Текст книги "Живые и взрослые (сборник)"

– Дима, зачем ты так? – почти неслышно говорит она и, развернувшись, убегает.

ДэДэ уходит проверять, хорошо ли поставлены палатки. От озера с канами воды возвращаются Лёва с Мариной.

– Чего это с Зиночкой случилось? – спрашивает Лёва. – Она нам навстречу пробежала, вся в слезах.

– С ДэДэ поругалась, – коротко отвечает Гоша. Почему-то ему совсем не хочется пересказывать весь разговор.

Гоша всегда любил походную еду. Мама говорила «нагуляли аппетит», но Гоша думает – дело в запахе. Сваренная на костре каша пахнет дымом, живым огнем, почерневшим алюминиевым каном. Даже если в миски ее раскладывает ДэДэ, это самая вкусная еда на свете.

Вот найдут они маму – и будут снова ходить в походы, втроем: мама, папа, Гоша. Ну, может быть, Нику еще с собой возьмут, если она захочет.

– Значит так, – говорит ДэДэ, – я тут подумал: ничего у нас не получится. Неправильная группа подобралась. Мои ребята – крепкие, выносливые, а вы четверо – хлюпики без опыта.

Это я-то без опыта? – задыхается от возмущения Гоша, но вслух ничего не говорит.

– Поэтому мы разделимся. Я со старшими ребятами пойду сложным маршрутом, а Зинаида Сергеевна с малышней – более легким. Встретимся через пять дней, на озере.

– Дима, – робко спрашивает Зиночка, – то есть я одна пойду, без тебя?

– Зинаида Сергеевна, – официальным тоном говорит ДэДэ, – я еще раз повторяю: в целях лучшего проведения похода нам надо разделиться. Вы опытный учитель и вполне справитесь без меня. По крайней мере пять дней.

Зиночка сидит молча. На этот раз она не краснеет, но Гоше все равно кажется – сейчас она заплачет.

– Хорошо, Дмитрий Данилович, – тихо говорит она. – Вы только карту мне дайте и маршрут покажите.

– Это же прекрасно! – говорит после ужина Марина. – Мы же теперь можем спокойно заняться поиском бифуркационных точек. Мы ведь ради этого сюда приехали! У нас же теперь – целых пять дней без ДэДэ и его кодлы!

– Все равно, – говорит Лёва, – как мы при Зиночке будем пользоваться дэдоскопом?

– А мы разделимся, – предлагает Гоша, – я пойду с Зиночкой вперед, а вы – сзади, с дэдоскопом. Если что заметите, сразу сигнал какой-нибудь подайте.

– Отлично, – говорит Марина. – Давайте так: как дэдоскоп среагирует – я скажу, что ногу подвернула, мы устроим привал и ночью, когда Зиночка уснет, сможем начать поиски.

– Да, – говорит Гоша, – так и сделаем.

Они сидят на поваленном бревне, тоже покрытом зеленым ковром мха. Штаны сразу промокают – так здесь влажно. Даже костер разводили полчаса: кажется, что черная земля сочится водой.

– Странное место, – говорит Ника. – Хотя я ведь толком из города никогда не уезжала – может, поэтому мне здесь все кажется… ну, заколдованным, что ли.

– Это всегда так, на окраинах, – говорит Лёва. – Мне бабушка объясняла. Вот здесь, на Белом море, Граница тоньше, а в Срединной Азии – наоборот. Почему туда заводы во время войны эвакуировали? Да потому, что там, в пустыне, Граница существовала едва ли не до Проведения.

– Как это – до Проведения? – удивляется Ника.

– Не знаю, – отвечает Лёва, – я так понимаю, что там просто очень трудно перейти от них – к нам. Поэтому там Границу и проводить не пришлось. Это как если ты строишь забор: там, где и без забора какая-нибудь скала или глубокая река, – там и строить ничего не нужно. Как-то так.

– Понятно, – задумчиво кивает Ника.

И вот снова – пятка, носок, пятка, носок. На этот раз Гоша наступает в следы Зиночкиных резиновых сапог. Сапоги у Зиночки модные, не такие, как были у Гошиной мамы, – они чуть сужаются в щиколотках и выглядят… ну как обычный сапог, не резиновый.

На Зиночке – красная мертвая куртка. Пижонская такая. Но с другой стороны – хорошо: далеко видно. Ребята даже если отстанут, не потеряются.

