Текст книги "Компрессия"

29

Сон пришел сразу. Вот только ощущения вновь не совпали. Кто бы поверил, что войти в сон можно точно так же, как входишь в реальный мир, когда просыпаешься у потухшего костра и действительность уносит тебя потоком, в котором и свежий ветер, и пение птиц, и хмурое с утра небо, и мокрая от росы трава, – и все эти составляющие кажутся каплями и волнами неостановимого течения. Одно спасение – крепкая рука на запястье. Пробуждение, ни с чем другим сравнить это было невозможно.

– Где мы? – спросил, озираясь, Кидди.

– Изобретаем самолет, игнорируя необходимость изобрести колесо, – весело прошептала Сиф, вспомнив слова Билла. Она была в длинном сером платье. – Но ты не пугайся, птица ведь обходится без колеса.

Они стояли на горном склоне, покрытом пружинистой зеленой травой, которая напоминала упругий ворс уличного ковра. За спиной почти в зеленое небо вонзались неестественно острые голубоватые пики; внизу, справа, слева вплоть до мерцающего пурпуром горизонта текла равнина. Она именно текла, вздымаясь холмами и опадая ложбинами, словно огромный зеленый ковер встряхивал кто-то невидимый за горизонтом, и волны от его усилий бежали по всему миру. Но этот великан был явно слишком усерден. Время от времени гребни холмов лопались, и оттуда поднимались прозрачные, оплетенные зелеными же венами пузыри. Они улетали и таяли в небе, в котором пылал холодным пламенем желтый шарик светила.

– Что это? – спросил Кидди, чувствуя и терпкий запах, поднимающийся по склону, и жаркий, душный ветер, который дул порывами, совпадая с движением зеленых волн, и ровный, непрерывный гул.

– Я не знаю имени, – сказала Сиф. – Я не знаю имени этого сна. И не следует его называть. Можно притянуть его к себе на многие ночи. Ты хотел бы оказаться там?

Кидди взглянул еще раз на вздымающийся рельеф и мгновенно почувствовал тошноту.

– Я держала тебя за руку, – объяснила Сиф. – Поэтому мы и попали… так странно. Ты действительно тяжелый. Я еще не была здесь. У каждого в отдельности был бы вовсе другой сон.

– Но в прошлый раз ты нашла меня? – напомнил Кидди.

– В прошлый раз ты попал в мой сон, – Сиф запнулась. – В тот сон, в котором я бывала часто. Попади ты еще куда, я могла бы не успеть.

– Подожди, – Кидди шагнул к Сиф, которая в сером домотканом платье казалась еще более желанной, чем обнаженной. – Подожди, но ведь я помню слова Билла. Он говорил, что ты можешь сломать любой сон!

– Ты и сам можешь сломать любой сон, – уперлась в него взглядом Сиф. – Может быть, даже успешнее меня. Разве ты все еще не понял? Ты думаешь, что все это именно то, что называется сном? Чем он отличается от Земли? Помнишь, как я гладила тебя по щеке? Я искала в тебе твердость, которая рассыпана пылинками в каждом. В тебе ее не меньше, чем у Билла. Твердость оборачивается тяжестью. Ты никогда не видел снов, потому что сны для тебя опасны. Даже утвердитель не удержал тебя. Но он помог тебе остановиться. Ты прорвал собственный сон, как камень прорывает паутину, и оказался там, где оказался.

– Я ничего не понимаю, – признался Кидди.

– Ты и не должен, – кивнула Сиф. – Принимай мои слова просто так. Можешь даже и не верить мне. Просто прислушивайся. Что ты чувствуешь теперь? Чувствуешь что-нибудь?

«Чувствую, – подумал Кидди. – Головокружение и слабость в ногах. Я вновь словно стою на палубе огромного корабля, который не только качается на волнах, но и летит вместе с океаном в пропасть. Или это ощущение связано с шевелящейся у подножия гор равниной?»

– А что я должен чувствовать? – спросил Кидди.

– Не знаю, – прищурилась Сиф. – Ищи туман. Серебристый искрящийся туман, хотя бы клочок тумана.

