Электронная библиотека » Сергей Максимов » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Тайга (сборник)"


  • Текст добавлен: 24 июня 2016, 03:40


Автор книги: Сергей Максимов


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Сергей Максимов
Тайга

© Оформление, составление. Издательство РИМИС, 2016

© А. Любимов, вступительная статья, приложение, 2016

* * *

К столетию со дня рождения С. С. Максимова (Пасхина)



Сергей Сергеевич Максимов (1916–1967)

Вдаль от твоей неповторимой Волги Тебя унес судьбы водоворот.

«С. С. Максимову» А. Говоров

Год 2016-й с уверенностью можно назвать годом возвращения в Россию книг талантливого русского писателя Сергея Сергеевича Максимова. Особенно надо отметить, что это событие происходит в канун столетия со дня рождения писателя.

Вспоминается время, когда только начиналось мое знакомство с творчеством С. Максимова…

В начале 90-х годов прошлого века мне удалось приобрести несколько книг, выпущенных русским издательством им. Чехова в Нью-Йорке. Среди них оказался роман русского эмигрантского писателя Сергея Сергеевича Максимова «Бунт Дениса Бушуева». Как оказалось, эта книга была продолжением романа «Денис Бушуев», напечатанного еще в 1950 г. в Германии издательством «Грани». В предисловии к роману было сказано несколько слов об авторе: «Сергей Сергеевич Максимов родился в 1917 г. на Волге»[1]1
  С. Максимов. Бунт Дениса Бушуева. Издательство им. Чехова. Нью-Йорк, 1956, с. 3.


[Закрыть]
. При чтении книги обнаружилось, что действие романа происходит в 30-е годы прошлого столетия в окрестностях Костромы, в Татарской слободе, и в селе Отважном, название которого в повествовании оказалось вымышленным. Несколько лет время от времени я старался узнать о судьбе С. Максимова, но все усилия оказывались напрасными. И только в 2006 г. мне удалось узнать из словаря русских и советских писателей, вышедшего в Нью-Йорке на английском языке, что Сергей Максимов родился в селе Чернопенье Костромской губернии 1 / 14 июня 1916 года[2]2
  Wolfgang Kasack. Dictionary of Russian Literature since 1917. Columbia Univercity Press, New York, 1988, p. 233.


[Закрыть]
. При всех неточностях, связанных с датой его рождения, появилось еще одно обстоятельство, требующее проверки – это настоящая фамилия писателя. Как потом выяснилось, Сергей Сергеевич пользовался несколькими псевдонимами, настоящая же его фамилия была Пасхин[3]3
  С. Максимов еще имел псевдоним Сергей Широков – от девичьей фамилии матери – Широкова. Подробнее см.: А. А. Любимов. К 40-летию со дня смерти Сергея Максимова. 1916–1967. Возвращение. Новый журнал, № 246, сс. 217–225. Нью-Йорк, 2007.


[Закрыть]
.

Сергей Максимов прожил трудную, полную лишений и трагических событий жизнь: арест, сталинские лагеря, немецкий плен, Германия, отъезд в 1949 г. в США. После него практически не осталось архивов, и единственными источникоми по изучению жизни и творчества писателя стали его литературные произведения, многие из которых содержат автобиографические сведения, да переписка с родным братом Николаем. В 1949 г. в одном из забытых ныне эмигрантских изданий он пишет о своем аресте: «Весной 1936 года, вместе с группой товарищей-студентов, я был арестован в Москве органами НКВД и обвинен в антисоветской деятельности. Первые три месяца заключения я провел в одиночной камере Лубянской тюрьмы, затем меня перевели в Бутырскую тюрьму, где я находился до конца предварительного следствия. В начале 1937 года следствие по нашему делу было закончено, и мы предстали перед Специальной Коллегией Московского Городского Суда. Судебное следствие велось при закрытых дверях. Все мы были приговорены к разным срокам лишения свободы»[4]4
  С. Максимов. Цена одной прогулки Сталина. «Народная правда», № 3, с. 18. Париж, апрель 1949.