У Зиночки много мертвых вещей. Вот на привале она всех угостила жевательной смолой – тоже ярко-зеленой, как та, что они когда-то жевали с Лёвой, изображая зомби и покатываясь от хохота.

Теперь Гоша знает: получилось у них так себе. Не очень похоже. Настоящие зомби – совсем другие.

Хорошо было, когда он об этом ничего не знал!

Белый, бурый, красноватый мох. Лямки рюкзака впиваются в плечи.

– Да вы не волнуйтесь, Зинаида Сергеевна, – говорит Гоша, – я с родителями сто раз в походы ходил, в картах разбираюсь – ого-го как! Через пять дней выйдем к этому озеру, все хорошо будет.

– Да, Гоша, спасибо, – отвечает Зиночка. – Конечно, через пять дней выйдем к озеру, я в этом уверена.

Только голос у нее дрожит, глаза покраснели и опухли, а на щеках – румянец.

Ничего, думает Гоша, это она только поначалу так переживает, от неожиданности. А потом все нормально будет.

Его беспокоит другое: как там Ника? Хорошо ли он уложил ее рюкзак? Не тяжело ли ей?

Она ведь совсем не умеет ходить в походы.

5

– Вот видите, Зинаида Сергеевна, все у нас прекрасно получается, – говорит Ника, – всего-то три дня осталось.

Вдвоем они сидят у костра. Кажется, огонь почти не дает света – свет словно растворяется в прозрачном северном воздухе, в белой бессонной ночи. Зато – уютное тепло, угасающий жар. Надев на палочки мокрые носки, Ника держит их над углями, словно шашлык жарит. Валит пар, скрывая лица. Ника то и дело проверяет – не загорелись ли? Пока вроде всё нормально.

Зиночка, в сотый раз изучив карту, откладывает ее в сторону.

– Да, пока идем по плану, – говорит она.

Голос у нее уставший, тусклый.

– Зинаида Сергеевна, – говорит Ника, – вы спать идите. Я угли залью, когда носки просохнут.

– Вроде на ночь можно не заливать, – говорит Зиночка и добавляет: – Я лучше тут посижу. Все равно вторую ночь не могу уснуть. Лежу себе на спине, даже пошевелиться боюсь, чтобы вас с Мариной не разбудить.

– Ну что вы! – смеется Ника. – Мы с Мариной так за день устаем – спим как убитые. А вам что не спится?

Зиночка ворошит палкой угли, искры вспыхивают и гаснут, почти незаметные, полупрозрачные в светлой северной ночи.

– Ты, наверное, не поймешь еще, – говорит Зиночка, – я бы в твоем возрасте не поняла. С другой стороны, вы и взрослеете быстрей. Говорят – акселерация.

Ника кивает. Она совсем не хочет быстрее взрослеть, совсем не чувствует себя взрослой – но про акселерацию наслышана, это правда. Хотя какая она акселератка? Худенькая же, невысокая.

– Понимаешь, это все из-за Димы, – продолжает Зиночка, – ну, то есть из-за Дмитрия Даниловича. Я вот не могу понять: почему он нас разделил? Неужели так рассердился из-за рюкзака?

– Наверное, ему хотелось пройти более сложный маршрут со своими восьмиклассниками, – говорит Ника.

Но Зиночка не слушает:

– Вряд ли из-за рюкзака. Я думаю, на меня рассердился. Я ему, наверно, надоела. Помнишь, как он сказал, что я целоваться лезу? Зачем он так? И при всех, при этих его… восьмиклассниках, и при тебе с Гошей… Это все-таки наше с ним дело, личное, не школьное. Что его так обсуждать? И вовсе я не лезла целоваться никогда: он сам первый меня в гости позвал, ну и дальше тоже – сам…

– Не переживайте вы так, Зинаида Сергеевна, – говорит Ника, – мы уже все забыли об этом – мало ли что ДэДэ брякнул?

– А я вот все не могу забыть, – отвечает Зиночка. – Я, может, потому и уснуть не могу: глаза закрою, а Дима прямо передо мной стоит. И улыбается, ну вот этой своей улыбкой. И я будто хочу его обнять, а он мне: что ты лезешь со своими поцелуями! И я тут же просыпаюсь… Наверно, неправильно, что я с тобой об этом разговариваю, но мне просто хочется, чтобы ты знала: вы вот Диму не любите, а он на самом деле совершенно замечательный человек. Да, строгий. Да, с трудным характером. Но это оттого, что он предъявляет к другим такие же суровые требования, как к самому себе.

