Текст книги "Сильные впечатления. Роман"

– Вам на второй этаж прямо по коридору, – сказал один из них, вручая Маше разовый пропуск, и назвал номер студии.

Изнутри телецентр представлял собой чтото среднее между вокзалом и бюрократическим учреждением. Та же безликость и обшарпанность, те же бесчисленные двери с табличками с именами и названиями служб и бесконечные коридоры с яркоосвещенными коммерческими киосками на каждом углу. Единственным, но исключительным отличием был какойто неуловимый фантастический флер, который лежал абсолютно на всем, преображая пространство и обычные предметы в их зазеркальную противоположность. Скоро Маша поняла, откуда лилась эта светоносная энергия. Ее источниками были изолированные аудитории, над дверьми в которые зажигались и гасли табло с надписью «Тихо: идет запись». Сгустки этой энергии выплескивались, когда двери на мгновение приоткрывались, чтобы впустить входящего, и там в глубине, в неясной полутьме чтото сияло и пульсировало… Впрочем, может быть, это Маше только казалось.

Итак, она поднялась на второй этаж и прошла по длинному коридору, выстеленному мягким ковровым покрытием и отделанному чемто лунносерым, отчего уши словно слегка заложило, а в глазах стояла серебристая рябь, – пока, наконец, не оказалась перед искомой дверью, за которой разместился отдел новостей. Она вошла и увидела еще одну дверь – на этот раз раздвижную стеклянную со строгой надписью, извещающей, что посторонним вход воспрещен. Со всей решительностью, а на самом деле весьма застенчиво, она преодолела и эту преграду. Несколько секунд она дезориентировано озиралась вокруг, а затем перед ней материализовался человек без возраста с сигаретой, которая плясала в его элегантно отставленной руке и с выцветшими волосами и глазами. Этот был тот самый наследный мелкопоместный дворянин тележурналистики.

– Артем Назаров, – представился он, протягивая руку. – А вы, смею предположить, та самая Маша Семенова. Что ж, пойдемте.

Он был похож на большую лакированную марионетку. Он и двигался так же – прерывисто и словно против собственного желания.

Маша уже успела прийти в себя и осмотреться. Отдел новостей являл собой рукотворный хаос письменных столов, стеллажей и кресел, и Артем Назаров не без труда пробирался в лабиринтах, проложенных сквозь нагромождения офисной мебели. На каждом столе находились телефон и телевизионный монитор – только изображение, никакого звука. На одной стене была укреплена громадная доска, к которой пришпиливались листки со всей текущей информацией – сообщениями, дополнениями и изменениями.

– У нас тут все в движении, – пояснил Артем. – Если в последнюю минуту перед выдачей информации в эфир появляется чтонибудь любопытное, все расписание мгновенно меняется.

Непосредственно у информационной доски располагался такой же громадный стол, вокруг которого и сосредотачивалась вся суета. За столом дежурило несколько операторов на телефонах и коммутаторе, при помощи которого они поддерживали связь с мобильными телевизионными группами, службой скорой помощи, пожарными и милицией. Информация мгновенно редактировалась и поступала на телефоны, а затем подавалась на микрофоны в студию – так что телерепортеры имели возможность в любой момент включиться в эфир или оставить сообщение в записи.

Артем двигался по сложной траектории сквозь весь этот хаос, останавливаясь время от времени, чтобы задать короткий вопрос то одному, то другому человеку, попадающемуся на его пути. Маша старалась не отставать, но один раз едва не споткнулась, когда он чересчур резко изменил направление движения. Наконец он остановился перед своим кабинетом и, толкнув дверь, пригласил ее зайти.

– Отдельные кабинеты у нас полагаются либо тем, кто наживает на телевидении миллионы, либо тем, кто наживает на нем язву, – усмехнулся Артем. – Я, увы, отношусь к категории последних.

– Еще бы, – начала Маша со священным ужасом, – ведь вам приходиться следить за таким сложным процессом…

– Вы имеете в виду, за тем, как наживают миллионы? – немедленно осведомился он с коротким сухим смешком.

