Текст книги "Высота смертников"

– Мы что, к границе подъехали?

– Да, должно быть, уже в Бресте.

И вагон завыл.

– Ой, мамочка моя родимая!

– Куда ж нас увозят?!

– Кому мы там нужны?

– Погибнем мы там…

Границу два товарных вагона пересекли с рыданиями и криками о помощи. Но их голоса слышала только ночь да заснеженные ели.

После Варшавы поезд останавливался на небольших станциях. Состав несколько раз переформировывали, гоняли по тупикам. Уже ехали по Германии, когда закончилось топливо. Потом повернули на юго-запад. И вот загнали в очередной тупик. Паровоз, хрипло посвистывая, ушёл куда-то в промозглую черноту ночи. Утром, едва рассвело, послышались голоса и лай собак. Со скрипом отодвинули дверь. И они увидели шеренгу людей в форме, в высоких шлемах. Это были немецкие полицейские.

Всем скомандовали на выход. С трудом передвигая ноги по скользкому от нечистот полу, они подходили к дверному проёму и вываливались на отсыпанный серым гравием откос, катились вниз, поднимались на ноги, окликали друг друга и испуганно бежали вдоль шеренги полицейских с собаками. Полицейские провожали их брезгливыми взглядами, отворачивались, зажимали носы. Шура слышала их возгласы:

– Русские свиньи…

– Из какого свинарника их привезли?!

– Бог мой! И их называют людьми!..

Их построили в колонну по пять, сделали перекличку. Четверых из их вагона не хватало. Охранники полезли в вагон и сбросили под откос четыре окоченевших трупа. Двоих везли от самой Варшавы, двое умерли уже в Германии. Погнали пешком по булыжной мостовой. Когда проходили мимо сквера с аккуратно постриженными деревьями и кустарниками, на фасаде старинного здания Саша увидела тяжёлые готические буквы: «Баденвайлер».

– Ганька, мы в Баденвайлере.

– Где это, Сашечка? – испуганно оглядывалась по сторонам Ганька.

– Юго-запад Германии. Граница со Швейцарией и Францией.

– Во Франции тоже немцы.

– Зато в Швейцарии их нет.

– А что, Швейцария в войне не участвует?

– Нет. Она держит нейтралитет.

– Откуда ты знаешь?

– Иван Лукич говорил. И до войны в газетах так писали.

– А если убежать туда? А, Шурочка? Там же войны нет!

– Об этом давай молчать. – И Шура кивнула на полицейского, который шёл шагах в пяти и немного впереди, ведя на поводке крупную овчарку с бурой, как у волка, спиной.

Глава шестая

– Нет, Прокошенька, не справимся мы с тобой. Брёвна вмёрзли, не осилить нам их. Надо попробовать где-нибудь землю подкопать. Где сильно не промёрзла. А ну-ка, разгребай листья.

– Мам, ты думаешь, там есть соль?

– Может, и есть. А может, и нет.

– А зачем мы тогда копаем?

– Спрячемся там. До утра. Ночь переждём, а утром уже пойдём.

– Куда? На хутор? На озеро?

– А куда ж ещё? Больше нам, Прокошенька, идти некуда. Ты ж видел, что в деревне делается.

Они выломали колья, разгребли листву и начали долбить мёрзлую землю. За этим и застали их полицейские. Они уже успели выдолбить порядочное отверстие, в которое Прокопий свободно просовывал голову, когда сзади послышались осторожные шаги.

– Мам, смотри, – мгновенно побледнел мальчик.

Зинаида оглянулась и присела от страха. Шагах в пятнадцати от них стояли двое полицаев. Один из них напряжённо улыбался, держа наготове направленную на них красноармейскую винтовку. Другой отдувался, вытирал пот и оглядывался по сторонам.

– Ты кто? – спросил её первый полицай.

Зинаида молчала. Произошло то, чего она боялась больше всего. Она ловила ртом воздух, который вдруг стал горячим, так что обжигало гортань и грудь. С трудом удерживая дыхание, Зинаида опустилась на снег.

– Что, беглая, спеклась? – хохотнул Соткин. – Ты чья же будешь? Старостина дочка? Ну что молчишь? Знаем, наслышаны. Хотя лично, так сказать, не имели чести…

– Мы тут… За дровами пришли… – Зинаида с трудом выдавила эти несколько нелепых слов и жестом приказала Прокопию, чтобы уходил.