Понимаешь?

Ника кивает, хотя ее так и разбирает возразить Зиночке: какие же такие суровые требования ДэДэ предъявляет к самому себе? Кричать на учеников? Придираться по мелочи? Где они, эти требования?

– Вы просто не видите, какой он талантливый. Для меня, понимаешь, это счастье, настоящее счастье, – быть рядом с таким человеком! Мне кажется, я и не жила раньше, пока его не встретила. Ты вырастешь, ты поймешь, что это такое – встретить своего мужчину. Это, ну, как будто открыть себя заново. Или нет – как будто открыть в себе какую-то невидимую часть… Как же тебе лучше объяснить?..

Зиночка на секунду замолкает. Палочка в ее руке все еще шевелит угли, словно рисует огнем на затухающей золе костра.

– Вот, сейчас, сейчас, – продолжает она, – ты же хорошо математику знаешь – я тогда вот так объясню. Есть такие комплексные числа – их только в институте проходят, ты, наверное, ничего о них еще не знаешь.

– Не знаю, – соглашается Ника.

– На самом деле это просто, – говорит Зиночка, – я сейчас объясню. Ты помнишь, что такое квадратный корень? Это число, которое, умноженное само на себя, дает то число, из которого извлекается корень.

Ника кивнула. Конечно, она помнит. Корень из четырех – два. Из двадцати пяти – пять. Из сто двадцати одного – одиннадцать.

– А чему равен корень из «минус единицы»? – спрашивает Зиночка и сама же отвечает: – Вроде бы, нет такого числа. Ну, потому что квадрат любого числа – он ведь положительный, я сама вам объясняла, правильно?

– Да, – соглашается Ника, – потому что минус на минус дает плюс.

– Вот-вот, – продолжает Зиночка, – значит, мы такого числа не знаем. Но давай мы его с тобой придумаем. Его нельзя записать цифрмами, но можно обозначить буквой.

– Как π? – спрашивает Ника.

– Нет же, – отвечает Зиночка, – π как раз можно записать цифрами. Три четырнадцать пятнадцать девяносто два и шесть – все же помнят. А вот это число – его называют «i» – его вообще нельзя цифрами записать. Его даже нельзя помыслить, представить, вообразить. Поэтому оно называется мнимым.

Зиночка рисует на углях – палочка и точка над ней, число i.

– И вот, число i – оно мнимое. А есть еще комплексные числа. Это если мы возьмем действительное число, ну, обычное и прибавим к нему другое действительное число, помноженное на i. Получим выражение вида a+bi, – Зиночка пытается нарисовать формулу палочкой, но у нее ничего не получается, только искры летят во все стороны. – Ну ладно, ты ведь поняла, да? У комплексного числа есть действительная часть, а есть – мнимая.

– Поняла, – отвечает Ника, – я только не поняла, почему вы сейчас об этом рассказываете?

– Дурочка, – говорит Зиночка и обнимает одной рукой Нику за плечи, – я тебе про любовь рассказываю. Вот ты живешь, живешь… Десять лет, пятнадцать, двадцать… ну, как кому повезет. И думаешь, что ты все о себе знаешь. Что ты – действительное число. Вот это самое «а». Ты даже считаешь, что ты влюбляешься, или в тебя влюбляются. У меня вот даже романы какие-то были. Теперь, конечно, смешно вспоминать, а тогда казалось – все так серьезно! Ну, первая любовь, все такое… как у тебя с Гошей.

– У меня с Гошей? – Нике кажется, что она краснеет. Разве это так заметно? Она-то в него всегда была влюблена, а неужели – и он тоже?

Она хочет спросить об этом Зиночку, но та не слышит:

– Вот ты живешь как это самое обычное число «а». И вдруг случится что-то такое… что-то необычное, неожиданное… ты встретишь человека и поймешь: ты ничего о себе не знала! У тебя была другая часть, вот эта самая, мнимая часть, b умноженное на i, и ты только теперь ее открываешь. И становишься – комплексной. То есть – сложной, многосторонней, совсем другой.

