Текст книги "Тайна Безымянной высоты. 10-я армия в Московской и Курской битвах. От Серебряных Прудов до Рославля."

Другие тоже занервничали.

Полицейские вышли на дорогу. Оглянулись на болото. Подошли к убитым. Один из них окликнул женщину. Та помотала головой, но даже не оглянулась.

– Вставай, Нюра, пошли, – сказал один. – Не поднимешь его уже. Пошли.

Но рук они не опускали, боялись. Постояли возле убитых, потоптались и пошли к церкви.

Хорошо, что нет лейтенанта Грачевского, снова подумал Поярков. Но что ему делать с пленными полицейскими?

– Товарищ лейтенант! – закричал с колокольни Антонов. – Кажись, Гречкин идет!

К полицейским все сразу потеряли интерес. Высунулись из окон, полезли на стены, чтобы посмотреть на дорогу. По дороге, широко расставляя ноги, шел сержант Гречкин. В правой руке он держал автомат. Другой, трофейный, висел у него на груди. Рукав белой маскировочной куртки был разорван, и виднелась стеганая телогрейка.

Взвод его встретил восторженными криками. Гречкин подошел к взводному и доложил, что первую гранату он не добросил, а вторую – точно в цель. Ноздри его были обметаны засохшей кровью. Из ушей тоже, видимо, шла кровь. Он размазал ее по щекам и шее. Плохо слышал.

– Устал сильно, – сказал он. Глаза его мутнели с каждым мгновением.

Его уложили рядом с ранеными, на санях, на солому, и сержант тут же уснул. Пришел ротный.

– Ну что?

– Да вот, пришли сдаваться, – указал Поярков автоматом на полицейских. – Гречкин контужен.

Полицейских уже разоружили. У ног на снегу лежали три винтовки, ремни с подсумками и кисеты с табаком. Пистолет ТТ с запасной обоймой, без кобуры. Самодельный солдатский портсигар, умело сработанный из авиационной дюрали. Старший лейтенант Чернокутов воевал с лета сорок первого и знал, что такой портсигар хорошему умельцу ничего не стоило смастерить за одну ночь.

– Из окруженцев? – спросил Чернокутов.

– Н-не, местные, – сказал один, видимо, старший.

– А откуда? Из каких деревень? Я тоже местный.

Полицейские переглянулись. Как будто какая-то надежда блеснула в их глазах, и вялые испуганные лица ожили.

– А пистолет чей? – Чернокутов рассматривал потертый ТТ. Прочитал номер. Вынул обойму. Выщелкнул в снег патрон из ствола. Потом поднял его, погрел в ладони и зарядил снова. – Чей, говорю?

Полицейские молчали.

– Вон его, – указал Прохоров на старшего.

– Ага. Твой, значит. – Чернокутов взглянул на старшего исподлобья. Ничего хорошего этот взгляд ротного полицейским не обещал.

– Мой, – сказал полицейский.

– И ты его, конечно, в лесу нашел. Или под горкой. В крапиве. Так? Полицейский молчал.

– А ну-ка, ставьте их сюда. Землячков моих! – И Чернокутов указал на кирпичную стену, наполовину снесенную снарядами.

Полицейских трясло. Они стояли на куче битого кирпича с обвислыми плечами, с лицами белее известки.

Пояркова заливал пот. Он чувствовал себя хуже, чем перед боем. В какой-то миг ему захотелось лечь рядом с сержантом и мгновенно уснуть, чтобы не видеть и не слышать того, что произойдет вот-вот. Как жаль, подумал он, что нет лейтенанта Грачевского…

Прежде чем выстрелить, ротный спрашивал у полицейского, из какой он деревни, и, получив ответ, говорил: «Знаю такую. Хорошие люди живут», – стрелял. Стрелял всегда один раз, точно целясь прямо в лоб.

Когда дело было сделано, сунул ТТ за пазуху и сказал:

– Пускай тут лежат. Кому нужны, тот за ними придет. А у нас новая задача. Дивизия прошла к Людинову. Нам утром выдвигаться на северо-запад. Ночевать будем в деревне. Убитых и раненых забираем с собой. Лейтенант Поярков, сколько убитых?