– Стоять! – тут же крикнул Соткин. – И не вздумай бежать. Пуля всё равно быстрее бегает. За дровами они пришли… А может, за грибами? Или сенца коровке подкосить? Время-то как раз подходящее…

– Отпустите нас. Ну, пожалуйста, отпустите. – И Зинаида встала на колени. – Христом Богом прошу, отпустите. Мы ведь никакого зла никому не сделали.

– Разберёмся. Сделали или не сделали… Может, и отпустим. – И Соткин засмеялся, сверкая белыми крепкими зубами. – А ну-ка, Матвей, пройди там, посмотри. Если никого, бегом сюда. С красавицей разбираться будем…

Фимкин, ухмыльнувшись и скользнув взглядом по лицу и дрожащим рукам Зинаиды, побежал к оврагу, на ходу заглядывая под навесы и в обвалившиеся шалаши, оставшиеся с прошлой зимы, когда отряд Курсанта пытался обосноваться здесь.

«Господи, отведи сына моего, Прокопия, от зла этих людей, – молилась Зинаида. – Святая Владычица, Христа Бога нашего Мати, попроси Сына своего, со хранителем мои ангелом, спаси души наши, огради…»

– Молишься, красавица… Значит, грешная. Значит, и до нас уже нагрешила. Ну, тогда тебе терять особо нечего. Молись, молись… – Соткин опустил к ноге приклад винтовки, достал из кармана шинели кисет с табаком и начал старательно сворачивать «козью ножку». – А парень с тобой чей же? Неужто твой?

– Мой. – И Зинаида схватила Прокопия, крепко прижала его к себе. – Если вы над ним что удумаете сотворить, Бог вас накажет. И вас, и ваши семьи, и весь род ваш до четвёртого колена. Вы слышите?

– Не тронем мы твоего щенка. Он нам без надобности. А вот с тобой у нас, красавица, разговор будет полюбовный. Будешь себя хорошо вести, договоримся. От тебя, как известно, не убудет. И ты своё получишь, и мы.

– Вы что такое задумали? Не смейте прикасаться ко мне! – Зинаида заплакала.

Прокопий вырвался из её рук, схватил обломок кола, которым долбил землю, и кинулся на полицейского.

– Ишь ты! – И Соткин ловко, поддав каблуком затыльник приклада, вскинул винтовку и прицелился, стараясь поймать на мушку лоб мальчика.

Но выстрел прозвучал из глубины просеки, и полицейский, пошатнувшись и сделав вперёд несколько неверных шагов, словно ища упора, начал заваливаться навзничь.

Выстрел заставил Фимкина машинально пригнуть голову, а затем метнуться за надёжную колонну сосны в тот момент, когда он уже выбирался из оврага, собираясь сказать своему напарнику, что никого тут больше нет. Он видел, как мальчонка схватил берёзовый кол и бросился на Соткина, как Соткин вскинул винтовку. Фимкину не хотелось стрельбы. Ни стрельбы, ни лесной погони по незнакомым местам, ни опоздания на ужин. Беглянку нашли, да ещё и не одну. Доставить её к господину Юнкерну было делом несложным. А там можно рассчитывать и на поощрение. Юнкерн человек не прижимистый. И жратвы немецкой подбросит, и из трофеев что-нибудь. И потому то, что Соткин вскинул винтовку и всерьёз выцеливал мальчонку, бросившегося на него с палкой, привело Фимкина в замешательство. Он хотел было крикнуть, чтобы напарник не стрелял. Не убьёт же его мальчишка, ведь он и с колом едва справляется. Но выстрел опередил его. Однако полыхнуло не оттуда, откуда должно было полыхнуть, если Соткин действительно решил подстрелить мальчонку, чтобы потом легче справиться с девушкой. Выстрелил не Соткин. Выстрел произведён откуда-то из глубины просеки. Пуля, пройдя навылет, вырвала из рук Соткина винтовку.

