Текст книги "Высота смертников"

Сергей Михеенков
Высота смертников

Глава первая

Воронцов приказал не останавливаться до утра. Шли из последних сил. Шли, засыпая на ходу, толкая плечами деревья и мгновенно просыпаясь от посторонних шорохов и окриков младших командиров: «Не спать! Подтянуться!» Разговаривать Курсант запретил. Команды – только полушёпотом.

Нелюбин, не доверяя конвоирам, которые тоже клевали носом, сам приглядывал за пленными. Шёл немного позади и всё время смотрел вперёд и слушал, не шагнул ли кто из немцев в сторону, не замер ли за деревом. Нет, Нелюбина не обманешь, Нелюбин на войне уже опытный человек. Не только на фронте, но и в окружении, и в плену, и в партизанах побывал. И что такое ночной марш по лесу без дороги с вымотанными вконец людьми тоже знает. Слава богу, приодели немного совсем обносившихся и раздетых. Теперь и они стали похожи на бойцов. Эх, какой молодец у них командир, думал Нелюбин о Воронцове. Вот выйдем, выпустил он на волю свою мечту, и присвоят нашему курсанту лейтенантское звание. А может, даже сразу старшего лейтенанта. А что? Разберутся, учтут все его заслуги и геройские поступки и вынесут справедливое решение – присвоить курсанту Воронцову Александру Григорьевичу звание старший лейтенант РККА и назначить на должность… командира стрелковой роты, а может, даже и батальона! Вот так! С таким командиром не страшно воевать. Умный, рассудительный. Младших командиров ценит, прислушивается к их мнению. Хотя и строг порой бывает. Настоящий боевой командир. Другого солдату и желать не надобно.

– Кондратий Герасимович, – очнулся Нелюбин от голоса Воронцова. Тот догнал его и, видать, давно уже шёл совсем рядом. – Останавливайте людей на отдых. Располагайтесь. А я с танкистами и Степаном вперёд пройдусь.

– Есть остановиться. А костёр можно жечь? Обсушиться бы…

– Придётся. Все продрогли. Обувь хлюпает, одежда мокрая. Где-нибудь под елью, чтобы сверху не было видно. И по бокам заплетите маты. И теплей будет, и маскировка какая-никакая…

– Слушаюсь.

Нелюбин остановил колонну. Распорядился о дозорах, костре, матах и лошадях. А Воронцов собрал вокруг себя танкистов, окликнул Степана.

– Вот что, ребята. Пока взвод будет отдыхать и приводить себя в порядок, мы должны разведать маршрут. Впереди, как я понимаю, последний переход. Надо всё там прощупать, продумать. У кого есть какие предложения?

– Я согласен с Александром Григорьевичем, – отозвался Демьян. – Эту разведку лучше провести самим.

Впервые во взводе его называли по имени и отчеству.

– Я тоже так думаю, – кивнул и Степан.

Пошли. Рассвет ещё дремал где-то на востоке, в той стороне, где рокотал и гулко долбил мёрзлую землю фронт, передвигая с места на место своё непомерно разросшееся железное тело. Впереди Демьян с Николаевым, следом на ними, шагах в двадцати, на пистолетный выстрел, Воронцов, Штыренко, а замыкающим – Степан. Это были самые надёжные люди в его взводе, на кого он мог положиться как на себя самого. Так, в полной темноте, прошли несколько километров, когда в лицо пахнуло свежим ветром и вместе с его лёгкими порывами откуда-то из глубины бездонной темноты донёсся какой-то странный звук, явно чужой и лесной тишине, и рокочущей впереди войне. Тут же рябчиком свистнули в передовом дозоре, и вся группа замерла в ожидании. Звук повторился. Из передового дозора пришёл Демьян и сказал, возбуждённо дыша морозным паром:

– Александр Григорьевич, товарищ командир, похоже, там или дорога, или, скорее всего, СПАМ[1]1
  Специализированная походная авторемонтная мастерская.


[Закрыть].

– Почему ты так думаешь?

