Текст книги "Тюремные записки астронома"

Обмен опытом – в порядке вещей среди сидельцев. Времени для этого полно. Роман подробно рассказывает нам о том, как выглядел его инструментарий. Специальный пульт, который сканирует сигнализацию автомобиля и подбирает частоту её работы, можно приобрести за несколько сотен тысяч рублей. С ним можно идти на взлом любого автомобиля среднего класса. Отдельно приобретается универсальный набор ключей. Позже, в новой тюрьме, я прослушал курс о том, как можно на законных основаниях не возвращать банку кредит. Жаль, не законспектировал. Так что, в стенах СИЗО вполне можно освоить подсобные специальности на будущее.

Пора рассказать про тюремное питание. Когда я прибыл в СИЗО, я понял, что в изоляторе питание было просто отменное. Временами там выдавали котлеты, жареную рыбу, печень кусочками, не считая макаронных изделий, картошки, капусты, большого количества белого хлеба. Всё это выдавалось в чистой одноразовой посуде. В СИЗО ситуация другая. Здесь огромное количество заключённых, одноразовой посуды не напасёшься. Поэтому при первом поступлении сюда мне выдали алюминиевую чашку и кружку. Кружка была сильно помята, казалось – она тут не меньше двух десятков лет. Уже в карантине выдали вторую чашку – для первых блюд, и ложку.

К завтраку у меня претензий не было. Обычно это полная чашка каши – овсяной, кукурузной, пшенной, или даже манной. Конечно, в ней не хватало соли, сахара и масла. Но в целом, завтрак можно назвать диетическим. Для утешения говорим друг другу: соль – это «белая смерть», сахар – «сладкая смерть». К каше быстро привыкли все, даже те, кто раньше её в принципе не ел. Когда у меня появилась бутылка растительного масла, мы щедро подливали его в кашу, что делало кашу даже вкусной. На третье обычно дают чай. Правда, чаем этот напиток можно назвать с большой натяжкой. В обед вместо чая – нечто, напоминающее очень жидкий кисель. Когда у меня появился свой чай, я перестал потреблять тюремные напитки. Тем более, что мы подозревали наличие в них успокоительных добавок.

Хлеб нам выдавали с утра на весь день. На четверых это три булки, на пятерых или шестерых – четыре. Сначала казалось, что в хлебе похрустывает песочек, но вскоре эти ощущения пропали. То ли привыкли, то ли что-то там в пекарне наладилось. Поскольку хлеба в карантине давали с избытком, мы начали использовать его для художественного творчества. Готовили тесто, замешивая с солью, пеплом, известкой, а потом лепили – кто чётки, кто шашки. Сушили свои поделки на батарее. Из хлебной корочки я сделал себе подобие тарелки – где-то в ресторане видел такое – и с гордостью хлебал из неё суп. Казалось, что от этого он становится гораздо съедобнее.

Обед поначалу выглядел как всемирная катастрофа, которую, тем не менее, ждали с нетерпением. Если это овощной суп, то свекла и картошка были толком не прочищены. Если на обед были щи из кислой капусты, то капуста была и на второе (со следами тушёнки). Как сказал мой сосед Максим, капусту нужно есть, даже если не хочется, это единственный источник витаминов в нашем рационе. Иногда в блюда добавлялся какой-то жир, который мы потом долго соскребали со своих тарелок. Тем не менее, обед всегда был желанным и долгожданным. Его почему-то подавали очень поздно, по нашим расчётам – часа в четыре, а то и ещё позже. Учитывая, что завтрак был в семь утра, к этому позднему обеду мы были голодны как волки и изо всех сил вслушивались – когда же заскрипят колеса тележки, на которой развозят баланду. В длинном коридоре их было слышно издалека.

После такого позднего обеда, ужин в семь вечера не вызывал особых эмоций. Когда у нас появился свой доширак (из передач), мы даже стали иногда гордо отказываться от ужина. А часиков в девять вечера заваривали китайскую еду. В результате такого «правильного» питания после двух месяцев содержания под стражей я похудел на пять килограммов. Думаю, что будь у меня больше лишнего веса, я бы похудел и больше. Позже моя жена рассказала, что за время моего заключения она тоже сбросила около четырёх килограммов. Вот вам и способ для похудения!

