, говорит ему ружье, это вовсе не Ника. У всех девочек такие косички. Стреляй!

Стреляй в то, что ты плохо бегаешь, в то, что ты пропустил Олимпиаду, в то, что девочки не любят рыжих очкариков, в то, что ты не спас Зиночку.

Девочка оборачивается, и Лёва видит: у нее пухлые губы, круглые щеки, чуть курносый нос – и даже родинка совсем такая же, как у Шуры. Палец замирает на спусковом крючке, он смотрит в мертвое Шурино лицо и видит: у девочки нет глаз, вместо них – пустые кровавые дыры. И струйки крови – словно слезы по бледным щекам.

Стреляй во все, что ты любишь, говорит ему ружье – и, нажав на курок, Лёва отворачивается, чтобы не видеть, как третьим глазом расцветает во лбу пулевое отверстие.

Еще три выстрела – и Фёдор, с дымящимися пистолетами в руках и с рюкзаком за плечами, снова вбегает в барак.

– Неплохо поработали, – говорит он, отдышавшись. – Ну, перезарядим пистолеты – и за дело.

Он роется в рюкзаке, и тут на его лице появляется изумление, потом радость. Мгновение – и в его руках оказывается матовый диск с несколькими кольцами.

– Чтоб меня! – говорит он.

– Это интердвижок, – поясняет Лёва. – Его используют для связи…

– Да знаю уж, – усмехается Фёдор. – А вы-то сами – умеете «тарелочку» крутить?

– Немножко умеем, – отвечает Марина.

– Вот и отлично, – кивает Фёдор. – Значит, так: вы, парни, берите пистолеты и стреляйте, не жалея патронов. Мне нужно, чтобы мы продержались хотя бы минут десять – и ни одна эта тварь сюда не вломилась. Понятно?

– А потом? – спрашивает Лёва.

– А потом – суп с котом, – отвечает Фёдор. – Суп с хвостом и ушами. Понял?

10

Они снова идут по лесу, друг за другом. Фёдор впереди, за ним – Гоша с рукой на перевязи, следом Ника, Лёва и Марина.

– Я так и не понял, как Фёдор это сделал, – говорит Лёва.

– Набрал какой-то никкод, – отвечает Марина, – что-то сказал по-мертвому, вот и все.

– Какой никкод? Наш? Гошиной мамы? Майка? Там же нет других!

– Нет, какой-то другой. Там же буквы есть, он буквами набирал, по памяти.

– Как сказал бы Гоша – ух ты! – говорит Лёва. – Но я все равно ничего не понимаю. Я стрелял, ну, как мог. Я же без прицела не очень хорошо стреляю, у меня зрение плохое. Ну, я стрелял, и Гоша стрелял, левой рукой – тоже не очень метко, но все равно лучше меня. Мы стреляли, пока не кончились патроны, а вы сзади вращали это блюдце, и вдруг все фульчи замерли, а потом развернулись и ушли. Буквально пять минут – и все, будто и не было их.

– А ты сам-то Фёдора спросил?

– Ну да. Он ответил: я же шаман, мы, шаманы, и не такое умеем.

– Повезло нам, что мы его встретили, – говорит Марина.

– Наверно, – отвечает Лёва, хотя он не так в этом уверен. Слишком уж много совпадений: случайный охотник, случайно оказывается шаманом, который случайно умеет пользоваться интердвижком. И этот охотник-шаман случайно заводит их в место, где на них сначала нападают упыри, а потом – фульчи. И теперь они, как ни в чем ни бывало, продолжают дорогу к месту силы, которое – Лёва уже почти уверен в этом – окажется той самой бифуркационной точкой, которую он видел на карте.

Лёва снова достает из кармана дэдоскоп – рамка вертится все так же быстро, как будто дорога, которой они идут, построена мертвыми. Правда, что тут строить? Никакой дороги – так, тропинка.

В другой раз Лёва бы обдумал все это как следует, но сегодня так много случилось, что мысли никак не хотят задерживаться в голове.