[Закрыть]
. С. Максимов по приговору суда получил пять лет и был сослан в Севжелдорлаг на строительство железной дороги, к северным склонам Уральских гор, где велась разработка каменного угля. Тяготы лагерной жизни он и описал в рассказах, объединенных в сборник под общим названием «Тайга», вышедший в Чеховском издательстве в Нью-Йорке в 1952 г. Судьба книги, как и жизнь его автора, была трудной. Она была написана во время первых месяцев эмиграции в Германии и носила название «Алый снег». Тираж книги был только что напечатан и находился в типографии города Лейпцига. Во время бомбежки города английской авиацией прямым попаданием бомбы в здание типографии был уничтожен весь тираж книги. И только в 1952 г. она вышла в свет в Нью-Йорке в издательстве им. Чехова с названием «Тайга».

Но С. Максимов не планировал первоначально издавать сборник рассказов. В 1951 году им было написано объемное поизведение на лагерную тему «Одиссея арестанта».

Частью сохранившаяся рукопись книги поражает своим объемом и состоит из 13 глав. В предисловии к этому объемному произведению автор сообщал: «Цель моей книги – показать, как спланированная Сталиным система террора воплощалась в жизнь. Стараясь быть максимально объективным, я почти не делаю обобщений и выводов в моей книге, а просто рассказываю о том, что видел и что пережил в советском концлагере за пять лет пребывания в нем»[5]5
  А. А. Любимов. Между жизнью и смертью. «Новый журнал», 2009, № 255, с. 183.


[Закрыть]
. К сожалению, уже готовую рукопись на русском языке отказывается печатать издательство им. Чехова в Нью-Йорке. А ее английский перевод отклоняется американским издательством «Scribner and Sons». Тогда писатель и решает сделать из «Одиссеи арестанта» сборник рассказов «Тайга», но в него не вошла и половина того, что было написано в «Одиссее арестанта». Но тем не менее книга имела успех в среде русской эмиграции. Так литератор В. К. Завалишин в рецензии на «Тайгу» замечает: «Максимов дает безукоризненно правдивые зарисовки принудительного труда в советских концентрационных лагерях. Сборник его рассказов согрет состраданием к человеку. Но это сострадание не жалостливое, а мужественное…»[6]6
  В. Завалишин – С. Максимов. Тайга. Нью-Йорк, 1952. «Новый журнал», № 30, с. 297–291. (Завалишин Вячеслав Клавдиевич (1915–1995), литератор, журналист, переводчик.)


[Закрыть]
. Отличительная черта рассказов из сборника «Тайга» состоит в том, что автор пишет о конкретных людях. Можно было бы привести достаточное количество примеров из судеб многих героев этих повествований. Так один из рассказов помог В. Безекович, урожденной Дурунча, узнать о гибели ее брата. В письме к С. Максимову из Парижа за 1954 г. она пишет: «Из Вашего рассказа „На этапе“, помещенного в сборнике «Тайга», узнала о смерти (расстреле) моего брата В. Дурунчи. От этих извергов трудно было ожидать спасения, но все же я не допускала такого трагического конца, повергшего меня в глубокий траур… Примите мои наилучшие пожелания и душевную благодарность»[7]7
  Письмо С. Максимову от В. Безекович. А. А. Любимов. Между жизнью и смертью. «Новый журнал», № 255, с. 191.


[Закрыть]
. Речь в рассказе шла о полковнике царской армии Виталии Александровиче Дурунче, растрелянном 7 марта 1937 г. и похороненном на кладбище Донского монастыря в Москве.

После выхода «Тайги» С. Максимов продолжает лагерную тему, печатая изредка рассказы в нью-йорской газете «Новое русское слово», в которых он вновь переживает личную драму. Кроме того, он пишет и о войне, о любви, и своем родном Чернопенье. К середине 60-х в газете было опубликовано около 30 рассказов. Сергей собирался издать их в сборнике, но прогрессирующая болезнь, отсутствие средств и одиночество не позволили ему исполнить задуманное.