Кидди оглянулся. Даже видимости тумана не было. Только горизонт расплывался во мгле, да что-то похожее на облака клубилось у снежных пиков.

– Вон, – показала Сиф. – Придется идти туда. Там, среди холмов, проглядывает что-то похожее на марево.

Никакого марева Кидди не разглядел, но послушно пошел вслед за Сиф вниз по склону, тем более что она так ни на мгновение и не выпустила его руку. Трава упруго проминалась под ногами, и Кидди подумал, что такое покрытие сделало бы честь университетскому спортивному городку, вот только положено оно на неровный склон, да так, что отдельные валуны были покрыты зеленой щеткой не только сверху, но со всех сторон.

– Смотри, – показала Сиф, когда не меньше чем через час, обливаясь потом, они приблизились к краю равнины. – Видишь? Смотри прямо перед собой!

Кидди зажмурился, тряхнул головой, с трудом избавляясь от наваждения, что он стоит на краю постели, в центре которой под зеленым одеялом шевелится какой-то жуткий монстр.

– Что я должен увидеть?

– Да смотри же! Искры!

Кидди пригляделся и вдруг заметил светлое мельтешение метрах в трехстах перед собой. Технарь Миха устраивал что-то подобное на вечеринках в академии, наполняя зал столовой искрами, вихрями и смерчами, составленными из разноцветных искр, которые окружали каждую девушку, попавшую в их поле, золотым ореолом, а каждого парня очерчивали огненно-красным силуэтом. Только Миха-то свои чудеса творил в темноте, а тут искрился какой-то рой при дневном свете.

– Мошки какие-то? – вопросительно посмотрел на Сиф Кидди.

– Нет, совсем не мошки, – пробормотала Сиф и испытующе сузила глаза. – Придется добежать.

– Туда? – удивился Кидди. – Зачем? Не проще ли проснуться и попробовать уснуть еще раз?

– Попытка бывает только одна, – ответила Сиф. – Запомни, Кидди. Всегда попытка дается только одна.

– Не понимаю. – Кидди хотелось вытащить вспотевшую ладонь из руки Сиф, вытереть ее о платок, салфетку, умыться, напиться наконец воды, но она продолжала сжимать его пальцы.

– Всякое испытание – это прыжок через пропасть, – напряженно прошептала Сиф. – Вся жизнь состоит из прыжков через пропасть.

– Ну с пропастью все понятно, – попробовал усмехнуться Кидди. – Я не буду предполагать, что на ее дне может оказаться глубокая река, а не вот этакая зеленая дрянь. А как же прыжки в высоту? Сбил планку, поставил ее на место. И разбегайся снова. Эта аллегория мне гораздо ближе!

– Она менее очевидна, но ничем не отличается от пропасти, – упрямо наклонила голову Сиф. – Сбитая планка – это как маленькая, едва заметная смерть. Она как капелька в копилку большой смерти. Она навсегда.

– Бред, – прошептал Кидди и повторил громко: – Это бред, Сиф! Тогда вся наша жизнь – это беспрерывная капель в копилку большой смерти!

– А разве не так? – удивилась она и произнесла ледяным тоном: – Не выпускай мою руку, Кидди. Ни за что!

Кидди еще попытался открыть рот, но сказать уже ничего не успел. Небольшой холм, выросший в десяти метрах от них, начал опадать, обращаясь в ложбину, когда Сиф, не выпуская руки Кидди, вдруг рванулась с места, ступила на укрытое зеленым ковром живое и побежала, побежала по изгибающемуся под ногами склону. И Кидди, чувствуя, что все происходящее напоминает овеществленный бред, помчался сначала за ней следом, а потом рядом, страшась только одного: что движущаяся трясина под ногами разверзнется и не подарит им мгновенной смерти, а будет убивать медленно и больно.

– Быстрее! – прохрипела Сиф, когда ложбина под ними начала подниматься, обращаясь в гребень, и им пришлось забирать правее, рискуя потерять из виду искрящееся мельтешение.

– Быстрее! – закричала она в голос, хотя Кидди давно уже опережал ее на полшага и только оглядывался через плечо, чтобы определить, куда, куда Сиф смотрит, куда бежать.

