Текст книги "Баловство небес. Избранное"

«Она представляет какой-то период…»

 
Она представляет какой-то период,
Какой-то шекспиро-сервантовский ход
Твоей жизни.
Ну да, ты скучаешь. И что?
По ком ты скучаешь, по ней?
Нет, по времени.
По дням, по кострам из осенних разлук,
По одной затонувшей планете с названьем Love Story.
Ты хочешь вернуть это время,
                          а станешь ли вновь молодым?
Можешь встретиться с ней.
Всё там же. Всё так же.
Но той уже нет —
                          из бездны печальных глаз
Всплывёт совершенно другая.
Пересмотр старых фильмов,
Ах, как же хотелось их вновь посмотреть!
Посмотришь, подумаешь: господи, что за тоска!
Прошлое хорошо только тем,
                          Что оно уже прошлое.
Продолжения нет.
Продолженье всему – это ты.
Wellcome. Как знать, может скоро встретишь другую,
И через год затоскуешь по ней…
 

«Правда опасна и неизменчива…»

 
Правда опасна и неизменчива,
Поэтому лгут —
            волна за волной.
Правда – фото другой женщины,
Найденное женой.
 

«Вот и живи, поступай, как знаешь…»

 
Вот и живи, поступай, как знаешь,
Сколько рабов – столько господ,
В небо взмывает за стаей стая,
И исчезает за годом год.
Что-то не сбудется, что-то случится,
Хочешь, не хочешь —
                                   судьба права,
У каждого дерева свои птицы,
У каждой песни свои слова.
 

«Любовь существует в трёх измерениях…»

Любовь живёт три года.

Ф.Бегбедер

 
Любовь существует в трёх измерениях:
Страсть,
Нежность,
Скука.
Забег на три дистанции.
Триединство,
            незыблемое, как святая Троица.
«Если ты уйдёшь, я покончу с собой…»
«Если ты уйдёшь, мне будет больно…»
«Если ты уйдёшь, я обмою это шампанским…»
 

«три разные женщины в моей жизни…»

 
три разные женщины в моей жизни
три непохожие вазы на моём столе
наполненные цветами…
 

Идём…

 
Дни, как шаги, легки и гулки,
Однообразье новостей,
Нас ветер гонит в переулки
Словно непрошеных гостей.
Ложатся сумерки на плечи,
И вдруг пахнёт из дальних лет,
Как согревали зиму печи,
Которых нынче просто нет.
Чугун на смену изразцу,
Мир из окна уже не тот наш,
Морозы хлещут по лицу
До посиненья и наотмашь.
А время катится с горы
Всё безоглядней и быстрее,
Приход ещё одной поры —
Крушенье ямбов и хореев.
Между прощеньями вина,
Между прощаниями гнёзда,
Всё ж мне благоволит луна
И покровительствуют звёзды.
Ну что ж, идём, идём любя,
Куда от жизни этой деться,
И так, закутавшись в себя,
Попробуем хоть чуть согреться.
 

Магазин книг

 
Я в книжный магазин вхожу, как в храм,
Меж стеллажей брожу по облакам,
Сплошь классики,
                        витые фолианты,
Сплошь гении, швыряющие фанты
Своих страниц искателям чудес.
Тома,
            дома,
                        вечнозелёный лес,
Где одинокий лист моей обложки —
Не взлёт,
            не бег,
                        не шаг,
                                   а лишь подножка.
Бескрылые сомненья за спиной….
 

«C’est la vie. На всех не хватит…»

 
C’est la vie. На всех не хватит.
Не досталось, ну и ладно,
Может так и очень кстати,
Чтобы стало неповадно.
Власти, знатности, богатства
Не досталось в полной мере?
Может в бедности и братстве
Больший смысл?
                        И атмосферы
Абсолютного блаженства
Просто нет на белом свете,
Далеки от совершенства
И прагматы, и поэты.
Настоящее богатство
Не владение —
                          даренье,
Вот вам книги,
                          вот вам царства
На века.
И с воскрешеньем.
 