Он указал ей на стул, а сам поместился за обширным двухтумбовым столом, который был завален бумагами. Удобно устроившись в глубоком кожаном кресле, он набуровил в пластиковый стаканчик минеральной воды из большой бутылки и, перед тем, как проглотить две таблетки аспирина, вежливо кивнул Маше, не нуждается ли:

– А?..

Но та отрицательно замотала головой.

– Завидую, – вздохнул он, глотая таблетки.

Маша терпеливо ждала.

– Значит, желаете заниматься теленовостями? – проговорил он, слегка поморщившись.

– Ага, – скромно кивнула она.

Артем бросил беглый взгляд на листок, который лежал сверху большой стопки бумаг и папок. Это была та самохарактеристика, составленная ею по просьбе Риты.

– Мне нужна ассистентка, – сказал он. – Зарплата небольшая, но зато есть премия и все такое.

Маша совершенно не представляла себе, в чем состоят обязанности ассистентки, однако была абсолютно уверена, что сможет с ними справиться. Она даже не поинтересовалась, какая именно зарплата, а также что значит «и все такое». Она была готова на все.

– Вы замужем? – спросил он.

Она кивнула.

– И дети есть?

Она мотнула головой.

– Но скоро будут?

– Ни за что! – горячо заявила Маша, на одно мгновение представив себе стены больничной палаты, куда ее поместили перед родами.

– Только не говорите, что вы не умеете печатать на машинке, – проворчал Артем Назаров. – Мне все про вас известно.

Маша кивнула и вдруг почувствовала на себе его пристальный взгляд.

– Нука, повернитесь немного.

Маша смущенно улыбнулась и слегка повела плечами. При этом ее великолепная грудь плавно качнулась тудасюда, словно ласкаемая окружающим пространством.

– Славно, славно, – нетерпеливо сказал он. – Только я хотел, чтобы вы повернули голову.

Маша послушно зафиксировала плечи и повела головой, показав Артему свой чеканный профиль. Пожалуйста. У нее много достоинств.

– А вам никогда не приходило в голову попробовать себя в кадре? Вы красивая девушка.

Может быть, впервые с тех пор, как ее выдали замуж за Эдика, Маша не испытала жгучего раздражения, услышав о том, что она красивая девушка, и даже была рада, что родилась красивой.

Она промолчала. От радости у нее кружилась голова.

– Вам повезло, Маша Семенова, – сказал Артем.

Он произнес ее имя и фамилию с такой значительностью, что Маша уже увидела их в титрах на телеэкране.

– А почему это мне повезло? – спохватилась она.

Артем принялся копаться в ящике своего стола.

– А потому, милая Маша… – Тихо икнув, он отыскал еще какуюто коробочку и вытряс из нее таблетку. – Потому что на всем телевидении вы не найдете человека, который лучше меня смог бы натаскать вас для нашей собачье работы!.. А теперь, – сказал он, отправив таблетку в рот, – ступайте в отдел кадров и заполните необходимые документы. Жду вас в понедельник в десять. Не опаздывайте. Договорились?

– Договорились, – кивнула Маша. – В понедельник в десять.

Голова у нее попрежнему кружилась.

Она уже взялась за дверную ручку, чтобы вприпрыжку пуститься в отдел кадров, как вдруг Артем Назаров щелкнул пальцами.

– Вы же меня так и не спросили, что такое ассистентка!

Маша покраснела.

– Я подумала, что…

– Совсем не то, что вы подумали, – сказал он со своим коротким сухим смешком. – Вы будете готовить для меня короткую сводку поступающих из города новостей и перепечатывать ее на машинке. Я же буду отбирать из них те, что пойдут в эфир, и передавать одному из комментаторов, который вместе с группой займется их освещением. Усекли?

– Усекла, – сказала Маша с улыбкой.

– В понедельник в десять утра, – проговорил он. – И запомните, кофе должен быть в меру крепким и горячим.

Ее ничуть не удручало, что придется подавать кофе и печатать на машинке. Она уже видела свое имя в завершающих новости титрах. Теперь она работала на телевидении. Выходя из здания телецентра, она еще раз обернулась и послала в направлении телебашни воздушный поцелуй.

