Текст книги "Никто мне ничего не обещал. Дневниковые записи последнего офицера Советского Союза"

Глава 3. Господа офицеры

Военных округов в СССР было много, но весь золотой фонд Вооружённых сил, его офицерский корпус служить хотел в Краснознамённом Киевском военном округе. Защищать рубежи в других местах никто особенно не рвался. После войсковой стажировки в училище все хотели «На Берлин»! За место под «солнцем» шла самая настоящая война как между родителями будущих лейтенантов, так и между ними самими. Выигрывали в этой борьбе те, кто хорошо учился и главное тому, чему «инкогнито» и должно было научить училище тыла. Доходило до маразма. Курсанты, которых в течение пяти лет командование приближало к себе за желание «стучать», вдруг поняли, что на их распределении это не скажется никак. Кто же помогает предателям. Их используют, только пока они нужны. Но в мозгах у этих олухов накануне распределения происходило нечто необъяснимое, они считали, что в очередной раз «настучав» на своего собрата курсанта, они получат хорошее место службы. Такое стремление некоторых курсантов привело Сергея накануне выпуска в канцелярию ротного в одних трусах. Следом за ним семенил младший сержант Семёнов, неся в руках его, Сергея, одежду. Семёнов бодро начал докладывать ротному, что поймал Сергея сразу по возвращению его из самовольной отлучки… Ротный с тоской смотрел на эту картину. Утром был выпуск, уже все ходили в форме офицеров. Сергею он сказал: «Забери у него форму и иди спать».

Сергей поехал служить в Киевский военный округ. На флюиды ненависти своих недоброжелателей ему было абсолютно наплевать. Если бы он рвался в бой, он бы пошёл в десант. Но флюиды ненависти и в стране были уже сильны. Произошла авария на Чернобыльской АЭС. Все «ломанулись» обратно в Россию, хоть в Забво, хоть в Дальво, хоть в Сибво, хоть туда, где «Макар телят не пас», лишь бы подальше от ККВО. Сергея же устраивало на Украине всё.

Служить по специальности инженера – механика, которой его учили, Сергей не попал. На всех военных заводах выпускающих технику тыла, был полный комплект. Он был направлен на должность начальника продовольственной службы отдельного батальона аэродромно-технического обеспечения. Сокращённо это звучало как ОБАТО. Всё хорошее в его службе сводилось к тому, что это было рядом с Киевом, остальное походило на вечный бой. Хоть как-то упорядочить службу в ОБАТО не было никакой реальной возможности. Назначение на любую должность в ОБАТО было сродни проводам в «последний путь». Но кто выдерживал в ОБАТО, пару лет не боялся уже вообще ничего, и дальше делал хорошую военную карьеру, либо спивался к «чёртовой матери». Офицеры шутили, что в мире есть только три агрессивных блока: НАТО, СЕНТО и ОБАТО. Причём последний самый агрессивный.

ОБАТО занимался обеспечением полётов лётного полка. Лётчики летали постоянно: и днём, и ночью. Их нужно было кормить, следить за тем, чтобы в окна столовой не дуло, так как любую простуду они сразу списывали на плохую заботу о них со стороны ОБАТО. Нужно было успокаивать официанток и поварих, которые вовсю вели охоту на лётчиков и даже авиационных техников, что всегда заканчивалось слезами и бабьими войнами вплоть до того, что повариха могла кинуться драться на официантку, вооружившись тёркой. Девчонки были красивые. Сергей им всем желал счастья, но службу это легче не делало.

К этому прибавлялось постоянно желание всего обслуживающего персонала без исключения, а особенно заведующих столовых, а их было целых три, унести из столовой свежие продукты, а еду готовить из тех, что остались с прошедшего дня. Периодически это приводило к массовым отравлениям, так как не у всех дур хватало мозгов, хотя бы все просроченные продукты прокипятить и прожарить. Это был рукотворный ад. Но было не скучно. Не скучно настолько, что Сергею было некогда даже задуматься над тем, где я, кто я, что я?

Батальон собрать было невозможно. Все солдаты по штатному расписанию болтались кто где хотел. Именно болтались, так как согласованности в действиях комбата и комполка практически никогда не было. Видимо, порядок был в воздухе, а на земле был полный бедлам. К основному аэродрому придатком добавлялся ещё запасной. Бойцы там жили, как лесные братья.

Это был вечный, круглосуточный бой. Сергей даже ночевал в кабинете, там он хоть высыпался, ибо офицерское общежитие, куда его поселили, тоже представляло из себя большой бордель в период заката Римской империи. Авиационный полк летал на «МИГах – 25», их называли «летающими гастрономами». Спирт, которым промывались двигатели самолётов, промывал и кишки всего воинского братства. Он был везде: в ваннах, в вёдрах, в трёхлитровых банках, в вазах из-под цветов, в бутылках. Ёмкость тары соответствовала близости её владельца к самолёту.

В соседях с Сергеем был дикорастущий старлей Вася Савицкий из политотдела дивизии, со средним образованием авиационного техника, который постоянно учил Сергея жизни, говоря: «Хочешь расти, пол-оклада отдавай кадровику. Я уже через год старший лейтенант, «окучивающий» комсомол, а по-иному бегал бы с гаечным ключом за реактивным самолётом…». В Васе всё было хорошо. Но он был бабник. Причём приводил на редкость красивых и ухоженных девчонок. Сергею видеть их было невыносимо. Такая красота – и почти под порогом.