– Так это ж танк ремонтируют! Во-во, слышите? Кувалдой палец загоняют. Гусеницу сращивают. Я это ни с чем не спутаю. Тут у них ближний тыл? Так? Вот, видать, и разместили СПАМ. Чтобы битую технику недалеко таскать. Что у наших, что у них…

– Выходит, мы вышли на их тылы? Что ж, похоже. Пора… Тогда здесь где-то должны быть их посты.

Дальше пошли двумя группами по два человека. Воронцов с Николаевым двинулись в обход справа, младший сержант Петров со своим заряжающим начали обходить слева. Степан остался в прикрытии.

Все эти дни казались Степану Смирнову одним непрерывным сном. Сон длился, спрессовывая новые события и превращая их в смутную массу. Каждый новый день вскоре становился вчерашним, Степан провожал его без сожаления и старался тут же забыть о нём. Так он жил почти год, с тех пор, как попал в плен. Потом служба в русской роте, которую вскоре стали называть Боевой группой Радовского. Бывший переводчик штаба 5-й танковой дивизии получил разрешение на формирование вспомогательного подразделения. Дивизия несла большие и непрерывные потери. Тыловые службы, из которых почти каждый день кого-нибудь забирали и отправляли на передовую, начали заполнять пленными русскими. Но Степан сразу был зачислен в Боевую группу. По сути дела, это был полнокровный батальон: три взвода курсантов, которых обучали навыкам ведения боя в лесу и на открытой местности без применения тяжёлого оружия, взвод связи, разведвзвод, из которого потом часть людей перевели во вновь формируемый диверсионный взвод, транспортный взвод, миномётный взвод, хозвзвод, караульный взвод. Степана зачислили в разведвзвод. Радовский сразу приметил его и начал брать с собой на задания. В Боевой группе поговаривали: и зачем старику, бывшему белогвардейцу, бегать с молодыми разведчиками по лесам? Какая в том надобность? Не доверял? Но тогда мог бы послать других инструкторов. Когда ликвидировали кочующий «котёл» 33-й армии и поступил приказ захватить во время выхода управление вместе с двумя генералами[2]2
  Во время прорыва из окружения Западной группировки 33-й армии в апреле 1942 г. в составе штабной группы было два генерала: командующий 33-й армией генерал-лейтенант М.Г. Ефремов и командующий артиллерией 33-й армии генерал-майор П.Н. Офросимов. М.Г. Ефремов застрелился во время последнего боя, получив тяжёлое ранение. П.Н. Офросимов был ранен в грудь днём раньше, во время очередной атаки на прорыв, в лесу, и вскоре умер.


[Закрыть], Радовский, казалось, не спал сутками. Разведвзвод гоняли день и ночь. По всему чувствовалось, что предстоящей операции немецкое командование придавало особое значение. В роту приезжал какой-то важный штабной чин, ходили разговоры, что из самого Берлина.

И вот в начале апреля их перебросили в расположение 33-й армии. Сплошной линии фронта не существовало, и они свободно прошли по одной из просёлочных дорог в деревню, занятую обозами армии, изготовившейся для решающего броска в сторону Юхнова. Их группу возглавлял сам Радовский. Вначале всё шло хорошо. Агент, некий Профессор, всегда находившийся рядом с генералом, исправно снабжал их информацией о маршруте движения. Непосредственно с ними в связь вступал не сам Профессор, а его связник. Профессора Радовский берёг как ценнейшего резидента и поэтому оградил его от малейшего риска. Хотя, и это Степан заметил сразу, своего ценного резидента Радовский презирал. Что, впрочем, никак не мешало делу. Всё было отлажено. Действовало, как механизм тщательно вычищенной и смазанной винтовки. Информация из штаба окружённой группировки – связник, который тут же передавал её дальше, – немедленная реакция группы Радовского и одновременно – информирование через других связников штаба 5-й танковой дивизии. Люди, участвовавшие в проведении операции, действовали оперативно. Всё шло к тому, что задача будет успешно выполнена и управление 33-й армии, весь её штаб, со всеми службами и архивом, окажется в руках немцев. То есть вначале в руках Боевой группы Радовского. И только потом – немцев. Но именно немцы вскоре всё и испортили. Видимо, почувствовав напор прорывающихся и боясь, что им действительно удастся уйти через их оборонительные линии к Юхнову, немцы начали непрерывно атаковать и обстреливать из орудий и миномётов колонну кочующего «котла». На дорогах курсировали танки, которые открывали огонь на любое движение в поле их видимости. Штабная группа почти вся погибла. А когда генерал потерял связь и управление дивизиями и группами, оказалось полностью нарушенным, он просто поступил так, как должен поступить офицер. Степан видел, как это подействовало на Радовского. Тогда, в сосняке, они тоже едва не погибли под пулями автоматчиков, которые зачищали лес. И там уже началась другая война. И у курсанта Смирнова именно тогда мелькнула надежда уйти к своим. Вместе с Санькой Воронцовым. Вместе со старшиной. Не вышло. И выйдет ли теперь?