Оказавшись на свободе, я узнал, что на питание одного заключённого в 2018 году ФСИН тратил 72 рубля в день. При том, что в 2015 году выделялось по 86 рублей. Как сказал один из руководителей ФСИН, сэкономить удалось за счет того, что «к питанию заключённых мы подошли не формально, а с учётом калорийности каждого продукта питания и экономики его производства. В результате расходы на питание значительно сократились. Кроме того, был составлен чёткий рацион питания, с учётом сколько кому положено калорий – мужчине, женщине, несовершеннолетнему, больному человеку и т. д.». По калориям, возможно, всё правда. А вот про витамины и сбалансированное питание – очень сомнительно.

Каждый день по распорядку предусмотрена прогулка. Для прогулок рядом со зданием тюрьмы построены бетонные отсеки. Их около 50, каждый отсек размером примерно 5 на 5 метров. Сверху на высоте около трех метров – небо, загороженное решёткой, а в придачу ещё мелкой сеткой-рабицей. В такой отсек отправляют сидельцев из одной камеры, металлическая дверь снаружи закрывается на засов.

В феврале иногда было до 20 градусов мороза. Не все заключённые одеты хорошо. Обувь на ногах слегка завязана на самодельные шнурки. Поэтому вскоре раздаётся грохот – те, кто замёрз, ломятся в двери. Но это бесполезно. Такое упражнение может только слегка разогреть того, кто бьёт ногами в дверь. Засовы откроются через час, когда выйдет отведённое для прогулки время.

Каждую камеру выводят по отдельности, чтобы, не дай бог, не пересеклись с другими сидельцами. Это несколько смешно, потому что сразу, как только парни попадают в свой отсек, начинается перекличка. Сначала узнают – кто в соседних отсеках, потом самые горластые докрикиваются до своих знакомых или друзей, иногда их слова передают по цепочке. Охрана не вмешивается, её вообще не видно, хотя сверху над боксами находится дорожка для патрулирования.

Выход на прогулку – это ещё и возможность вынести мусор из камеры. Его мы собираем в пластиковые пакеты, оставшиеся от передач. Мусорные контейнеры расположены у выхода на улицу, перед прогулочными боксами. По пути мы поначалу всегда заглядывали в эти контейнеры, осматривали их со всех сторон – вдруг найдётся что-то интересное. Впрочем, весь мусор в контейнере исходит от таких же, как мы. Ничего ценного здесь не выбросят. Это тебе не городские свалки. Вот там бы мы прибарахлились.

В прогулочном боксе только небольшая лавочка и урна. Этим двум предметам можно найти полезное применение. С лавочки можно допрыгнуть до верхней решётки и подтянувшись, чуть-чуть улучшить свой обзор. Правда, ничего нового рассмотреть не удаётся. Если у сокамерников есть сигареты – курят, если нет – пытаются договориться с соседними боксами. В феврале отсеки не всегда были расчищены от снега, а в марте бетонный пол был, как правило, покрыт слоем льда, так что особенно не разгуляешься. Вскоре для расчистки бокса мы научились использовать урну. Оказалось, её можно снять с кронштейнов.

Бывало, в мороз (немного за 20 градусов) мои сокамерники отказывались ходить на прогулку. В их молодых организмах и так полно здоровья. Я же чувствовал, что прогулки мне жизненно необходимы для поддержания формы. Поэтому, бывало, на прогулки я выходил один. Иногда пытался бегать по кругу – один круг в отсеке размером 5 на 5 метров – это 16 шагов. В голову приходит, что если бежать побыстрее, можно отталкиваться ногами от стен. Такой аттракцион есть в цирке, когда на мотоциклах гоняют по кругу. Но при попытке разогнаться, даёт себя знать гололёд – после двух-трёх падений приходилось отказываться от этой затеи.