То ли треск, то ли шелест раздался за спиной, зеленые тени пролетели над головами, Сиф вскрикнула, и Кидди, оглянувшись, увидел, что на ее шее стремительно набухает зеленая капля, обращаясь в упругую пружину растения.

– Не тронь! – выкрикнула она протянувшему на бегу руку Кидди, морщась от боли. – Быстрее!

Они успели миновать еще три холма. Это не было бегом по чудовищному батуту – кроме упругости травы, под ногами не было ничего мягкого. Но укрытая травой твердость шевелилась, как живая, она напрягала мускулы, она тужилась и, прорывая на верхушках холмов зеленые гнойники, выпускала шары и забрызгивала едким соком все вокруг. Еще несколько капель попали на Сиф и на Кидди, но они касались одежды и теперь вытягивались ростками, медленно ползли к открытым частям тела. Кидди все-таки попытался вырвать липкий свежий побег, но пожалел тут же, потому что сразу два ростка расцвели у него на ладони и он почувствовал жуткую боль, словно кто-то подцепил у него в коже пинцетом невидимый нерв и начал тянуть его наружу медленно, но неотступно.

– Быстрее, – уже хрипела Сиф, поднимая подбородок из наползающего на ее лицо зеленого воротника.

И тут искры замелькали вокруг них.

– Стой! – прошептала Сиф, дернула Кидди за плечо, поймала его позеленевшую ладонь второй рукой и закрыла глаза.

– Что мне делать? – задыхаясь, вымолвил Кидди, но она только гневно мотнула головой и напрягла скулы. Как мало она сейчас походила на совершенное существо у океана, прикоснувшееся к щеке Кидди, но как она была прекрасна и в этом растерзанном виде.

– Сейчас, – почти беззвучно шевельнулись губы Сиф, и тьма накинулась на них со всех сторон.

30

Через три часа после того, как Стиай неторопливо удалился по виляющей между кустов шиповника каменной дорожке, Кидди показалось даже, что так и надо. Так и надо, чтобы его порченая жизнь продлилась именно таким образом – в покое и с возможностью подумать о чем-нибудь отвлеченном, не вспоминая огненный цветок и не испытывая каждое мгновение разочарования от выпавшего жребия. Внезапно стало ясно: то, чем он занимался восемь лет на Луне, закончилось. Его отвратительная, скучная и неприятная работа подошла к концу. Назначенная чаша горечи выпита, только две заботы остались – не лопнуть от порции проглоченного питья да проглотить то, что осталось на самом дне. Смерть Михи и огненный цветок. И Монику, которая своими частями была и там, и там. Она все-таки вынудила его взять линию.

– Почему ты не отвечаешь мне?

У нее был очень спокойный голос.

– Потому что мне пока еще нечего тебе ответить, – медленно произнес Кидди, сидя в том самом кресле, в котором еще недавно сидел Стиай, и глядя на Джефа, мерно таскающего по мрамору механического уборщика.

– Как это может быть? – Она все еще оставалась спокойной, хотя спокойствие давалось ей нелегко. – Ведь ты даже еще не знаешь, что я хочу у тебя спросить!

– Ну почему же? – Кидди прищурился.

Поднявшееся солнце отражалось в глади воды и било лучами ему в глаза.

– Ну почему же? Вариантов не так уж и много. Когда я заберу фуражку и почему умер Миха.

– Ты дурак, Кидди, – с явным сожалением произнесла Моника. – Кстати, твою фуражку я отправила туда же, куда и все вещи Михи. Ее больше нет. Какой же ты дурак, Кидди! Мне абсолютно все равно, почему умер Миха. Мне плевать, что он умер. Нет. На самом деле мне не плевать, что он умер, я очень рада, что он наконец умер, и я не чувствую себя виноватой, и не потому, что я не убивала его, и он просто загнулся, как слабак, который не смог справиться с собственным сердцем, а потому что это я была на Луне, Кидди. Я была на Луне, хотя все это время оставалась в собственном маленьком уютном домике. Я была на Луне, и не восемь лет, как ты, а больше, понимаешь? Все десять лет, с того самого дня, когда ты, негодяй, шептал мне на нашей с Михой свадьбе предложение крепкой дружбы! Зачем она мне нужна, твоя дружба?