Степан слушал ночь. Разведка ушла вперёд. Обе группы исчезли в густой темени предрассветья, растворились в тишине. А в поле, которое угадывалось по характеру тянувшего оттуда ветра и звукам, действительно ремонтировали какую-то технику. Либо немцы стояли на дороге, устраняя какую-нибудь поломку, либо…

Неожиданно, так что Степан даже вздрогнул и машинально плотнее прижал к телогрейке металлическую скобу откидного приклада «шмайссера», взревел мощный танковый двигатель. Дернул несколько раз на высоких оборотах и заработал мерно. Но это был не немецкий бензиновый двигатель. Моторы немецких танков работали иначе.

Рёв мотора заставил залечь и обе группы разведчиков. Демьян Петров, услышав раскатистый запуск родной «тридцатьчетвёрки», присел и перестал дышать. Откуда здесь наши? Неужели наши? Кто там, на дороге? И куда они вообще вышли? Может, в темноте они благополучно миновали посты обеих линий и оказались на своей стороне, в ближнем тылу? И вот вышли в расположение ремонтного подразделения.

– Штырь, слышал?

– Демьян, наши, чи шо? – поднял голову Штыренко, изо всех сил вслушиваясь в глубину дороги.

Звук запущенного мотора застал их как раз в тот момент, когда они перебегали просёлок, исклёванный гусеницами не то танков, не то тягачей. Разъезженные колеи смёрзлись, образовав две глубоких траншеи. В одну из них и залёг бежавший следом за своим командиром Штыренко.

– Бачь, командир, по-нашему гуторют.

– Хер поймёшь, – прошептал сквозь стиснутые зубы младший сержант Петров. – Одно пока ясно: там, на дороге, «тридцатьчетвёрка»… и её ремонтируют. А запустили для того, чтобы прогреть.

Теперь, когда двигатель танка был запущен и тишина была в одно мгновение разрушена, разведчики почувствовали себя свободнее. Звуки кувалды не прекращались. Обойдя заросли кустарника, танкисты увидели шагах в двадцати от дороги, ближе к перелеску, вывернутый в сторону хобот башенной пушки, очертания башни и кормы Т-34. Возле танка стоял немец с зажжённым факелом. В каске с подшлемником, в шинели, повязанной то ли шарфом, то ли скрученным бабьим платком. Винтовку он держал под мышкой.

– Немец…

– Часовой. Греется, – зашептал, загораясь азартом, младший сержант Петров.

– Ты что задумал? Надо с Курсантом согласовать.

– А что тут согласовывать? Командир и сам сейчас наверняка о том же думает.

Тем временем возле танка шла работа. Возле распущенной гусеницы мелькали люди, одетые не то в телогрейки, не в комбинезоны. Ещё двое гремели кувалдой. Ещё один обдалбливал гусеницу на другой стороне. Видимо, она вмёрзла в землю. Слышались голоса. Звук работающего мотора заставлял говорить громко. Говорили на двух языках.

– Придержи, придержи!

– Да ты ж мимо серьги не бей! Один раз по железке, два раза по рукам… Работник, твою-раствою…

– Ничего не вижу. Скажи ему, чтобы повыше светил.

– Скажи ему… Он тебе по башке засветит…

– Kurt, sagt Sie emir die genause Zeit?[3]3
  Курт, который час?