Значит, они здесь не одни. Не одни… Перехитрила их девка. Вокруг пальцев обвела. Партизаны… А может, бросить винтовку и поднять руки? В сотне рассказывали, что два месяца назад пропавшая группа Горобца вовсе не пропала, а добровольно перешла к партизанам, и те их приняли и даже оставили при оружии, поставили на довольствие. Какие у него перед советской властью прегрешения? Да никаких таких особенных прегрешений, можно сказать, и нет. Как же нет, в следующее мгновение тоскливо потянуло в груди, а кавалеристов раненых постреляли…

Девка что-то кричала, звала, видимо, мальчика, который подбежал к неподвижно лежавшему Соткину и вытаскивал из-под него за ремень винтовку. Ах ты ж сучонок…

И Фимкин вскинул винтовку и выстрелил в мальчика. Тот упал. Но пуля прошла мимо. Фимкин точно знал, что мимо. Он передёрнул затвор, и в это мгновение в глубине просеки снова полыхнуло. Пуля рванула сосновую кору над самой головой. Фимкин скатился в овраг. Других выстрелов не последовало. Значит, стрелок-то – один. А с одним можно и потягаться. Хоть и стреляет он неплохо. Но, во-первых, началась стрельба, а они здесь – чужие, им нужно торопиться, чтобы поскорее отсюда уйти, а во-вторых, уже темнеет, а он, полицейский Матвей Фимкин, ночью видит, как кошка. Так что шансы у него есть. Ещё неизвестно, какой он стрелок. А Соткину просто не повезло. Хотел, дурак, и тут моментом попользоваться. Попользовался…

Он затаился и решил ждать. Тот, кому нужна его жизнь или пуля, сам выйдет на неё.

Девка затихла. Возня возле блиндажа тоже прекратилась.

Иванок выскочил из оврага и побежал вдоль сосняка, стараясь держать в сторону вырубок. Он увидел свой след. Потом другой. Обогнул его. Оглянулся на деревню. Торчали закопченные металлические трубы. Некоторые из них дымились. Собак, сволочи, постреляли, стиснул зубы Иванок, вдруг поняв, что его беспокоило в только что оставленной им родной деревне – тишина. Он вспомнил улыбку Шуры. И скорчился, будто от внезапной боли, пронзившей его насквозь, упал на колени, заплакал.

– Шурочка, Шурочка… Ты потерпи… Потерпи… Я за тобой приду. Приду. Вот увидишь. Я за тобой приду, куда бы тебя ни угнали. Всё переверну… Всех перебью… Перестреляю…

Он вскочил на ноги, протёр от снега затвор винтовки, продул планку прицела. Надо было искать Зинаиду и Прокопа. Он отыскал их след и вскоре обнаружил, что по нему прошли ещё два следа. В солдатских сапогах. Значит, полицаи пошли не по его следу, а по следам Зинаиды и Прокопа. Двое… Шли торопливо.

Возле вырубок старый след Иванка уходил вправо. Но полицейские пошли по другой тропе.

Иванок быстро бежал по неглубокому снегу, стараясь передвигаться как можно тише. Иногда резко останавливался за деревом или присаживался за кустом, всматривался в лесные просеки и проймы редколесья, прислушивался. До землянки оставалось шагов сто, когда он услышал голоса. Разговаривали тихо. Послышался смех. Смех нехороший. Невесёлый. Злой. Так сильный человек ликует над слабым. Дальше Иванок пошёл тише, держа винтовку наготове. Вскоре он их увидел. Двое полицейских стояли возле землянки. Потом один из них ушёл в сторону оврага. Зинаида стояла на коленях и плакала. Полицейский что-то ей говорил.

Иванок знал, что по дорожной просеке он не может идти скрытно, но, если свернуть в лес и дальше продвигаться, прячась за кусты, тоже можно наскочить на сушину, и его тут же обнаружат и откроют огонь. По утоптанной дорожной колее идти было надёжней. Ещё двадцать шагов, определил он себе расстояние для верного выстрела, и можно стрелять. Шесть, семь, восемь… Спина полицейского была хорошей мишенью, но до неё оставалось ещё шагов девяносто. Слишком далеко. Он может промахнуться. А фактор внезапности, как учил дядя Кондрат, надо всегда использовать на сто один процент. Он шёл и мысленно торопил свои шаги: одиннадцать, двенадцать… Зачем здесь задержалась Зинаида? Надо было уходить в лес. Они бы туда, в дебри, не пошли. Он крался, как рысь, одновременно улавливая и оценивая все посторонние звуки. Потому что звука собственных шагов он не слышал – их не было. Двадцать два, двадцать три… Хватит. Он остановился, замер. И в это время Прокоп, сидевший возле Зинаиды, вскочил, схватил берёзовый кол и кинулся на полицейского. Тот засмеялся и вскинул винтовку. Всё, медлить больше нельзя. Он совместил мушку с прорезью прицела. Геометрия углов и линий была совершенной. Всё мгновенно совпало и замерло в ожидании единственного его движения. Чёрная спина вздрогнула, будто ответив на плавное движение его указательного пальца, и поплыла в сторону. Есть!