– Убитых нет. Четверо раненых.

Второй взвод тем временем зачищал болото. Остатки немцев, не желая сдаваться, выскакивали на дорогу, пытаясь, видимо, прорваться в лес, но тут же попадали под огонь пулеметов и минометов.

И все же пленных взяли. Лейтенант Шубников в сопровождении автоматчиков привел двоих: офицера и ефрейтора. Ротный обрадовался, тут же начал допрашивать офицера. Ефрейтора приказал увести. Сказал:

– Уведите, чтобы этот не стеснялся говорить правду.

Пояркову пришлось переводить. Выяснилось: в колонне двигались три гарнизона из деревень, которые подлежали выселению и уничтожению. Сорок шесть немецких солдат и двадцать шесть полицейских из числа самоохраны и карательного отряда.

– Вон оно что! Каратели? А ну-ка, Поярков, спросите его, почему не уничтожены деревни?

Поярков перевел. И тут же получил ответ.

– Он говорит, что уничтожение крестьянских жилищ не их дело. Они – солдаты, они – воюющая армия, а не жандармы. Деревнями, предназначенными к уничтожению, занимается специальная команда факельщиков из состава специальных подразделений полевой фельджандармерии. Они отселяют жителей и жгут жилища.

– Значит, и Пустошки – под огонь? Спросите его о Пустошках. Почему они до сих пор не сожжены?

– Пустошки должны сжечь сегодня.

– Так, все ясно. Первому и второму взводам – срочно выдвигаться в сторону деревни Пустошки. Первый взвод – по дороге. Второй – правее триста метров – на лыжах. Пулеметы и раненых погрузить на сани. Третий взвод… Поярков, вам до восемнадцати ноль-ноль оставаться здесь. Собрать трофеи. Вести наблюдение. Каждый час высылать делегата связи.

Когда первый и второй взводы ушли, Климантов спросил:

– Товарищ лейтенант, а что с этой делать?

Только теперь Поярков вспомнил о женщине, которая все это время не отходила от убитого полицейского.

Глава 7
Киров

«Картечью… С открытых позиций… А потом – в рукопашную…»

Из Кирова немцы уехали на велосипедах. Как брали Киров и станцию Фаянсовая. Новые трофеи. Пленные. Самодельные бронепоезда. Немцы контратаковали. Особая роль артиллерии. Командир огневого взвода В.И. Головин: «И тогда наши гаубицы открыли огонь на прямую наводку картечью…» Туляки и кировчане. Итоги наступления 10-й армии

Разведка вскоре вернулась и донесла: в Кирове гарнизон до одного пехотного полка; тяжелого вооружения нет; настроение у солдат неважное, нервничают, упаковывают свои вещи, снаряжение и в буквальном смысле сидят на узлах…

И полковник Соколов отдал приказ на атаку.

Пехотным полком, прикрывавшим Киров, оказался 348-й из состава 216-й пехотной дивизии, а также разрозненные подразделения разбитых частей и до роты полицейских.

Киров был взят 11 января. Немцы, видя, что русские наступают с артиллерией, оставили свои позиции и ушли в сторону Жиздры.

Майор политотдела 10-й армии и первый комендант Кирова М.П. Зиненков вспоминал: «Заняли город без боя. Немцы из Кирова ушли без единого выстрела. Мы имели потери всего одного раненого бойца разведроты дивизии на станции Фаянсовая. Немцы ушли из Кирова почти спокойно, население расчистило им дороги, и они уехали на велосипедах в январе. В самом Кирове из трофеев ничего не осталось, трофеи мы захватили на станции Фаянсовая. Западнее Кирова наши части заняли также без боев несколько сел и деревень: Манино, Погост, Большие и Малые Желтоухи, Косичино и другие. Впоследствии эти деревни сыграли большую роль в образовании знаменитого «кировского коридора».