– То есть тот, кого ты любишь, – он и есть это i? – спрашивает Ника.

– Нет, нет же, – нетерпеливо отвечает Зиночка, – i – это любовь. А мужчина – это множитель. Ну, или знак плюс – я не знаю. Но без него ты снова станешь обычной, ординарной, простой, некомплексной. И вот эта твоя вторая часть – сказочная, волшебная часть – она исчезнет без следа.

– Куда же она исчезнет, – спрашивает Ника, – если вы уже поняли, что это – часть вас?

– Не знаю – куда, – говорит Зиночка, – но только знаю: если Дима меня бросит, я больше жить не смогу. Я лучше уйду… убью себя.

Ника смотрит на Зиночку в изумлении. Вот уж не ожидала такое услышать от учительницы!

– У меня есть одна знакомая, смертница, – говорит Ника, – она мне когда-то очень нравилась, а сейчас… ну, гораздо меньше. Она когда-то говорила, что самоубийство – это единственное, чем мы можем доказать свое существование.

– Почему? – оторопело спрашивает Зиночка.

– Наверное, потому что главное в нас – то, что мы живые. И если мы сами делаем себя мертвыми – ну, мы как будто поднимаемся над собой. Обретаем эту самую комплексность. Потому что ведь эта обычная наша часть, ординарная, действительная – она ведь живая, правильно? А значит, та мнимая, о которой вы говорили, – она мертвая. Ну как-то так, – неуверенно говорит Ника.

– Не знаю, не знаю, – качает головой Зиночка, – может, ты и права. Может, любовь – это способ увидеть то, что станет с нами, когда мы будем мертвыми. Ну, выходит, я теперь знаю, как я проведу вечность после моей смерти.

– И как?

– Буду служить. Я плохо в этом разбираюсь, как это у мертвых устроено – но, наверное, там есть какие-нибудь специальные места, где женщины могут прислуживать мужчинам. Таким мужчинам, как Дима, – чтобы уже видеть их было счастьем. А для себя мне ничего, кроме этого, не надо. Только бы видеть его, голос слышать… понимаешь? У меня никогда так не было! А он взял и прогнал меня, отправил с вами… А я и в этот поход пошла, только чтобы быть с ним! Чтобы побыть подольше, а не урывками, как зимой, когда все время боишься – вдруг его жена с работы раньше придет.

– Так ДэДэ женат? – удивляется Ника.

– Ну конечно, – говорит Зиночка, – ты разве не знала?

Конечно, не знала. Кому же интересно – женат коротышка-географ или нет? Разве что Зиночке.

– Он женат, но только формально. Он жену совсем не любит. А не разводится из-за квартиры: ему ведь тогда съехать придется, пока они не разменяют. Я уж ему предлагала ко мне – но я-то с мамой живу, а мама у меня строгая…

– Вы не огорчайтесь, – говорит Ника, – может, все еще и обойдется. Может, он в самом деле нас отделил, чтобы поход лучше провести, честное слово.

Зиночка качает головой:

– Нет, я знаю: он не любит меня больше, – и начинает плакать.

Она все еще обнимает Нику за плечи, и поэтому Ника откладывает свои сохнущие носки и тоже обнимает Зиночку. Ей неловко: взрослая женщина, учительница, плачет у нее на плече.

– Вы поплачьте, – говорит Ника, – поплачьте. Это так хорошо, что вы плачете, вы даже не представляете, как это хорошо. Вот когда мои мама с папой… когда я узнала, что они… ну, я не могла плакать. Целых полгода. А когда засыпала – мне тоже все время одно и то же снилось: как телефон звонит и я иду к нему, по нашему коридору, иду, иду, иду – бесконечно долго, потому что во сне я уже знаю, что это – последние секунды в моей жизни, когда мама с папой еще живые. Потому что вот я сниму трубку – и все узнаю. И я иду и иду, медленно-медленно, но все равно каждый раз в конце концов дохожу до телефона, тяну к нему руку – и просыпаюсь.

Ника никогда об этом не рассказывала – ни тете Свете, ни Марине, ни даже Гоше. Ей казалось, рассказать – это как будто предать маму с папой, предать последнее, что их связывает. Но сейчас, обнимая плачущую Зиночку, Ника понимает: все нормально. Сегодня в ночном северном лесу, белой июньской ночью над угасающим теплом костра, она может рассказать о своем сне.