Однажды, когда я был один, мне очень захотелось оказаться поближе к свободе. Сняв урну, поставил её на лавочку и уже после этого смог дотянуться до решётки. Подтянувшись, приблизил лицо вплотную к решётке. Вот она свобода, так близко! Но тут урна с грохотом соскользнула с лавочки, и я оказался буквально в подвешенном состоянии. Где-то подо мной лавочка и металлическая урна с острыми углами. Пришлось, из последних сил перебирая руками по решётке, переместиться в другой угол отсека и там уже спрыгнуть вниз. К счастью, приземление на лёд оказалось удачным.

Полная информационная блокада новичков – это, видимо, какой-то воспитательный приём. О времени дня можно только догадываться. Лишь время приёма пищи и лучи Солнца за решёткой служат примерными ориентирами. Я твердо решил, что позже, когда попаду в постоянную камеру, сделаю солнечные часы. Обсуждаем с Кириллом возможность изготовления телескопа. Очки разрешены, так что линзы с разной светосилой можно будет получить в передаче. Скажем, комбинация линз +10 диоптрий и +1 диоптрия даст увеличение 10 крат. А больше и не нужно. Трубу свернём из какой-нибудь бумаги, хотя бы из туалетной. В телескоп можно будет обозревать окружающий мир – дома, транспорт, людей, то есть получится что-то вроде телевизора. Неизвестно, конечно, как к этому отнесётся администрация, вряд ли положительно. Ведь охрана всё увидит в видеокамере ещё на этапе изготовления инструмента.

Наш быт немного разнообразят радиопередачи. Динамики выведены в каждую камеру (закрыты решёткой, чтобы их не сломали). Иногда по утрам включают радио. Сначала это радовало – узнать хоть что-то. Полная информационная изоляция – это ещё то испытание. Обычно включают никому неизвестное «Новое радио». Оно действительно «новое» и необычное, поскольку в программе нет ни новостей, ни времени, ни погоды, только песни и временами какие-то душещипательные беседы. Похоже, эта передача подготовлена специально для системы ФСИН. Со временем, конечно, это радио сильно надоедает. Лучше бы я лекцию по астрономии прочитал для сидельцев.

Когда в -цатый раз слышишь «Владимирский централ, ветер северный…» или «Похороните меня за плинтусом», это уже начинает бесить. Как я узнал позже, как раз в феврале состоялась презентация песни Лолиты, которая вскоре стала хитом:

«…Чтобы не чувствовать ничего – я притворюсь статуей гипсовой.

Люди, прошу лишь одного: похороните меня за плинтусом».

Ничего не скажешь – очень «жизнеутверждающая» песня. Особенно для тех, кто впервые оказался в тюрьме. В тот момент нас бы больше порадовал Александр Сергеевич Пушкин с его строками, обращенными к декабристам: «Темницы рухнут, и свобода вас встретит радостно у входа…». Я часто повторял эти строки, и про себя, и вслух для ребят.

Эти мои первые дни в темнице совпали с зимней олимпиадой в Корее. Я пытался хоть что-то узнать о том, как выступают наши спортсмены. В этом году из-за допингового скандала они вынуждены были называться просто «спортсменами из России», а вся российская атрибутика, в том числе и флаг, были запрещены. Иногда новости с воли приносили вновь поступившие, иногда проговаривались наши тюремщики, сообщая нам о победах нашей сборной по хоккею. Это радовало и придавало реальность нашей жизни – мы находимся на той же планете с нашими спортсменами, а не где-то в другой галактике. Лишь позже я узнал о том, что в хоккее мы стали чемпионами олимпийских игр! Удивляло – почему бы не сказать всё это по нашему тюремному радио?