Он снова идет по литорали рядом с Мариной, солнце освещает ее профиль. Иногда он тихонько, словно случайно, касается Марининой руки, и это помогает идти.

– Мы должны успеть до прилива, – говорит идущий впереди Фёдор.

Почему – до прилива, думает Лёва, но и эта мысль тут же уходит куда-то. Остается только шум моря, крик чаек и хлюпанье водрослей под ногами.

Они огибают мыс, и Лёва видит странное поле – огромное, сплошь усеянное водорослями и камнями. Обычно ширина литорали не превышает десяти метров – а здесь отлив обнажил дно небольшой бухты. В самом центре возвышается несколько скал, словно прислоненных друг к другу. Указывая на них рукой, Фёдор говорит:

– Нам вон туда, – и они идут, оступаясь в лужицах соленой воды и с опаской глядя на то, как линия прилива придвигается все ближе.

Теперь Лёва понимает: нагромождение скал в центре бухты – это и есть место силы. Ясно, почему Фёдор так спешил: добраться до этого островка можно только в отлив, и теперь у них осталось не больше пятнадцати минут.

Он снова достает дэдоскоп – рамка вращается все так же ровно. Интересно, думает Лёва, почему еще вчера она вообще не двигалась?

– Быстрее, быстрее, – кричит Фёдор, – вы что, спите на ходу? Ну-ка, соберитесь! Последний рывок – и мы у цели!

Он что-то не то говорит, думает Лёва. Но рюкзак больно бьет по спине, ноги гудят от долгой дороги, под ложечкой сосет. Потом, потом, думает Лёва. Сейчас дойдем, сниму рюкзак, разведем костер, я отдохну и как следует обо всем подумаю.

О, костер!

– Фёдор, простите, – кричит Лёва, – а мы не должны принести с собой какого-нибудь хвороста? Как же мы костер разведем?

– Не боись, парень, – отвечает Фёдор, – все нормально будет. Нам главное – до прилива успеть. Десять минут осталось, некогда разговаривать!

Лёва бросает взгляд на Марину: она идет, закусив прядку, сжав кулаки, глядя себе под ноги.

Сам Лёва нет-нет да повернет голову к морю – полоса прибоя все ближе и ближе. Маленькие соленые лужицы давно превратились в небольшие озерца, которые приходится переходить по колено в воде. Спустя пару минут путь преграждают бурные ручьи, на глазах сливающиеся в бурлящую морскую поверхность, под которой один за другим скрываются оплетенные водорослями камни.

И вот уже они идут по пояс в воде. У Лёвы сводит ноги, он видит, как Ника проваливается почти по грудь, Гоша спешит на помощь, тянет к ней левую руку – волна окатывает его с головой. Фёдор вытаскивает Нику, Гоша выбирается сам.

Ноги скользят на водорослях, Лёва падает в воду. Поднявшись, он видит: Марина, обернувшись, ждет его.

– Иди, иди, я сам! – кричит он. – Давай быстрее, чего стоишь!

Марина послушно поворачивается и бредет к скалам, вокруг которых уже кипят волны.

Лёва идет, словно в бреду. От ледяного холода ноги перестают слушаться, соленая вода заливается в рот, еще немного – придется бросить намокший, отяжелевший рюкзак и плыть… Но в этот момент Фёдор хватает его и втаскивает куда-то наверх.

– Ну, слава богу, добрались, – говорит он. – Молодцы, ребята. Я уж боялся – кого-нибудь не досчитаемся. Тогда – асталависта, бэйби! Ну, у кого из вас магнитные свечи?

– У меня, – говорит Лёва.

– Доставай, – командует Фёдор. – Рюкзаки бросайте, мы вон туда пойдем – там площадка ровная, звезду рисовать удобно.

– Может, передохнем сначала? – говорит Марина.

– Некогда, – отвечает Фёдор, – сейчас самое подходящее время. Время силы, место силы – все отлично сложилось. Пошли, пошли, недолго уже.

Лёва несет магнитные свечи, пытается поймать какую-то мысль… какую-то очень важную мысль, только что промелькнула – и все.

