Текст книги "Война и мир в отдельно взятой школе"

Он оглянулся на Лизу и чихнул в первый раз за этот день.

Дейнен спрятала телефон.

– Безносов звонил, – сказала она.

– И что? – осторожно спросил Лубоцкий.

– Водокачку взорвали. Рядом с его домом старая водокачка, ну помнишь же, с буквами? Взорвали. Сложилась, как спичечная.

– Да. – Лубоцкий потер лоб. – Что бы это значило?

– Это Шерга, – уверенно сказала Дейнен. – Посылает нам зловещий знак.

– Какой?

– Сегодня водокачка – завтра ты.

Дейнен указала пальцем на Лубоцкого. По улице, вопя сиреной и моргая мигалками, проехала пожарная машина. Пыль снова поднялась, ненадолго.

– И еще… – Дейнен замолчала.

– Что еще?

– Там вроде как стену начали строить.

– Какую?

Дейнен пожала плечами. Лубоцкий нахмурился.

– Надо завтра все это серьезно обсудить на собрании, – сказал Лубоцкий и чихнул.

– Взрыв водокачки? – уточнила Дейнен. – Стену?

– И стену тоже. Если уж Шерга взялась за водокачки…

– Ты серьезно? – перебила Дейнен.

– Абсолютно. Бирюлево не пройдет. Надо оказать ей сопротивление.

– Ага… – усмехнулась Дейнен.

– Придешь? – спросил Лубоцкий.

Дейнен не ответила. Она смотрела на обезлюдевшую улицу, на замершие машины и на пыль. Дорогу наискось медленно переходила толстая ленивая собака, в пыли за собакой оставались круглые следы. Неожиданно Лизе стало сильно грустно. Обычно грусть приходила ближе к ноябрю, но в этом году случилась раньше. То ли Лубоцкий со своими эспандерами, то ли взрыв водокачки, то ли ситуация с Шергиной, но Лиза загрустила. Она вдруг подумала, что это надолго, на год и дальше и, может быть, навсегда.

– Приходи, – опять предложил Лубоцкий.

Лиза снова не ответила. Она поудобнее пристроила блокнот с Коньком-горбунком на перила и стала писать.

Глава 5
От Калачёвки к Колпачному
Нина Дашевская[15]15
  Нина Дашевская – детский писатель, музыкант. Автор книг «Семь невысоких гномов», «Около музыки», «Вилли», «Я не тормоз», «Вивальди. Времена года». Лауреат конкурса «Книгуру», Международной премии им. В. Крапивина, Литературной премии им. С. Маршака.


[Закрыть]

– Ну ты и накрутил, – сказала Наташа. – Ты что, действительно во все это веришь?

– Лубоцкий врать не будет, – отозвался Петя, – да и Дядя Федор…

– Федя вечно строит из себя самого умного. А твой Андрей вообще возомнил себя сверхчеловеком, от него уже телефон можно заряжать.

Они шагали с Петей по узкому, в неровной плитке, тротуару. Навстречу шла нестарая еще тетка, споткнулась, пробормотала привычное «гори в аду» в адрес нынешнего мэра. Соседний дом с забитыми окнами (под снос) зацепил Петю за капюшон болтающимися проводами. Наташа освободила его, оглянулась: ругательная тетка испарилась, как привидение.

– Вот видишь! – обрадовался Петя. – Зуб даю, она уже в Чертанове. Лубоцкий зря не скажет.

– Петя! Твой Андрей, как всегда, строит теории заговора, а ты ведешься!

Петя хмыкнул. У Наташи Батайцевой была нежная привычка называть одноклассников по именам, даже Шерга во время бойкота у нее оставалась Аней. Вообще Петя не собирался никуда идти с Наташей, она не казалась ему интересной. Наташа была самая младшая в классе и, откровенно говоря, интеллектом не блистала. В школе сестры Батайцевы оказались только из-за своих звездных отцов, но старшая, Соня, была упертая, честолюбие не позволяло ей учиться хуже других. Маленькая же, Наташа, хватала свои тройки, хлопала черными глазами и не расстраивалась. Вот и сейчас она замахала руками, как только Петя попытался хоть как-то проанализировать ситуацию.