За несколько месяцев до своей кончины Сергей Максимов видится с братом Николаем, приехав к нему в конце декабря 1966 г. После отъезда Сергей в одном из последних писем брату высказывает пожелание еще раз увидеться с ним, но, чувствуя, что этого может не произойти, заканчивает письмо прощанием со всем, что ему было дорого всю его нелегкую жизнь: «Не забывай меня, милый брат! Молю Бога часто хранить Чернопенье и всех наших…»[8]8
  Письмо 25 января 1967 г. (Николай Сергеевич Пашин (Пасхин) – 1908–1976. Писатель, публицист, переводчик. Родной брат С. Максимова.)


[Закрыть]
.

12 марта 1967 г. Сергей Максимов скончался в своей квартире в Лос-Анжелесе. На его смерть откликнулись многие близкие ему люди своими воспоминаниями, напечатанными в русских эмигрантских изданиях.

Очень тяжело перенес смерть брата Николай Сергеевич. В письме писателю и другу Владимиру Самарину (1913–1995) он писал: «Горе мое – невыразимо, и я – духовно и физически – едва-едва держусь. Не знаю, как выстою этот новый, страшный удар. В жизни образовалась какая-то странная пустота, и никакими словами нельзя выразить чувств, терзающих сейчас меня…»[9]9
  Письмо В. Самарину 23 марта 1967 г.


[Закрыть]
. Похоронен С. С. Максимов на Сербском кладбище в пригороде Сан-Франциско.

Спустя год после смерти писателя в «Новом русском слове» были напечатаны воспоминания давнего друга Сергея Сергеевича журналиста Н. Мишаткина, в которых он отмечает писательский талант С. Максимова: «Удивительно то, что все то, что он писал, было быстро и легко написано, как говорят, без запинки. Откуда у него это бралось? Сядет за стол, немного подумает и экспромтом, почти без поправок, напишет остроумное и веселое стихотворение»[10]10
  Н. Мишаткин. Сережа. «Новое русское слово», № 20077, 1968. (Мишаткин Михаил Федорович (1911–1973). Писатель, художник. Был знаком с С. Максимовым еще с лагеря ди-пи Менхегоф в Германии.)


[Закрыть]
.

С. Максимов через все годы жизни в эмиграции сохранил любовь к России, к своему родному селу Чернопенье, родным волжским берегам. Он отразил эту любовь в своих произведениях. Жители Чернопенья уже читают «Дениса Бушуева», «Тайгу», «Голубое молчание». Их талантливый писатель-земляк вернулся в родное село своими книгами.

Предисловие

Сергей Сергеевич Максимов родился на Волге в 1917 году в семье сельского учителя. В 1920 году вся семья переехала в Москву. По окончании средней школы, Сергей Максимов поступил в Литературный институт, но два года спустя был арестован НКВД и приговорен к 5 годам заключения в концентрационном лагере на Печоре. После окончания пятилетнего заключения он вернулся в центральную часть Советского Союза и поселился в маленьком городке, который во время войны был занят немцами в 1941 году. В следующем году Максимов был арестован немцами и после шести месяцев тюрьмы отправлен гестапо на работы в Германию.

Максимов рано начал писать, сотрудничал в детских и юношеских журналах – в «Мурзилке» и в «Смене». После войны, находясь в лагере Ди-Пи в Германии, он написал свой первый роман «Денис Бушуев». Роман этот вышел на немецком, на русском и на английском и встретил единодушный благоприятный отзыв критики.

«Тайга» – собрание рассказов о жизни в советских концентрационных лагерях. На фоне девственной тайги Максимов мастерски зарисовал серию портретов жертв НКВД и самих мучителей. Жестокость и произвол – вот подлинные владыки необозримых просторов севера, в которых расположено так много концлагерей. Редки здесь улыбка и человеческое участие, но, когда на мгновение вспыхивает улыбка или протягивается рука помощи, – это прорывается с такой непосредственностью, что вселяет и в читателя веру в то, что только доброму началу в человеке обеспечена конечная победа над злом.

Издательство имени Чехова

Жене Софье Максимовой

посвящаю



Прохожая

Пусть жизнь оборвется на живом звуке, сразу, без стонов, без жалоб нищенских.

Лесков


Ранней весной меня отправили по этапу с лагпункта Ропча на север, на реку Печору. В Усть-Кожве местное начальство определило меня в геологическую изыскательную партию в качестве лаборанта полевой лаборатории.