В воскресенье утром Маша размышляла о том, что если не расскажет Эдику о встрече с Артемом Назаровым, а главное, о ее результате, то выход на работу может быть осложнен. Солгать Эдику? Она рассматривала и этот вариант, но в этом случае лишь оттягивала неизбежное объяснение. Неизбежность и окончательность – вот то, что ее всегда пугало.

После прошлого приступа Эдик строгонастрого запретил Маше даже упоминать о том, что могло его расстроить. В данное время он проходил оздоровительный курс у дорогого врача, и ничто не должно было повредить лечению.

– Я требую, чтобы меня не волновали! – заявил он. – Волнения отрицательно сказываются на моей работоспособности. Это вредит работе. Конечно, отец будет рад, если я прибегну к его помощи, однако я намерен добиться полной независимости и должен работать, как вол.

– А твой врач, разве он не посоветовал тебя снизить нагрузки? – спросила Маша.

– Он будет советовать то, что я ему скажу. Иначе, за что он получает деньги? Он говорит, что прежде всего мне надо контролировать свои эмоции. Если у меня расстраиваются нервы, то я теряю самоконтроль. А когда я теряю самоконтроль, то падает моя работоспособность. А когда падает моя работоспособность, то я начинаю нервничать еще больше. Получается порочный круг. Своего рода обратная связь… Это очень хороший и дорогой доктор. Он так говорит.

Кроме падения работоспособности, Эдика волновала и другое падение. Впрочем, с тех пор, как Маша вошла в форму дело в этом смысле значительно улучшилось. Однако когда он лез со своей эрекцией к ней в постель, то снова подвергал расстройству свою нервную систему.

– Черт! – ворчал он, – Ты опять вставила диафрагму? Я хочу ребенка. Пойми, я приближаюсь к критическому возрасту, когда иметь детей будет для меня затруднительно. Изза этого я нервничаю, это расшатывает мою нервную систему и падает моя работоспособность!

…

В то воскресное утро Маша сидела в постели и смотрела, как Эдик занимается приседаниями на ковре. Кажется, их прописал ему все тот же дорогой доктор. Особенно ревностно он выполнял одно специальное ориентальное упражнение – сидя на корточках, кряхтя напрягал сфинктер, – что должно было чрезвычайно благоприятно сказаться на потенции, а также было полезно и в геморроидальном отношении.

– Если ты забеременеешь сейчас, – рассуждал он в паузах между кряхтениями, – то ребенок может родиться уже в сентябре…

– Шиш тебе, – подумала Маша.

День прошел, и наступил вечер. Обычно в субботу к вечеру к ним на Пятницкую заявлялись родители Эдика. Традиционные общесемейные ужины составляли основу концепции мирного сосуществования. Свекровь обучала Машу искусству изысканной кулинарии. В частности, как готовить рыбуфиш, фаршмак, а также коржики с медом и орехами. А Эдик общался с папашей, который, со своей стороны, учил его умуразуму. Маша была вовсе не против того, чтобы овладевать кулинарным искусством, однако ей казалось, что совместные субботние ужины нужны свекрови исключительно для того, чтобы всласть покритиковать невестку, а свекру – чтобы… Впрочем, и свекру для того же самого. И главной темой становилось, естественно, деторождение вкупе с плодовитостью.

– Дети мои, – начинал свекор, вытирая с толстых губ остатки куриного заливного, – помоему, вы уже достаточно отдохнули и вам пора заняться делом! Я давно мечтаю стать дедушкой.

Свекровь тут же бросала на Машу подозрительный взгляд, который та мужественно выдерживала. Не дожидаясь, пока взгляд матери перекочует на него, Эдик поспешно говорил:

– Ты у нее спроси, мама. Я тут не при чем.

На что свекровь отвечала:

– Ну если бы я была ее мужем, я бы знала, что мне делать.

– Конечно, – добавлял свекор, – в этом, как и в любом деле, необходимо лишь все точно рассчитать.