«Что-то мы не понимаем…»

 
Что-то мы не понимаем
И, видать, не догоняем —
Отведём часы на час.
Всё украдено с концами
И не нами, и не вами —
Всё украдено до нас.
Ну а нам-то что досталось?
Твёрдый кукиш, мягкий фаллос,
Прозябанье на краю…
Впрочем, мненья не сойдутся,
Недовольные найдутся
Даже в солнечном раю.
Так что не ругайтесь рьяно,
Или трезво, или пьяно,
Но укладывайтесь в штиль.
Что осталось, доворуем,
Или просто доблефуем
И сдадим часы в утиль.
Депутаты и воришки
В одинаковых манишках —
Сплошь безвременье у нас.
В общем, не разбогатели,
Лишь немного поумнели —
Всё украдено до нас.
 

Послевкусие

 
Волна голов поднялась и схлынула. Пали царства.
Кто знал, что сближает ненависть,
                                               а разводит сближение?
Молчаливое большинство
Молчаливого государства
И великая немота молчаливого унижения.
 

Общение

 
Смех – разговор с детством,
Молчание – разговор с собой,
Молитва – разговор с Богом.
Поединок – разговор с судьбой,
Покой – поцелуй смерти…
 

«лишённый способности плакать…»

 
лишённый способности плакать
он стоит у края и смотрит на нескончаемые похороны
в его глазах пустыня потрескавшаяся от зноя
его сердце на дне высохшего моря
            среди каменных отпечатков рыб и растений
лишённый способности плакать
он мог бы остановить парад тонущих гробов
            и взмывающих в небо людских душ
умолк бы охрипший колокол
дрогнули б стрелки часов без точек отсчёта
но что делать с этой очередью усеявшей горизонт…
 

Смерть деда мороза

 
Сегодня умер Дед Мороз, как снег растаявший,
Так обыденно бьётся тарелка, считавшаяся летающей.
Так звёздная вселенная превращается в лавку вещизма,
Смерть Деда Мороза – начало скучного прагматизма.
Дети преображаются, теряя мечты-караты,
Их покидают говорящие звери и благороднейшие пираты.
Мир чудес зарастает травою забвенья,
Умер Дед Мороз – погибло ещё одно поколенье…
 

«Мир грустных метафор…»

 
Мир грустных метафор.
Весёлые девчонки превратились
В серьёзных женщин, взрослых и правильных.
Милые тётки – неугомонные любовницы —
Стали бабушками.
(Пыльный глянец старого эротического журнала).
Одна говорит: Пора климакса, но он не наступает,
К тому же меня бешено любят молодые парни…
Вторая требует: Ну скажи, что я лучше всех!
– Хорошо, ты лучше…
Но я уже не влюблён, чтоб так думать,
Не замечать лиц,
Перепаханных жизнью и временем.
Молодые глядят сквозь меня:
Что я для них?
Сексуально нейтральная
Прозрачность стекла
С диоптриями
Эротических
Претензий.
 

«Дорога – это встреча или расставанье…»

 
Дорога – это встреча или расставанье?
Я – это просто я или «ты» наоборот?
Что получишь, раздавая себя, как милостыню,
И зачем спрашивать, если ответа всё равно нет…
Наконец, зачем так стремиться к победе,
Которая всегда означает поражение?
 

«Ну, здравствуй, осень, щедрая сестра…»

 
Ну, здравствуй, осень, щедрая сестра,
Дарительница круглобоких яблок,
Хозяйка превращенья во «вчера»
Хмельного лета, что чуть-чуть озябло.
Ну, здравствуй, мой октябрьский рыжий кот,
Незримый спутник брошенных вокзалов,
Пора разлук, незапертых ворот,
Дверей и недостроенных причалов.
И дни, и листья – ветер и поток,
Всё двойственно, как песни Франка Заппы,
Душа стремится в солнечный восток,
А корабли,
            а корабли плывут на запад.
 