Принимая лабораторию и роясь в «журналах анализов», я нашел несколько листков из дневника вольнонаемного лаборанта Михайлова, моего предшественника, утонувшего в реке при спасении одного из рабочих – бурильщиков. Листки были датированы 2-м и 3-м февраля 1940 года. Начальник экспедиции мне рассказал, что незадолго до смерти Михайлов сжег какие-то бумаги, очевидно дневник. Я сначала подумал, что листки за 2-е и 3-е февраля остались случайно, но потом решил, что Михайлов сохранил их намеренно: на уголке первого листка, карандашом, рукой покойного лаборанта было написано: «Сохранить обязательно»… Привожу эти два дня из дневника.

«2 февраля.

…Третий день метет пурга. Наши крошечные брезентовые палатки утонули в сугробах пышного снега. В одной палатке живет начальник геологической изыскательной партии инженер Петров, во второй устроена маленькая полевая лаборатория, в этой, второй, живут два коллектора и – я. В третьей – рабочие.

Вечер. Железная печка раскалена докрасна. Сосновые дрова звонко потрескивают, тускло блестят колбы и стеклянные цилиндры на моем столе. Слышно, как шуршит по брезенту сухой снег. Слабо горит семилинейная керосиновая лампа с разбитым стеклом. Это стекло разбил коллектор Головин в белой горячке.

Я один. Начальник партии, коллекторы и рабочие уехали третьего дня на гору Убысь бурить гравийные карьеры. Они должны были вернуться еще вчера, но, очевидно, помешала пурга.

Возле палатки рабочих повар Иван, мордвин с Волги, колол дрова. При каждом ударе топора он кряхтел и смачно ругался.

Я вывернул побольше фитиль лампы, присел к раскаленной печке, скрестил на коленях руки и задумался. Тонко свистел ветер в сучьях деревьев над палатками. Забравшись в жестяную трубу, он пахнул из печки черным, смолистым дымом. Горсть снежинок, прорвавшись в отверстие между трубой и брезентом, серебристой пылью осыпала меня, зашипела на раскаленном железе трубы.

Откинув полог палатки, запушенный снегом, вошел с охапкой дров Иван, бросил их наземь, отряхнулся.

– Ну и погодушка, мать ее…

– Чай поставил? – осведомился я.

– Поставил. Скоро закипит, – лениво ответил он и вышел, но через секунду просунул голову и, испуганно посмотрев на меня, сообщил:

– Кричит кто-то в тайге…

Я поспешно вышел вслед за ним. Черной стеной стоял лес в белом кружеве снега. Меж быстро бегущих туч мелькал зеленый диск луны, безразлично и плавно ныряя в лохматых облаках. Крутила метель. Мы прислушались.

– И-и-и… а-а-а… – донесся откуда-то из тайги неразборчивый крик. Кричала женщина, и, по-видимому, недалеко.

– А-а-а…

Я забежал в палатку, надел шапку и телогрейку, сунул за пояс маленький топорик. Иван выдернул из сугроба две пары лыж, бросил одну пару мне и, натягивая ремни лыж на валенки, прерывисто проговорил:

– Недалеко кричит… на реке.

Ее мы нашли в трехстах метрах от нашего бивака, на берегу Кожвы – маленького притока холодной Печоры. Она сидела на снегу, прислонясь спиной к стволу дерева. Голова закутана теплым платком. Из-под него странно блестели большие глаза с инеем на ресницах. Рядом валялся туго набитый дорожный мешок.

– Сбилась с пути… – проговорила она низким, чуть охрипшим голосом. – Вы кто?

– Геологи, изыскатели, – ответил я… – Вставайте, а то замерзнете.

Женщина поднялась.

– Лыжи я бросила… Такая метель. Далеко до вас?

– Нет, рядом. Пойдемте, обогреетесь. Вы откуда?

Она замялась, помолчала, потом тихо ответила:

– Из Усть-Ухты. Несу почту, да вот сбилась с дороги, чуть не замерзла… Без лыж трудно будет.

– Я вам свои дам, – предложил я. – Только сначала вам надо высушиться и переждать пургу.

Войдя в мою палатку, она бессильно опустилась на койку и протянула озябшие руки к печке.