– Так, – командует Фёдор, – у кого-нибудь нож есть?

Они стоят вокруг охотника на ровной верхушке одной из скал, образующих остров. Ника тянется к карману штормовки, где лежит тетин боевой нож, – и в этот момент Лёва наконец ухватывает за хвост потерянную мысль, еще свежую, недодуманную, необработанную, – но как раз такую, чтобы громко сказать, глядя прямо в глаза Нике:

– Ни у кого из нас нет ножа!.

Сказать – и с облегчением увидеть, как девочка незаметно опускает руку.

– Ну и ладно, – говорит Фёдор, – у меня есть.

Пока рисуют звезду, расставляют свечи, Лёва все пытается подобраться к Марине, потому что он, кажется, понял кое-что важное, и надо рассказать, посоветоваться, объяснить: что-то снова не так, и на этот раз – гораздо хуже, чем в заколоченном доме. И, может быть, даже хуже, чем в лесной крепости. Но Фёдор торопит, мысль, только что бывшая такой ясной, куда-то проваливается, а внутренний голос предательски шепчет: ну и что, он же сам сказал, что много раз бывал в Заграничье? И вот уже Фёдор надрезает себе палец, капли крови падают в центр звезды, а в ответ море словно вскипает, и Лёва кричит:

– Гасите свечи, немедленно – гасите свечи! – и тогда Фёдор одним ударом сбивает его с ног.

Поднявшись, Лёва видит: уже поздно. Уже все видят: из моря один за другим выходят упыри. Вода льет с их лохмотьев, они скалят гнилые зубы в плотоядной усмешке, карабкаются на скалы, плотным кольцом окружают площадку, тянут руки, все ближе, ближе…

И когда их скрюченные пальцы почти касаются Лёвиного горла, он слышит голос Фёдора:

– Отставить, – и в этот момент окончательно все понимает.

11

Вот и конец, думает Марина. Выходит, Зиночке повезло. Раз – и готово. А потом – серебряная пуля в голову. Нам так легко не отделаться.

Упыри оттеснили их в центр звезды, все четверо стоят, тесно прижавшись друг к другу. Марина чувствует холод мокрой Лёвиной штормовки. Лёва шепчет:

– Слишком поздно догадался, надо было еще в лесу понять.

– Что ты мог понять? – спрашивает Марина.

– Ну, когда этот… Фёдор… по-человечески заговорил, а не как в книжках охотники. А я, только когда он сказал асталависта, бэйби, начал догадываться.

Марина кладет руку Лёве на плечо.

– Ну, все мы хороши, – говорит она. – А что он нам нес про интердвижок и шаманские способности? Как мы купились?

– В самом деле – как это вы купились? – хохочет Фёдор. – Ничего, не вы первые, не вы последние! Уж мой брат, известный умник, и тот в конце концов попал впросак. Да что я вам говорю – вы ж сами видели: только клочья полетели!

Его брат? – думает Марина. Нет, не может быть!

– Орлок, – шепчет Лёва.

– Он самый, к вашим услугам, мои юные живые друзья! – и мнимый охотник, гримасничая, пытается отвесить поклон. – Орлок Алурин, ученый, дипломат, военный. В ближайшем будущем – покоритель двух миров.

Он садится на камень, и Марина на секунду вспоминает: точно в такой же позе сидел Ард Алурин, рассказывая историю своего брата.

– Не будем отступать от традиции, – говорит Орлок, – в финале жертва должна узнать, как же она оказалась жертвой. До начала ритуала еще пятнадцать минут, так что, дабы не тратить время на ваше нытье, я позволю себе рассказать вам подлинную историю вашего похода. Я бы даже сказал – вашего участия в событиях столь грандиозных, что ими пристало гордиться.

Марина еще раз оглядывается по сторонам – бежать некуда. Упыри окружают площадку тесным кольцом, за их спинами бурлит ледяное море. Ни оружия, ни надежды.