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Киров. Первоначальное название – Песоченский Завод. Годом основания считается 1745-й, когда здесь был пущен в работу доменно-литейный цех Верхнепесоченского железоделательного и молотового завода купцов Золотаревых. В 1749 г. завод был куплен Афанасием Гончаровым, прадедом жены Пушкина Натальи Николаевны. В 1839 г. заводы купил Иван Мальцов. Он наладил производство фаянсовой посуды и печного литья. Сырье – местная белая глина. Продукция вывозилась в Киев, Ростов-на-Дону, Нижний Новгород. Поселок, возникший вокруг заводов, застраивается как типично городской, основу населения которого составил мастеровой люд. В 1893 г. построен православный храм Александра Невского. В 70-х гг. XIX в. все заводы Мальцовского промышленного округа были соединены узкоколейной железной дорогой. В 1920 г. село Песоченский Завод вошло в состав Брянской губернии. Некоторое время принадлежало Бежецкому уезду Брянской области. В 1925 г. Песоченский Завод получил статус рабочего поселка Песочня. В 1929 г. сформирован Песоченский район Брянского округа Западной области. В 1936 г. железнодорожная станция Фаянсовая, находящаяся в непосредственной близости к поселку, стала узловой. Построено крупное депо. В 1936 г. поселок Песочня получил статус города и новое имя – Киров. В городе был установлен памятник С.М. Кирову.

Немецкие войска вошли в Киров 4 октября 1941 г.

Немцы покидали город поспешно. Полковник Соколов попытался организовать преследование. В одной из деревень ударная группа завязала бой. Немцы оборонялись вяло и вскоре начали сдаваться. Так, было захвачено 62 немца во главе с офицером, 18 немецких солдат были убиты. На станции Фаянсовая, куда наши бойцы ворвались с ходу, было захвачено шесть пушек с расчетами. В тупике обнаружили шесть вагонов со снарядами. А возле станции брошенный обоз.

На станции Фаянсовая без боя не обошлось. Немцы пытались эвакуировать пристанционные склады, загружали самое ценное в вагоны. Паровоз стоял под парами. В результате боя был частично уничтожен, а частично рассеян батальон противника.

На станции было захвачено 36 паровозов, 110 вагонов с грузами, 25 платформ с боеприпасами. На семи находились самолеты.

Тем временем группы саперов взорвали железнодорожное полотно на перегонах Фаянсовая – Людиново и Фаянсовая – Бетлица, тем самым предотвратив подход подкрепления и опасность контратаки на Киров.

То, что произошло в районе Людинова на левом фланге 10-й армии, насторожило наши штабы. Кроме того, авангард 10-й армии – 330-я тульская и 326-я мордовская стрелковые дивизии – так глубоко вклинились в немецкую оборону, нарушив связь 4-й полевой армии с 2-й танковой армией, что от противника следовало ожидать серьезного контрудара в попытке отсечь прорвавшихся от тылов, срезать Кировский выступ, как это уже происходило на других участках фронта группы армий «Центр».

Город сразу же начали готовить к обороне.

Разведка доносила: противник начал одновременное наступление со стороны Людинова и от Варшавского шоссе из районов Милятинский Завод, Чипляево, Фомино-2, Фомино-1.

Нашим частям досаждал аэродром, с которого взлетали немецкие самолеты и почти каждый день бомбили их порядки. Но в создавшихся обстоятельствах сил на операцию по штурму Шайковки не хватало. И вскоре осаду вокруг аэродрома сняли, а освободившиеся подразделения перебросили к Кирову. Таким образом, оборону города удалось немного уплотнить.

В Кирове начали создавать рабочие отряды самообороны. Это было ополчение маленького районного городка, который, зная об участи соседнего Людинова, не хотел снова оказаться в оккупации.

На защиту родного Кирова поднялось все население.

Город был окружен лесами. В лесах по всему периметру сразу же начали делать завалы. На окраинах каменные дома переоборудовали под доты. Восстановили железнодорожные пути между Кировом и станцией Фаянсовая. Рабочие депо за несколько суток, работая день и ночь, сварили, склепали два бронепоезда. Эти бронепоезда были весьма примитивными, но действовали дерзко, маневрировали умело, стреляли по врагу мощно и точно.