Железный занавес дополнялся тем обстоятельством, что я совершенно не представлял, где нахожусь чисто территориально. Меня это очень волновало. Я, как геодезист, привык зрительно представлять, в какой точке карты в тот или иной момент времени я могу себя отметить. Понятно, что мы в Новосибирске, в Дзержинском районе, говорят, где-то в районе бывшей барахолки. Выглядывая в окно, я видел вблизи горизонта какой-то лесной массив, за которым возвышались две трубы. Сначала я подумал, что это хорошо знакомое мне Ключ-Камышенское плато и ТЭЦ-5. Но сориентировавшись по сторонам света, понял, что смотрю на север, то есть в другую сторону. Где-то передо мной должен находиться Чкаловский завод.

За тройным забором тюрьмы виднелась обычная тихая улочка, по которой изредка проезжали машины. Напротив, в пятиэтажном доме по вечерам загорались огни, потом экран телевизора, совсем рядом текла обычная жизнь. Было интересно глядеть даже на одиночную фигурку пешехода, спешащего по своим делам, и думать о том, куда он идёт, чем будет заниматься вечером. Название улицы – Караваева, где находилось СИЗО, мне тоже ни о чём не говорило. Никто из моих соседей не мог детально рассказать о нашем точном местоположении. Такая неизвестность меня сильно удручала. Лишь через полгода, выйдя из-под ареста, я специально приехал посмотреть на эти мрачные стены с той стороны.

Через неделю после прибытия в СИЗО, нашу камеру отправили на помывку. Для «бани» оборудована отдельная камера. Здесь нас запирают. С потолка свисают шесть трубок, из которых льётся горячая вода. Регулировка общая, её осуществляет охранник из-за двери. Сначала кажется горячо, но постепенно тело привыкает. Мы блаженствуем, каждый под своей струёй. Лепота! Хорошо, что есть мыло. Заодно можно и постирать вещи.

Вскоре после бани ещё одна гигиеническая процедура – стрижка. Хорошо бы, конечно, наоборот, но не нам решать. Всю нашу компанию отправляют в пустую камеру, где нас уже ожидает парикмахер. Это такой же заключённый, но у него есть работа. И машинка. За это он имеет кое-какие послабления в режиме. В СИЗО много работников – кто-то развозит обеды, кто-то занимается ремонтом, кто-то чистит снег. Они получают зарплату и запись в трудовую книжку. Зарплата невелика, так как часть её высчитывается за содержание. Кроме того, администрация обещает таким работникам УДО – условно-досрочное освобождение после истечения 1/3, 1/2, или 2/3 срока (в зависимости от тяжести преступления). Минус в том, что все эти заключённые считаются «красными», так как сотрудничают с администрацией. Я лично не вижу в этом ничего зазорного – если есть работа, время летит быстрее. Но не мне осуждать тюремные порядки. Поэтому придерживаюсь общепринятого правила – «красным» ничего не давать, даже сигарет, и тем более, не здороваться с ними. И это при том, что три раза в день каждый заключённый получает еду из рук таких работников. В административном корпусе «красных» собирают в отдельном боксе, чтобы они не пересекались с другими заключёнными.

Парикмахер на наш вопрос – есть ли насадки к машинке, отвечает с виноватой улыбкой – только под ноль! Очень быстро все лишаются своей шевелюры. Мне немного жаль свою, думаю о том, как буду выглядеть с такой причёской. Но теперь внешний вид кажется такой незначительной деталью, что с лёгким сердцем отправляюсь под машинку.

Для полного счастья остаётся постричь ногти. За две недели они отрасли до того, что начинают загибаться. Выход один – разбиваю бритвенный станок и вынимаю половинку лезвия. Неудобно и опасно – боюсь порезаться, но время есть, и постепенно начинает получаться. Гордо поглядываю на результат своих стараний – ногти выглядят вполне сносно. Говорят, что из бритвенных лезвий делают хорошие пилки по металлу и умудряются даже что-то пропиливать ими. Думаю, при наличии огромного количества времени и упорстве всё возможно.