«Это не одиночество, если никого нет рядом…»

 
Это не одиночество, если никого нет рядом.
Это не одиночество, если никто не нужен.
Это не одиночество, если ты один среди всех.
Это не одиночество, если тебя просто забыли …
Одиночество —
            когда нужен человек,
Только один,
Из всех миллиардов, живущих на этой планете,
Только один,
Определяющий смысл твоей жизни,
Только один,
Которого нельзя потерять,
И который не любит тебя…
 

«Глаза уж циферблат не жгут…»

 
Глаза уж циферблат не жгут,
Немые стрелки теребя,
Теперь я никого не жду
Как безоглядно ждал тебя.
Весь этот садомазохизм
Истёк, как талая вода,
И растеряли магнетизм
Колёса, крылья, поезда.
Но иногда…
              Как всё же жаль,
Что день на день похож точь-в-точь,
И я не вглядываюсь в даль,
И я не вслушиваюсь в ночь.
Нет тайн и кладов, как нет встреч,
Нет пропастей, как нет разлук,
Желает время мерно течь
Без всяких «никогда» и «вдруг».
Разбрасывать и собирать —
Всему свой час, всему свой срок,
Терять, встречать, любить, обнять —
Ещё! Ещё!
Дай Бог!
 

Концерт для одинокого голоса с неслаженным оркестром
Главы

Молодым людям 70-х годов

Предисловие

Если вы были ребёнком в 60-е или 70-е, оглядываясь назад, трудно поверить, что вам удалось дожить до сегодняшнего дня.

В детстве мы ездили на машинах без ремней и подушек безопасности. Поездка в тёплый летний день на телеге, запряженной лошадью, была несказанным удовольствием. Двери часто не запирались, а шкафы не запирались никогда. Мы пили воду из колонки на углу, а не из пластиковых бутылок. Никому и в голову не могло прийти кататься на велосипеде в шлеме.

Часами мастерили самокаты из досок и подшипников со свалки, а когда впервые неслись с горы, вспоминали, что забыли приделать тормоза.

Мы уходили из дома утром и играли весь день, возвращаясь в сумерках, когда зажигались уличные фонари (там, где они, разумеется, были). Целый день никто не мог узнать, где нас искать. Мы резали руки и ноги, ломали кости и выбивали зубы, и никто ни на кого не подавал в суд. Всякое бывало. Виноваты были только мы и никто другой.

Мы ели пирожные, мороженое, пили лимонад, но никто от этого не толстел. Из одной бутылки пило несколько человек, и никто от этого не умер. У нас не было игровых приставок, компьютеров, ста каналов спутникового телевидения, компакт-дисков, сотовых телефонов, Интернета, мы неслись смотреть мультфильм всей толпой в ближайший дом, ведь видиков тоже не было! Телевизор – и тот один на целый квартал.

Зато у нас были друзья. Мы выходили из дома и находили их. Мы катались на великах, пускали спички по весенним ручьям, сидели на лавочке, на заборе или в школьном дворе и болтали о чем хотели. Когда нам был кто-то нужен, мы стучались в дверь, звонили, просто заходили и виделись. Без спросу! Сами! Одни в этом жестоком и опасном мире! Как вообще выжили без охраны?

Мы придумывали игры с палками и консервными банками, мы воровали яблоки в садах, ели вишни с косточками, и косточки не прорастали у нас в животе.

Каждый хоть раз записался на футбол, хоккей или волейбол, но мало кто попал в команду. Те, которые не попали, научились справляться с разочарованием. Менее сообразительные ученики оставались на второй год. Контрольные и экзамены не подразделялись на десять уровней, а оценки включали пять баллов теоретически и три балла на самом деле. На переменах мы обливали друг друга водой из старых многоразовых шприцов! Понятия «одноразовый» вообще не существовало.

Наши поступки были нашими собственными. Мы были готовы к последствиям. Прятаться было не за кого. Даже в голову не приходило, что можно откупиться от ментов или откосить от армии. Родители тех лет обычно принимали сторону закона. Такое можно себе представить?!