14 февраля, после падения опорных пунктов Манино и Погост, немцы появились непосредственно перед Кировом. Бои шли уже на южных окраинах, вскоре перекинулись на улицу Ленина. Решалось: или оставить Киров, или держать город в своих руках.

Винтовки взяли старики и подростки. Снаряды к пушкам подносили женщины и дети. Окопы копали старики и подростки. И немцев отбили.

Большую роль в этом бою сыграла грамотно расставленная артиллерия. Артиллеристы заранее пристреляли реперы, отрыли запасные огневые. Снарядов было достаточно. Кроме того, на позиции поставили и трофейные пушки. А также найденные в лесах, брошенные еще прошлой осенью во время поспешного отступления советские орудия различных типов и калибров. Все, что могло стрелять и наносить противнику урон, было поставлено в оборону.

Как вспоминали артиллеристы, на отдельных участках, где немцы появлялись перед самыми позициями, расчеты вели огонь картечью. Стрельба картечью – это стрельба с минимально близкого расстояния. Для артиллерийских расчетов крайне опасна, так как в любой момент противник может ворваться на позиции и овладеть ими.

На улице Ленина, в городской черте, схватки доходили до гранатного боя и рукопашной.

Но бойцы 330-й тульской дивизии и кировские ополченцы выстояли.

Из воспоминаний бывшего командира огневого взвода 890-го артполка 330-й стрелковой дивизии В.И. Головина: «Когда 330-я стрелковая дивизия с приданными ей частями вступила в Киров, наша 122-мм 6-я гаубичная батарея 890-го артполка заняла позицию на огородах за улицей Ленина. Первые дни были спокойными. Но враг не мог смириться с тем, что оставил Киров. Киров представлял в то время исключительное значение, так как через Фаянсовую проходила важная железнодорожная магистраль Брянск– Вязьма. Теперь же она была перерезана нашими войсками. Вот почему немецкое командование предпринимало все для того, чтобы вновь вернуть Киров.

Наступление немецких войск на Киров шло по нескольким направлениям. Одна за другой следовали атаки на Фаянсовую вдоль железной дороги со стороны Людинова. И на Киров – также со стороны Людинова. Улица Ленина стояла на этом пути.

Атак было много. Немцы неоднократно прорывались к улице Ленина. Особенно не могу забыть их яростной психической атаки 18 февраля 1942 года. Сотни фашистов напролом лезли к городу, передние колонны вступали на окраину улицы. И тогда наши гаубицы открыли огонь прямой наводкой картечью. Пехотинцы, артиллеристы вступили в рукопашную схватку с озверевшим врагом. И эта атака была отбита. За уличные бои наш полк был награжден орденом Красного Знамени и стал называться Краснознаменным».

Картечью… С открытых позиций… А потом – в рукопашную… Вот вам и 1812 год! Вот вам и батарея Раевского!

Киров – город героический.

Если понять, что его защищали туляки, тоже рабочая косточка, понять можно многое. Тула выстояла под напором танков и мотопехоты главного немецкого танкового генерала Гудериана. И здесь, объединившись с кировскими рабочими, туляки снова остановили немецкое наступление.

Противник тоже был ограничен в силах и средствах. После неудачной атаки, длившейся с 14 по 18 февраля, немцы на город больше не наступали. То ли не хватало сил, то ли почувствовали силу защитников и смирились с потерей города. Немцы зимовали в деревнях, опоясывавших Киров с запада.

Бои сместились к окрестности и по-прежнему носили характер яростных схваток за отдельные населенные пункты.

Итак, с захватом и удержанием Кирова наступление 10-й армии прекратилось.

Армия выполнила задачу. Продвинулась от рубежа Оки на запад на 140–150 километров. Средний темп наступления составлял 13–14 километров в сутки.