– Лубоцкий, может, и строит теории заговора, а водокачку взорвали, – сказал Петя. – Верь не верь – все равно окажешься в Чертанове, как исчезающие пенсионерки. А потом и подальше.

Наташина бестолковость начинала его раздражать. Вот это ее «ничего не будет, а если и будет – ничего не изменишь, а я так и буду хлопать глазами, хоть в Чертанове, хоть в Бутове».

– Чего ты привязался к Чертанову? – спросила Наташа. – Нормальный район… У меня там бабушка живет.

– Вот и поезжай в свое Чертаново, – огрызнулся Петя.

Калачёвку, кстати, они уже прошли, чего вот Наташа за ним тащится, домой не идет? Не обиделась, ну и ладно. Нырнули во дворы, где возле кинотеатра рос старый дуб.

– Дуб ведь тоже спилят? Жалко… А мы тут с Андреем во втором классе желуди собирали, – ностальгически произнесла Наташа. – Он потом в меня с балкона кидался…

Петя на секунду представил Лубоцкого, интересующегося желудями. Хмыкнул. И вообще Наташа сумасшедшая, конечно. Дуб ей жалко, а дома что, не жалко?

Тренькнул телефон. Сообщение от Лубоцкого: «Тайная ветка метро. Заговор хамовников?»

Какие, к черту, еще Хамовники, это совсем другая сторона; что они, всю Москву накрыли, что ли? И в Хамовниках давно есть метро, красная ветка… «Фрунзенская». «Парк Культуры». Чего там еще… на МЦК какая-то станция…

«Заговор храмовников», – исправился Лубоцкий. А, тамплиеры. Лубоцкий в своем репертуаре. Вот… из-за одной потерянной буквы весь смысл… хотя какой тут вообще смысл? Никогда не поймешь, Лубоцкий это всерьез или они с Дейнен придумывают там всякую пургу. Хотя, с другой стороны, не раз уже выходило, что пурга авторства зубастой Дейнен оказывалась ближе всего к истине.

Ветер гнал навстречу пустую пивную банку, Петя наступил на нее, смял – и банка будто обняла его конверс, прицепилась и хрустела при каждом шаге. Петя запрыгал на одной ноге, отцепляя ее, Наташа засмеялась:

– Какой же ты, Петя… в самом деле!

Ей нравилась Петина неловкость, да и весь Петя. Хотя, надо признаться, Наташе нравились все. И Толя Абрикосов, похожий на актера Камбербэтча, и Федя Дорохов, и – как бы ни хотелось скрыть это от самой себя – сверхчеловек Лубоцкий. Но все они видели в ней в первую очередь дочь Батайцева. Конечно, в «двенашке» у многих были звездные родители, но не у всех же это написано прямо на лице, а лицо не спрячешь. Вот же угораздило – Наташа была ужасно похожа даже не на отца, а на дядю Женю, который смотрел на людей с каждой второй киноафиши. Наташа походила на него даже больше, чем Соня, его родная дочь. «Ах, вы дочь Батайцева?» – слышала Наташа, сколько себя помнила, и нужно было отвечать, что да, Батайцева… да не того. Наташин отец всегда жил в тени брата, а потом еще нелепая смерть Евгения, до сих пор кормящая журналистов желтых изданий… Наташа уже привыкла к заголовкам «Шок! Смерть Батайцева и банда черных археологов!» Виноваты были то археологи, то сектанты, то спецслужбы, то инопланетяне; журналисты изощрялись в догадках. Каково было Соне, лучше не думать. Но Соня умела уходить от переживаний и учиться, учиться, как псих. А Наташа отключать эмоции не умела. Да и быть в первую очередь дочерью и племянницей ей изрядно надоело. Поэтому ей так легко было именно с Петей, который однажды спросил: «Батайцев? А это кто такой?»