Иванок присел и переместился правее, укрывшись за заснеженным кустом ивняка. И в это время из оврага показалась голова второго полицейского. Тот, не целясь, выстрелил в его сторону, скорее всего, наугад, и тут же укрылся за сосной. Но Иванок видел его. Из-за сосны выглядывало плечо и козырёк кепи. Он прицелился, стараясь, чтобы пуля прошла впоцелуйку с деревом, и снова нажал на спуск. Не попал. Пуля зацепила дерево и отрикошетила. Поспешил, не попал…

Полицейский его не видел. Он так и не понял, откуда по нему вёлся огонь. Но позицию стоило всё же поменять. Так учил его Курсант. А уж кто-кто, но Курсант – снайпер настоящий. «Первая заповедь снайпера: никогда не делай два выстрела с одной позиции, – говорил ему Курсант. – Даже если ты уверен, что тебя не обнаружили. Просто не изменяй правилу». Иванок медленно опустился на снег и, держа винтовку перед собой, отполз в сторону. Замер. Прислушался. Возле блиндажа возились Зинаида и Прокоп. Видимо, пытались укрыться за брёвнами. Это хорошо, что они издавали звуки. Полицейский, конечно, тоже слышал их возню. Но обстоятельствами управлял уже он, Иванок. И никто больше. И пусть кто-то попробует встать на его пути. Он перестреляет всех, кто будет мешать ему идти туда, на запад, в сторону Германии, куда увозили в эти минуты сестру.

Он умел передвигаться почти бесшумно. Именно это качество всегда отмечал в нём Курсант и потому часто посылал в разведку. «Будь хитрее врага, – наставлял его дядька Кондрат. – Если нашумел, то постарайся сделать так, чтобы противник тебя потерял из виду. И появись уже с другой стороны, откуда тебя не ждут».

Иванок пополз, медленно огибая овраг. Он знал, что шагах в сорока, там, в ельнике, есть отводок, из которого должен просматриваться почти весь овраг. Там когда-то отрыли окоп для пулемёта. Он полз, вслушивался, задерживая дыхание, и та тишина, которая вдруг нависла над ним ожиданием выстрела, убедила его окончательно, что полицай замер и ждёт. Ждёт его ошибки, проявления нетерпения. «Умей ждать. Затаись и жди. Даже если у тебя позиция не самая лучшая. Пусть противник сделает первое движение». Теперь он вспоминал наставления командира, как таблицу умножения, потому что неведомый и всемогущий учитель уже назвал его имя.

Он двигался медленно, как оса в меду. Так сдавливается пружина – медленно. И этому научил его Курсант. Он должен успеть сделать ещё несколько движений, доползти вон до той позиции и только там – замереть.

Тот, кто сейчас затаился в овраге и ждал его ошибки, тоже наверняка участвовал в облаве. И, быть может, именно он вытаскивал из дома его сестру, а потом подгонял её прикладом к школьному стадиону, к грузовикам с распахнутыми брезентами. Вот пусть он и станет ещё одним, кто оплатит его жестокий и справедливый счёт. Первый, заплативший за всё, уже лежал возле землянки. За всё… И за Шуру, и за материны слёзы, и за кадку капусты. За всё, гады, заплатите кровавой платой. И ты, сволочь, будешь следующим… Зубы Иванка стучали от злобы.