Впрочем, генерала Жукова этот темп не устраивал. В той сложнейшей, многоходовой комбинации, которую он выстраивал по ходу контрнаступления под Москвой, армия генерала Голикова должна была выйти к Кирову и Занозной гораздо быстрее, чтобы обеспечить действия центра Западного фронта – 33-й, 43-й и 49-й армий в районе Юхнова и Вязьмы. Теперь противник не мог маневрировать с той свободой, которую имел еще месяц назад. Важнейший узел железных дорог был блокирован и занят передовыми частями 10-й армии. В распоряжении тульской дивизии оказалось фаянсовское депо, десятки паровозов, узел дорог.

Надо отдать должное коменданту города майору Зиненкову и партийно-хозяйственному активу, который тут же приступил к восстановительным работам: в Кирове в считаные дни все было поставлено на военные рельсы. Заработали заводы, в том числе фаянсовый. Действовали учреждения. Заработал райвоенкомат. Начался призыв местного мужского населения в армию. Тульская дивизия пополнялась рабочими Кирова.

Особенно рвались к оружию подростки, молодежь, как прежде говорили, комсомольского возраста – юноши 15–17 лет. Они натерпелись унижений и издевательств в оккупации. Многие стали свидетелями зверств карательных отрядов и команд. На их глазах расстреливали отцов и старших братьев, насиловали сестер и матерей. Их сердца, как мины взрывчаткой, были переполнены жаждой мести. Это чувство подогревалось пропагандой тех дней, когда призыв: «Убей немца!» – стал главным девизом каждого бойца и командира Красной армии. Жажда была непреодолимой и справедливой.

До Вязьмы дивизиям 10-й армии оставалось 85 километров, 120 – до Дорогобужа, 95 – до Рославля, 85 – до Брянска, 160 – до Смоленска.

Из книги Ф.И. Голикова «В Московской битве»: «Положение было теперь следующим. После занятия 8 января Мосальска и 11 января Барятинской наши правофланговые (325, 326 и 239-я) стрелковые дивизии вели бои с разрозненными частями трех дивизий противника северо-западнее Сухиничей. В центре 330-я и 323-я стрелковые дивизии вражеских сил перед собой почти не имели, но противник здесь прочно удерживал большой аэродром. Впереди этих двух дивизий находился обширный партизанский район, и сразу же была установлена связь с отрядами партизан. К тому времени, например, в Дятькове существовала советская власть и работал военкомат.

Захват войсками 10-й армии района Киров – Фаянсовая имел особое значение. Противнику он был нужен не меньше, чем железнодорожный узел Сухиничи. Суть дела в том, что железнодорожная линия Вязьма – Брянск, проходящая через узловую станцию Фаянсовая, имела первоочередное значение для оперативного взаимодействия всей можайско-ржевско-вяземской группировки противника с его войсками, действовавшими в районе Брянска, Орла и Курска. Военное значение освобождения 10-й армией Кирова далеко выходило за рамки тактического успеха местного значения. Киров имел важное значение для всей 10-й армии, для всех войск левого крыла Западного фронта. Ведь, овладев районом Кирова, мы разобщили 2-ю полевую и 2-ю танковую армии противника от действовавших севернее 4-й полевой, 3-й и 4-й танковых и 9-й полевой армий этой же группы армий «Центр». Таким образом, в результате прорыва между Калугой и Белёвом, быстрого развития его в глубину оперативное построение группы армий «Центр» было рассечено, потеряло свое единство, главные силы группы были глубоко обойдены со стороны Кирова, причем ее правое крыло оказалось глубоко обойденным и с севера.

Существенное значение имело и то обстоятельство, что, выйдя в район города Кирова, мы получили отличнейшие возможности для широкой и глубокой связи со всеми партизанскими силами, действовавшими в огромном по территории и важном в военном отношении районе между Вязьмой, Смоленском и Брянском, с тем чтобы помогать в еще большем развитии партизанского движения. Так оно и было в действительности».

Трупы полицейских, уже застывшие, они погрузили на сани, оставленные ротным их взводу для связи.