Они вынырнули на шумные улицы ближе к центру, быстрым шагом перешли оба моста и двинулись дальше. Для Пети это был привычный путь: он любил обходиться без метро, кеды будто сами выучили путь до Колпачного. Москва то разворачивалась перед ними – через мосты до самого университета, – то опять сворачивалась узким Хохловским переулком.

– Что это, орга́н? – спросила Наташа.

Петя кивнул:

– Да, это в «Петре и Павле» репетируют.

Лютеранский собор со своим органом, озвучивавший кривые московские улицы, вызывал у Пети легкое кружение головы.

На стене зачем-то был вырезан кусок штукатурки, обнажился квадрат красной кирпичной кладки. Наташа потрогала кирпич и серые пятна на нем:

– Смотри… Рыцарь и дракон. Ты видишь?

Детский сад… Петя вгляделся в пятна оставшейся штукатурки, но ничего не увидел.

– Какой еще рыцарь?

– Ну, не знаю. Тамплиер.

Петя вздрогнул. Наташа вдруг вытащила маркер и подписала прямо на стене: «Рыцарь верхом на драконе».

«Во дает. У себя бы на стенах писала», – с неудовольствием подумал Петя. Выходит, он уже чувствует себя здесь своим? «Снесут Калачёвку – останусь в Колпачном», – внезапно подумал он.

Он шел, будто совсем к себе домой. Там тихо… можно спокойно подумать… Только Наташа-то ему здесь зачем?

– Ничего, что я с тобой иду вдруг? – спросила она.

Петя вздрогнул и будто почувствовал себя виноватым. И тут же ляпнул:

– А у меня, кстати, тут квартира.

– Чего? – опешила Наташа. – Какая еще квартира?

– Ну… – Петя замялся. – Это… Отец оставил. Наследство.

Наташа присвистнула, как пацан:

– Ничего себе. Так это правда, что ли? Твой отец олигарх? Я думала, врут всё…

– Вот видишь. Иногда самые невероятные теории оказываются правдой, – вздохнул Петя (он, кстати, совершенно не умел свистеть). – Зайдешь?

Консьерж посмотрел на Петю неодобрительно, но промолчал. Наташа вдруг покраснела:

– Что он про нас подумал?

– Ерунда, – отмахнулся Петя: его голова была занята другим.

Он внутренне поморщился, предполагая Наташины восторги по поводу квартиры. Вот же дурак, не смог отвязаться. Но Наташа ничего такого особенно не сказала, аккуратно сняла кроссовки (Петя же ходил прямо в конверсах и не парился) и сразу бросилась к фотографии на книжной полке:

– Ой, какой котик!

На снимке Кирилл Владимирович косплеил известную фотографию Юрия Кнорозова, где тот тоже был изображен с котом. Этого кота, кстати, Кнорозов пытался как-то протащить в соавторы научной статьи. Кота же Кирилла Владимировича Петя не знал. Их не знакомили.

– Твой отец? – спросила Наташа, изучая то фотографию, то Петино лицо. – Да, вроде на тебя похож…

Петя аж поперхнулся: лицо на фотографии имело довольно инфернальное выражение… чего там похожего?

– А ведь я его знаю, – сказала вдруг Наташа.

– Как знаешь?! Откуда?

– Ну, у папы вечно народу толчется, он любит гостей… ходит кто попало, то есть… извини. Просто у нас не дом, а проходной двор. Папа говорит, это для профессии нужно. Играешь профессора физики – общаешься с физиками. Бандита – с бандитами…

– Вампира – ищешь контакты с потусторонним миром, – подколол Петя (а говорил, не знает, кто такой Батайцев!).

Наташа терпеть не могла фильм, где отец играл вампира, поэтому поспешила продолжить:

– Археолога – с археологами… Да на самом деле просто папа любит тусоваться, принимать гостей. Ходят, ходят… часто знакомые лица, а потом и не поймешь, где видела, то ли на «Дожде», то ли в рекламе «Макдоналдса».

– Так твой отец разве не умер? – ляпнул Петя.

– Это Сонин же умер. – Наташа задумалась, стоит ли ей обижаться, но решила: тут у нее одной был живой отец, так что нечего. – И… постой… кажется, на похороны дяди Жени как раз вот этот твой и приходил… точно, он был!