Иванок втиснулся в пулемётный окоп. Отдышался. Теперь сердце толкало кровь под самое горло, но не так гулко. Спустя минуту он снял шапку, окунул её в рыхлый снег, повалял, снова натянул на голову и медленно выглянул из-за бруствера. В овраге было пусто. Неужели ушёл? Нет, он не мог уйти просто так. Он должен заплатить. Иначе война теряла всякий смысл. А поэтому он здесь. Где-то рядом. Надо ждать. Кто кого. Ждать… Победит тот, у кого крепче окажутся нервы. Ждать… Ждать…

Матвей Фимкин сильно сожалел о том, что попал в этот наряд. Надо же было влипнуть в такую передрягу? Погнались за девкой с пацаном… А на кого нарвались? Сидел бы сейчас в тёплой казарме, горячие щи хлебал с приварком. Два дня назад они делали облаву в большом селе. Привезли оттуда годовалого порося. Засолили сало. Сало дня через три-четыре уже просолится, и хлопцы начнут его трескать… А что будет с Мотей Фимкиным? Соткин уже лежит с пробитыми рёбрами. Даже не дёрнулся. Девка ему глянулась… Дурная кровь в голову ударила. А не подумал, идиот, даже о том, что за такое дело Юнкерн самих изнасилует. Она же – дочка местного старосты! За такое по головке не погладят. А могут и под пулемёт поставить. Старшим его назначили… Возомнил себя атаманом… Плюнули бы на этих беглых и пошли бы в деревню. Бабу, если ему так припёрло, и в деревне можно найти. И не так, а по-хорошему договориться. Вот их сколько нынче холостует, безмужних. Слово ласковое скажи, любая бы пригрела. Да ещё и самогону налила на радостях. Эх, дурак, дурак… Да ладно бы сам-один голову под пулю сунул…

Фимкину сразу не понравился этот лес. Про него всякое болтают. Сколько полицейских здесь пропало. Скольких потом на берёзках нашли. Одна половина на одной верхушке, другая на другой… Стрелок-то, видать, бывалый. Случайно промахнулся. Заторопился. Не ждал, что Фимкин так быстро обернётся. Но надо подождать, когда у него кончится терпение. И вдруг со стороны блиндажа послышалось:

– Дядя Кондрат! Слева заходи! В овраге он! – кричала девка.

Ах ты, сучка, подумал Фимкин. Указывает, где он залёг. Нет, тут не отобьёшься. Лес кругом чужой. Всё… Конец…

– Ребята! А вы заходите от сосен! Он там один!

Захватить хотят. Живьём взять. Чтобы – на берёзы… Уходить надо. Уходить немедленно, пока они там возле блиндажа чухаются. И Матвей Фимкин вскочил на ноги и, чувствуя необыкновенный прилив сил, потому что собрал в себе всё, подминая мелкий кустарник, побежал по дну оврага, свернул в боковой рукав, к темнеющему впереди ельнику. Впереди, шагах в пятнадцати, белым бруствером виднелся окоп. Но это – не преграда. Фимкин его перемахнёт в два счёта.

Всё произошло в одно короткое мгновение, так что он не успел даже испугаться. Белая кочка, торчавшая над бруствером, качнулась. Матвей Фимкин отчётливо увидел колечко дульного среза и понял, что кочка-то никакая вовсе не кочка, а шапка стрелка. Что стрелок оказался хитрее и удачливее. Надо поднимать руки… Но тотчас из стального колечка дульного среза полыхнуло коротким пламенем, и пуля, небольно войдя в грудь, рванула шинель на спине под самой лопаткой.

Матвей Фимкин умер не сразу. Он ещё увидел, как из старого, присыпанного сосновыми иглами и снегом окопа встал подросток лет шестнадцати, передёрнул затвор, шагнул к нему и нацелил винтовку в упор, прямо в лицо. Холодный глазок дульного среза какое-то время качался перед глазами, а потом упёрся в переносицу. Матвей Фимкин даже почувствовал его нестерпимый холод. Это было последним в его жизни, что он увидел и почувствовал. Следующего выстрела он не услышал, не увидел даже вспышки. Просто обвалилась чернота и придавила его своей тяжестью.

Иванок снова передёрнул затвор. Полицейский лежал у его ног. Вторая пуля снесла ему полчерепа. Но он прицелился и снова выстрелил. И снова перезарядил. И снова выстрелил. Когда закончилась обойма, он перехватил винтовку и начал бить окованным толстой металлической пластиной затыльником приклада, стараясь попасть туда, в то багровое бесформенное пятно, которое ещё мгновение назад смотрело на него злым, беспощадным взглядом врага.