– Антонов, разыщи там старосту или председателя, кого найдешь, и скажи, что так, мол, и так… Пускай забирают. А эту отведи домой. Доложи ротному обстановку и – назад.

В танкетке Прохоров нашел две коробки с тушенкой и мешок с макаронами. И еще чемодан с женскими платьями.

– Грузи все на машину, – приказал Поярков.

Вторая машина оказалась исправной. Пуля пробила переднее колесо. Но на кузове нашлась запаска. Бойцы тут же поменяли пробитое колесо и развернули «опель-блиц» в сторону Пустошек. Погрузили на него винтовки, подсумки с патронами. Чтобы долго не возиться с трофеями, Поярков приказал срезать подсумки с ремней. Но не всем это понравилось. Ремни расхватали, и вскоре половина взвода щеголяла в добротных кожаных ремнях.

Многие тут же обзавелись зажигалками и опасными бритвами. Бойцы распихивали трофеи по карманам, набивали вещмешки. В другое бы время Поярков пресек мародерство, но сегодня что-то оказалось сломанным в организме роты. С самого начала все пошло не так. Вначале эта женщина с коровой, потом танкетка и Гречкин с гранатами и его контузия, расстрел полицейских…

«А что ты хотел увидеть на войне», – уговаривал себя лейтенант Поярков, наблюдая, как его бойцы шарят по карманам убитых немцев. Ранцы он приказал грузить туда же, вместе с оружием. Поярков знал, что существует приказ начальника штаба батальона о том, что все личные вещи, в частности документы и переписка, дневники и разного рода записи, необходимо сдавать уполномоченному особого отдела лейтенанту Грачевскому. Вот пусть Грачевский это барахло и перебирает. В том числе и женские платья…

Пока бойцы собирали трофеи, Поярков спустился в овраг возле болота. Вскоре он спохватился, что идет по следу. Следы вначале были размашистые – человек бежал. Потом бежавший упал и, видимо, некоторое время лежал. На снегу было много крови. Дальше след уходил в заросли кустарника. Так можно заполучить пулю, подумал Поярков и передвинул на грудь автомат, снял его с предохранителя.

Немец лежал возле незамерзшей полыньи, уткнувшись головой в болотину. Одна рука его была закинута вперед, другая подтянута под живот.

Поярков подтянул его за ремень на твердое. Перевернул на спину. Тело еще не застыло. Значит, умер недавно. На ремне пустая кобура. Пистолет зажат в руке. Пальцы оказались холодными, застывшими. Поярков разжал их, высвободил рукоятку офицерского «люгера».

Поярков давно мечтал иметь подобный трофей. Видел такой пистолет у командира батальона. Но даже не мечтал, что добудет такой же. Теперь он держал в руках настоящий «люгер». Добытый в бою. Не выменянный у разведчиков на водку. Не купленный у солдат за табак.

Кобуру брать не стал. Вытащил из нее запасную обойму и пошел назад, к дороге. Трофей положил в полевую сумку.

В деревню въехали уже ночью.

Взвод разместили в трех дворах. Старшина Печников уже распорядился по поводу ужина.

Поярков обошел свой взвод, проверил посты. И уже направился к дому возле колодца, где ужинало первое отделение сержанта Гречкина и где решил ночевать и он, когда увидел посыльного. Тот подбежал и, запыхавшись, передал приказ срочно прибыть к ротному.

Делать нечего, надо идти. Но вначале он зашел в первое отделение. Сказал Гречкину, чтобы его к ужину не ждали, что означало – его пайку можно разделить на всех. Гречкин уже отлежался и чувствовал себя вполне здоровым. Только время от времени широко зевал и мотал головой.

Ротный остановился в просторном доме. Посреди горницы стоял накрытый стол. Хозяин с хозяйкой, услужливо поглядывая на своего внезапного постояльца, хлопотали возле печи.

Белая печь, покрытая сетью мелких трещин, была хорошо натоплена на ночь. Пахло мороженым салом и квашеной капустой. Пояркова даже замутило от этих запахов. И он невольно покосился на стол. Чего там только не было, среди этих чашек, мисок и глиняных горшочков.