После чего свекровь принималась гладить сыночка по голове, а свекор смотрел на Машу так, что та невольно задавалась вопросом, какие именно расчеты имеются в виду.

Но в эту субботу из правила было сделано исключение. Маша заранее упросила Эдика, чтобы они отужинали вдвоем. Что касается кулинарии, то в этом смысле она приложила все силы, чтобы ассортимент соответствовал традиции. Еще накануне она расстаралась как никогда, проведя на кухне полный рабочий день.

Взглянув на накрытый стол, Эдик был приятно поражен. Маша терпеливо ждала, пока он основательно пройдется по холодным закускам. Он быстренько подмел под водочку фаршированного судака и легко ополовинил заливное. Заметив, что Маша так и не притронулась ни к одному из блюд, он пробормотал с набитым ртом:

– Ты все еще на диете или задумала меня отравить?

– Нет, Эдик, – осторожно начала она, – я хочу с тобой поговорить.

– Угу, – кивнул он, что, повидимому, означало благоволение и готовность одновременно кушать и слушать.

– Эдик, – продолжала она, – я устроилась работать на телевидение. Ассистенткой режиссера программы новостей. С понедельника. Зарплата небольшая, но есть еще премия и все такое. Если бы ты знал, как мне натерпится приступить!

Слова выдавливались из нее коекак. Не столько от волнения, сколько от страха. Единственное, чего она хотела, это поскорее с этим покончить с этим разговором.

В отличие от Маши, Эдик первым делом поинтересовался, что значит «небольшая зарплата», а главное, «и все такое». Впрочем, сделал он это чисто автоматически. Просто отработанный рефлекс. На самом деле, до него еще не дошел смысл ее слов. У него на лице все еще было написано гастрономическое умиротворение. Маша даже подумала, что он, быть может, отреагирует добродушно и скажет чтонибудь вроде: «Бог в помощь, развлекайся, если тебе так хочется…»

Эдик медленно отложил вилку, промакнул губы бумажной салфеткой, дожевал то, что еще оставалось у него во рту, и, прищурившись, взглянул на жену. Потом слегка побледнел. Потом снова промакнул губы салфеткой. Потом наконец сказал:

– Ты все устроила за моей спиной. Ты даже со мной не посоветовалась.

Маша наивно хлопала глазами и не отвечала. Она уже изготовилась схватить стакан воды на тот случай, если у Эдика начнется нервный приступ. Грозовые сгущения в атмосфере были очевидны, однако ее страх вдруг прошел. Она знала, что на этот раз никакого «приступа» не последует. Впрочем, это уже не имело особого значения. Что бы ни случилось, на следующий день она выйдет на работу.

В ее жизни впервые чтото стало происходить по ее воле. Эдик проиграл сегодняшнее сражение, как проиграет, без сомнения, и всю войну. Последнее, как это ни странно, скорее огорчало Машу, чем радовало. Ее глупое замужество закруглялось самым внезапным образом, и она этого не ожидала. Добившись того, о чем она мечтала, не была готова воспользоваться плодами своей победы. Ей, доброй душе, даже захотелось както успокоить полупарализованного Эдика. Или хотя бы объяснить, что она отнюдь не планировала заходить так далеко… Не хватало еще перед ним оправдываться! К тому же Эдику вряд ли будет приятно, если его начнет успокаивать женщина, которая только что хватила его серпом между ног. Именно такая гипербола родилась в ее воображении. Именно «между ног». Не в сердце же она его поразила в самом деле! К делам сердечным все происходящее не имело ни малейшего отношения.