Петю кто-то будто дернул за язык, и он спросил:

– А шергинского отца там случайно не было?

– Аниного? Конечно. Они вообще с дядей Женей дружили.

Петин телефон снова дернулся. Эсэмэс: «На месте водокачки обнаружен тайный ход. Заложен кирпичом».

Вот же Лубоцкий, неугомонная работа мысли…

Стоп.

Это не Лубоцкий. Эсэмэс пришло от Дорохова.

Тайный ход. Тамплиеры. Наташа… нет, Петя вроде бы еще ничего не пил… Нельзя, необходима ясность мысли.

– А твой этот… дядя Женя, – спросил Петя, – он где снимался? Какую роль играл, последнюю? Ну, с кем общался?

– Да они с папой вместе… там сериал какой-то, исторический. Они тогда так загрузились историей, археологией… черт знает, документы какие-то искали про наш квартал.

– Про Калачёвку? – быстро спросил Петя. Он смутно помнил, что смерть Батайцева была какой-то непростой, связанной… с чем? И тело то ли нашли, то ли нет…

– Может, твои Батайцевы из-за этого общались с моим отцом? – стал думать он. – Он тоже вроде… историей увлекался. Тоже… про Калачёвку есть документы…

– Петя, – так же быстро спросила Наташа. – А твой отец. Он… умер от чего?

– От старости, – отмахнулся Петя.

– Чего-то мне не нравится, – сказала Наташа, – когда люди умирают. Особенно внезапно.

– Прости, – Петя снял очки, потер переносицу, – мне нужно задать тебе идиотский вопрос. А твоего дядю Женю… вообще нашли?

– Да… только как-то непонятно. То ли он… то ли… А что?

– А то. В Чертанове искать не пробовали?

Глава 6
Марки и маски
Алексей Сальников[16]16
  Алексей Сальников – поэт и прозаик. Автор романов «Петровы в гриппе и вокруг него», «Отдел» и «Опосредованно», сборника стихов «Кот, лошадь, трамвай, медведь». Лауреат премий «НОС» и «Национальный бестселлер».


[Закрыть]

Мусор на месте снесенной водокачки стремительно расчистили, само место огородили красными и белыми пластиковыми секциями, чем-то похожими на гигантские детали лего. По пути в школу и домой Лубоцкий то и дело заглядывал в яму, в которой имелось еще одно углубление, где кирпичную кладку убрали, предвкушая, возможно, подземный ход или сундук с сокровищем. Однажды вечером Андрей даже спустился, чтобы посмотреть, что там, хотя все и так знал из новостей. Остатки печки, метла, угольная пыль на полу – вот и все добро, что там обнаружилось. Андрей чувствовал неловкость, когда вспоминал, как надеялся на совсем другое – чтобы там была находка (что за находка, Андрей не мог придумать), которая бы помешала стройке.

Он вспоминал, как телеведущий, практически неотличимый от других телеведущих местного канала, наверняка неузнаваемый в толпе, когда оказывался вне экрана, с ленивым разочарованием в голосе рассказывал, как ломали кладку. Лубоцкий догадался не соваться к телекамере, но затем, когда сюжет попал на ютьюб, пересмотрел его несколько раз, пытаясь зачем-то различить свое присутствие за кадром. Камера почти повторяла взгляд тогдашнего Андрея – оглядывала шевеление немногочисленных любопытствующих и мерные взблески металлического лома, которым охаживали кладку позади телекорреспондента.

Лубоцкий не знал твердо, но догадывался, что реальность соткана все же не из топорных ходов, что на любое человеческое действие у жизни имеется какой-то непредсказуемый ответ. Иначе каждый выпускник института тут же шел бы на любимую работу, где до старости к своему удовольствию продвигался по карьерной лестнице, а любой актер, следуя рецепту предыдущих актерских поколений, становился бы звездой театра или кино. Это был странный логический вывод, который, похоже, отчасти опирался на все те случаи, когда Андрей был дошкольником, а кто-нибудь из родителей приносил домой съедобную ерунду, да те же «киндеры», и сообщал, что это Андрюше передал зайчик, встреченный по дороге. В любом случае эта неудача с найденной при сносе временно загадочной стенкой в пустой каморке некоторым образом взбодрила Андрея. Жизнь как бы сказала ему: «Вот сейчас если сдашься, больше ничего не будет, а если не сдашься – у меня есть новые сюрпризы». Чтобы объяснить эту мысль не столько другим, сколько самому себе, он решил собрать всех «переселенцев» из класса и поговорить об этом.