– Ты понял? – указал на стол Чернокутов. – Как тут ждали Красную армию! Вот так, голуба моя…

В голосе ротного было что-то такое, что заставило насторожиться. То, что от него веяло сивухой, это ладно, дело обычное, вечернее. Чернокутов себе порой и перед боем позволял, пока до начальства не дошло. Дело было в другом. Только теперь Поярков обратил внимание на то, что лейтенанты Блинов, Шубников и политрук роты Цыбин сидели не за столом, а на лавке вдоль стены. Не его же, лейтенанта Пояркова, они ждали, не садясь за стол.

– Ну, товарищи офицеры, прошу садиться. Вы – тоже. И дочку свою позовите. Не ей от нас нос воротить… – И Чернокутов, подождав, когда сядет хозяин, пододвинул свою табуретку к краю стола.

Хозяйка вышла из другой половины, толкая перед собой дочь.

Поярков чуть стакан не уронил. Это была та самая женщина с дороги, Нюра, которую он распорядился увезти в деревню с телами погибших и расстрелянных полицейских.

Он опустил глаза и старался на нее не смотреть. «Знает ли ротный, – подумал он, – что я не нарушил его распоряжение и дал команду увезти с дороги тела полицейских в деревню? Видимо, знает. Потому и злится. А может, злится оттого, что спохватился – зря пострелял полицейских… Нет, Чернокутов страдать угрызениями совести по такому поводу не станет. Не его это мера. Расстрелял и расстрелял».

Самогонка оказалась лихо какая крепкая – неразведенный первач. Пояркову судорогой перехватило горло, он икнул и тут же зажал ладонью рот. Ротный сурово сдвинул брови:

– Воюешь хорошо, а водку пить не умеешь.

Вечерами, собирая взводных за своим столом, Чернокутов позволял себе называть своих подчиненных на «ты». Пояркова, да и остальных тоже это нисколько не коробило. Все они, молодые лейтенанты, недавно получившие свои офицерские кубари, считали, что с командиром роты им повезло.

– Учись пить, Поярков. Точно говорю тебе – учись. – Чернокутов погрозил ему кулаком, но ничего такого не сказал. И это означало, что свое отношение к его самоуправству по поводу убитых полицейских он выразил.

Хозяева почти не притрагивались к еде.

– А вы что же, земляки дорогие, нас угощаете, а сами… Или мышьяку в грибочки сыпанули?

Хозяин с хозяйкой тут же начали таскать вилками соленые грибы.

– Хорошо вы тут пожили. Да, хорошо… Думали, советская власть больше не вернется?! Именно так вы и думали! – И Чернокутов погрозил им пальцем.

– Нет-нет, что вы, товарищ полковник… – зашевелил деревянными губами хозяин.

Чернокутов хмыкнул:

– Полковник… – И ротный подмигнул своим лейтенантам. – К утру, глядишь, маршалом стану… Чернокутов хмелел быстро. Видимо, он хорошо принял еще до ужина. А теперь его начало развозить. Надо уходить, решил Поярков. Но как уйдешь, пока ротный стоит на ногах?

– Полицейскую управу учредили… Магистрат… – И он перевел взгляд на хозяйскую дочь. Он смотрел на нее так, как будто только что увидел. – Ну, Нюра, где твой комсомольский билет? Куда ты его от немцев прятала? Между ног?! Голуба моя…

Ни самогон, ни соленые грибочки в горло уже не лезли. Все ждали, когда Чернокутов уронит на стол свою буйную головушку.

Черта с два дождались. Он неожиданно встал и сказал:

– Подъем ровно в шесть. В шесть пятнадцать выступаем. До рассвета должны быть на месте. Советую не проспать. И – проверить на ночь посты.

Когда уходили, Поярков посмотрел на нее. Она в это время стояла у печи и грела ладони. Видимо, до сих пор не могла отогреться. Кем для нее был тот полицейский, закоченевшее тело которого, пробитое пулями его пулеметчиков, она обнимала на дороге возле руин церкви, он так и не узнал.