– Помогите, пожалуйста, раздеться… у меня руки совсем окоченели.

Я развязал платок, снял с нее бушлат и стянул с маленьких босых ног промерзшие заскорузлые валенки. Она влезла с ногами на койку, обхватила колени руками и, положив на них подбородок, пристально посмотрела на огонь. Черные курчавые волосы беспорядочно рассыпались по плечам, оттеняя белый гладкий лоб. Яркие, чуть отвернутые губы чему-то улыбались, а над темными большими глазами, на густых ресницах блестели не то капли растаявших снежинок, не то слезы. Короткие рукава шерстяной блузки обнажали красивые полные руки.

– Как ваше имя?

– Ирина. А ваше?

Я назвал себя и предложил ей выпить немного спирта.

– С удовольствием. Я так озябла.

Я налил в маленькую мензурку слаборазведенного спирта. Она выпила, закашлялась и замотала головой. Мы рассмеялись.

– Крепко?

– Очень, – ответила она, показывая в улыбке полоски белых, чистых зубов.

Недалеко от палатки, оглушительно захлопав крыльями, взлетела птица. Ирина испуганно вздрогнула и взглянула на меня.

– Что это?

– Глухарь взлетел.

– А страшно ночью в тайге. Если бы не вы, я бы замерзла…

Вошел Иван с кипящим чайником в руках. Прихлебывая кипяток, заваренный сухими листьями черной смородины, мы слушали шум метели и вели неторопливый разговор. Мало-помалу развеселились. Иван пел смешные мордовские песни и, как говорится, «под шумок» выпил весь мой запас спирта. Добродушное, рябое лицо его залоснилось, как облитая яичным желтком розовая булка. Под конец он совсем разошелся и стал показывать уморительные мордовские танцы, лавируя между койкой, столом и печкой. Мы забыли про пургу и на целый час ушли в какой-то новый для нас мир. Как немного надо человеку, чтобы быть почти счастливым!

Потом Иван ушел. Я решил предоставить свою палатку Ирине и переночевать в палатке рабочих. Как всегда бывает у людей, надолго изолированных от внешнего мира, после бурных вспышек веселья наступает тяжелое похмелье. Минут десять после ухода Ивана мы сидели молча, опустив головы, погруженные каждый в свои мысли.

– Ну, а завтра что? – вдруг спросила она.

Я поднял голову, не поняв странного вопроса. Она провела рукой по волосам и сама ответила:

– А завтра я возьму рюкзак и пойду тайгой по морозу… навстречу… навстречу…

Она упала на мешок с сеном, заменявший мне подушку, и навзрыд заплакала.

– Что с вами? Ну, бросьте, бросьте…

Ее полные плечи вздрагивали от рыданий. Порыв ветра оторвал полог палатки, бросил ворох снега и заполоскал оторванный брезент. Я подошел и закрепил полог. Ирина привстала и взглянула на меня мокрыми от слез глазами.

– Ну, скажите, зачем вы нашли меня сегодня в тайге? Зачем вы спасли меня? Лучше бы я замерзла там… сразу бы к одному концу… Зачем вы спасли меня?

– Затем, что вы кричали, – стараясь сохранить спокойствие, ответил я и стал набивать трубку.

Она как-то по-детски улыбнулась и вытерла платком слезы.

– Верно, – сокрушенно вздохнула она, – кому же умирать хочется? И мне совсем не хочется умирать… совсем не хочется…

Она затихла и задумалась.

Я подошел к печке, протянул руки к раскаленной трубе и, не глядя на Ирину, негромко спросил:

– Скажите, зачем вы мне лжете?