– Зря ты так, насчет дружбы, – произнес Кидди и тут же вспомнил слова Сиф о том, что у него нет друзей, и перетасовал в голове лица – Стиая Стиара с прозрачным взглядом, прищуренного Рокки, насупленного Брюстера, обиженного Миху. – У меня нет друзей, и тебе я дружбу не предлагаю. И тогда на свадьбе с Михой я не предлагал тебе дружбу, я желал тебе счастья с собственным другом. Тогда еще он у меня был. Кстати, хотел тебя спросить, почему ты не родила ребенка от Михи? Насколько я помню, он очень хотел ребенка?

– Где ты? – спросила его Моника голосом, в котором лютая ненависть слилась, соединилась с неутолимой жаждой. – Где ты, Кидди? Я хочу видеть твои глаза! Подсоедини чиппер к монитору!

– Смотри канал TI200,– Кидди почувствовал, что в линию толкается Хаменбер, и начал говорить ей слова, о каждом из которых жалел тут же по произнесении. – Я буду там скоро в программе о компрессии. Но мы еще увидимся, и не только потому, что я должен все узнать о Михе. Ты чертовски хорошо выглядишь, Моника. Я бы хотел тебя увидеть, и не только увидеть.

Она не успела ответить. Кидди сбросил линию и услышал голос Хаменбера:

– Это Ол! Господин Гипмор? Надеюсь, господин Стиара не ввел меня в заблуждение и вы наконец согласились? Сегодня в восемнадцать часов программа. Лучшее время, смею заметить. Хозяйки на кухнях в ожидании кормильцев, кормильцы движутся в сторону своих жилищ, поглядывая на мониторы. Плюс не менее миллиарда тех, кто не смотрит, но слушает, предпочитая серьезные интересные новости пустой музычке или затертым шуткам.

– Что я должен буду делать?

– Ничего! – заторопился Хаменбер. – Только присутствовать и отвечать на вопросы, которых будет немного. Программа идет ровно тридцать минут, кроме вас – представитель компании, им любезно согласился быть господин Стиара, представитель Государственного совета – помощник вашего министра Бэльбик, вы, представители общественности и несколько компрессанов.

– Кто именно? – нахмурился Кидди.

– Толби, Сабовски и Макки.

– Каким образом был осуществлен отбор? – поморщился Кидди.

– Рекомендации господина Котчери, – поспешил объяснить Хаменбер. – Я слишком хорошо понимаю, насколько важна эта программа для корпорации! Господин Стиара – один из попечителей нашего канала! Не волнуйтесь, господин Гипмор. Все будет в лучшем виде! У вас имеется парадный мундир?

– Нет, – отрезал Кидди.

– О! – вежливо рассмеялся Хаменбер. – Ничего страшного, нас это нисколько не затруднит! И не забудьте! В течение недели я рассчитываю на несколько интервью и реплик с вашей стороны!

31

Толби и Сабовски прошли компрессию без особых проблем. Толби оказался слишком глуповат для тонкого анализа ситуации, он и приличный срок получил за бытовое убийство, которое было отягощено последующим бессмысленным воровством из квартиры убитого, а Сабовски свел счеты с коммерческим партнером, который, как понял Кидди из материалов дела, заслуживал если не смерти, то хорошей порки. И тот и другой успели отбыть по три года в «Обратной стороне», начали испытывать проблемы с иммунитетом и преждевременной дряхлостью из-за постоянного облучения и перескакивания с базового псевдограва на «недогруз», как называли лунное притяжение и заключенные и персонал. Кидди больше беспокоился за Сабовски, который часто конфликтовал с сокамерниками, но сложностей не случилось ни с тем, ни с другим. Сабовски через двенадцать часов компрессии, в которую вместились восемь лет пребывания в виртуальной камере, открыл глаза спокойно, но на оператора компрессатора и на Кидди посмотрел с некоторым разочарованием. Только и произнес:

– Вспомнил. Вспомнил, черт возьми, но вспомнил только теперь! Восемь лет ломал голову, восемь лет!

– Что же тебя беспокоило? – спросил Кидди.

– Многое, – задумался первый компрессан. – Где я? Что за климат, который не зависит от времени года? Что за созвездия в небе, которые не похожи ни на что? Почему у меня нет возможности связываться с родными? Где охрана, черт меня возьми? Почему волосы не растут и ногти? Откуда берутся продукты в кладовке? Кто их туда кладет каждые семь дней? Неделями ждал, засаду устраивал, чтобы поймать благодетеля, а все-таки не угадал. И вот, кто бы мог подумать… Книг мало. Я быстро читаю. Все эти тридцать книжек, которые лежали в ящике, прочитал за пару месяцев. Одно хорошо – за банджо спасибо. В детстве тренькал немного, но так толком и не научился. А вот тут оторвался. Можно сказать, что овладел инструментом. Подождите. – Сабовски тревожно взъерошил ежик седых волос. – Что ж это выходит? Мне что, приснилось, что я на банджо играть научился?

– Потом о банджо, – отмахнулся Кидди. – Как твое самочувствие, Сабовски?

– Восемь лет, – пробормотал он и вдруг стиснул ладонями скулы и заплакал. – Так выходит, моей Марыле не восемнадцать, а все еще десять? И я скоро увижу дочь?

– Увидите, Сабовски, пройдете недельное обследование и отправитесь домой, – успокоил его Кидди и повторил вопрос: – Что можете сказать о самочувствии?

– Спать хочу, – внезапно расширил глаза Сабовски. – Восемь лет, считай, сны смотрел, а вот спать хочу! Прямо так и уснул бы. Если бы есть не хотел. Что же это получается, я восемь лет воздух глотал? А ведь наедался, черт возьми, наедался!

Толби, как показалось Кидди, так и не понял, что с ним произошло. Более того, когда с его головы стащили колпак, он еще долго лежал в капсуле, хлопая глазами, к тому же так и не вспомнил, как зовут майора.

– Если бы вы, господин, за весь срок хотя бы иногда ко мне заходили, я бы помнил, – в итоге пробурчал он недовольно, – а так, я и свое имя едва не забыл. Бросили черт знает где, хорошо хоть кормить не забывали. Зато выспался на несколько лет вперед! Э-э! Так ведь я поправился вроде?

– Будет, – довольно пробурчал Котчери. – Все будет. И книжки будут, и губные гармошки, и созвездия правильные, и, со временем конечно, живые на первый и второй взгляд охранники. А уж что касается волос и ногтей, исправим немедленно. Это вовсе не проблемы.

Проблемы начались с восьмым компрессаном. Откровенно говоря, у Макки был не слишком длинный срок. Убийство по неосторожности, оставление места происшествия. Парень праздновал окончание инженерной школы и двадцать четвертый год рождения, бахвалился перед толпой приятелей, собирающихся вместе с ним поступать в академию, перебрал газированного вина и, затейливым образом отключив автопилот у обычного купе, влетел в один из коттеджей университетского городка. Немало студентов дивились из окон на ночные кульбиты пилота-испытателя. Для одного из них это шоу стало последним. Макки мог отделаться шестью годами, но у него случилась истерика, он выбрался из покореженного аппарата и убежал. Неделю скрывался у какой-то подружки, не забыв стряхнуть с руки чиппер, с учетом чего и получил двенадцать лет. Два из них прошли на Земле, пока его дело кочевало по судам и кассационным инстанциям, десять выпали на «Обратную сторону». Когда корпорация начала устанавливать компрессатор, Макки оставалось отбыть еще семь лет. Это угнетало его, пожалуй, даже острее, чем тех, кому предстояло любоваться звездами большие сроки. Макки вбил себе в голову, что из-за дурости погибшего мальца, которому ночью следовало спать, а не разглядывать в окнах пролетающие купе, он теряет лучшие годы жизни. Вдобавок кто-то ему поведал, что облучение и смена гравитационных режимов плохо отражаются на потенции, что вконец испортило Макки и характер, и даже голос. Именно объяснение Котчери, что через семь лет компрессии его здоровье останется точно таким же, как и теперь, заставило Макки пойти на испытание. Правда, он приобретенным в переживаниях визгливым тембром уверял Котчери, что никогда в жизни не видел снов, но в капсулу лег.

– Так даже лучше, – ухмыльнулся Котчери. – Всякую технику следует испытывать в экстремальных условиях.

Сбой дала и техника, и Макки. Уже через три часа после загрузки в компрессию оператор забил тревогу, а еще через несколько минут Кидди и Котчери рассматривали отчет-реконструкцию о происшествии. Именно тогда Кидди впервые, пусть и на экране монитора, увидел компрессию в действии.

– Режим облета объекта, – подсказал Котчери. – Это пространство мы называем картинка. Стандартная заставка, чтобы вы или кто-то еще из контролирующих нашу работу лиц могли получить представление о программе.

Картинка впечатляла. В горной котловине изрезанным отрогами хребтов лоскутом лежала плоская равнина. Резкие тени камней и скал подчеркивали ее безжизненность. Ни дерева, ни куста не попалось взгляду, пока программа демонстрировала серый с белесыми языками солончаков пейзаж. Вихри пылевых смерчей то тут, то там вздымались к пустому небу. Ни тени птицы, ни силуэта пустынного зверька не мелькнули внизу, даже когда панорама приблизилась к земле и понеслась в сторону затерявшихся в центре долины строений.

– Некоторая однообразность присутствует, – словно услышал мысли Кидди Котчери. – Днем температура колеблется от двадцати пяти до сорока градусов Цельсия. Ночью иногда падает до ноля. Никакой растительности и животного мира. Несколько скучновато, но зато и насекомых никаких нет. И болезней тоже никаких. Кроме чистой психосоматики, но это мы преодолеваем без проблем.

– А что же вызывает проблемы? – неприязненно спросил Кидди, разглядывая несколько серых коробок, которые приближались и все больше начинали напоминать здания.

– Все проблемы решаемы, – бросил в рот пластинку тоника Котчери. – Даже и те, что мы сейчас пытаемся разобрать. Более того, сам принцип наведенного сна, пусть и сжатого до предела возможностей человеческого мозга, предполагает, что все проблемы могут иметь только соматический характер. Таким образом, и решение их лежит в… психической области.

– Не знаю, – усомнился Кидди. – Конечно, эта картинка производит впечатление, только все это я уже видел. Условия содержания в компрессии мною изучены досконально, поскольку именно я довожу их до сведения заключенных. Имеется база в пустынной местности, в которой три здания. Первое – казарма охраны, необорудованная и необжитая. Второе – кладовая. Третье – спецблок на десять камер, из которых оборудована одна. В ней – лежак, комплект теплых одеял, книги, посуда, прочие предметы по отдельному списку.

– К примеру – банджо, – усмехнулся Котчери.

– Спецблок оборудован одноканальной радиолинией, – продолжил Кидди.

– Только музыка и скетчи, – поспешил вставить Котчери.

– Колодцем с выводом в четыре ведра воды в сутки и мифическим трансипортом для поставок продовольствия.

– Только подумайте, Кидди, – сокрушенно вытянул губы Котчери. – Подумайте, какая экономия для бюджета! Мы могли бы кормить заключенных натуральными деликатесами, и это тоже никак бы не повлияло на бюджет! Любое меню!

– Да, – согласился Кидди. – Я уже слышал. Я уж не говорю об удивительном изобретении, сравнимом только с искусственной гравитацией, трансипорт! Телепортация продуктов питания! Попади в эту зону физик, да еще с этим вашим отбоем памяти, точно с ума сойдет. Человечество еще даже и не приблизилось к решению этой проблемы, а корпорация «Тактика» разрешила ее в мгновение ока! Можно было бы и что-нибудь более соответствующее реальности придумать!

– Например? – нахмурился Котчери. – Я мог бы загрузить в программу виртуального охранника и запереть камеру, в которой сидит компрессан, только проблем это вызвало бы еще больше!

– Да уж, – усмехнулся Кидди. – На фоне вашей программы исключения побегов…

– Она безупречна, – скривился Котчери.

– Не сомневаюсь, – кивнул Кидди. – Еще ни один компрессан из капсулы не исчез.

– Вы придираетесь, – нахмурился Котчери. – Придираетесь и недооцениваете наши разработки!

– Ваши разработки – это бред больного на голову геймера! – вскипел Кидди. – Стена высотой в десять метров, заглубленная в скальную породу, – вот универсальная разработка, а не эти ваши невыносимые природные условия в отдалении от базы и так называемые недоходимые горы! Бегущая навстречу потенциальному беглецу дорожка размером с огромный кусок степи! Спортивный тренажер!

– Эффект «недоходимости» заключенный всегда может списать на временное расстройство психики! – заметил Котчери.

– Вот меня и удивляет, отчего никто из наших подопечных еще не сошел там с ума? – стиснул кулаки Кидди. – А знаете ли вы, что, пусть он хоть десять раз совершит попытку к бегству, всякий суд его оправдает? Человек даже в тюрьме нуждается в обществе себе подобных! Или хотя бы должен быть занят полезным делом.

– Придумаем полезное дело, – язвительно поклонился Котчери. – Когда Государственный совет сделает компрессию обязательной. Придумаем. И о совместной компрессии подумаем. Кстати, что касается общества себе подобных – наша технология позволяет размножить любого компрессана. Размножить и поселить в одной камере. В двух, трех, десяти лицах! Но ведь мы этого не делаем? Ваша стена, Кидди, верный путь к сумасшествию, а наши горы, по крайней мере, позволяют заключенному лелеять надежду или, хотя бы, действительно заняться делом! Пусть даже подготовкой побега! А что касается сумасшествия, то за этим следит компрессатор. Коррекция психики ведется автоматически. Это, кстати, самая сложная часть нашей программы!

– Что ж? Выходит, и она дает сбои? – поморщился Кидди и повернулся к оператору. – Ладно, хватит уже крутить рекламу, показывайте, что послужило причиной сигнала тревоги?

– Что именно? – повернулся тот к Котчери.

– Давай сам источник тревоги, – распорядился тот.

Оператор пошелестел сенсорами, и картинка изменилась. На экране монитора появился текст.

«Правила нахождения в спецзоне „Третья сторона“», – прочитал Кидди.

– Келл! – рявкнул на оператора Котчери. – Фокусировка не из глаз заключенного, а с угла в сорок пять градусов сзади к фронтальной плоскости! И держи картинку!

Макки стоял у выщербленной стены кладовой и читал «Правила», нанесенные на ободранный кусок пластика. Неторопливо поворачивалась голова, переходила на следующую строчку и снова поворачивалась, словно Макки поедал буквы.

– Сколько он уже там? – спросил Кидди, разглядев ветхую одежду.

– Пока только три года, – прищурился Котчери. – Выглядит, конечно, как бродяга, но не нянькаться же с ними, в самом деле? Комплект запасной одежды есть, как видите, этот индивид просто неорганизован.

– Трудно же ему придется адаптироваться к нормальной жизни после компрессии, – задумался Кидди. – Боюсь, Котчери, не обойтись вам без строительства реабилитационного центра!

– Чего мы ждем, Келл? – обрушился на оператора Котчери.

– Все по инструкции! – огрызнулся вертлявый помощник советника. – Компрессатор выдает контрольную реконструкцию не менее чем за десять минут до события.

– Тихо! – поднял руку Кидди.

Макки отошел от стены, на мгновение повернувшись к зрителям, и Кидди увидел абсолютно безжизненное лицо. Это было лицо если не мертвеца, то человека, низведенного до состояния скота, утомленного непосильной работой или на годы прикованного цепью к стене и только что освободившегося вследствие случайности или невероятного стечения обстоятельств. Макки отошел от стены и двинулся в степь. Он прошел шагов двадцать, миновал каменное навершие колодца с цепью и каменным же ведром и остановился. Впереди вздымала пики остроконечная гряда гор, неслись над пыльной равниной султанчики смерчей, где-то там за их пределами должна была таиться прохлада и нормальная жизнь, но добраться до нее не было никакой возможности. Эта невозможность таилась в самой фигуре Макки, с безвольно опущенными руками и утонувшими в пыли ступнями. Даже в его истерзанной одежде и сухой коже, стянувшей костяшки слабых пальцев.

– Что он накорябал на пластике? – напрягся Котчери, когда Макки побрел обратно к щиту.

– «Меня зовут Макки Бифуд. Я жил здесь и умер, потому что обо мне забыли», – вслух прочитал Келл и тут же зашуршал сенсором, отыскивая Макки.

Заключенный уже брел, проваливаясь по щиколотку в пыль, по коридору спецблока. Дошел до открытой двери, вошел внутрь камеры, прикрыл решетчатую дверь и тщательно замотал ее проволокой изнутри. Кидди вгляделся в неказистое убранство камеры. Ниша в стене, в которой лежала стопка одеял и белья, узкий, застеленный серым одеялом лежак, деревянный столик, ящик и табурет.

– Газовая плита и автономная холодильная камера установлены в кладовой, – поспешил объяснить Котчери, но осекся.

Макки забирался на табурет. Вот он выпрямился, с трудом удерживая равновесие, повернулся лицом к двери и потянул из висящего петлями под потолком клубка веревку, сплетенную из постельного белья.

– Крюк для люстры оставлен из соображений реальности, – пожал плечами Котчери. – Так-то камера освещается примитивной лампой с фитилем.

– Мы можем что-то сделать? – процедил сквозь зубы Кидди, глядя, как Макки просовывает голову в петлю.

– Не волнуйтесь, господин Гипмор, – постучал пальцами по столу Котчери. – Сейчас вы увидите нашу программу в действии. Напоминаю, мы сейчас разглядываем реконструкцию уже пережитых Макки событий. Все, что можно было изменить, программа уже изменила. Более того, с момента этих событий, которые мы теперь наблюдаем, прошло уже по счету компрессии почти полгода. Келл! Сделай общий план!

Через узкое оконце под потолком камеры вливался тусклый свет, который в полумраке камеры казался ярким, и в этом свете силуэт Макки, скорчившегося на табурете, больше всего походил на лунный скафандр, подвешенный за косяк двери так, что облупившиеся башмаки упали набок, а обвисшие колени почти касаются пола.

– Интересно, – пробормотал Котчери. – Интересно. Табурет-то привинчен к полу. Интересно…

Тень скользнула вниз, словно пронзила табурет ногами насквозь. Веревка натянулась, секунду Макки висел неподвижно, затем захрипел, ухватился за петлю, засучил ногами, словно пытаясь найти вовсе не существующую опору, задергался и наконец обмяк.

– До конца нужно дать прочувствовать паршивцу смерть, до конца! – азартно прошептал Котчери, и в этот самый момент на покосившуюся голову Макки посыпалась штукатурка, раздался скрежет и в клубах пыли самоубийца рухнул на пол.

– Крюк не выдержал, – весело сообщил Котчери. – Программа выбрала этот ход, хотя мог развязаться узел, веревка лопнуть, да что угодно. Сейчас узел ослабнет, наш подопечный еще полежит немного, затем через несколько часов, для него несколько часов, придет в себя. Собственно, мы уже отсматривали его последующее поведение. Бродит себе по двору, даже странгуляционная борозда на шее имеется. Меры уже приняты, просто данный субъект психически неуравновешен. Легкое изменение программы, успокаивающие ритмы, и все наладится. Выберется из капсулы в лучшем виде!

– Келл, – оторвался от монитора, в котором так и не осела пыль, Кидди. – Покажите-ка мне еще раз его проход по коридору.

Оператор, взглянув на поджавшего губы Котчери, кивнул, и через секунду Макки вновь брел коридором спецблока.

– Келл, – попросил Кидди. – Сделайте крупнее ноги. Еще крупнее. Ступни. Ну как? – Кидди обернулся к Котчери. – Ползет ваша компрессия, Котчери. Смотрите-ка, он ведь не по пыли идет, по бетонным плитам. А ноги вязнут, словно в лунной пыли. По щиколотку в камень уходит. Вот только отпечатков не остается. И на улице то же самое было, когда он по твердому грунту ходил. И табуретка у него под ногами не просто так растворилась. Сбой в программе, Котчери.