Решено было встретиться в кофейне неподалеку от школы, но у Лизы внезапно обнаружились дела, Батайцевы же слились другим, более доходчивым способом – просто послали Лубоцкого подальше и никак это не объяснили, только чуть позже закинули в группу свои селфи из кинотеатра.

Слегка застопорились у дверей кофейного заведения, поскольку Федя, не отрываясь от телефона, сделал несколько попыток стрельнуть сигарету у прохожих. Но те на глаз определяли его возраст и отмахивались.

– Ты бы хоть вейпил, что ли, – с досадой сказал ему Андрей, но Федор отмахнулся от него так же, как от самого Федора отмахивались прохожие.

Наконец Феде улыбнулась удача: некий желтый и худой гражданин, похожий на ходячую агитку антитабачной кампании, в желтых от никотина пальцах протянул Дорохову полупустую открытую пачку.

– Такое брать, – снова не удержался Лубоцкий, как только щедрый мужчина удалился на некоторое расстояние, – это ж тубер ходячий, капец, он туда руками лазил, а ты вон суешь.

– Ой, иди лесом, – отвечал Федя, не выпуская дымящейся сигареты изо рта. – На Анькиных тусовках неизвестно какими руками что приносят, и ничего, никаких вопросов, хотя в доме совсем чужие люди, можно сказать, и неизвестно, как они к Аньке относятся, к ее матери и к ее отцу, к ее гостям. Возможно, что вовсе без любви.

Все трое одновременно вспомнили «Бойцовский клуб» и зачем-то переглянулись.

– А вот забавно, – сказал Федя уже у стойки, – почему в кофейнях всегда тихо и колокольчик звенит у входа, а в пабах всегда ор, и вообще, в фастфудах музыка на всю катушку, а в кофейнях – нет.

– Можно подумать, ты был в пабах, – поддел Лубоцкий.

– Можно подумать – нет, – поддел его в ответ Федя.

– Давай еще расскажи, как ты со своими друзьями – гиками, поклонниками шутеров и RPG – завалился в пивную и драку устроил с футбольными фанатами.

Дорохов досадливо крякнул, но не на сарказм Лубоцкого, а на то, что произошло на экране смартфона. Однако перескочил на другую тему:

– А еще удивляют эти люди с ноутами, которые задумчиво сидят, как бы работают над чем-то, но ни разу не видел, чтобы кто-то напряженно что-то писал, только в экран пялятся по нескольку часов, и всё. Я как-то раз из интереса сел за спиной одного такого кадра, так он просто «Вконтакте» листал, но с видом, будто занят очень важным делом.

– Может, и важным.

– Кажется, что важным, потому что у каждого такого шарф на шее в виде петли, словно он сейчас пойдет и руки на себя наложит, – совершенно не задумываясь, сразу же отбрехался Федя.

– Я понял, где мы ошиблись, когда решили до Шергина достучаться, – начал Лубоцкий после некоторого затишья в разговоре, вызванного поиском свободного места среди множества пустых столов, что было еще сложнее, чем если бы кофейня была забита до отказа.

Федор хмыкнул, да так сильно, что почти дернулся от своего смешка:

– Где ошиблись, где ошиблись. Где родились, там и ошиблись.