– Итак, начнем, пожалуй, с моего сына. Не поверите, но это было чистой случайностью. Я не планировал его использовать – вы сами вытащили Майка из нашего мира, из Заграничья, как вы его называете. Когда я узнал об этом – о, я страшно обрадовался! Это был подарок: два мальчика и две девочки. Я даже ушам своим не поверил. Понимаете, я давно занимаюсь – как бы это сказать по-вашему? – ну, определенного рода экспериментами. И в результате этих многолетних исследований – я бы даже сказал многовековых, у нас ведь, как вы знаете, время воспринимается иначе, – да, так вот, в результате мне удалось установить, что подобная комбинация – четверо тинэйджеров, то есть в предпубертате или в раннем пубертате… ну, неважно, так вот четверо, точнее двое на двое – это идеальный вариант. Конечно, я мог раздобыть детей по своим каналам, но если судьба сама принесла мне добычу – как можно было отказаться?

Орлок смотрит на часы, улыбается удовлетворенно и продолжает:

– Первым делом я подстроил ловушку моему брату, чтобы не мешался потом под ногами. Дал ему понять, что его племянник якшается с живыми, и я хочу с этим разобраться. Конечно, он стал отслеживать перемещения Майка, конечно, пришел вам на помощь. Самое сложное было рассчитать время – ну, с этим я справился. Результат вы видели: выше стропила, плотники! Крыша падает, живое солнце испепеляет великого героя живых майора Арда Алурина. Жаль, я не мог видеть эту волнующую картину! Ну что поделать: в ловле на живца есть свои минусы. Например, живец оказывается единственным зрителем, не так ли?

Павел Васильевич был прав, думает Марина. Да, это была ловушка. Как когда-то в гаражах – только на этот раз на месте Ники оказались они все, и никто не упал с небес спасти Арда Алурина. Она снова вспоминает: яркая вспышка, истошный крик, дымящееся тряпье и два пистолета.

Лучше бы мы все погибли там, думает Марина.

– Второй этап начинается с некой дискеты, которую мой чудесный сын не смог вынуть из моего компьютера. Насколько я понимаю, молодой человек, это работа вашей матери, – и Орлок кивает Гоше. Тот стоит неподвижно, белый как мел, сжимает руку Ники. – Прекрасная работа, скажу честно. Без нее я бы еще долго не узнал о существовании бифуркационных точек – а я давно чувствовал, что для завершения исследований мне не хватает подобных данных. Так или иначе, оставалось привести вас сюда – и эта задача упростилась, потому что вы сами отправились прямо ко мне в объятия. Как все сложилось, а? Не прочти вы флоппи, никогда бы не узнали, что надо ехать на Белое море. А заманить вас так далеко от столицы было бы ох как непросто! Короче, все получилось само, как по волшебству. Оставалось только найти вас здесь – и тут вы мне изрядно помогли, врубив посреди дикого леса интердвижок, который по эту сторону Границы, считай, только в Министерстве по Делам Заграничья и может быть. Конечно, вы не знали, что его легко запеленговать. Конечно, вы не знали, что где-то совсем близко – или бесконечно далеко, это как посмотреть – сидит Орлок Алурин и ждет не дождется походящего случая. У нас там вечность, вы в курсе, да? Много времени для ожидания!

Орлок снова смотрит на часы.

– Ну, поговорили и хватит, – усмехается он, – пора приготовиться к Переходу.

Вот и все, думает Марина. Вот и конец. Надо же что-то сделать, правда? Я же, я за всех отвечаю.

– У меня вопрос, – говорит она. – ДэДэ как-то связан с вами?

– ДэДэ? Это кто? А, этот кретин походник! Почему он должен быть со мной связан?

– Живет напротив того самого дома, – пожимает плечами Марина, – отправляется в поход в эти самые места.

– А вот тут – сплошные случайности. Или – предопределенности, но очень глубинного порядка. Такими вещами я пока не управляю – подчеркиваю: пока.

– А упыри и фульчи? – спрашивает Лёва. – Они-то вам зачем понадобились?