Моя дорогая жёнушка каждое воскресенье героически приносит мне передачу, отстаивая очереди и ругаясь с контролёрами. Воскресенье – это единственный день, когда она может это сделать. Все остальные дни недели заняты работой. Каждая передача для меня как важная весточка с воли. А ещё это событие дня. Таких как я получателей передач собирали со всей тюрьмы (человек 10-15 за один заход) и вели в пункт выдачи. По дороге можно посмотреть на другие корпуса, переходы, лестницы, переброситься словами с другими заключёнными – настоящая экскурсия.

Передачи всегда в мешках, видно такие требования. Сотрудники выдают два экземпляра расписки, на которых нужно написать – «получил полностью» и расписаться. Я ожидал, что один экземпляр списка выдадут на руки, чтобы ознакомиться с ним в спокойной обстановке. Такой порядок был в изоляторе. Некоторые позиции в списке были вычеркнуты, то есть что-то не было принято. Но оба экземпляра забрали. Тех, кто пытался всё же проверить каждую позицию, раздражительно поторапливали.

Мы выходили как богачи, каждый со своим мешком ценного добра. Из камер, расположенных поблизости от пункта выдачи, раздавались просительные крики. Иногда им что-нибудь перепадало через вентиляционный люк, расположенный под потолком. Как мне позже рассказала жена, ей не удалось передать мне книги и статьи, которые я просил для работы. Не принимались также газеты и журналы, не прошли контроль и шахматы. Но зато мы были с луком и чесноком – чудесными продуктами, дополняющими пресную тюремную баланду. К сожалению, в какой-то момент передачи стали приносить прямо в камеру, что лишало меня экзотической прогулки по тюрьме.

Все обитатели карантина понимают, что это временное пристанище, и мечтают побыстрее попасть в постоянную камеру. Да, как ни странно, здесь тоже можно о чём-то мечтать. Кого-то отправляют почти сразу, кого-то, как нас с Кириллом, держат здесь десять дней. Наверное, повлияло ещё и то, что на эти дни пришёлся праздник – 23 февраля. Распределением занимается комиссия во главе с начальником тюрьмы полковником В. В. Ступиным. Поэтому сотрудники тюрьмы волнуются больше нас, самих заключённых. Несколько курьёзно вспоминать, что начальник – мой бывший сосед. Раньше он руководил колонией ИК-18, которая находится рядом с планетарием. С башни Фуко можно было подробно рассмотреть её. Мне довелось общаться с ним и с его подчинёнными, когда мы пытались заказать в колонии беседку для планетария. Беседку нам так и не сделали, а вот большие уличные шахматные фигуры неизвестного мастера, вырезанные из дерева, использовались у нас года два. Одного белого коня я сохранил у себя на даче.

В кабинет начальника нас заводят по одному. Во главе стола полковник, вдоль стен, справа и слева, до 15 других сотрудников. Можно и оробеть. После стандартного представления и расспросов (полковник поинтересовался, какое оборудование я сдавал в аренду) следует вопрос – какие имеются пожелания. Отвечаю, что хотел бы попасть в малокурящую камеру (это из области фантастики) и желательно вместе с Кириллом Т. (с которым мы уже крепко сдружились). Полковник отвечает, что оперативники рассмотрят мои пожелания. (Как оказалось позже – мои пожелания оказались невыполнимы). Возвращаемся в камеру и сидим «на чемоданах», ожидая дальнейших распоряжений.