– Вот именно, – вцепился в него Лубоцкий, ободренный согласием с тем, что он еще даже не произнес. – Мы исходили из того, что ему не все равно. Как исходим из того, что между взрослыми там, наверху, есть какая-то огромная разница. Что, грубо говоря, пропасть между главными оппозиционерами и теми, у кого сейчас власть, не такая широкая, как между нами и главными оппозиционерами. А на самом деле, при всем моем английском и других побрякушках, мне, как бы я ни хотел, ближе даже вот тот утырок, который тебе сигарету дал, чем любой представитель оппозиционной элиты. От меня любой представитель любой из элит далек астрономически, я не могу у него сигарету стрельнуть, ведь так?

Петя заметно покраснел, а Дорохов заметил:

– Ничего себе тебя перековало.

– Просто я не вижу никого в рубище, знаешь, – сказал Лубоцкий. – Это как моя мама говорила, когда детство вспоминала, что очень завидовала семье одноклассника, родители которого могли ему джинсы купить по мере надобности, не выкраивая ничего из бюджета, а просто шли и покупали, какие нужно, чуть ли не в тот же день, когда они становились нужны. И тут так же. У них с обеих сторон (понятно, что с провластной еще проще) все замечательно. Пока какой-нибудь рядовой школотрон у репетиторов произношение отрабатывает, у них уже языковая практика за границей, а кто-то там вообще растет с рождения. И даже если случится вот это вот, с баррикадами, флагами и очередным триумфом воли, они же друг с другом давно знакомы, эти ребята, и дети их, скорее всего, друзья – не разлей вода. Это не их из универа попрут в случае чего, так что никто потом и не вспомнит, а кого-нибудь из нас, потому что наши предки уже отпрыгались, их статус давно «экс», причем у многих. Мы сейчас в окружении этих переулков, как помещики, которых уже купцы сместили, чего-то еще трепыхаемся, а что Васин батя, крутой адвокат, что шергинский – известно, что они могут своим детям сказать.

– И что же они могут им сказать? – поинтересовался Федя.

– Один скажет, если самого Васи это касаться не будет, про закон, который суров, но это закон. Другой заметит, что, в конце концов, никто жилья не лишается, что это просто прихоть – желание жить в определенном районе, что родители каждого из нас могли также захотеть переехать, и мы не стали бы спорить, вот и все. Ну и еще какую-нибудь телегу задвинул бы про статус, про то, что если сможет заработать, то не все будет тратить на себя, а часть на благотворительность пойдет в любом случае. А от этого польза не только нам, нескольким, а десяткам других детей и взрослых. Что-то такое, в общем. А доведись нам с ним лично пересечься вот сейчас, он бы нашим эгоизмом нам бы в нос и натыкал, так что мы бы еще и краснели, что родились не в то время и не в том месте.

– И что делать тогда? – спросил Федор.

– Четыре варианта действий есть, но один от нас почти не зависит, – сказал Лубоцкий и увидел, как у Дорохова дернулась от любопытства бровь.

– Первый вариант – террор, – объяснил Лубоцкий, и оба его товарища расслабленно развалились на стульях, переживая волну скепсиса.

– Ну да, да, – заторопился Лубоцкий. – Конечно, бессмысленно это даже и обсуждать. Тем более мы больше гуманитарии, чем химики, если брать самый примитивный вид террора, и если даже начать гуглить это все, то гораздо быстрее, чем планируем, переедем на новое место, только это будет далеко не квартира в новом районе, поэтому, конечно, этот вариант отпадает.

– Второй вариант – шантаж, – продолжил Лубоцкий и увидел, как на лицах друзей буквально вспыхивает бегущая строка: «Да ты издеваешься, Лубок». – Понятно, что и это отпадает категорически, – отмел Андрей возможные возражения. – Только если у кого-нибудь из нас нет чего на Шергу-старшего, а понятно, что нет, иначе уже давно названивали бы ему с левой симки и что-нибудь там предлагали. И если уж брать две чаши весов, на одной из которых что-то, какой-то скелет в шкафу, а на другой – сумма вот этой застройки, то, думаю, это «что-то» должно быть на самом деле запредельным. Такой жесткий лютый трешак, потому что в ином случае это явно не сработало бы. Людоедом он должен оказаться, не знаю, Брюсом Уэйном.

– Было бы круто, – признался Дорохов. – Я бы тогда улыбку на лице намалевал и ходил на встречи с ним в белом гриме.