Это поколение породило огромное количество людей, которые могут рисковать, решать проблемы и создавать нечто, чего до этого не было, просто не существовало. У нас была свобода выбора, право на риск и неудачу, ответственность, и мы как-то просто научились пользоваться всем этим.

В мире не семь чудес света, а гораздо больше. Просто мы к ним привыкли и перестали замечать. Ну разве не чудо – первое советское средство после бритья? Помните? Кусочки газеты у папы под скулой?

А резинка от трусов – чем не чудо! Ведь она прекрасно держит как трусы, так и варежки! Пирожок с повидлом… Никогда не угадаешь, с какой стороны повидло шлёпнется на брюки!

А такое чудо – натуральный холодильник – авоська со снедью за январской форточкой? Полез доставать – пельмени упали! И попробуй догони ту голову, на которую они упали…

А этот чудесный мамин развод: «Я тебе сейчас покупаю, но это тебе на день рождения»?!

А холодильник ЗИЛ помните, вот с такой огромной ручкой? Это же однорукий бандит! Дёргаешь ручку – падают банки.

Бесплатная медицина – тоже чудо. Врач один, а очереди две – одна по талонам, вторая по записи. А еще и третья была: «Я только спрошу!»

Да, сколько еще их было, этих чудес света…

Маленькое окошко из кухни в ванную – что там смотреть, объясните…

Зубной порошок – чистит как зубы, так и серебро…

Плавки с якорьком… помните?!

Автоматы с газированной водой. Там еще был стакан гранёный – один на всех. Сегодня никому и в голову не придет пить из общего стакана! (Сегодня его украдут через пять секунд после установки автомата, ровно за три секунды до того, как утащат и сам автомат…) А раньше ведь все пили из этих стаканов… Обычное дело! И ведь никто не боялся подхватить какую-нибудь заразу…

Кстати, эти стаканы использовали для своих дел местные пьяницы. И, представьте себе, – они в о з в р а щ а л и стакан на место! Не верите? А тогда – обычное дело!

Дым валит, едкий запах по всей квартире. Дощечка такая с письменами. Это вы-жи-га-ние. Обычное дело! Миллионы советских детей выжигали открытки мамам на 8 Марта: «Мамочка, поздравляю с Международным женским днем. Желаю тебе мирного неба над головой, а твоему сыну – велосипед»…

А еще все сидели в ванной, причем на опущенном стульчаке, причем в темноте – и светил там только красный фонарь… Обычное дело – печатали фотографии.

Вся наша жизнь на этих чёрно-белых фотографиях, отпечатанных собственными руками, а не бездушным автоматом из Кодака…

А, девчоночки, вы помните резиночки? Удивительно, но ни один мальчишка на свете не знает правил этой игры!

Необычно… А ведь мы ещё помним, как Джексон был негром, да еще и несовершеннолетним! Тогда это было – обычное дело!

Вообще, очень много такого было необычного: поездки на картошку и вкусное разбавленное пиво (не, ну правда было вкусно!).

«Взвейтесь кострами бочки с бензином, мы пионеры – дети грузинов» и «Кто курит «Шипку», тот делает ошибку», «Кто курит «Яву» и «Пегас», тому любая баба даст» и «Опал» – затянулся и упал». Да, мы были необычными людьми.

Ими и остались. Интересно, к чему вернутся те, чьё детство и молодость стартуют сейчас, и какими будут они через 30–40 лет?

Великая коттоновая эпоха

Можно ли представить себе отечественного бомжа конца 60-х – начала 70-х годов в фирменных джинсах «Ле-вис»? Или синеликого пьяницу тех же благословенных времён, прилёгшего отдохнуть на скамейке городского сквера и блистающего лейблом «Супер Райфл» на тощей заднице? Для советской молодёжи тех лет подобная картинка была немыслима, как, скажем, разгуливание инопланетян или свободная продажа американского доллара. Д ж и н с о в н е с у щ е с т в о в а л о!