[Закрыть]

– Halb sieben[4]4
  Половина седьмого.


[Закрыть].

– Beeilen Sie sich![5]5
  Поторапливайтесь!


[Закрыть] – закричал ещё один, высунувшийся из башенного люка. – Иван, бистро! Бистро! – И снова исчез, грохнув за собой люком.

За кустами хрустнула под ногой мёрзлая трава. Танкисты замерли. Послышался лёгкий свист рябчика. Штыренко ответил. Подошли Воронцов и Николаев. Подошли тихо, даже дышали сдержанно, чтобы не закашляться.

– Что там? – спросил Воронцов.

– А вон, видишь? СПАМ. Танк ремонтируют.

– Так это же «тридцатьчетвёрка»!

– В том-то и дело…

– Откуда она здесь?

– Видимо, наши прорывались. Подбили. Трофей.

– Демьян, – сказал вдруг Воронцов, – как думаешь, он исправный?

– А вот сейчас гусеницу натянут, срастят, и будет вполне исправная машина. Остальное они уже, похоже, отремонтировали. Слышишь, ломом тюкают? Это вторую гусеницу из грязи выдалбливают. Примёрзла. А вон уже и брёвна лежат. Сейчас гусеницу натянут и загонят танк на брёвна.

– Значит, не спешат отсюда его угонять, – подсказал заряжающий.

– Значит, не спешат.

Стало развиднять. Засинелось внизу, где проходила неглубокая лощина.

Немцы загремели котелками. Вспыхнул за кормой небольшой костерок. Видимо, плеснули соляры.

– Kurt, – снова послышался знакомый голос, – bitte Speisekarte![6]6
  Курт, пожалуйста, меню!


[Закрыть]

– Fleisch in Aspik! Und… Und Zwiebelsuppe![7]7
  Заливное мясо! И… и луковый суп!


[Закрыть]

– Schprechen Sie mihr bitte, ist das Fruhstuck im Preis inbegriffen?[8]8
  Скажите, пожалуйста, входит ли завтрак в стоимость номера?


[Закрыть] – прорычала, высунувшись из люка, голова в мятой офицерской фуражке с наушниками, и возле танка раздался дружный смех.

– Что они там?..

– Меню обсуждают, завтрак, – коротко перевёл Воронцов.

– Шутники…

– Интересно, что у них на завтрак? – поинтересовался Михайлов.

– Мясо заливное и луковый суп, – сказал Воронцов, не отрываясь от бинокля.

– А шо цэ такэ?

– Ты что, Штырь, не знаешь, что такое луковый суп?

– Та ни. Цэ я бачу. Мясо заливное…

– А это, Штырь, навроде нашего холодца, – снова усмехнулся младший сержант Петров.

– А-а…

– Ну что, ребята, будем ждать, когда они свой луковый суп сварят? – И Воронцов опустил бинокль.

– А что ты предлагаешь, командир?

– Демьян, ты мне сперва вот что скажи: кто-нибудь из вас танком управлять может?

– У нас в экипаже полная взаимозаменяемость. Все могут. Но лучший мехвод – Штыренко. Что молчишь, Штырь?

– Смогу, – коротко согласился Штыренко.

– Тогда будем брать танк. Николаев, дуй быстро за Степаном. Не вздумай срезать. Иди точно по нашему следу. Тихо. Наблюдай и слушай. Если что, три раза – рябчиком. Вперёд.

– Есть, командир. – И Николаев бесшумно растворился в зарослях кустарника.

Воронцов снова вытащил из-за пазухи бинокль. Танкистов было трое или четверо. Один сидел возле костра и занимался приготовлением завтрака. Другой ломом отдалбливал мёрзлую землю. Третий, видимо, командир, сидел в танке. Но, возможно, там же, в танке, был и ещё один. Механик-водитель. Он сидел за рычагами и не высовывался, прогревал двигатель. Значит, четверо. Пятый немец, с винтовкой под мышкой, похаживал с факелом вокруг русских механиков. Если не брать в расчёт русских, немцев всего пятеро. Как раз по одному…

– Ну что, Семён, надо натягивать, – сказал пожилой механик своему напарнику.