– Ой, кого ты обманываешь! Женщиной-кошкой ты бы наряжался! – не выдержал Лубоцкий.

Они радостно поржали, даже Федя.

– Третий способ самый неосуществимый, – сказал Андрей, когда они отсмеялись. – Подкуп. Потому что если первый, в принципе, при сильном желании накосячить, еще туда-сюда, с этим даже отбитые ребята справляются при минимальной подготовке (правда, и результат известен, и он почти на сто процентов – не то, чего бы хотелось), ну и второй вариант тоже вполне бюджетный. А подкуп, знаете, совсем нет смысла обсуждать. Потому что если бы у нас были деньги, чтобы сунуть на лапу тому, кто за это все взялся, то мы бы тупо могли жилье купить всем, чьего отъезда мы бы не хотели, и всё.

Петя зачем-то еще раз покраснел, что не укрылось от Дорохова, потому что он заметил:

– Вот этого вот не нужно, Безнос. Я лучше под забором сдохну. Честное слово.

И, уже к Андрею обращаясь, оторвался от смартфона:

– Что четвертое?

– Чудо, – сказал Лубоцкий.

Безносов и Дорохов промолчали, заметно сочувствуя инфантилизму Лубоцкого.

Лубоцкий попытался расшифровать собственные слова, и чем дальше объяснял, тем больше было в нем уверенности:

– Как мой дядя говорит, в наше время можно не то что взрослых закатать в кутузку по любому поводу и выпустить опять же по любому поводу, но даже группу детского сада в «Кресты» закрыть без объяснения причин. Ну, выйдет несколько тысяч человек, ну, огребут от космонавтов, затем еще выйдут люди, опять огребут, на этом все и кончится. А в нашем случае даже этого не будет, потому что квартиры дают, все вроде бы в порядке, со стороны это выглядит, будто мы с жиру бесимся, что бы мы ни предпринимали. Понимаете? Тут реально нужно что-то абсолютно иррациональное. Чего совершенно не ждешь.

– И как это сделать? – спросил Федя. – К экстрасенсам и гадалкам сходить?

– Нет, это как раз рационально: эти-то ребята вполне себе реалисты и практики, они просто деньги берут за сеансы своеобразной психотерапии. Они, может, и пообещают утешение, но самого утешения не будет, да нам и не утешение нужно, а некий результат. Нам нужно, чтобы человек, который дергает Шергу и других таких же кукол за ниточки, передумал это делать, совсем отказался от своей идеи. И кажется, взрыв водокачки и то, что за кирпичной кладкой ничего не оказалось, кроме какой-то ерунды, – это первое явление того самого чуда.

* * *

Петя никак не выдал себя, не показал Лубоцкому, что сам думает о том же, хотя действительно думал примерно о том же. Он давно уже три раза обшарил отцовскую квартиру в поисках какой-нибудь подсказки, даже перетряхнул конверты с пластинками, пролистал все книги, перебрал архив писем, бегло читая каждое, но в основном там были глупости, подчас остроумные, подчас грубые реплики старых друзей, которые именовали друг друга не иначе как «черти» или «сволочь»: допустим, в описании какой-то научной конференции были слова «собрали там нас, архивистов, палеонтологов и прочую сволочь». Но были и другие письма, с многочисленными предварительными и финальными расшаркиваниями, наполненные латынью, французским, английским, немецким, ссылками на тексты и схемами.

Для писем имелся отдельный каталог. Каталог имелся и для книг и пластинок. В книжном каталоге нашелся отдельный каталог марок, где Петя обнаружил малопонятное описание, как он понял, каждой марки, сопровождаемое вереницей чисел. Все было упорядочено. И только несколько кляссеров не было учтено. В этих альбомах марки были рассованы как попало, будто их складывали второпях. Сначала Петя принял эти кляссеры за своеобразный запас марок на обмен или склад дубликатов, которые не было смысла помещать в причесанные каталогизацией альбомы.

После разговора с Лубоцким Петю осенило, что если где и искать чудо или некую к нему подводку, то лишь в этих безумных альбомах.