СИЗО – переезд в новый корпус

Новосибирский следственный изолятор, СИЗО-1 состоит из старой тюрьмы (в обиходе её называют «старухой») 1930-х годов постройки вместимостью более тысячи заключённых и нового семиэтажного корпуса, построенного в 2014 году, на такое же количество мест. Это я узнал позже, уже находясь дома. В самой тюрьме, я ориентировался по описаниям других зэков, по поворотам коридоров и лестниц, по которым нас водили. Я слышал про новый корпус, но теперь нас, человек 10 из карантина, впервые вели туда. Корпуса соединены переходами, а между собой разделены решётками и дверьми. По пути нас завели на склад, где предоставили право самостоятельно выбрать себе матрас и одеяло. Кто-то радуется и выбирает получше, несмотря на окрики сопровождающего, я же беру первые попавшиеся – не в этом счастье. Кирилла отправляют в камеру первым, потом разводят остальных, мы с одним парнем остаёмся вдвоём. У разводящего какая-то заминка, поэтому он запирает нас в пустой бокс. Здесь мы и знакомимся, как окажется позже – надолго. Максим здесь по экономической статье, про меня он слышал в новостях. Сам он был в розыске, хотя последние полгода жил дома. (Уже после выхода из СИЗО я загляну на сайт следственного комитета и увижу, что он остаётся в розыске, даже находясь в СИЗО). На шее из-под футболки у него выглядывает татуировка, как я увидел позже, она занимает всю спину. Это современная цветная татуировка очень хорошего качества. Меня всегда удивляли люди, которые так вольно распоряжаются своим телом, но эти мысли я оставляю при себе.

Наконец, наша участь определяется, и нас вдвоём отправляют в совершенно пустую камеру, рассчитанную на шесть мест. Новая камера меня впечатляет – кровати одноярусные, много свободного места, общая площадь около 40 квадратных метров, три больших окна с двойной решёткой, на потолке большие светильники, закрытые решётками – почти евростандарт. Мы не верим своему счастью, обследуем раковину из нержавейки, санузел, батареи… Есть одна проблема с сантехникой – не работает сливной бачок в унитазе, но мы не обращаем внимания на такую мелочь (регулировать поток воды мы научимся позже, просто перегибая подводящий шланг). Видеокамеры установлены на потолке в двух противоположных углах – не спрячешься. Стены – прочный железобетон. Просверлить их, как это сделал узник замка Иф (граф Монте-Кристо по роману Дюма), не получится. Над дверью – вентиляционная решётка. Через неё можно при желании выглянуть в коридор.

Долго выбираем себе места (из шести имеющихся) и завариваем чай (кипятильник из карантина я забрал с собой). Возле зеркала висит календарь на февраль, который оставили предыдущие жильцы. Хорошо, а то можно было подумать, что в этой камере ещё никто не жил. Сегодня 27 февраля. Поскольку в феврале 28 дней, этот календарь сгодится нам и на март, дни недели не сбиваются, только допишем внизу ещё три дня. Хорошо, что год нынче не високосный, а то бы в феврале было 29 дней – сидеть на один день больше.

Смотрим – что там за окном. Мы на втором этаже, так что виден тюремный двор, горы снега, склады, а вдали, за забором и вышкой, видны домики частного сектора – там свобода. Ну что ж, неплохо для начала новой жизни. Вопрос только – надолго ли мы здесь. У меня это определится в конце марта, у Максима – в конце апреля, когда закончатся отведенные нам судом два месяца заключения.

На футболке у Максима герб и надпись – «Витязь». Он привез её из Донецка, где достаточно долго жил и работал. На эту надпись даже наши охранники обращают внимание. У меня тоже имеются отличительные особенности. На футболке, переданной мне Наташей, на спине надпись – «Новосибирское астрономическое общество». Но она никого не удивляет – охранники и так знают кто я такой.

Максим – хороший собеседник. В жизни повидал многое. Не исключаю, что нас с ним свело не счастливое стечение обстоятельств, а участие начальника тюрьмы. Мы обсуждаем самые разные темы, начиная от глобальной политики, ситуации в Донбассе, альтернативной истории, вплоть до самообучающихся нейронных сетей, используемых для распознавания лиц. Он с интересом расспрашивает меня о теме моей научной работы, об астролябиях, об астрономии. И даже даёт практические советы как монетизировать это моё увлечение. Психологически нам комфортно вдвоём.