Они долго молчали. Эдик не сводил с нее «тяжелого» взгляда, который в данный момент был ей все равно что слону дробина. Молчание ее также нисколько не уязвляло. Тогда Эдик встал изза стола. Даже не сказал «спасибо», которым обычно одаривал ее, словно царской милостью. Он отправился прямо в спальню, сел на постель и стал расшнуровывать ботинки. Убрав со стола, Маша медленно разделась, умылась, расчесала волосы и надела ночную рубашку. Когда она вошла в спальню, Эдик уже лежал в постели, повернувшись спиной. Маша включила ночник и поуютней устроилась с журналом на своей половине. Едва она начала вникать в современный любовный роман неизвестного автора, который как будто приглашал свою далекую читательницунезнакомку вступить с ним в заочноастральную близость, едва она увидела воображаемого партнера в волнах волшебного, искрящегося моря и ощутила знакомый трепет, коснувшись ладонью своего живота, как вдруг ожил Эдик и, с протяжным вздохом повернувшись к ней лицом, приподнялся на локте и, вырвав у нее из рук журнал, раздраженно швырнул его на пол.

– Я решил не запрещать тебе работать. Пусть тебя сама жизнь проучит. Если тебе не хватает острых ощущений, то скоро ты узнаешь, что такое – зарабатывать себе на жизнь! Уж я об этом позабочусь. Моему терпению тоже есть предел.

Странное, двойственное чувство испытала Маша. С одной стороны, она поняла, что ей с Эдиком не суждено прожить вместе долгую счастливую жизнь и умереть в один день. С другой стороны, она вдруг впервые ощутила к этому человеку чтото вроде привязанности. Ей даже захотелось сказать ему, что еще, может быть, не все потеряно, что у них еще есть шанс… Ничего глупее, конечно, и быть не могло. Эдик Светлов все равно бы ее не понял, а она не смогла бы объяснить. В конце концов, и она, Маша, чтото теряла в этой комбинации, а не только ее бедный Эдик.

Она даже не стала возражать, когда он выключил свет и забрался к ней под одеяло. Он овладел ею со всем возможным для себя ожесточением и страстностью. Это было ново для обоих. И все потому, что оба были равны в постели перед лицом грядущего.

XI

Блуждания по центру Москвы порядком измотали Машу. Придя домой и взглянув на себя в зеркало, она едва узнала ту, что смотрела на нее изза стекла. Синие круги под глазами, скулы туго обтянуты кожей, а спутанные волосы в беспорядке рассыпаны по плечам. Особенно удивил дикий взгляд ее собственных глаз. Точно такие же взгляды она ловила там – на Кавказе, и удивлялась им… Словом, общее впечатление самое что ни на есть прискорбное. Вдобавок куртка запылилась, а кожаная юбка и ботинки заляпаны желтой грязью – извозилась, когда пробиралась через двор к Клавдии Ивановны и Михаила Палыча.

В голове словно работал автопилот, который уже составил план ближайших манипуляций – принять ванну, переодеться и немного подкраситься, – пока не приехали Рита и Иван. Она должна была успеть замаскировать тоску, с которой вернулась из командировки.

Хотела она того или нет – все ее мысли были о Волке. Воспоминания о нем продуцировались с отчетливо паранойяльной симптоматикой. Она попеременно представляла его, то стоящего на военном аэродроме – влюбленного и печального, то лежащего в постели с ранимой и скучной Оксаной, которая, стиснув зубы, одаривает его своими супружескими дарами за верность и кротость. И глупо было надеяться, что нежный полковник ведет себя с ней иначе, чем с Машей…

Маше вспомнились их прекрасные и сумасшедшие разъезды по мятежному Кавказу, где в каждой рощице могла затаиться смерть, а они находили там мимолетное пристанище, чтобы, как говорится, заняться любовью. Они были увлечены друг другом, даже когда он был за рулем, а она сидела рядом. У них было больше шансов врезаться в придорожный столб, чем нарваться на засаду. Однако, казалось, объятия под прикрытием буйной растительности и на жестких сиденьях армейского джипа не насыщали их, а лишь разжигали, и, возвращаясь в гостиницу на ночь, они набрасывались друг на друга с пылом и непредсказуемой изощренностью двух маньяков. Разве это нормально, люди добрые? Разве это любовь – трахаться до кругов под глазами и в глазах? В какой—то момент Маша даже содрогнулась от мысли, что, не дай Бог, едет крыша, что в ней проснулась патологическая бешеная нимфоманка. Этого еще не доставало!..