Первым делом Безносов оглядел каждую марку с обратной стороны, но там не было ничего, кроме сладковатого клея (да, Петя зачем-то попробовал одну марку на язык), никаких подсказок не имелось и под марками – никто не выдавил никаких букв на податливом картоне кляссеров, у одного из альбомов имелась съемная обложка, но ни под ней, ни в ней не было ничего. Петя подумал было, что бабочка, маяк, панда, жаба, змея, самолет на первой странице одного из кляссеров могут составить какое-то слово, если читать только первые буквы, но тут же понял, что нет, не могут, даже если брать их английские аналоги, не поленился и достал русско-французский и русско-немецкий словари, но все было без толку, постоянно получался у Пети ряд никоим образом нечитаемых согласных.

Буквально в шаге от того, чтобы сдаться, он сел возле камина, готовый бросить в огонь бесполезные, бессмысленные альбомы, наполненные дурацкими мелкими бумажками, каждая из которых как бы щерилась своими мелкими зубчиками по краю.

А затем внезапно на первой странице одного из альбомов нашлись буквы, сложившиеся в два слова: dеar и friend. «Так-так-так, стоп-стоп-стоп, как это получилось?» – не сразу понял Петя, вглядываясь в марки с собакой, бабочкой, настольной лампой и королевой Англии, пока не сообразил, что слово dear образуется из первых букв надписей. То есть надо было не на картинки смотреть, а на слова: dobermann, Earias clorana, Anglepoise Lamp и Red Cross Centenary Congress.

Friend начинала марка со словом Foroyar, где первая «о» была почему-то зачеркнута.

Не успел Петя приступить к чтению, как телефон сначала раздражающе завибрировал, а затем не менее раздражающе зазвонил. Это была мама, которую отсутствие сына начало удивлять, злить и печалить. Безносов потратил какое-то время, чтобы объяснить ей, что ничего страшного не происходит, что он не в наркоманском притоне, в конце концов, да, совершенно точно не в притоне, и нет, не пьет, не курит, и даже гостей у него сегодня нет. Вслед за мамой позвонил Лубоцкий и сразу же стал смеяться в трубку.

– Блин, ну чего ты нормальный телефон не заведешь? – спросил он воинственно. – Тут часть «переселенцев» на ушах стоят.

– Я тоже кое-что нашел, – начал было Петя, но Андрей его перебил:

– По сравнению с тем, что Лиза сегодня находила по улицам, это наверняка пустяки.

– Еще не знаю, – ответил Петя.

– Тогда слушай, тут просто что-то с чем-то.

Оказалось, что Лизу зацепила новость про исчезнувших старушек, и когда она, возвращаясь домой, увидела еще одну парочку бабулек, то решила посмотреть – пропадут они или нет. И они пропали: зашли в «Бургер Кинг» да так больше и не появились, сколько Лиза их ни ждала. Чтобы не прослыть сумасшедшей, она решила, что больше старушек не упустит, и какое-то время околачивалась после школы вдоль Среднего Трофимовского переулка, где встретила тех бабок впервые. Недели две она убила на эти прогулки, сама себя уже убедила, что все это ей привиделось, как вдруг снова повстречала тех самых старушек и заметила, что на ногах у обеих кроссовки: у одной с оранжевыми шнурками, у другой – с черными. На этот раз бабушки зашли не в забегаловку, а в подъезд, куда Лиза в начальной школе ходила на уроки фортепиано, а потому знала, что там есть черный ход. Разумеется, обошла дом, стала поджидать на другой стороне дороги. И тут увидела, как подъезжает такси, а из дома выходят мама Шергиной (не такая уж она глупая) в кроссовках с оранжевыми шнурками и кто-то похожий на слегка загримированного покойного Батайцева. Оба садятся в такси – и привет.

– Нужно их поймать! – бодро заключил Лубоцкий. – А у тебя что?

Петя рассказал про начатое письмо.

– Ты прочитал?

– Только начал.

– Тогда подожди! Давай соберем всех и прочитаем вместе!