Как-то мы начали обсуждать проект «Марс-500». Несколько лет назад шесть добровольцев (мужчины) были помещены в закрытое пространство на 500 дней, то есть почти на полтора года. Учёные изучали состояние экипажа в условиях длительного нахождения в замкнутом пространстве. Мы с Максимом приходим к выводу, что арестанты находятся в условиях гораздо более жёстких, чем участники того эксперимента. У нас практически полностью отсутствует связь с внешним миром, мы вынуждены самостоятельно обеспечивать свою занятость, имеем гораздо худшее питание. Кроме того, и это самое сложное – мы не знаем дату завершения своего испытания. Оно может продлиться месяцы, а может быть и годы. Наука могла бы воспользоваться заключёнными в тюрьмах для проведения таких экспериментов, мы были бы только рады. Кстати, американцы тоже проводили похожий эксперимент, но у них в составе экипажа были и женщины.

Кроме того, в тюрьме можно исследовать и относительность хода времени. Как известно, теория относительности Эйнштейна гласит, что в космической ракете, двигающейся со скоростью, близкой к скорости света, время будет замедляться. Поэтому космонавт будет стареть медленнее, чем оставшиеся на Земле люди. Не раз это демонстрировалось в фантастических фильмах, когда, например, сравнительно молодого космонавта встречает на Земле его сильно постаревшая дочь (фильм Интерстеллариум). В тюрьме – наоборот. Год на воле пролетает очень быстро. Мы иногда даже позволяем себе жаловаться на это обидное обстоятельство. Но год в тюрьме может показаться целой жизнью. Да что там, для меня и два месяца по продолжительности показались как минимум годом. Вот вам и теория относительности в действии.

Мне посчастливилось близко общаться с несколькими космонавтами. Теперь, вспоминая их впечатления от полётов, я мысленно сравниваю с этим своё нынешнее положение. Так же, как в космосе, мы оторваны от мира. И нет никакой возможности быстро вернуться в тот мир, пока не выполнишь свою «программу». Остаётся только наблюдать за миром со стороны. И это приводит к глубоким философским размышлениям. Думаю, что космос и тюрьма – это лучшие места для того, чтобы подумать о смысле жизни. У космонавтов, правда, не так много времени для этого – у них очень плотный график работы. В тюрьме времени предостаточно. После таких размышлений понимаешь, что вернёшься в мир другим человеком. Ты станешь не лучше, не хуже, а просто отношение к миру станет другим, сможешь увидеть то, что раньше не ценил.

С глобальных проблем переключаюсь на чисто практическую задачу – как научиться фиксировать время? Особенно остро хочется знать его во второй половине дня, когда обед затягивается, а мысли о нём становятся всё настойчивее. Солнце в камеру не попадает – солнечные часы работать не будут. Напротив наших окон стоит какое-то трёхэтажное здание, выполняющее роль склада. Несколько раз мы наблюдали, как зэки там разгружают машины с мясными тушами и мешками. Здание стоит между внутренним и внешним периметрами. Внутренний двойной ряд колючей проволоки проходит прямо под нашими окнами, а внешние ограждения видны за этим складом. Зэки, которые там работают, уже на полдороге к свободе. Разглядывая это здание за неимением более интересной картинки, я мысленно представлял, что каким-то образом смогу оказаться на его крыше, а уже оттуда как-то спланирую за внешний периметр.

Наш высокий корпус отбрасывает тень на здание склада. Эта тень двигается сначала по стене здания, потом достигает крыши, и только к вечеру накрывает его полностью. Эта тень и стала моими солнечными часами. Через несколько дней я уже знал, что когда тень достигает вентиляционных труб на крыше, обед должен быть близок. По времени внешнего мира это соответствовало четырём или пяти часам. Раньше этого момента беспокоиться не следовало.

Максим активно подключается к составлению магических квадратов, сумма чисел в которых одинакова по всем горизонталям и вертикалям (а также по диагоналям). Алгоритм нечётных квадратов я вспомнил, поэтому легко составляю квадраты 3 на 3, 5 на 5, 7 на 7… А вот с квадратом 4 на 4 пришлось повозиться. Над следующим – 6 на 6 мы бились несколько дней, но тоже одолели. Ну, говорю, теперь можно и за теорему Ферма браться (хотя она уже и решена).