Ника говорит о своих родителях, но думает обо всех – о тех, кто ушел, кто уже перешагнул Границу, и о тех, кто скоро перешагнет ее: о Гошиной маме, о Павле Васильевиче, о Майке, об Арде Алурине; о живых, о мертвых и о мертвых мертвых – и на мгновение видит всех этих людей, видит жизнь каждого из них, от первого рождения до последней смерти, – единую нить, тянущуюся через бесконечное число границ, от рождения живыми – к рождению мертвыми, потом – к новой смерти, потом – к рождению мертвыми мертвыми, а потом – к следующей смерти, и так без конца, без предела. И на секунду ей кажется, что у нее в голове помещается вся эта невозможная бесконечность, этот немыслимый корень из минус единицы, этот единый мир, в котором неважно – живой человек или мертвый, потому что в этом мире нет ни человека, ни смерти – а только бесконечная жизнь, длящаяся сквозь множество рождений и смертей.

Некоторое время они сидят неподвижно над догорающим костром. И только когда Зиночка вытрет слезы и начнет собирать разбросанные вокруг костра вещи, они заметят, что одна из растревоженных искр сумела пролететь чуть дальше, чем другие, и приземлиться на лежащий сбоку от Зиночки лист бумаги. Искра прожгла дыру – не слишком большую, чтобы бумага вспыхнула, но достаточную, чтобы полностью уничтожить ту часть карты, по которой был проложен их маршрут.

6

– Значит, так, – говорит Марина, – главное – не паниковать. Если уменьшить порции, еды нам хватит на неделю как минимум – а то и больше. За это время мы либо выйдем к этому озеру, либо добредем до какого-нибудь жилья. К тому же, здесь полно ягод.

– А еще мы можем охотиться, – говорит Лёва.

– Да, если будет совсем плохо, будем охотиться, – кивает Марина, – но я думаю, это не понадобится.

– Какая охота? – нервно смеется Зиночка. – Чем охотиться? Колышком от палатки?

Обхватив колени руками, она сидит на большом валуне, покрытом извилистым орнаментом лишайника. Марина старается не смотреть в ее сторону: мало того, что спалила карту, так еще все время ноет! Мы все здесь погибнем! Нас никто не найдет! О нас все забыли! Тьфу.

– Вообще-то, у нас есть оружие, – мягко говорит Гоша, – вы, Зинаида Сергеевна, просто не в курсе. На белок им, правда, не поохотишься, но медведя завалить – запросто.

– Это правда, – говорит Зиночке Ника, – у нас действительно есть пара боевых пистолетов.

– Да, совершенно случайно, – кивает Марина и добавляет, повернувшись к ребятам: – Кроме того, у нас совершенно случайно есть еще разные другие приборы. И если мы вспомним, зачем мы сюда пришли, то как раз сейчас самый подходящий момент пустить их в ход.

– Я с дэдоскопом вчера весь день ходил – ничего, – говорит Лёва.

– Может, он не определяет точки бифуркации? – спрашивает Марина.

– Нет, я точно помню – было написано, что дэдоскоп годится. Потому что по своей природе эти бифуркационные точки все равно что-то вроде дыр в Границе.

– Понятно, – кивает Марина, – значит, продолжай искать.

Правильно говорил Павел Васильевич: командир отвечает за всех. Вот теперь она, Марина, и оказалась таким командиром – и больше всего ее потрясло, как легко это приняла Зиночка.

Вот если бы она еще не ныла, все вообще было бы отлично.

– Значит, поделим обязанности. Лёва занимается дэдоскопом, Гоша пытается разобраться, где север, где юг и следит, чтобы мы не сбились с пути. Ника и Зиночка, то есть Зинаида Сергеевна, готовят еду и собирают ягоды. Все ясно?

Ребята кивают, и Марина добавляет про себя: а я пытаюсь что-нибудь придумать, чтобы мы в самом деле здесь не сгинули.

Два дня назад пейзаж поменялся. Вместо леса – бесконечная равнина, поросшая редкими карликовыми березами и кустами черники. Мхи под ногами сменились лишайниками: огромные замкнутые кривые, опоясывающие валуны и скалы. Тоже – красные, белые, бурые. А еще – зеленые, всех оттенков зелени, от тускло-елового до ярко-изумрудного. Издалека лишайники напоминают пятна плесени, но под ногой опять превращаются в доисторический лес.