Дeфицит – символ социализма. На весь мир было заявлено об отсутствии в нашей стране секса. Погорячились – народ продолжал предательски плодиться. Но о наличии заграничных портков мы твёрдо знали, во-первых, разглядев их на обличающих фото «Битлз» и «Роллинг стоунз», во-вторых, объявлялись всё-таки иностранцы и в нашей скромной обители. В конце концов на главной променад-ной улице Житомира – Михайловской (официально именовавшейся улицей Советов) – появился будущий предприниматель Фима в н о в ы х джинсах «Райфл». Возник прецедент. Добротный котон, волнующий небесной синевой, с каждым днём всё более будоражил тусовку, трансформируя знаменитый философский вопрос «Что делать?» в более практичный «Где достать?». Джинсы, наконец, появились. Вездесущий приятель Вольф дрожащим от волнения голосом сообщил по телефону, что уже занял очередь…

Первые джинсы не сделали меня счастливым. Индийский «Милтонз», и этим сказано всё: цвет блеклый, сидят мешковато. Но самое досадное открытие было впереди – семирублёвые джинсы не вытирались! Ни стирки, ни трение о доску, ни даже о кусок кирпича не приводили к желанным нежно-голубым подпалинам на швах и складках. Тёрли об асфальт – штаны упорно не меняли цвет. Начиналась в е л и к а я к о т о н о в а я э п о х а.

Мои первые фирменные джинсы – это, конечно, «Ле-вис». Я купил их у приятеля, которого мы звали просто Мэйбл. Он таинственно сообщил, что они из посылки, а значит, прибыли и з – з а б у г р а. Это возбуждало. Джинсы белые, и на момент приобретения мне, наверное, позавидовал бы сам Остап Бендер – именно в таких бы и прогуляться по Рио-де-Жанейро! Детально изучалось всё: и красный флажок в шве заднего кармана, и клёпаная металлическая пуговица с круговой латинской надписью, волшебный радиус вырезанных карманов, добротная двойная строчка… О н и с т о я л и! Если джинсы опускались на пол, то сгибались до колен – и торчком. А к а к о н и с и д е л и! Ноги в них были стройны и поджары, как у беговой лошади. Я счастлив, жизнь прекрасна. И даже цена в 35 целковых не казалась спекулятивной, хотя месячная студенческая стипендия составляла 28 (на эти деньги некоторые мои сокурсницы как-то умудрялись жить!). Даже отец, человек старой закалки, называвший предмет моей гордости не иначе как кальсоны, не мог омрачить радости обладания фирменными джинсами.

На первом месте, конечно, была музыка. Заканчивая школу, я, не задумываясь, мог назвать пять-шесть десятков рок-групп, что никак не сочеталось с формулами и уравнениями. Начиная от столпов – «битлов» и «роллингов» – далее до бесконечности: «Лордз», «Бёрдз», «Кинкз», «Манкиз», «Энимэлз», «Троггз», «Крим» и т. д. Музыкальные программы «Голоса Америки», заглушаемые недремлющими компетентными органами (я тогда ещё наивно воспринимал это, как естественные природные помехи), иногда одаривали странными названиями типа «Клубничный будильник» или «Электрический чернослив». Совершенно потрясающе звучал штатовский голос Марии Селиберти: «А сейчас группа «Шекспиры» с песней «Греем руки у костра»… Удивляло и то, что программы эти составлялись по заказам каких-то таинственных соотечественников: Васи из Киева, Игоря из Одессы, Александра из Москвы, Светланы из Риги… Вряд ли туда кто-то писал и что-то заказывал, по крайней мере инстинкт самосохранения подсказывал: делать этого не надо.