Какой пустой и бесприютной показалась теперь Маше ее московское жилище – однокомнатная квартира, которую она хотя и снимала, но которую, пусть временно, старалась сделать своим домом. Повсюду лежала густая и тяжелая московская пыль. Письменный стол был заставлен сувенирами и безделушками, привезенными бог весть откуда и о многом напоминавшими. Теперь между ними поместились осколок гранаты, разбитый плеер и шеврон, какие носят в полевых условиях полковники – вот и все кавказские «трофеи». Рядом старая фотография еще молодых родителей, которые улыбаются из рамочки словно они ей не родители вовсе, а друзьяровестники. Иллюзия… А у нее даже не поднимается рука, чтобы набрать их номер и сообщить о своем приезде. Свинство, конечно.

Все домашние растения засохли, – увяли и поникли в своих горшочках. Гордость Маши – растения, которые с такой заботой и трепетом растила на подоконнике и, уезжая, оставила здесь, чтобы они могли пить свет утреннего солнца. Стало быть, и в их гибели виновата эта война. Вода в тазиках, куда она предусмотрительно поместила цветочные горшки, увы, испарилась, как рано или поздно все испаряется.

Пестрый бухарский ковер на полу – единственное, что показалось ей вечным и умиротворяющим. Полтора года назад, при разводе с Эдиком, она любой ценой была готова сохранить его при себе. Эдик, слава богу, судиться не стал. Его вполне устроил вариант раздела. Она взяла ковер, а все прочее оставила. В том числе, конечно, и бриллианты, подаренные ей его родителями к свадьбе.

– Если уж ты решила стать деловой и самостоятельной женщиной, то можешь и сама обзаводиться драгоценностями, – рассудил Эдик.

Маша не спорила. По сравнению с ковром, на котором можно было валяться обнаженной и мурлыкать от удовольствия, бриллианты свекрови были теми самыми камнями, которые наступило время разбрасывать. Что стоило отказаться от них, если она отказалась от такого сокровища, как Эдик.

Теперь она впервые почувствовала, что независимость, кроме всего прочего, приносит еще и одиночество.

Чемодан и дорожная сумка лежали около кургузой софы попрежнему не распакованными. Маша бросила их здесь вчера вечером, – перед тем как завалиться спать после возвращения из аэропорта. Мама, както раз навестившая эмансипированную дочь в ее новом жилище, только скривилась при виде этой самой софы, а сестра Катя заметила, что подобная убогая лежанка без слов говорит о том, как пренебрежительно Маша относится к своей личной жизни. «Постель тебя попросту не интересует!» – укоризненно покачала головой Катя. Маша ничего не ответила. Можно подумать, что в голубом Эдиковом спальном гарнитуре она находила бездну интереса!.. Онато знала, что главной аксессуар личной жизни не какаято там кровать, а ее собственное роскошное тело.

И вот, сняв куртку и ботинки, Маша стояла перед зеркалом и критически рассматривала своего двойника. Возможно, она выглядела так отвратительно, потому что попала в окружение предметов, которые успели от нее отвыкнуть и сделаться чужими. Там, на Кавказе, она выглядела совершенно иначе. Неужели, благодаря тому, что вокруг была война и смерть. «В тот день в Минеральных Водах я сразу влюбился в тебя!» – говорил ей полковник Волк.

Она пристально смотрела на себя в зеркало. До тех пор, пока, наконец, идентифицировала свое отражение.