Кувалда затихла. Русские встали, продели в отверстия крайнего звена лом, тяжело подняли и так же тяжело понесли провисающую дорожку гусеницы к танку. Перекинули через ленивец. Загремели ломом по каткам. Немцы тут же кинулись им помогать. Снова ударила по металлу кувалда.

– Ловко работают. Со знанием дела, – заметил Демьян.

Русские ещё возились с гусеницей, а немцы гуськом побежали к лощине. Через минуту там, в овраге, загремели железом. Вспыхнул скупой луч карманного фонарика. Погас. Танкисты вскоре вернулись, неся на плечах какие-то продолговатые предметы.

– Снаряды носят, – догадался Демьян.

– Интересно, откуда?

Один из немецких танкистов нырнул в открытый люк башни, другой стоял на площадке трансмиссии. Третий подавал длинные снаряды, сложенные внизу. Получалось у них ловко и быстро. Как будто всю войну они воевали на «тридцатьчетвёрке». Через несколько минут они снова побежали в лощину и опять вернулись со снарядами.

План созрел мгновенно. Воронцов с беспокойством оглянулся: позади, в кустах, захрустела трава под торопливыми шагали – наконец-то пришли Николаев и Степан.

– Слушай мою команду. Демьян, ты остаёшься в прикрытии. Глаз не спускай с часового. Он – твой. Возьмёшь его, когда мы будем возвращаться оттуда, из оврага. Если нашумим, ты поймёшь. Тогда прикроешь нас. Если всё пройдёт тихо, то выходи на часового. Механики, я думаю, дёргаться не станут. Мы будем идти со снарядами. Только бы водитель мотор не заглушил. Остальные – за мной.

Немецкие танкисты пополняли боеукладку. Осторожно, из рук в руки, передали последний, шестой снаряд. Закурили. Перекинулись несколькими фразами с конвоиром и ушли в сумерки лощины – за новой партией.

Нетрудно было догадаться, для чего они ремонтировали подбитый Т-34. Сейчас пополнят боеукладку – и вперёд. Пока там наши поймут, чей экипаж в танке, он уже успеет наделать дел.

Глава вторая

Радовский выслушал доклад Донца и отвернулся к окну. Сквозь белую шторку, плотно задёрнутую на низком окне, заклеенном на зиму узкими газетными полосками, с улицы просачивались жидкие утренние сумерки. Ещё один тоскливый день родился за стенами этого ветхого крестьянского жилища и уже шёл по земле. Ещё один. Ничего доброго Радовский не ждал и от него.

– Когда ушёл проводник?

– Ночью.

В эту ночь он спал плохо. Приснились родители. Он, Алексей Радовский, куда-то уезжал. Или уходил. Торопливо. Без лишних прощаний. Отец стоял на крыльце их усадебного дома и молча смотрел ему в след. Мама выглядывала из-за его спины. Отец не пропускал её. Так было всегда, когда он уезжал. Отец не хотел, чтобы она повисала у сына на руках, плакала, говорила ненужные слова, а потом бежала за пролёткой… Но в этот раз отец что-то говорил ему. Какую-то фразу. Радовский это узнал по его губам – какую-то одну фразу, настойчиво повторял только её.

– Мы поворачиваем назад. Пришёл новый приказ. – Радовский прервал не только доклад Донца, но и свои тяжёлые размышления. – Идите, отдыхайте. В полдень выступаем.

– Мне нужно всего три часа. Утром мы посадим разведку на лошадей и перехватим их.

– Утро уже наступило. В полдень придут грузовики. Мы назначены в оцепление.

– Что, снова детей отлавливать?

Радовский не ответил ни единым словом, ни даже жестом. И, если бы Донец повторил свой вопрос, он, пожалуй, ударил бы его. И Донец, видимо, это почувствовал. Как ни странно, у них было много общего. Вот почему они так легко понимали друг друга.