Позже, узнав про обстоятельства моего дела, Максим выдвинул конспирологическую версию моего преследования. Согласно его предположению, я стал мелкой пешкой в некоей большой игре. Косвенно это подтверждается рядом фактов, прозвучавших в городских новостях. Я и сам иногда подумывал об этом. Тем не менее, интересно было услышать мнение независимого эксперта, который даже верно назвал возможные ключевые фигуры моего дела.

Впрочем, эта версия не была единственной. Максим обладал способностью связывать между собой казалось бы совершенно далёкие события. Так, длинными тюремными днями и вечерами рождались и совсем фантастические версии. Однажды я рассказал ему о моём недавнем открытии, которым я ниспровергаю одну устоявшуюся в истории науки версию. Речь шла о предмете, который был обнаружен мной в Эрмитаже год назад. Этот предмет у нас не был известен вообще, о нём не было ни одной статьи на русском языке. Зато такие предметы были известны английским учёным – в Лондоне хранится пара аналогичных устройств. Англичане считали это устройство всего-навсего портативными солнечными часами. Но я, только что ставший главным российским экспертом по астролябиям, увидел в этих предметах прототип астролябии. В одном из писем англичанам я пытаюсь доказать это, написав целую статью. Меня удивила пауза, возникшая в нашей переписке. Конечно, авторитетные учёные были просто ошарашены наглостью никому не известного русского выскочки. Моё дело возникло вскоре после этого эпизода. «У англичан длинные руки» – резюмирует Максим.

Сам Максим столкнулся с вымогательством со стороны следствия. С него сначала запрашивали миллион рублей, а потом посредники увеличили сумму до трёх. Таких денег у него не было. Да если бы и были, никаких гарантий в том, что результат будет положительным, никто не даёт. А вот дополнительную обвинительную статью получить – это пожалуйста. Впрочем, судя по крупным делам, время от времени появляющимся в прессе, такие проделки за следователями водятся. Наверное, и я мог бы при желании избежать ареста подобным образом. Правда возникает вопрос – чья рука влиятельнее – следственного отдела или прокуратуры? Кому платить? Ведь это две конкурирующих конторы, которые и друг за другом следят. Кроме того, это выглядело бы несколько абсурдно – откупаться реальной взяткой от мнимого обвинения во взятке. Да и где, наконец, взять эти деньги?

Вечером, впервые за последние пару недель, я вижу в окно ясное небо. Окна выходят на северо-восток, дальше видны частные дома и лес за ними. Небо в этом направлении более-менее чистое. На ещё светлом фоне на востоке восходит Луна. Она почти полная, полнолуние наступит через день или два. Вспоминаю, что моё уголовное дело заведено 31 января, в день полного лунного затмения. В тот день мы наблюдали затмение в планетарии при большом наплыве посетителей. А я вместе с сыном проводил измерения яркости лунного диска. Для этого брал на приборостроительном заводе специальный прибор, яркомер. Мне было важно повторить наблюдения 2011-го года, чтобы сравнить ход двух затмений. Кривые яркости оказались сходными. Сам прибор остался у меня в кабинете. Теперь меня беспокоит мысль – вернули ли прибор на завод? Нашёл о чём беспокоиться.

Через два дня к нам завели третьего жильца, а затем – полностью заполнили камеру. Но от этого не стало тесно. Слушаем новые истории. Самая смешная – от Саньки, который в первый же день работы грузчиком в магазине «Ярче» стащил два ящика водки. Ему назначили общественные работы, но он не захотел ходить на них. И вот теперь он на смешные два месяца определён в СИЗО, практически по собственному желанию. Раньше, ещё в карантине, я встречал таких «несерьёзных» преступников. Там был, например, алиментщик, которого отправили в тюрьму на три месяца по заявлению его бывшей жены. И хотя та вскоре одумалась и просила суд оставить его на свободе, но суд был непреклонен. Ещё один чудак – бывший контрактник – во время перевода в другую часть сбежал домой и ещё полгода получал зарплату на карточку. А когда зарплата перестала приходить, он решил позвонить в свою часть, чтобы выяснить, в чём дело.