Гиганские камни громоздятся террасами, налезают друг на друга, внезапно обрываются под ногой – и вот вместо упругого равномерного шага приходится прыгать, словно по ступеням инопланетной лестницы, не приспособленной к человеческой анатомии. Да, идти стало трудней, но Лёва говорит, что помнит – только так можно выйти к берегу моря. А ближайшая бифуркационная точка, отмеченная в файле Гошиной мамы, как раз и находится на берегу.

– А озеро? – спросила Зиночка.

– Озеро тоже где-то здесь, – сказал Лёва, но как-то неуверенно.

Марина не очень верит, что они смогут дойти до озера без карты. В лучшем случае выйдут к берегу моря и там наткнутся на рыбацкий поселок или посигналят проходящим лодкам. Опять же, рыбы можно будеть наловить.

От голода у Марины сосет под ложечкой. Хорошо хоть черника кругом – но одной черникой не наешься, тем более что они и собирать ее не могут как следует, только на привале. А на привале больше всего хочется упасть и не вставать. И черт с ней, с черникой.

Вот ведь как все получилось, думает Марина. Еще год назад была я обычная домашняя девочка. Мама, папа, мертвые джинсы, школьные друзья. Спешила после школы домой, играла с Люси, читала книжки – и знать не знала, что случится со мной, с нами всеми. Сейчас даже не верится, что это была я: точно другая какая-то девочка. Хорошая, наверное, – но не я.

Эта девочка любила свою квартиру, доверяла своим родителям. Ей никогда в голову бы не пришло уехать на край света, даже не объяснив им – зачем.

А теперь это не моя квартира, думает Марина. Папина, мамина – но не моя. А у меня нет своего дома. Место, где я встретила Майка, было моим секретным пристанищем – да и то ненадолго.

Марина часто вспоминает Майка: прилипшие ко лбу светлые волосы, худые руки. Хорошо бы увидеться с ним снова – может, второй поцелуй в самом деле окажется таким, как пишут в книгах?

Уже третий день они идут двумя группами: впереди – Гоша, рядом с ним – Ника и Зиночка в своей красной куртке, а сзади, чуть отстав, – Лёва с дэдоскопом и Марина. Где-то она читала, что в походе командир должен быть не впереди, а сзади – чтобы подбадривать отстающих. Да кроме того, Лёва действует на Марину успокаивающе: с дэдоскопом в руке и большим рюкзаком за плечами, он все равно не замолкает ни на минуту и болтает примерно то же, что и по дороге домой из школы, как будто они не идут без всякой карты по совершенно незнакомой местности, на ходу решая, с какой задачи начать – не сдохнуть с голоду или разрушить Границу?

– Я вот думаю: когда Границу откроют, то мертвых фильмов столько будет – вовек все не пересмотреть!

– И книжки еще, – говорит Марина.

– Точно, – соглашается Лёва. – Но с книжками хуже, их ведь переводить труднее. С фильмом-то все понятно: бах, трах, бултых – а кто что говорит, не так уж и важно. Всегда догадаться можно. А вот с книжками…

– А вдруг окажется, – говорит Марина, – что большинство мертвых фильмов – страшная лажа? Вот будет обидно!

– Ну, это вряд ли, – возражает Лёва. – Вот смотри: мертвых товаров у нас ведь довольно много последнее время – и все качественные, красивые. Почему с фильмами должно быть иначе?

– Наверно, – уклончиво отвечает Марина. Честно говоря, сейчас ее меньше всего беспокоит, много ли в Заграничье хороших мертвых фильмов. Но все равно – разговаривать про мертвое кино с Лёвой куда приятней, чем слушать нытье Зиночки и утешения Ники.

– А ты когда-нибудь думала, что с тобой может случиться настоящее приключение? – говорит Лёва.

– Какое приключение? – не понимает Марина.

– Ну как сейчас, – поясняет Лёва, – одни, среди диких лесов, в поисках таинственного прохода…

Марина едва удерживается, чтобы не рассмеяться. Вот, оказывается, почему Лёва так спокоен! Для него все, что происходит с ними, – просто приключение, как в какой-нибудь книжке или фильме. Он знает: такие приключения всегда кончаются хорошо – так что чего волноваться?