– Иванок! Что ты делаешь? – Зинаида обхватила его сзади за плечи, повисла, повалила в снег и, когда Иванок выронил винтовку, и напряжённое в нечеловеческой судороге тело его обмякло, обняла его, положила на колени голову и начала тереть снегом. – Успокойся. Ну, вот так… Успокойся. Он уже неживой. Спас ты нас, Иванок. Спас. Спасибо, что пришёл.

Вскоре Иванок пришёл в себя. Встал, подобрал винтовку, быстро зарядил её новой обоймой. Посмотрел на Зинаиду.

– Где Прокоп?

– Там, – указала за овраг Зинаида.

Иванок подошёл к убитому полицейскому, расстегнул его шинель, осмотрел карманы. Забрал зажигалку и сигареты. Снял ремень с подсумком и кинжальный штык. Обошёл его вокруг. И сказал:

– Это им за Шуру. За сестру. Я их теперь… На всех дорогах…

– Угнали Шуру?

– Угнали. И Шуру, и Ганьку, и Зойку Иванюшкину, и ребят всех.

Зинаиду трясло. Она не могла встать на ноги. Иванок помог ей подняться. Она ухватилась за молоденькую берёзку и некоторое время стояла так, пошатываясь и боясь, что берёзка не выдержит и сломается и она снова упадёт в снег. А надо уже уходить. Подальше от этого страшного места.

Иванок обыскал и второго полицейского. Подтащил его к лазу в землянке, отрытому Зинаидой и Прокопом, просунул тело и столкнул его вниз. Потом притащил и второго. Второго ему помогал тащить Прокопий.

– Что теперь будем делать?

– А что, уходить надо отсюда подальше. И поскорее. – Зинаида отпустила берёзку, посмотрела по сторонам. – Ты с нами?

– А можно?

– Тебе ж больше некуда идти. Этих они дня через два найдут. След найдут и за нами увяжутся.

– Может, ночью снег пойдёт. Пошёл бы. Покружим по лесу, поводим их.

Но они знали, что без еды они долго в лесу не продержатся.

– Если пойдёт снег, они не найдут и их. Надо всё здесь подмести.

Через полчаса они шли по сосняку и молили бога, чтобы пошёл снег и спрятал всё, что они здесь натворили.

Снег ночью не пошёл. Небо вызвездило. Они сидели возле сбитого немецкого самолёта, жгли востёр и слушали ночь. К утру уснули. А на рассвете в стороне Варшавки загремело. Туда пролетели несколько пар пикировщиков. Спустя некоторое время одного из них, прижимая к земле, атаковал истребитель. Маленький юркий самолётик, как игрушечный, поблёскивал на солнце красными звёздами на плоскостях, взмывал вверх и снова начинал атаку. Из-под его крыльев возникала трасса и протягивалась в сторону большого самолёта.

– Так им и надо, – провожая взглядом самолёты, стиснул зубы Иванок. – Теперь и их бьют. Пускай их тут всех мыши объедят до костей.

Там, возле Варшавки и в стороне станции, гудело и раскачивалось – рвались тяжёлые снаряды.

Зинаида тоже проснулась, высунулась из парашютного шёлка, открыла глаза, прислушалась. Они ещё не знали, что утром началось наступление двух фронтов, Западного и Калининского, что одной из ударных армий прорваны немецкие линии и в прорыв, развивая удар, спешно входила кавалерийская дивизия с артиллерией и дивизионами гвардейских миномётов. Не знали и того, что тем же утром из Андреенок в Прудки был послан отряд полиции, чтобы разыскать пропавший патруль. Командир отряда имел приказ: если полицейские не будут найдены, взять в Прудках заложников и расстреливать по одному каждые полчаса, пока не скажут, где патрульные и не выдадут своих беглецов. Но канонада, разыгравшаяся в районе станции, переполошила всех. Немцы, получив тревожное сообщение, срочно эвакуировались. Через час дорога на запад была забита техникой и повозками. Отряд полицейских вернулся к своим казармам. В это время там увязывали на телеги имущество, оружие. Красная армия атаковала на широком участке фронта. Началась операция «Марс»[21]21
  Вторая Ржевско-Сычёвская наступательная операция, целью которой являлось окружение и уничтожение немецких войск, находящихся на ржевском выступе. Хронологические рамки операции: 25 ноября – 20 декабря 1942 года. В день РККА, по различным источникам, теряла 10 000 человек, включая и раненых.


[Закрыть].