Даже советская пресса вынужденно отметила атакующее движение рок-н-ролла. В журнале «Украина» появилась статья «Гитары, барабан и акробатика». Иллюстрацией этого футуристического эссе было мутноватое фото ливерпульской четвёрки, где «битлы», в прыжке, с гитарами наперевес, доводили до истерики своих экзальтированных поклонниц. Далее следовал текст. «Фото четырёх подростков-«музыкантов» не сходит со страниц английских газет… Это – (в н и м а н и е!) джаз «Бителз»… Игра на инструментах сопровождается прыжками, кривлянием, неимоверными выгибаниями. Квартет в составе (в н и м а н и е!!!) Рауля Маккартнея, Георга Нарризона, Джона Ленкова и Ранчо Старра успешно делает карьеру… Восторженные статьи о них уже понаписывали музыкальные критики, врачи-психиатры и даже королева-мать». Ну и, разумеется, блестящий финал: «Дикий рёв гремит на Британских островах, заглушая сознание людей и волшебные мелодии гениальных композиторов прошлого». Этот бред советского искусствоведения я ещё много лет кряду зачитывал друзьям и знакомым. Они хохотали, не веря, что такое опубликовано. Тогда я доставал затёртую на сгибах вырезку из журнала, козырно разворачивал и требовал компенсации за недоверие. Наливалось сразу, без возражений. И с восторгом.

Мы соревновались в длине волос (если хоть что-то начёсывалось на ухо, это уже засчитывалось), терзали черниговские семиструнки, перестраиваемые на шестиструнный лад, и мечтали спеть «Can’t buy me love», от чего млело сердце. В городе появились шокирующие фотографии а-ля «Битлз», но с другими лицами. Житомирскими. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это бутафория, хоть и костюмчики без лацканов и причёски!!! Воспринималось уже как анекдот: четверо приятелей решили создать группу, наивно полагая, что гитарные муляжи, похожие пиджаки, сценическая поза и есть залог успеха. Они даже играть не умели! Ни на чём! А вот мы хотели играть. Мы не фотографировались, мы репетировали. Сдирали партии бас-гитары, отчего ещё самозабвенней влюблялись в Пола Маккартни, подбирали аккорды, списывали по строчке английские тексты и несказанно удивлялись, почему оно у нас т а к не звучит. А как может звучать самопальная электрогитара, воткнутая в убитый киношный усилитель, озвученный перемотанным динамиком и дырявым диффузором? Как «Хофнерр», «Маршалл»? Как «Фэндер»? Но дело даже не в этом. Мы репетировали в зале Дворца пионеров, а внизу на улице среди морозной зимы стояла толпа, слушала и не хотела расходиться. Вот в чём кайф. А мы, подзаряженные «Белым крепким», пели, как ангелы, и это было несравнимо круче любых киловатт, саундов и тем более бутафорских фото.

Моей первым настоящим инструментом стала ленинградская гитара, с жёлто-коричневым лаком и заводским квадратным звукоснимателем, прикрученным под струнами. Дека имела две скрипичные прорези. На такой же гитаре играл десятиклассник Паша, когда я был на пару лет младше. Ничего фирменного он не играл, но то, что он мог читать аккорды с листа, впечатляло. У нас же в классе на переменах активно терзал потрёпанную черниговскую гитару Ёся. Кто-то из друзей натягивал ему на ухо спрятанную где-то на затылке длинную волосину, и это наглядно демонстрировало его приверженность к рок-н-роллу. Главным преимуществом Ёси являлись клёшные брюки, фраерские, но с грустной судьбой. После очередного позднего прихода Ёсю жестоко наказал разгневанный подвыпивший батя: брюки, обречённо качнувшие широкими штанинами, были брошены на толстенную колоду и одним взмахом топора превращены в шорты. По части гитарного искусства я решил просто – одолжил на два дня инструмент, выучил пару аккордов, нарисованных на листке, и на следующий день заиграл простецкую народную мелодию «Полюшко-поле». Пальцы пекли ужасно. Я часто прикладывал их к замёрзшему окну и снова брался за витые медные струны. Следующую песню подбирал сам, а через неделю, поднапрягшись, купил в универмаге бордовую семи-струнку. Проиграв несколько мелодий, выбросил лишнюю басовую струну, перестроил на «ми-си-соль-ре-ля-ми» и спел свою первую песню. Про любовь, которая призывно ждала где-то впереди.