Ба, да это старая подруга! Эту молодую особу она знала еще девственницей, зналась с ней на Патриарших, а потом и на Пятницкой. Как бишь ее зовут?.. Впрочем, между близкими подругами можно обойтись и без имен. Например, просто «киска моя». А она была ей близка, даже очень близка. Из своего зазеркалья она наблюдала, как Маша одевается и раздевается, как разговаривает по телефону или читает. Как плачет или смеется. Как занимается любовью… И Машу, надо сказать, ничуть не смущало такое беззастенчивое соглядатайство. Напротив, она вполне сочувственно относилась к неподдельному интересу, который проявляла молодая особа, желавшая узнать, в чем именно состоит удовольствие, которое якобы испытывала Маша, когда посторонний мужчина внедряется в ее плоть. И никакой ревности во взгляде. Чтото вроде легкой иронии. Уж онато знала цену всем этим банальным ухаживаниям, попойкам и «деловым» свиданиям. Уж онато знала, что гдето есть и другая жизнь… А тем временем терпеливо наблюдала, пока месяцами и неделями Маша маялась без цели и без работы, не сознавая, дурочка, собственной самодостаточности. Она смотрела из зеркала, готовая в любой момент предложить совет, покровительство и чуткое руководство… Правы сказочники, считавшие, что отражение живет своей независимой жизнью. Маша представила себе, как на какойнибудь дружеской вечеринке, когда все вокруг уже изрядно теплые и около уже топчется легковоспламеняемый ухажер, эта молодая особа подхватывает ее, Машу, под руку и утаскивает подальше от случайных соблазнов. Вот они поднимаются в лифте домой, она заботливо поддерживает ее, заводит к себе в квартиру, нежно устраивает в кресле и, опустившись перед ней на колени, протягивает бокал холодного белого вина или чашечку горячего кофе – по выбору. «Ну и загуляла ты сегодня, киска моя!..» – шепчет она, а Маша закрывает глаза и слушает тихую и сладкую лесть той, которая обещает научить ее счастливой и беззаботной жизни… А может быть, из зеркала на нее смотрит лишь маска, которой коварно воспользовался некто, дурно воспитанный и обремененный темным прошлым?..

Вдруг раздался телефонный звонок, который мгновенно вернул Машу к реальности. Однако она медлила и не спешила взять трубку. Похоже, это не междугородка. Сейчас это ей совсем ни к чему.

– Звоню тебе весь день! – услышала Маша. – Тебе не кажется, что я волнуюсь?

Маша сразу узнала милый голос.

– Рита, я так рада, что ты позвонила! – воскликнула она.

– Где ты была?

Маша вздохнула.

– Ездила к родителям Ромы.

– Так и подумала. Молодец. Ты их очень поддержала.

– Я сама себя поддержала, – просто ответила Маша. – Мне было так плохо…

– Нам тоже плохо. Без тебя. К восьми мы с Иваном подъедем. Ты не возражаешь?

– Да что ты, Рита! Сейчас же принимаюсь за уборку. У меня тут полная разруха.

– Не глупи! Не переутомляйся сегодня. Плюнь на все. Лучше отдохни. Здоровье дороже. Не забывай, что ты должна содержать себя в полном порядке.

– Я в порядке, Рита, – сказала Маша, но без особой уверенности. – Я всегда в полном порядке.

– Знаю, знаю, ты героическая личность. Вот поэтому я и волнуюсь!

Поговорив с Ритой, она приняла душ, переоделась и при помощи жидкой пудры принялась колдовать над своим лицом, пытаясь замаскировать ужасные синие круги под глазами. Ее руки слегка дрожали, но она действовала уверенно и умело.

«Физиономия!» – вздохнула она.

Эффект, прямо скажем, нулевой. Где та ослепительная молодая женщина, которая птичкой выпархивала из объятий бравого полковника? Где отливающая золотом любви кожа? Где влажные, сверкающие глаза, влекущие туданезнаюкуда?.. Все осталось там… А здесь суетится какаято жалкая дамочка, истлевшая и сопревшая от одиночества. Комок нервов, считающий себя деловой и независимой женщиной. Еще лет двадцать такой независимости и можно с полным правом претендовать на местечко в доме для престарелых ветеранов отечественной журналистики, – если к тому времени еще будут такие заведения и вообще престарелые ветераны, – сиди себе на лавочке, прикармливай из кулька всякой дрянью голубей и кошек… Закат женщины, которая боялась любви.

Наконец приехала Рита с мужем. Под вечер на улице засеял дождь, и, войдя, они неловко топтались в крошечной прихожей у порога, встряхивая мокрыми волосами и разуваясь. В каплях дождя рыжие волосы Риты были особенно прекрасны, о чем, не удержавшись, Маша тут же и высказалась.