– О, фульчи – это досадное недорозумение. Должно было прийти семь упырей – разобраться с этой дурой училкой, которая все хотела идти к озеру и не хотела идти сюда. Ну, видать, здесь такие места, что все формулы работают в турбо-режиме. Вместе с упырями привалила стайка фульчи. Пришлось звонить своим, просить, чтобы отозвали их на хрен. Я и сам, знаете, как удивился, когда они поперли? Даже забыл, что у вас интердвижок с собой. Не побеги за рюкзаком – съели бы вас за милую душу, и пришлось бы искать других детишек.

– А что с моей мамой? – спрашивает Гоша.

– Понятия не имею, – пожимает плечами Орлок. – Я думаю, она застряла в одном из промежуточных миров. Ну, это теперь неважно. Я сейчас, дорогие живые друзья, собираюсь распотрошить ваши юные тельца в этом магическом кругу на этом месте силы. Если мои расчеты – а также расчеты твоей мамы – верны, то в вашей хваленой Границе образуется столько дыр, что никакой армии не хватит их латать. И тогда мои упыри войдут в мир живых – и я получу власть над этим миром. Заметь, сынок, мечта твоей матери об Открытом мире сбудется: Границы больше не будет. И кровь ее собственного сына послужит этому!

Орлок поднимается. Северное солнце по-прежнему висит над горизонтом.

– С кого начнем? – спрашивает Орлок. – Может, сами выберете? Или проголосуем? Или кто мне больше приглянется?

Марина что есть силы вцепляется в Лёвину руку. В ней больше нет страха – только ярость. Броситься на Орлока – и будь что будет!

– Начни с меня, – слышит она голос Ники, – все равно я не хочу видеть, как мои друзья станут мертвыми. Начни с меня, давай! Может, я наконец увижу маму и папу.

– Это навряд ли, – говорит Орлок, улыбаясь. – Честно сказать, детка, после процедуры от тебя вообще ничего не останется – ни здесь, ни за Границей, ни за всеми другими границами. Если, конечно, мои расчеты верны.

Все так же улыбаясь, Орлок подходит к Нике. Схватив девочку одной рукой, другой он высоко заносит тяжелый охотничий нож, Марина холодеет от ужаса…

Но прежде чем лезвие успевает опуститься, Ника делает почти незаметное движение – будто сверкнула серебряная молния, а потом – шипение, струйка дыма, рука Орлока разжимается, колени подгибаются, и дважды мертвое тело падает, валится набок, прямо на Марину. Она едва успевает отскочить, но ясно видит: в груди Орлока торчит рукоятка боевого ножа тети Светы.

Ника стоит оглушенная, смотрит, будто не веря: неужели это я сделала?

Но тут Лёва хватает Марину за руку и втаскивает ее назад в круг, потому что снаружи закипает море – зеленоватое, булькающее море гноя, распадающейся плоти, из которой на секунду высовываются то колено, то голень, то скрюченная рука или оскаленный в немом крике рот.

– Что это? – спрашивает Марина.

– Упыри, – шепчет Лёва. – Хозяина больше нет, вот они и распадаются.

– Ух ты! – говорит Гоша.

Четверо друзей стоят, обнявшись, прижавшись друг к другу в самом центре пентограммы. Кругом шипит, булькает, плещется слизь, стекая в бескрайнее море, растворяясь в бесконечной соленой воде – зеленоватое в сине-зеленом, вечно мертвое в вечно живом, и Марина понимает: гниющая плоть, гниющие водросли – кто различит запахи? Литораль примет все, море примет все, слизнет остатки мертвых жизней, поглотит, унесет в заветную глубину.

А потом Марина поднимает глаза, смотрит на далекий берег и там, у самой кромки прибоя, видит одинокую женскую фигуру, видит самой первой и, боясь ошибиться, не в силах поверить, не говоря ни слова, жестом показывает Лёве. И тогда Лёва трогает за плечо Гошу, к которому прижимается дрожащая Ника, и говорит:

– Гош, ты, конечно, сам посмотри, но, по-моему, это твоя мама.