Она даже не изменила позы, не взглянула на меня, будто ожидала этого вопроса. Подумав, спокойно ответила:

– Затем, что не могу сказать вам правду…

– Почему? Впрочем… простите… я не подумал, – спохватился я, поняв, что мой вопрос неучтив, но почувствовал, что как-то объясниться надо, и добавил: – Видите ли, почему я спросил… Я жил в Москве. И детство, и сознательную большую часть жизни я провел там. Я инженер. Правда, предпочитаю работать простым лаборантом по некоторым причинам. По этим же причинам, о которых, может быть, позднее я скажу, предпочитаю глухую тайгу нашей столице. И вот, глядя на вас, я узнаю человека своего круга… Та же манера говорить, тот же московский акающий акцент, те же интеллигентские привычки. Я заметил, как быстрым и точным движением вы поправили волосы, я заметил, как вы держались за столом. Одним словом, вся ваша маскировка под таежную почтальоншу очень неопытна и неуклюжа. И, согласитесь, что совершенно естественно встал передо мною вопрос: кто же она, эта таежная почтальонша с московским акцентом? Простите меня за мою неучтивость, но…

– Вы не сделали ничего неучтивого, – перебила она меня, – тайга освобождает людей от многого, в том числе, очевидно, и от учтивости.

Я молчал.

– И еще: мужчины забывают, например, что на свете существуют бритвы…

– Это вы насчет моей бороды?

– Нет… вообще.

– Видите ли, борода меня защищает от мороза.

– И еще кое от чего…

Закинув руки за голову, она блеснула полосками зубов.

Я промолчал.

– Например, влюбиться в вас невозможно, – не унималась она.

«Дорого же мне обойдется мое любопытство», – подумал я и мысленно послал себя к чёрту.

– Вы посмотрите на себя, на кого вы похожи! На лешего! Длинные волосы, рыжая борода…

– Не рыжая, а каштановая… – попробовал отшутиться я.

– Каштановая, каштановая… – передразнила она, – а я говорю рыжая, стало быть – рыжая! Ну-с, что вас еще интересует? Может быть, сказать, сколько мне лет?

– Зачем? Не думаете ли вы, что я скоро начну бриться?

– Это вы мне в отместку за мое откровенное мнение о вашей внешности? Я считала вас остроумнее… Однако кто же все-таки я? Как вы думаете?

– Я не буду отвечать. Вам это, видимо, неприятно, а я не хочу, чтобы вам было неприятно.

– Но я настаиваю и… прошу. Кто же я?

– Прохожая… – спокойно ответил я, раскуривая потухшую трубку.

– И только?

– И только. По крайней мере, для меня.

– Прохожая… – усмехнулась она, презрительно и с ненавистью глядя мне в глаза.

– Прохожая…

– …которая не выдержала бы экзамена, если бы захотела стать актрисой, – добавил я.

Она вскочила, темные глаза ее заблестели злым огоньком затравленного зверька.

– Да! – крикнула она. – Я лгу! Слышите: я лгу! Я не почтальонша и никогда ею не была! Я такой же инженер, как и вы, с той только разницей, что я… что я… – она проглотила слова и снова повалилась на койку, глубоко дыша и нервно покусывая алую отвернутую губу.

– Впрочем, – добавила она через некоторое время, – вам нет ведь дела до того, какая между нами разница. Ведь я для вас только… прохожая.

Минут пять мы молчали. Я досадовал на себя. Мне было ее жалко. Я встал и решил идти к себе. Кстати, и лампа начинала тухнуть – керосин выгорал. Но Ирина опередила меня:

– Я очень хочу спать.

– И хорошо сделаете, – сказал я. – Вот вам моя койка, вот одеяло, сверху накройтесь еще вашим бушлатом. За печкой я послежу. Спокойной ночи.

Я вышел. Всё так же крутила метель, раскачивая сухие ели и лиственницы. Луна скрылась, на реке отрывисто, надоедливо лаяла лисица. В палатке рабочих храпел Иван, несмотря на несусветный холод – печка потухла. Я раздул угли, подбросил дров и, когда они весело вспыхнули, достал книгу, уселся перед печкой и принялся читать. Прочитав страницы две и убедившись, что из чтения толку не будет, я отложил книгу и стал наблюдать, как корчится на огне береста. Лениво тянулись какие-то незначительные мысли: вспоминалось то одно, то другое. Сколько времени я сидел так и думал – не знаю. Кажется, я вздремнул и проснулся от холода. Печка совсем потухла. Я вспомнил про гостью: наверное, и там давным-давно прогорели дрова.

Я вышел. Метель стихла, и на зеленовато-голубом небе, обсыпанном яркими звездами, повис стальной блин луны.