Их Боевую группу направляют в обратный путь. На облаву. Донец вышел на обледенелое крыльцо. Увидел старика, перебиравшего кладушку свежих дров. Выходит, напрасно он зарубил в Богдановом Колодезе Проценку. Можно было и простить его. Потому что, так получается, не спасли они девчонку. Завтра её втолкнут под брезент и вместе с её одногодками увезут на станцию. Донец видел, как однажды в тупике грузили в «телятник» подростков, привезённых на грузовиках из-под Вязьмы. Но душило Донца не только это. Сейчас он окончательно понял, что и его семью, живущую в далёкой станице под Ростовом, могут разорвать, уничтожить таким же внезапным приказом. И любую из его дочерей жандармы и полицейские могут растерзать где-нибудь в пустом сарае на заплёванной соломе во время облавы. Уж он-то знал, как это случалось. В один момент. Удержи их. Когда делается большая политика, всякая мелкая тварь тут как тут со своими услугами. Потому что точно знает: когда начнут отламывать и передвигать с места на место большие куски, обломки и крошки полетят во все стороны. И вот тут-то только успевай урвать, схватить, что плохо лежит, да что упало с барского стола и закатилось под порог…

Донец тяжело соступил с крыльца, остановился. Потрогал темляк старой сабли. Вспомнил: надо покормить коня.

Разведвзвод занимал две хаты в середине деревни.

Снег с молодым хрустом рассыпался под каблуками его сапог. И вдруг он подумал: а хорошо, что они не догнали партизан и этого стрелка. Бегали бы всю ночь по лесу, палили друг в друга, пока не закончились бы патроны. Кого-нибудь подстрелили бы, а кто-нибудь всё равно бы ушёл… Они-то, партизаны или кто там… знают, за что воюют. А вот за что, за какие родины и семьи дерётся наша банда? Донец зло хохотнул и потрогал намёрзший инеем бронзовый темляк сабли.

Рассвет в деревне начинался так, как и в его станице. Засинелось в полях, как в степи. Ветер погнал крошки притоптанного снега, зазвенел льдинками вымерзшей и вытоптанной лошадиными копытами лужи. Пахло печёным тестом. Где-то ставили в печь хлебы. Должно быть, сейчас уже проснулись и его дочери. И помогают кормить скотину, подметают баз и чистят картошку. Полтора месяца назад Донец написал домой письмо. Ответа до сих пор не получил. Письма в роту приходили из Киева и Могилёва, из Новгородской и Витебской областей. Донцу из Ростовской области шло бы не дольше. Не пришло. И теперь он не находил себе места.

Серко заржал под навесом, прочуяв хозяина ещё издали. Донец свернул к стойлу, где ночевали кони разведвзвода и других служб. В дом решил не заходить.

– Ну что, Серко, скучаешь? Скучаешь…

Конь перекинул голову через высокую жердь и толкнул хозяина в плечо, втянул воздух, обнюхивая шинель, и начал теребить тёплой чуткой губой воротник, пропахший табаком.

– Ну? Что? Да нет, братец, кровью от меня сегодня не пахнет. Не пахнет…

Конь ему достался хороший. Никогда у Донца не было такого доброго и умного коня. Однажды во время зачистки деревень от партизан и остатков кавкорпуса генерала Белова их взвод попал в засаду. Многих перебили в первые же минуты боя. Два «максима» и «дегтярь» секли фронтальным и косоприцельным огнём. Пуля пробила Донцу руку. Но кость оказалась не задетой. Он пришпорил Серка и погнал его по лесной тропе назад. Конь нёс как угорелый. Когда собрались на опушке спустя несколько часов, оказалось, что в живых от взвода осталось двенадцать человек, и те все были переранены по нескольку раз.

Почти весь сахар, который Донец получал по пайку, он отдавал коню. Более верного и надёжного товарища, чем Серко, в Боевой группе Радовского, да и на всей войне, у Донца не было. Кого носил Серко до того, как попал в руки Донца? Должно быть, какого-нибудь командира. Такие кони в руки к простым кавалеристам не попадали. Донец это знал. Иногда, тоскуя по своим родным, он разговаривал со своим конём:

– Вот кончится война… А, Серко? И поедем мы с тобой ко мне на родину. В нашу станицу. На Дон… – И гладил коня по чуткой вздрагивающей шее, и спрашивал в самое ухо, шёпотом: – А ты, случаем, сам-то, не с Дона ли? А, Серко? Может, мы земляки? Родня?