Марина улыбается и говорит:

– Нет, я даже мечтать никогда не могла о такой удаче.

– А я, – говорит Лёва, – всегда мечтал быть героем книжки, а не ее читателем!

Вот о них и напишут книжки… – почему-то вспоминает Марина, и ей становится не по себе.

Если мы погибнем, думает она, то надо будет в Заграничье разыскать Майка. Она вспоминает прощальный поцелуй и думает: главное – узнать Майка. Да и вообще, не забыть все, что здесь было.

А что? У Алурина ведь получилось – почему бы и Марине не попробовать?

– А вот еще все время думаю, – говорит Лёва, – если у мертвых нет времени, откуда у них всякие изобретения? Они же не должны меняться, правильно? И, значит, ничего нового придумать не могут. Так почему у них всё – и айпо, и видики, движки всякие?

– Не знаю, – говорит Марина, – вот попадем в Заграничье – там и узнаем.

Этим вечером костер развели в расщелине, чтобы не задувал ветер. С трудом поставили палатки и приготовили ужин – еще более скудный, чем последние три дня.

– Ты уверен, что мы идем правильной дорогой? – спрашивает Марина Гошу.

– Нет, не уверен, – отвечает Гоша, – а у нас, что, есть другой вариант? Залезть на высокое дерево, чтобы увидеть, где здесь море? Собрать из веточек и камешков радиоприемник и вызвать спасателей?

– Вообще-то нам не нужно собирать радиоприемник, – вставляет Лёва, – у нас же есть интердвижок.

– И что мы с ним будем делать? – спрашивает Марина. – У нас ведь никкоды только Майка и Гошиной мамы.

– Вот хотя бы Майка и наберем, – предлагает Лёва. – По крайней мере, еды нам принесет.

– А может быть, – говорит Ника, – и до Гошиной мамы отсюда удастся дозвониться?

Гоша неуверенно кивает – и до сих пор неприятно вспоминать, как они пару раз без всякого результата пытались воспользоваться интердвижком дома.

– Ну что, Марин, попробуем «блюдце» покрутить? – спрашивает Лёва.

Марина молчит. Все-таки они никогда толком не умели пользоваться этим интердвижком. С другой стороны – прошло уже пять дней, и, похоже, это их последний шанс.

– Доставай, – говорит наконец она. – Давай попробуем, хуже не будет.

– Ура-ура, – кричит Лёва и лезет в рюкзак.

А вот насчет «хуже не будет» я зря сказала, думает Марина.

Они стоят кругом, как учил их Майк. Матовый диск держат в руках, пальцы просунули в привязанные к нему кольца.

– А мне обязательно участвовать? – спрашивает Зиночка.

– Чем больше народу, тем лучше прием, – поясняет Лёва.

– Ты думаешь, у нас все получится? – спрашивает Ника. – Вдруг выйдет как в первый раз с Майком: хотели вызвать привидение, а вызвали мертвого?

– Вызвали мертвого! – вскрикивает Зиночка и пытается выпустить кольцо.

– В первый раз еще ничего, – замечает Лёва, удерживая ее руку, – а вот во второй, когда мы случайно вызвали целую зомби-команду, – вот тогда была потеха!

– Ну и шутки у вас, – облегченно вздыхает Зиночка.

Лёва пробегает пальцами по экрану, диск начинает слабо светиться.

– С кого начнем? – спрашивает он.

– С Гошиной мамы, конечно, – говорит Ника.

Лёва пробует ее никкод, потом другой, Майка, – диск слабо вращается, но больше ничего не происходит.

– Наверное, слабый прием, – неуверенно говорит Лёва. – Может, надо на какую-нибудь гору забраться? С радиоприемниками обычно помогает.

– Нет уж, – говорит Марина, – на гору мы на ночь глядя не полезем. Давайте уж сегодня спать – а завтра еще раз попробуем.

Какая глупость этот интердвижок, думает она со злостью. Неудивительно, что ничего не получилось!

Марина просыпается посреди ночи от какого-то тревожного предчувствия. Рядом мирно спят Ника и Зиночка, но ей чудится – что-то не так.

Может, дурной сон?

Да нет, последние дни так находишься, что падаешь и спишь без снов – разве что лишайники да камни приснятся, но это не считается.

Или она что-то услышала? Ветер подул сильней? Камень со скалы упал?

Нет, не то. Марина прислушивается: в самом деле… какие-то звуки… будто кто-то ходит снаружи.

Сон как рукой снимает: медведь? Зиночка говорила, ей ДэДэ рассказывал, что здесь водятся медведи.

Марина осторожно вылезает из спальника, начинает шарить в рюкзаке. Хорошо, что сквозь стены палатки просачивается ночной свет, а то в темноте искать – замучаешься.

Где же они, в конце концов?

Ага, вот.

Серебристая рукоятка удобно ложится в руку. Да уж, медведю не поздоровится!

Марина улыбается и осторожно приоткрывает полог палатки.

Сразу видит: он сидит у погасшего костра, спокойный, невозмутимый.

Незнакомый мужчина, лет сорока. Высокий, крупный.

– Доброй ночи, – говорит он, – простите, коли напугал. Вот, увидел вчерась дым и думаю: дай-ка познакомлюсь с соседями.

– Кто вы? – спрашивает Марина, осторожно пряча пистолет обратно в палатку.

– Да, простите, не представился я, – говорит мужчина, – я – Фёдор, местный охотник.

– Ух ты! – доносится из соседней палатки.

Это, конечно, Гоша.

7

Длинная полоса песка вдоль моря. То тут, то там валяются выброшенные приливом бревна. Под ногами влажно хлюпают водоросли, пахнет морской водой, гнилью, йодом.

Лёва знает: это называется литораль – часть берега, скрывающаяся под водой во время прилива. Отсюда – полуживые водоросли, соленые лужицы, иногда мелкие рачки, морские звезды.

Гоша говорил, мама ему обещала такую с Белого моря привести. Ну вот, теперь они сами на Белом море, и звезд этих кругом полным-полно.

Да, Лёве казалось, он к экспедиции как следует подготовился – читал дома книги о Белом море, атласы изучал, фотографии смотрел. Лучше бы, конечно, карту как следует вызубрил. Оказалось ведь, что все эти дни море было совсем близко: вместо того чтобы прямо вывести их к берегу, Гоша вел их параллельным курсом – не то запутался в сторонах света, не то что-то не так понял в обгоревшей карте. С дороги они, конечно, сбились и последние два дня только удалялись от цели. Сейчас они идут к рыбацкой деревушке, Фёдор сказал – день ходу. А там, может, вездеход дадут или на катере провезут вдоль берега поближе к озеру, где они договаривались встретиться с ДэДэ. Тот, небось, места себе не находит, нервничает.

Хорошо, что Фёдор им повстречался – хотя бы поели с утра как следует. Как-никак, охотник: отошел, добыл птицу, ощипал, приготовил… объеденье!

Лёва присматривается к Фёдору: настоящий охотник – интересно! Раньше только в книжках о таких читал, а вот теперь шагает следом за ним по литорали. Море плещется совсем рядом, солнце греет во всю, даром что Север.

Фёдор – высокий, крепкий. За спиной – холщовый мешок, в руках – суковатая палка, на плече – ружье. Он идет быстрым шагом, за ним Гоша с Никой, следом Зиночка, а потом они с Мариной.

– Классно здесь, правда? – спрашивает Лёва.

– Ага, – соглашается Марина, – классно.

У нее даже голос изменился, стал бодрее. Не то что в предыдущие дни: нервный, напряженный. Лёва из кожи вон лез, чтобы только ее успокоить, чего только ни нес: мертвые фильмы, настоящее приключение – самому вспомнить смешно! Но вроде помогало: Марина хотя бы немножко отвлекалась, выплевывала изо рта прядку, усмехалась, отвечала на шутки.

Хорошо, что больше не надо придумывать тем для беседы – иди себе за Фёдором, смотри по сторонам. Красота-то какая! С одной стороны – море, огромное, шумящее, с пенными гребнями прибоя, с другой – скалы, тоже огромные, поросшие лишайниками, с расщелинами, пещерами, тайниками. Раньше, когда в книжках читал про «седые скалы», не понимал – почему седые? Теперь-то видно: лишайник взбирается по ним, как седая щетина по скулам. Чайки кричат в небе, водоросли хлюпают под ногами, солнце жарит так, что хоть раздевайся. Жалко, нельзя: рюкзак тут же плечи натрет – это Гоша сказал, да Лёва и сам понимает.