Осторожно откинув полог палатки, я вошел и присел на корточки перед потухшей печкой. Раздув огонь, я подкинул бересты. Она закорчилась, задымилась и вспыхнула жарким пламенем, потрескивая и освещая палатку. Я выпрямился и бросил взгляд на койку.

Ирина лежала на спине, укрытая одеялом, и нахмуренно, как-то чересчур напряженно смотрела на меня.

– Подойдите… – тихо сказала она.

Я подошел и сел к ней на койку. Она запустила пальцы в мою бороду и улыбнулась, просто и мягко, как улыбаются выздоравливающие:

– Какая смешная кудрявая борода. Сколько ей?

– Год.

– А вам? – спросила она, опуская руку и неторопливо застегивая пуговицу на груди моей гимнастерки.

– Тридцать.

– У вас есть жена?

– Нет. Я любил одну девушку, она была моей невестой, но потом… вышла замуж за моего приятеля.

– Ну и дура! – рассмеялась она. – Ведь вы, в общем, славный…

Я почувствовал легкий холодок где-то под сердцем и невольно подвинулся ближе к ней, но она отстранила меня.

– Послушайте, – как-то задумчиво сказала она. – Вы, наверное, задумывались над тем, что составляет радость жизни человека? Как по-вашему, что?

– Не знаю, – замялся я. – Очевидно, целый комплекс причин: любимая работа, семья, любовь…

– Нет, – вздохнула она, перебивая меня, – все это не то. Знаете, что главное?

– Ну-ка?

Она подперла рукой курчавую голову и, чуть прищурившись, коротко сказала:

– Свобода!

Опять тоскливо залаяла в тайге лисица. Береста прогорала, в палатке стало темнее, и, как волны, заходили по брезенту странные красноватые отблески.

– Ах, как она нужна вашей… прохожей, – нахмурив брови, тихо проговорила Ирина и вдруг, скрипнув зубами, стремительно схватила меня за плечи. Я наклонился и крепко поцеловал ее в теплые губы, чувствуя, как ускоряется стук моего сердца.


3 февраля.

Не знаю, вернусь ли я когда-либо снова к дневнику. Думаю, что нет. Бессмысленно писать, незачем, не надо ничего записывать больше… Я познал весь кошмар, который окружает нас, как покойника саван. Я познал цену свободы.

Вчерашнюю запись в дневнике я сделал в четыре часа ночи, когда, взволнованный, опустошенный, с радостным, но неспокойным сердцем, я оставил Ирину и вернулся к себе. Я не подозревал, что через 2–3 часа я постигну страшную правду.

Вот моя последняя запись, без рассуждений, без комментариев.

…Помню, что я уснул, тесно прижавшись к теплому телу Ирины. Было уютно, было детски-радостно и хорошо. Мне что-то снилось, тоже что-то светлое и хорошее.

Проснувшись же, я ощутил прежде всего пустоту. Было темно. Я пошарил рукой и понял – со мной никого не было. Я вздрогнул: где же она?

А на реке все плакала, все заливалась лисица.

– Как она противно кричит…

При первых же звуках знакомого голоса я был уже возле нее.

– Почему ты не спишь?

Она сидела в углу, у печки, в своей любимой позе – обняв колени и положив на них подбородок. Я кутал ее в бушлат, целовал ее волосы, лоб, глаза…

– Ты плакала?..

Она прижалась ко мне щекой и тихо сказала:

– Знаешь, мне так хорошо…

И, помолчав, добавила:

– Я хочу тебе рассказать, о том, что чувствует человек перед смертью…

– Ах, оставь… – поморщился я. – В самом деле, это уже слишком. Лучше расскажи о себе, ведь я ничего о тебе не знаю.

– Завтра. Обещаю. А перед смертью человек чувствует лишь сладкое замирание сердца перед великой тайной. И больше ничего. И – холод. Давай раздуем угли.

Я в одну минуту растопил печку. От тепла ли, от света ли – на душе повеселело. Ирина встала, потянулась и как-то буднично предложила:

– Будем-ка мы снова спать…

Но вдруг испуганно взглянула на меня и схватила за руку.