– А вот ты, милая моя, выглядишь так… – Рита помедлила, не сразу подобрав достойное сравнение, – как будто бежала из преисподней…

Если бы Рита знала, насколько она, сама того не ведая, оказалась близка к истине.

– Ну вот ты и дома, – сказал Иван Бурденко, ласково тиская Машу. – Не слушай женщину. Слушай мужчину. Ты просто прелесть. Только очень уставшая.

– Разве я говорила, что она не прелесть? – возмутилась Рита.

– Спасибо, – ответила Маша и взяла Риту под руку. – Честно говоря, я действительно побывала в аду.

Иван вился около них. Для закоренелого телевизионного функционера у него была прекрасная фигура – о чем Маша незамедлительно ему сообщила.

– Я держу его в тонусе, – усмехнулась Рита, а смущенный Иван со словами «пойду засуну шампанское в морозильник» исчез на кухне.

– Я по тебе очень скучала, – сказала Рита, усаживаясь на кургузую софу.

– Я тоже, – отозвалась Маша, чувствуя, как внимательно всматривается в нее подруга.

– Когда у вас там все это случилось, я была просто в шоке. Я чувствовала, что должна чтото сделать, както тебя поддержать, но я не знала как. Ведь даже связаться с тобой по телефону – и то проблема.

– Ничего и не нужно было делать… – Маша подумала о полковнике Волке, для которого таких проблем не существовало. – Когда все плохо, что хуже некуда – что тут поделаешь?

Иван вернулся в комнату.

– Ты уже сказала Маше? – спросил он.

Его черные глаза нетерпеливо заискрились.

– Еще нет, – спохватилась Рита, хлопая себя по лбу. – Как ты посмотришь на то, – обратилась она к Маше, – если у тебя будет своя собственная программа, настоящее шоу? Есть люди, которые хотят тебе его предложить. Премьера запланирована на конец года.

– Мощная поддержка, почти неограниченные возможности, – добавил Иван. – А главное, прекрасные условия и полная независимость. В планах – поездки по всему миру… Это будет не работа, а райское наслаждение!..

Оба смотрели на Машу в ожидании, когда та наконец отреагирует на новость. Рада она или нет? Однако Маша лишь с недоумением переводила взгляд с одного благодетеля на другого.

– Ну что? – не выдержала Рита.

– В каком смысле?

– Разве это не здорово? – воскликнул Иван.

– А что тут здорового? – пожала плечами Маша. – Неужели вы думаете, что я приду в восторг от перспективы вести какоето там шоу? Почему вы решили, что должна прыгать от счастья?

Супруги слегка оторопели.

– То есть почему бы и не прыгать?.. – промолвил Иван.

– Конечно, вы приложили немало сил, чтобы устроить мою жизнь, – продолжала Маша с горькой усмешкой. – Но вам не кажется, что моя жизнь – это всетаки моя жизнь.

– Кто же с этим спорит? – мягко сказала Рита, которая быстрее мужа сообразила, что с Машей чтото неладно и куда она клонит. Вернее, не столько сообразила, сколько почувствовала. – Мы просто подумали, что вместо того чтобы снова окунаться в эту войну, тебе лучше переменить амплуа. Не все же тебе носиться с репортажами. Пора бы взяться за чтото покрупнее… – Спохватившись, она умолкла, но поздно.

– А это, повашему, мелко? – огрызнулась Маша.

– Рита не то имела в виду, – пришел на помощь жене Иван. – Ты геройская женщина – спору нет. С этой точки зрения твои репортажи с Кавказа – приравниваются к подвигам Павки Корчагина… Но речь сейчас, пойми, не об этом! – Он вздохнул. – Кроме того, войне скоро конец…

– Скоро? – дернулась Маша.

– Одна война, другая война. На наш век их больше чем достаточно… Подумай, тебе предлагают совершенно новое дело. Ты побываешь в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Риме… Когда ты займешься новой работой, ты забудешь обо всем на свете. Это просто сказка!