Сёдла висели рядом, у стены. Донец взял своё. Выложил из гнезда воротную жердь, вывел Серка, перекинул седло через мышастую спину. Часовой, стоявший возле крыльца, окликнул Донца. Донец устало отмахнулся ему рукой и ничего не ответил.

– Ты куда собрался? Твои давно спят, – снова сказал часовой.

– Мои… – ответил он, не поднимая головы. – Мои, если живы, уже на ногах давно…

Он подтянул подпругу, перекинул через голову Серка повод и ловко вскочил в седло. Серко, почувствовав седока, нетерпеливо переступал передними ногами, шумно втягивал ноздрями морозный воздух. Донец повернул его в проулок, легко придавил шпорами. И Серко послушно стал набирать ход и вскоре пошёл хорошей рысью. В конце проулка виднелось поле. За полем лес. Часовой снова окликнул. Послышались другие голоса.

– Донец! Назад!

Донец оглянулся. В проулке стояли двое. Радовский и начштаба Турчин.

– А, господа офицеры! – удивлённо и зло крикнул он, резко развернул коня и поскакал прямо на них. – Вас-то мне и надо! – Он вытянул плетью Серка и тут же выхватил из ножен тяжёлую драгунскую саблю.

Первым Донец решил рубить Радовского. Он и стоял ближе. А там, если не снимет его начштаба из пистолета, стрелок-то он хороший, развернуть коня и – его тоже. Эх, хорошо вышел под удар господин майор!.. Донец немного перегнулся вправо, ловя занесённым над головой клинком упругую струю воздуха. Эх, не впервой ему это было делать… Но майор оказался тоже ловким, он бросился под ноги коня. Серко испуганно шарахнулся в сторону, сбив и направление, и силу удара своего хозяина. Упруго, как короткая трассирующая очередь, пронесся над головой Радовского тяжёлый клинок. Конь ударил его ногой в плечо, и Радовский покатился по мёрзлой, припорошённой колючим морозным снегом траве под нижнее прясло изгороди. Крикнул что-то Турчин. А Донец уже скакал по улице вдоль дворов.

– Стой! Св-волочь!

Сухо щёлкнули пистолетные выстрелы за спиной. Чёрта с два ты меня теперь достанешь своей пукалкой, засмеялся сквозь стиснутые зубы Донец.

– Иваныч, ты куда? – окликнул его со двора знакомый голос ротного кашевара, земляка Янушкина. – Эх, дурья башка!

– Гони, Серко! Неси, родимый! – И он, не жалея, подстегнул коня шпорами.

– Бондарь! К пулемёту!

– Да это же взводный!

– Огонь! Приказываю!

Рослый казак лет тридцати двух выхватил из повозки пулемёт Дегтярёва, пристроил его на штакетнике, взвёл затвор, прицелился и дал несколько очередей – две коротких, пристрелочных, а третью подлинней, уже верную, в восемь – десять патронов.

– Молодец, Бондарь! Только коня жаль…

– Э, да что ж теперь!.. Пропала голова, пропадай и шапка…

Через минуту к стрелявшим подбежал, хромая, Радовский:

– Не стрелять! Не стрелять!

– Поздно, Георгий Алексеевич. Дело сделано. – И Турчин неприязненно посмотрел на Радовского.

В поле, за изгородью, косо уходящей вниз, уже всё было тихо. Только в снегу, не жалея копыт, бился о мёрзлую землю смертельно раненный конь.

– Ты как стрелял? Зачем – в коня? Сволочь!

– Господин поручик приказ отдали, – испуганно оправдывался пулемётчик. – Я в середину корпуса стрелял. По всаднику. А в коня – по нечаянности…

– Что?! Что ты несёшь, с-скотина!

Вперёд выступил Турчин, перехватил занесённую руку Радовского.

– Возьмите себя в руки, Георгий Алексеевич, прошу вас. – От Турчина снова густо несло вчерашним.

Что ж, подумал Радовский, во время таких операций, как эта, – самое время пить. Как эта и как многие другие, которые уже были и которые, можно предположить, последуют за этой.