– Слышишь? Что это?

Я насторожился, но ничего не услышал.

– Слышишь?

– Нет.

Она растерянно улыбнулась:

– Это мне показалось. Я такая нынче пугливая… Когда ваши вернутся?

– Возможно, завтра.

– Утром?

– Вряд ли они ночью будут передвигаться. Впрочем, начальник странный, от него можно всего ожидать. А ты почему спрашиваешь?

– Я думаю, что тебе надо спать в другой палатке, – опустив глаза, сообщила она.

– Что? – удивился я, но тут же спохватился. – Прости, пожалуйста, я не сразу понял – почему.

– Иди… – приказала она.

Я обнял и поцеловал ее так, как целуют близкого, когда растаются на несколько часов – быстро и не крепко.

Я ушел и сел за дневник. Была глухая ночь. Окончив писать, вернее, еще не окончив, я, утомленный, положил голову на руки и, улыбаясь своему счастью, стал припоминать шаг за шагом все события. Потом всё смешалось. С трудом разлепив тяжелые ресницы, я поднял голову и осмотрелся. В палатке было мутно от предрассветных сумерек. За брезентом слышались негромкие голоса и поскуливание собак: «Наши вернулись», – подумал я и, рывком откинув полог, вышел. Шагах в тридцати от бивака я увидел подходивших на лыжах четырех мужчин, одетых в форму, с винтовками в руках. На привязях рвались собаки. И в ту же секунду совсем рядом, почти над ухом, оглушительно хлопнул выстрел.

Еще не отдавая себе отчета в том, что случилось, но повинуясь инстинкту, я кинулся к палатке Ирины, заметив при этом боковым взглядом, что все четверо пришельцев, как по команде, упали в снег. Вбежав в палатку, я ничего сначала не мог разобрать – плавал белесый горьковатый туман. В гулкой тишине слышалось бульканье воды, выливавшейся, очевидно, из опрокинутой на столе колбы.

Прислонясь спиной к надетому на плечи дорожному мешку, Ирина полусидела на койке, как-то страшно и неестественно свесив на грудь голову. Черные волосы, разметавшись, свисали, закрывая лицо. Под растегнутым ватным бушлатом голубела знакомая мне шерстяная блузка, покрытая странными темными пятнами. Маленькая рука с полусжатыми пальцами далеко откинута в сторону. Одна нога была обута в валенок. Другой валенок валялся на земле рядом с согнутой в колене и низко опущенной правой голой ногой; матово-белая, она жалко и беспомощно выделялась на черном фоне одеяла. Большой палец ступни был засунут в спусковую скобу моего охотничьего ружья, упавшего дулом на край лабораторного стола.

С остановившимся дыханием, я осторожно раздвинул на ее лбу пряди курчавых волос.

Лица не было. Было что-то бесформенное и жуткое.

Я помню, как я взял со стола лист бумаги, на котором карандашом что-то было написано, прижал этот хрупкий лист к губам и поцеловал буквы – следы ее жизни. Как сквозь сон я слышал, что вошли люди, слышал перепуганный голос Ивана и другой, низкий, спокойный, отвечающий Ивану:

– Бежала из места заключения… политическая…

На этом дневник Михайлова обрывался. К последней странице была приколота бумажка. Сверху типографскими буквами напечатано «Анализ грунта № 1937», а ниже – карандашом, ровным женским почерком, с правильно расставленными знаками препинания, было написано:

«Милый, у меня есть только полминуты времени. Собаки и конвой совсем рядом. Самое главное в жизни – свобода».

Долго хранилась у меня эта бумажка. Иногда я ее доставал, перечитывал, и никаких чувств она у меня не вызывала. А скоро и совсем забыл и про Ирину, и про Михайлова, и про записку.

Жизнь в тайге протекала бесцветно и скучно. Зимой, по ночам, под шум белых метелей, мы играли в карты, пили спирт. Хором, осипшими от мороза голосами пели свою любимую таежную песню:

 
Есть на севере дальнем могила,
Месяц клонит над нею рога.
Там позёмка летит легкокрыло,
И скрипит на морозе тайга.
 

Холодно. Ах, как холодно на этой земле!..


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации