Текст книги "Трепет"

Глава 9
Самсум

Город открылся сразу. И если Литус, который с самого утра был напряжен, как раскаленный клинок, – тронь, зашипит, и даже не смотрел в сторону берега, то Лава не отрывала от него взгляд. Му близ Самсума раскидывалась на полторы, а где и на две лиги, но нахоритский берег был гол, разве только рыбацкие деревни попадались на нем время от времени, а вот левый берег, ближе к которому и держалась барка, деревни постепенно заполонили так, что обратились бескрайним скопищем заснеженных домиков, огородиков и садов. Хотя край у этого деревенского царства все-таки был и совпадал он с берегом, к которому причалила барка, чтобы исторгнуть из себя малую толику путешественников, и Литуса с Лавой, вновь выглядевшей худощавым черноволосым подростком, в том числе.

– Это уже Самсум? – недоверчиво спросила Лава, спеша за Литусом по гнилому деревянному тротуару между глиняными домиками.

– Считай, что да, – хмуро кивнул он. – Хотя это еще тиренская земля. И живут тут в основном тирсены. До Самсума еще десяток лиг. Он отделен от тиренских земель каналом, так что придется пройтись.

– А почему мы сошли на берег так рано? – не поняла Лава. – Места-то были оплачены до Самсума?

– Время тяжелое, – пожал плечами Литус и добавил после паузы: – Самсум свободный город. Им правят главы цехов, даже храмовники и магические ордена не имеют тут особой силы. Хотя и довольствуются безопасностью, которую вот уже много лет им предоставляют стражи Самсума. Так вот, теперь опасность реальна. Вокруг Самсума вода и Тирена, а Тирену уже долгие годы терзают кочевники. Южные районы обезлюдели, население бежит к тому же Самсуму и в междуречье Утукагавы и Му. А оттуда их начинает давить Светлая Пустошь. Куда им еще деваться? Многие ушли в Тимор и Обстинар, но не всем по вкусу холодные зимы. Так что только в Самсум. Тут уж всякого, прежде чем впустить в город, надо перетряхнуть. А нам лишней славы не нужно. Пусть даже ярлыки у нас с городскими отметками. Понял, Тереб?

– Понял, – буркнула Лава и спросила: – А разве у того канала нас не будут проверять?

– На паром не пойдем, – покачал головой Литус. – Доверь это дело мне. В город мы попадем в любом случае.

«Доверь это дело», – пробурчала про себя Лава. Как будто можно было еще кому-то довериться. И ведь даже спасибо не сказал Литус, что спасла его Лава в Эбаббаре, когда странно обратившийся в мерзость с горящими глазами кузнец ударил его молотком в грудь. Или и не за что было ее благодарить? А нанесла бы она тот самый удар, если бы предыдущие две недели именно его и не повторяла сотни, тысячи раз по наущению Литуса? Как он говорил? Если не уверена, что ты лучше, сильнее, быстрее противника, учись убивать его с первого удара. В любой схватке есть та секунда, половина секунды, четверть секунды, когда вы равны. Потом уже будешь рассчитывать на мастерство и удачу, а на судьбу полагайся только один миг. Так кто кого должен благодарить, она его или он ее?

Жалко, конечно, что пришлось бросить лошадей, но, с другой стороны, что у них имущества было, да и то все с собой. Хорошо еще, что на кузнечной улице никого не оказалось, да и в самой кузнице – тоже. Или эбаббарский кузнец сберегал свои секреты в одиночестве, или в неурочное время заявились к нему гости. Только Литус мгновенно затащил тело внутрь здания, вслед за ним едва ли не за шиворот впихнул внутрь Лаву и легко, словно не корчился от боли минуту назад, побежал по узкой лестнице наверх. Тут-то Лава не оплошала, заперла изнутри дверь, обыскала мертвеца, который тут же вновь из чудовища стал тем же стариком, что вышел к ним на стук, и принялась распускать окровавленную рубаху у него на груди, чтобы снять с него странную кольчугу.

– Не нужно, – прошептал Литус, который вдруг появился не с лестницы, а из двери, ведущей на первый этаж здания. – Вот. – Он тряхнул связкой таких же чешуй, что показывал Лаве уже давно. – Все здесь. Три десятка готовых, сотни две полуготовых, форма для выбивки и образец… Образец, правда, без магии. Ну, это мы поправим.

Литус нагнулся над телом, перевернул его, рванул рубаху и показал Лаве причудливый узел на шее кузнеца. Осторожно распустил его и дернул. Причудливая чешуйка, вымазанная в крови, выскочила наружу, а кольчуга тут же исчезла, будто ее и не было.

– Что это за магия? – испуганно прошептала Лава. – В кого он превращался?

– Мне эта магия неизвестна, – задумался Литус. – Кем он обращался, я тоже не знаю… Впрочем, кольчуга эта исчезла бы и сама… Они исчезают быстро… Но и в этой чешуйке тоже нет магии. Я не вижу ни амулетов, ни источников мума, ничего. А сил, чтобы создать такую кольчугу из одного лепестка, нужно много. Да и превращение… Однажды подобные твари убили мою жену. И они были куда как шустрее этого кузнеца. Значит, он только мясо…

– Только мясо? – не поняла Лава.

– Служит кому-то, – процедил сквозь зубы Литус. – Не только головой, но и плотью. Тот, кого ты убила, уже не был кузнецом. Как выстроенный мастером дом перестает быть грудой камня. Но я все еще не могу понять… Ну-ка!

Литус перевернул тело, рванул рубаху на груди мертвеца, пригляделся к жилистому, вымазанному в крови телу, затем снова перевернул его, сдернул рубаху вовсе и замер.

– Что это? – прошептала Лава.

Спину кузнеца занимало что-то, напоминающее огромное тавро, во всяком случае, тело было прожжено не менее чем на палец, и уже давно, шрамы зарубцевались, обратились в уродливые полосы плоти. И из сплетения этих полос складывалось что-то зловещее и ужасное. Казалось, будто увеличенный до ширины спины взрослого человека узорчатый клещ впился в его спину.

– Вот оно, – прошептал Литус. – И никакой мум не нужен. Ты сам становишься мумом. Сгораешь, как мотылек в пламени, обращаясь на недолгий срок в ядовитую осу. Только не думаю, что это сделано раскаленным железом. Это след магии. Великой магии.

– На тех, кто… убил Планту, было такое же? – спросила Лава.

– Мне было не до того… – поморщился Литус. – Я начал их осматривать только тогда, когда они стали осыпаться пеплом… Мой друг, Син, вовсе не хотел их трогать… Но в этот раз с нами нет моего друга, и у нас нет времени. Мне кажется, что, распуская шнур, я дал знак… Раздевайся! Быстро!

– Раздеваться? – не поняла Лава.

– Быстро, мне нужно твое исподнее, – принялся распускать завязи на гарнаше Лавы Литус. – Нужна белая ткань!

– Подожди, – засуетилась Лава, ежась от холода, но Литус уже распахнул ее гарнаш, раздернул полы рубахи, а затем ухватил девчонку за плечи и рванул на себя выбеленный лен исподнего.

– Холодно же, – обиделась Лава, прикрывая обнаженную грудь, но в этот раз взгляда Литуса она не удостоилась. Тот накинул на спину кузнеца белый лоскут, разгладил его и, сняв с пояса фляжку, стал разливать по ступеням вокруг тела квач. Только опустошив ее, он посмотрел на съежившуюся спутницу. – Так и пойдешь? Одевайся. Не волнуйся, исподнее я куплю.

– Надеюсь, в этот раз ты не поскупишься на шелковое белье? – скривила губы Лава.

– Увидим, – проговорил Литус, положив на ткань ладони. – Я, конечно, рискую…

На ходу запахивая куртку, Лава попятилась, услышала невнятный щепот Литуса, поймала движение его рук, которыми он словно вдавливал в мертвую плоть ткань, и различила проступающие на белом черные линии и языки дыма, вспухающие между пальцами бастарда. В следующее мгновение Литус вскочил и, подхватив Лаву, захлопнул дверь перед поднявшимися над телом языками пламени.

– Там кто-то стоял, – омертвелыми от ужаса губами вымолвила Лава. – Силуэт в пламени. Мне показалось?

– Нет! – спрятал за пазуху обожженную тряпку Литус. – Но ты была неосторожна. Если чего-то не понимаешь, никогда не смотри прямо. Еще не хватало поймать его взгляд! Тот, кто поймал твой взгляд единожды, всегда разыщет тебя. Уходим. Быстро, но не бегом.

– Кто это был? – прошептала Лава. – Лучезарный?

– Хвала Энки, нет, – ответил Литус. – Но не волнуйся, нам и без него есть кого опасаться? Кто это был, я не знаю, но узнаю.

– Зачем? – не поняла Лава.

– Чтобы убить, – пожал плечами Литус.

– Это был человек? – прошептала Лава.

– Думаю, что нет, – ответил Литус и посмотрел на нее странно, словно проглотил еще какие-то слова.

Они успели на отходящую барку и вот, спустя неделю плавания по зимней реке, сошли на окраине Самсума и двинулись через его пригороды пешком. Уже в сумерках узкая улочка вывела путников к широкому каналу. Сначала он показался Лаве тем самым морем, которого она никогда не видела. Литус махнул рукой, обращая ее внимание на причаленный к деревянному помосту паром, служка обрубал с него пешней лед, и повел девчонку в противоположную сторону, в путаницу переулков, вымороженного тростника и вросших в землю лачуг. До нужного места парочка добралась уже в полной темноте. Литус постучал в низкую дверь, переговорил с высунувшимся с лампой в руке седым тиренцем, звякнул монетой, и уже через полчаса Лава сидела на носу узкой и шаткой лодки, которой правил не различимый во тьме гребец.

– Молчи, – прошептал Литус. – Пока я не разрешу, ни слова, ни лишнего вздоха. По воде всякий звук далеко разносится. Да и после… В Самсуме неспокойно. Легко нам там не будет.

«А что мы там будем делать?» – хотела спросить Лава, но тут же прикусила язык. Кто его знает, этого уверенного в себе бастарда, который уже дважды видел ее обнаженной, может быть, Лаурус как раз в Самсуме? Хотя лучше бы он оказался где-нибудь подальше…

…Закраины на противоположном берегу канала покрывал лед, да и сам берег высился над головами Литуса и Лавы обрывом, и только звездное небо позволяло хотя бы предположить, что лодочник выгребает вдоль ледяной кромки. Вот, наконец, во тьме обозначился какой-то прогал, в нос шибануло вонью, и Литус шагнул через борт, подхватив Лаву на руки.

– Не дергайся, – прошептал он, прислушиваясь, как лодка уходит без единого всплеска. – Это помойный ручей, поэтому пахнуть хорошо он не может. Но вонять будут только мои сапоги, да и то до первого сугроба.

– Куда теперь? – сдерживая тошноту, прошептала она ему на ухо. – На постоялый двор?

– На двор, – ответил он уверенно и, прижимая ее к себе, добавил: – Может быть, даже на постоялый.

…Еще просыпаясь, Лава расширила ноздри и, не открыв глаз, поняла, что и в этот раз она лежит на сене в каком-то сарае. Что рядом квохчут куры, топчутся козы и, судя по запаху, даже свиньи. Так и оказалось. Разве только лежала Лава не на колючем сене, а на постеленном под нее старом половике и таким же половиком была прикрыта сверху. Литус сидел спиной к ней. Ближе к Лаве стояло жестяное ведро с водой и лежала одежда.

– Приводи себя в порядок, – сказал Литус, не оборачиваясь. – Переодевайся. Побудешь немного юной и благочестивой тирсенкой. Это просто – платье в пол, платок на голову, опущенный взгляд. Твой меч повисит у меня на поясе.

– Мы к Лаурусу? – спросила Лава.

– Не сразу, – покачал Литус головой. – Не хочу тянуть на него опасность. Но Лаурус должен быть в Самсуме. Оправиться можешь в углу у загона свиней.

– А есть вообще место в Анкиде, где мы не будем тянуть на кого-то опасность? – раздраженно прошептала Лава. – И что ты делал шесть лет? Твоя жена погибла шесть лет назад, я правильно поняла? Ты искал ее убийц раньше?

Она судорожно натягивала на себя предложенную одежду. Странно, но все было чистым и впору. Где он это взял?

– Нет, – снова качнулся Литус. – Я был как будто не в себе. Син сказал мне, что не нужно искать убийц. Тот, кто их послал, только этого и жаждет. Твоя жена, твой нерожденный ребенок были приманкой. Тот, кто прислал убийц, рассчитывал убить тебя. Но твоя жена была обречена. И теперь, если ты бросишься искать убийцу, ты попадешь в ловушку. Хотя бы потому, что твой враг сильнее тебя в тысячу раз. В тысячу тысяч раз.

– И ты… – начала Лава.

– Я… – Литус вздохнул. – Таких, подобных чудовищу, в которого обратился кузнец, в моем доме было около десятка. Син вместе со своим учеником все устроили. Ночью вывезли останки в море, утопили там, не трогая ни шнуров, ничего. Сожгли тело моей жены и моего ребенка и развеяли его прах там же. За деньги в Самсуме можно все. Или почти все. Дом продали. Син с полгода таскал меня за собой, но потом сказал, что мне нужно прийти в себя. Оставил меня послушником в одном из магических орденов. Я не хотел, но он уговорил меня. Сказал, что рано или поздно я должен буду столкнуться со своим врагом. И мне следует быть готовым к этому.

– Странно. – Лава затянула шнуровку платья, повязала платок, вздохнула, сожалея, что не видит себя в зеркале. – В Ардуусе магические ордена не слывут местом, где можно прийти в себя или чему-то научиться.

– В Ардуусе безумие Пуруса на все накладывает свою тень, – ответил Литус. – Главы магических орденов такие же люди, как все. Разве только облеченные силой и властью. Они всегда могут переступить через страдания и боль простого человека, но многим из них не все равно, что творится в Анкиде. И все-таки, если бы не Син, я бы не стал послушником.

– И где же ты был? – спросила Лава.

– В трех орденах, – ответил Литус. – В каждом по году. В Ордене Земли, в Ордене Воздуха и в Ордене Огня. Полное послушание предусматривает шесть лет тяжких трудов, но в другие ордена Син обращаться мне запретил.

– Почему? – не поняла Лава.

– Мастер Ордена Воды – Никс Праина – очень зла, – пожал плечами Литус. – Или, как сказал Син, обращает собственный разум в безумие. Мастер Ордена Солнца – Сол Нубилум не принимает послушников. Туда и учеником мага попасть непросто. Он слишком высокомерен. Хотя высокомерия не занимать и прочим мастерам. Мастер Ордена Луны – непрогляден.

– То есть? – не поняла Лава.

– Его зовут Табгес, – пояснил Литус. – Син сказал, что смотреть в могилу, что в Табгеса. Он опасен. Есть еще седьмой орден, но там никто не проходил послушание. Один угодник, кажется, пытался приблизиться к нему, но что с ним стало – неизвестно.

– Орден Тьмы? – прошептала Лава.

– Да, – кивнул Литус. – Син сказал, что мне хватит и трех орденов. И если я все выдержу, научусь чему-то, из меня получится хороший угодник. Тем более что многое я уже умел.

– Ты хотел стать угодником? – удивилась Лава.

– Я ничего не хотел и ничего не понимал, – прошептал Литус. – Хотя многому научился, пусть и никто не учил меня. И кое-что понял. Хотя бы изредка сталкиваясь с главами этих трех орденов. Они все смертельно испуганы. Не спрашивай, чего они боятся. Всего сразу. Друг друга, непонятной магии, скверны, которая, по их словам, оставлена Лучезарным в подземельях Донасдогама, Ордена Тьмы, Храма Света, инквизиции, безумия Пуруса Арундо, Лучезарного, всего! Хотя самолюбивы и борются со своим страхом. Я провел в этих орденах не три года, а пять. Из них три – в Ордене Земли. Я был там год, а потом вернулся через два года. Его глава – Амплус – принял меня. Сказал, что это не в его правилах, потому как я приближаюсь к тайнам великой магии, не становясь магом, но внутри меня великая боль. И он не может мне отказать. И пообещал, что я буду свободен, когда посчитаю это нужным.

– И ты… – начала Лава.

– Год назад я вышел на берег моря, в том месте, где был развеян прах Планты и моего ребенка, – прошептал Литус. – Море вынесло на камни чешуйку от доспеха. Я поднял ее и понял, что если не буду искать убийц, то моя боль выжжет меня изнутри.

– Зачем ты ему? – спросила Лава. – Что в тебе такого, что заставило великого мага или колдуна преследовать тебя?

– Тебе лучше не знать, – ответил Литус. – Одно могу сказать точно. Я собирал любые свидетельства, за год обошел едва ли не всю Анкиду. Так вот, эти воины или похожие на них ищут не только меня. Но и еще кое-кого. В том числе Игниса Тотума и Камаену Тотум. Твоего брата и сестру.

– Зачем? – едва не вскрикнула Лава.

– Чтобы убить, – твердо проронил Литус.

– Но я слышала, что Игнис отмечен… – начала Лава, затем прижала ко рту ладонь, вытаращила глаза, выдавила со слезами: – но Кама-то при чем? А ты? Так и ты?

– Тихо, – усмехнулся Литус. – Видишь, и тебе знакомы эти легенды. Быть рядом со мной опасно. Но скоро ты увидишь Лауруса и останешься с ним. Ты готова? Смотри-ка. А ты красива, даже в простом одеянии тирсенки. Ничто из тебя не делает дурнушку. Держись рядом. Идем.

– А что будешь делать ты после того, как меня оставишь? – прошептала Лава.

– Пойду или в Орден Солнца, или в Орден Воды, – усмехнулся Литус. – Да хоть покажу одному из храмовников эту чешую. Тот, который обратится в зверя, подскажет мне дорогу к своему хозяину. Надеюсь, ты будешь в это время в спокойствии и безопасности.

– А потом? – спросила Лава.

– Потом? – нахмурился Литус, подвешивая на пояс меч Лавы и убирая в мешок ее прежнюю одежду. – Потом или умрет Пурус, или случится война, или еще что-то произойдет. Рано или поздно, думаю, что скорее рано, ты сможешь вернуться домой.

– Домой? – наполнила глаза слезами Лава. – Что ты будешь делать, когда разберешься с убийцей своей семьи?

– Не знаю, – вздохнул Литус. – Если будет война, стану биться на стороне тех, кто вызовет у меня меньше отвращения. Если не будет войны, может быть, стану угодником.

– Найди меня, – попросила Лава.

– Зачем? – не понял Литус.

– Хочу знать, что ты жив, – стиснула она губы.

…Город словно подкрался к Лаве, чтобы поразить ее собственным величием. Да, ей пришлось еще час вышагивать за Литусом по бедным слободам, она уже думала, что дойдет так до самого моря, но вдруг дома стали выше, впереди показались магические башни, затем храмы, дворцы, которыми кичились главные ремесленные и торговые цеха, небо оказалось рваным лоскутом между шпилями и зубчатыми кровлями, и привыкшая к огромным зданиям Ардууса девчонка вдруг почувствовала себя не только меньше ростом, чем в столице великого королевства, но и вовсе ребенком. Правда, перед тем как выйти на храмовую площадь, Литус провел Лаву по узкой улочке с небольшими, но аккуратными домишками и прошептал, когда они уже миновали ее:

– Не оборачивайся. Что прошло, то прошло. Но на этой улице я был счастлив целый год.

Что-то подобное он повторил, когда они проходили через торговые ряды, но Лава и не оборачивалась. Она даже не слишком смотрела по сторонам, большей частью не сводила взгляда со своего спутника, подумывая, что бы ему сказать в тот миг, когда придет пора расстаться. Разве только то, что у нее не осталось ни одного близкого человека и за последний месяц именно Литус стал им. Почти сразу же вспомнились слова матери, которые она выпалила в запальчивости во время одного из скандалов, что если бы Лава очень хотела устроить собственную судьбу, то давно бы уже раздвинула ноги перед тем, кто ей люб.

– Тебе не кажется, что глупо раздвигать ноги перед тем, кто не собирается отдавать мне сердце?! – выкрикнула она тогда.

– Дура, – прошипела в ответ ее мать. – Ноги раздвигаются не для сердца, а для другого. А уж сердце поволочется за этим другим на веревочке. Конечно, если ты не будешь чересчур глупа.

– Ты плачешь? – удивился Литус.

– Плачу? – промокнула она глаза уголком платка. – Нет. Это от ветра. Тут холодный ветер. И он пахнет рыбой.

– Это ветер с моря, – кивнул Литус. – Летом им можно задохнуться. Так же, как некоторые задыхаются от счастья. Но море всегда море. Оно не замерзает здесь даже зимой. Мы еще постоим на берегу. У Лауруса магазинчик возле западного пирса. Во всяком случае, еще год назад был там. Но сначала я должен заглянуть к одному приятелю. Давай держись рядышком, да приглядывайся и прислушивайся к собственным ощущениям. Шесть лет назад все началось со слежки за мной.

Он произнес это и как будто погрузился в свои мысли. Лава шла за Литусом по узкой улице, составленной из двухэтажных домов, первые этажи которых заполняли лавки, магазинчики, мастерские, небольшие трактирчики, каморки менял, а вторые – либо жилые комнаты, либо обиталища хозяев первых этажей, и думала, что еще час или два, и она расстанется с бастардом Эбаббара, и, может быть, расстанется навсегда. Думала о том, что моря она так и не видела, а если увидит, то оно будет холодным и зябким, как этот ветер. О том, что она со вчерашнего вечера не сунула в рот даже куска хлеба, а Литусу, поглощенному своим прежним горем, как будто вовсе не до еды, и мимо трактиров он проходит, словно вовсе их не замечает, хотя чего опасаться, ни человека на улице. Ледок, морозец, и никого вокруг.

– За мной, – прошептал он Лаве и завернул в низкую дверь, за которой оказалась каморка сапожника. Седовласый калам, зажав коленями сапог и прикусив сразу с десяток гвоздиков, деловито прибивал подошву.

– Чем могу служить редким в это время года клиентам? – расплылся старик в улыбке, выплюнув в блюдце гвозди. – Если думаете ходить по снегу, нет ничего лучше войлочных сапог из этой мастерской. А если ваш путь через зимнее море, то надо что-то покрепче. Хотя я бы не советовал в такое время года выходить в море.

– Нет, дорогой мастер, – огорчил старика Литус. – Обувь у нас в порядке, а вот здоровье хотелось подправить. Я смотрю, бумажные гирлянды на окнах твоего соседа выцвели? Раньше он каждый месяц вывешивал новые. Сам плел, сам вешал. Не подскажешь ли, где лекарь?

– Лекарь? – испуганно втянул голову в плечи старик.

– Да, лекарь. – Литус шагнул назад и задвинул засов на двери мастерской, снял с пояса меч Лавы и протянул его ей. – Аллидус. Смешной лопоухий торопыга, который к каждому бросался на помощь. Где он?

– Так открыто же у него, – пролепетал старик, сжавшись в комок, цепляя потемневшей от времени рукой кусок сапожного мела и что-то вычерчивая на обшарпанной стойке. – Вы бы зашли к нему, может быть, он забыл про гирлянду? Запил, наверное. Добряк человек, а все один да один, запьешь тут.

Лава сделала шаг вперед. На стойке неровными каламскими буквицами было выведено по-атерски: «Бегите. Аллидуса убили месяц назад. Страшные люди. Они и теперь у него. Пять воинов. И еще один в моем доме». Старик ткнул пальцем в потолок.

– Зайдем, конечно, – громко пообещал Литус. – Послушай, а ведь и в самом деле, хороши сапоги у тебя. Для женушки моей есть что подходящее? Так, чтобы нога не мерзла, чтобы по льду подошва не ехала и чтобы набойка по камням не громыхала?

– Есть, как не быть? – засуетился старик. – Только у меня все больше по мужской части, но есть хорошая работа. Из кожи да на меху. Примерите?

– А сейчас и примерим, – так же громко произнес Литус и, обернувшись к Лаве, прошелестел: – Быстро. Переодевайся Теребом. Все у тебя в мешке.

«Опять раздеваться», – влетела в голову Лавы глупая мысль, но она уже торопливо стягивала ветхий тирсенский кожух и платье и, заставив старика вытаращить глаза и забыть об испуге, тянула на исподнее порты.

– Эти? – подхватил пару обуви Литус. – А ну-ка, красавица, а ну-ка, надень-ка. Как влитые ведь? Или не так? И второй, и второй тоже.

Сапоги уже сидели на ногах Лавы, она приладила пояс с мечом на место, затягивала завязи гарнаша, а Литус медленно, чуть слышно двигался к двери, которая вела к лестнице наверх. Тишина стояла в мастерской, только старик вдруг начал икать от страха.

– Не бойся, – задвинул щеколду и на второй двери, а затем стер рукавом мел со стойки Литус. – Не бойся, старик. Если жив останешься, даже и не вспомнишь ничего.

Пальцами щелкнул у старого перед носом, подхватил потяжелевшее тело, опустил его на пол, задвинул под стойку. Замер, прислушиваясь, прошептал:

– Ведь почувствовал, еще от храмовой площади почувствовал, что неладное что-то в Самсуме. Выходит, мало били, если ума не прибавилось.

– Что делать-то? – беззвучно выдохнула Лава.

– Пока ничего, – спокойно ответил Литус. – Держи мешки, мне они пока ни к чему. Если что не так, пойдешь искать магазинчик Лауруса. Вряд ли он так уж переменился. Сюда вставай, – отвел ее за стойку, в угол. – Можешь присесть, можешь стоять, не сорвешься, не найдут. Подожди. Вот.

Распустил мешок, выудил самострелы, подобранные еще в Ардуусе, сунул за пояс Лаве десяток коротких стрел, взвел оба.

– На всякий случай, – прошептал и взмахнул чем-то блеснувшим.

– Теперь тебя не видно, – услышала она его голос, словно он на ухо ей шептал. И тихие, чуть различимые шаги услышала на лестнице. – Даже если до пояса лишь прикрывает, все равно видно не будет. Стой, не дыши.

«А тебе оружие? У тебя же даже меча нет!» – хотела спросить Лава, но не успела. Задул Литус лампу, положил руку на пояс и вытянул оттуда что-то гибкое и черное.

«Вот почему пояс твердым казался», – поняла Лава и затаила дыхание, замерев от ужаса.

Двери вылетели одновременно – и та, что вела на лестницу, и та, что выходила на улицу. Звякнули запоры, и Литус, который зачем-то припал к полу за секунду до этого, первые удары нанес по ногам незнакомцев. Лава еще успела разобрать один или два выпада темных теней, поняла, что это не чудовища, подобные тому, в которого обратился кузнец, а убийцы, вроде тех, что расправились с ее родителями. Но схватка, похожая на неразличимую кутерьму, продолжалась всего лишь несколько секунд, пока, наконец, куча не распалась. Литус лежал среди четырых тел, и короткая стрела торчала из его живота. Двое остались стоять. Один из них убрал короткий меч в ножны, присел у тела, коснулся горла Литуса, посмотрел на второго, сжимавшего в руках самострел.

– Молись всем богам, чтобы он не умер! Русатос приказал доставить его живым!

– А что было делать? – пожал плечами убийца с самострелом. – Он положил четверых. Причем лучших, клейменых. Теперь понимаешь, почему мы двоих потеряли, когда лекаря били? Думаешь, отмахался бы от него? Кишки пробиты, да и только. Ничего, если стрелу не трогать, до целителя дотянет. Или боишься, что тебя клейма не удостоят?

– Найти еще надо целителя, – скрипнул зубами первый. – А за мое клеймо не беспокойся. Ты свое только в обмен на язык можешь получить. Ладно. Ищи бабу, она должна быть в доме. Где дед?

– Да тут он, – шагнул в сторону Лавы тот, что держал самострел. – Или ты магию не почувствовал. Растолкать?

– Я сказал, ищи бабу, – прошипел первый. – Она где-то рядом, обмочилась уже, наверное. Руки рубить не будем никому. Сожжем лавку, и все. Бабу ищи!

– Сейчас, – взвел самострел второй. – Мы торопимся или как?

– Или как! – повысил голос первый.

– Так я… – начал говорить второй, но замолчал вместе со щелчком самострела Лавы. И ринувшийся к стойке первый, стрела от которого отскочила, попав в доспех, успел удивиться не тому, что из пустоты появился ардуусский клинок, а тому, что он скользнул по его мечу и, выбивая его из руки, нашел путь к незащищенной плоти.