12

Гоша гладит мамино лицо и повторяет:

– Мам, это правда ты? В самом деле? Правда? – снова и снова, а мама сидит на камне, у самой кромки прибоя, почти неподвижно, слабо улыбаясь, – и гладит Гошину руку. – Ты вернулась, правда? Как это случилось?

Его друзья стоят рядом. Наверное, они улыбаются. Наверняка, они рады за него. Гоша на них не смотрит, он снова и снова спрашивает:

– Это правда ты? Ты вернулась? В самом деле? – но мама молчит, и только движение руки, слабое, почти неощутимое, будто отвечает: Да, сынок, это я. Я вернулась. Это правда.

– Я прочитал твою дискету, – говорит Гоша, – ну, то есть мы прочитали – Лёва, и Ника, и Марина, мы все это делали вместе. Мы сражались, мама! А Ника – вот, мама, это Ника, вы же, кажется, знакомы, да? Вот Ника, она убила Орлока, серебряным ножом, – прямо в сердце, представляешь? Самого Орлока! Ты должна была о нем слышать, ну, там, где ты была… А где ты была?

– Я не знаю, – отвечает мама слабым, не своим голосом.

– Мы предполагали, вы в каком-то промежуточном мире, – говорит Лёва, – ну, который ни по ту, ни по эту сторону Границы.

– Наверно, – отвечает мама.

– Вы знаете, – говорит Ника, – мы прочитали вашу работу. Это очень здорово! Мы тоже хотим разрушить Границу и установить Открытый мир.

Гоша смотрит на маму, словно говорит ей: ну, посмотри, правда, Ника – замечательная? Она умная и отважная, она похожа на тебя, она должна тебе понравиться.

Но мама смотрит на Нику в недоумении.

– Разрушить Границу? – переспрашивает она. – Открытый мир?

– Да, да, – говорит Ника, – как вы писали, как вы пытались. Вы же придумали какой-то способ разрушить Границу, да? У вас, наверное, что-то не получилось – но мы продолжим, мы учтем ошибки, мы еще раз попробуем…

– Девочка, – говорит мама и на секунду Гоша узнает родной и привычный мамин голос, с его уверенностью, сарказмом, иронией, – девочка, ты хоть представляешь – как он выглядит, этот твой Открытый Мир?

– Конечно, – говорит Ника, – вы же сами писали: мертвые и живые – все вместе. Без Границы. Как в Золотом веке.

– Не было никакого Золотого века, – говорит мама, – это все мифы.

– А как же… – начинает Гоша.

– Открытый мир… – повторяет мама. – Я видела этот Открытый мир! Я в нем несколько месяцев прожила… или несколько лет?.. Я не помню… Открытый мир, да.

Мы живем в прекрасном мире, сынок. В прекрасном, справедливом мире. Где каждый может найти себе дело по душе: ученые занимаются наукой, учителя учат, шаманы ходят в Заграничье, Комитет приграничных территорий ловит шпионов, студенты сдают экзамены, дети играют в парках.

Мы живем в зеленом городе, где всем хватает места. Вокруг наших домов растут деревья и кусты, зеленеют газоны, всего лишь несколько машин стоят у подъезда.

В магазинах продаются живые вещи, настоящие, наши вещи. Их всем хватает. Да, конечно, мертвые вещи красивей, нарядней – но ведь и их можно достать, правда? Не всем достается – ну и ладно. Мы-то сами – живые, зачем нам столько мертвых вещей?

Ты говоришь: Открытый мир, мир без Границы.

Я там побывала. Я видела этот мир.

В этом мире заправляют мертвые. Мертвых намного больше, чем живых. Они заполонили наши скверы, наши парки и бульвары, наши улицы и площади. Они привезли с собой мертвые машины – быстрые, красивые, убивающие все живое. Во дворе, где раньше играли дети, где гуляли матери с малышами, – там парковка мертвых машин. На улице, где раньше проезжала одна-две машины, мертвые автомобили стоят сплошной чередой, днем и ночью. В метро, где было так светло и просторно, ходят толпами мертвые, а с потолка льется тусклый свет.