Пока Вася спаивал очередную жертву, Сергей, думая, куда бы ему из мужской солидарности пойти перекантоваться, сочинял стихи и дарил их падшим барышням:

 
Милая, прикрой лицо руками,
Твою улыбку видят столько глаз,
Боюсь, не затоптали бы ногами,
Плохих так много среди нас.
Ты улыбайся, будь нежна, игрива,
Но перед зеркалом, сама с собой.
Тогда, возможно, злая сила,
Тебя не видя, минет стороной.
Но как нежна твоя улыбка,
Что я совсем тебе чужой,
Тебя увидел – и влюблён.
 

Возможно, что стихи Сергея оказывали на барышень оздоровительный эффект. По крайней мере, ни одну из них Сергей не видел дважды.

А стишки его гуляли по гарнизону:

 
«Не люби, любить уже поздно,
Любовь меня, уже, не найдёт,
Вспоминай, вспоминать ещё можно,
И меня, и наш гвардейский полк.
 

Вторым соседом был прапорщик – парашютист, Заслуженный мастер спорта. Он уходил рано утром, почти ночью, когда Сергей ещё спал. С парашютом он прыгал рано утром, до начала полётов. Приходя вечером, Сергей всегда его заставал сидящим на кровати, в позе лотоса с аэрофлотовской пиалой в руках и с крепко удерживаемой ногами трёхлитровой банкой со спиртом.

Сергей всякий раз, увидев мутный осадок на дне банки, состоящий из остатков сгоревшего авиационного керосина, говорил: «Валера, ты бы хоть процедил его, что ли».

Валера всякий раз отвечал: «Тех, кто цедил, давно смели вениками в мешок». Лицо у Валеры было синеватого цвета, всё в мелких точках. Как объяснял сам парашютист – это следы прыжков с большой высоты. Валера был не женат. Как понял Сергей, девушка, которая ему нравилась, разбилась лет 10 назад. Это его странным образом успокоило. Так выходило, что у него всё уже было: и любовь и жена – и что теперь он вдовец с пиалой в руках и трёхлитровой банкой со спиртом в ногах, с пустым сердцем и потухшими глазами.

Обслуга гостиницы, извлекала из пьянства офицеров немалую прибыль. Ведёшь барышню в номер гостиницы, отведи глаза кастелянши, хотя бы «трёшкой». Но, были и жадные.

Напротив номера Сергея обитали штурмана. Возглавлял их Миша Хоменко. Миша был очень хороший парень и уже капитан. Собираясь на свидание, он без стука врывался в номер Сергея и спрашивал: «Есть чистая рубашка?». Ему всякий раз отвечали: «Возьми в шифоньере». В шифоньере валялось грязное бельё. Миша всё вываливал на пол и выбирал наиболее чистую и не мятую, иногда прихватывал и носки. Миша откровенно не признавал ни кастелянш, ни расточительства некоторых офицеров. Зачем переплачивать, если гостиница одноэтажная. И в ней кроме дверей, есть ещё окна. Иногда Мише эти номера удавались, но это было редко. Воинская часть была древняя, для кастелянш секретов в ней не было. Они сами лет тридцать назад растягивали пружины этих же кроватей. Они чуяли нутром, как мимо них проплывает положенный за «тайну» гешефт.

Дежурная бабулька в любое время ночи могла встать под Мишиной дверью и заголосить: «Миша, я знаю у тебя женщины». Миша начинал ругаться, его подруга хихикать. Бабулька продолжала голосить и будить всю гостиницу: «Миша, я сейчас позову начальника политотдела». Миша ей говорил: «Зови хоть всех начальников». Эти переговоры могли длиться и час, и два, но бабки всякий раз побеждали. Сергей несколько раз, чтобы выспаться с 50 % скидкой расплачивался за Мишу. Бабулек такой вариант тоже устраивал.

Молодость била ключом, сперматозоиды играли, как мальки в озере. Всем было весело: и бабулькам – кастеляншам, и барышням, и офицерам.

Помимо человеческого фактора Сергей обнаружил, что голуби на Украине воркуют громче российских, хоть и тельцем помельче. Эти сизые бестии начинали ворковать с 4-х часов утра. Вся эта суматоха была каждую ночь. Это тоже был своеобразный порядок, ритм жизни, но вывернутый наизнанку. Поэтому Сергей отсыпался на аэродроме.

Спасало ещё большое количество командировок. Фактически каждый месяц он куда-то летал. Самой продолжительно и трудной была командировка в Узбекистан.

Время шло, место службы у Сергея было хоть и трудное, но предельно «блатное». Киев – отец городов Русских. Кроме того, кадровые отделы внимательно следили, чтобы дипломы офицеров соответствовали хотя бы их званиям. У Сергея был диплом инженера, и подошло время присвоения очередного воинского звания. Ему предложили перейти точно на такую же должность только из батальона в зенитно-ракетный полк, но за 200 километров от Киева. Сергей согласился. Конечно, после ОБАТО он попал в рай.

Страной уже вовсю «рулил» новый Генсек Михаил Сергеевич Горбачёв. Он открыл все тайны партийной номенклатуры, и из затхлых шлюзов пошла сильная вонь. Оказалось, что дети партхозноменклатуры давно уже укрепляли агрессивный блок НАТО, да и сам он туда зачастил. Сергею новый Генсек нравился. В некотором роде он сильно облегчил его, Сергея, службу, объявив борьбу с пьянством. Представление у офицеров о дисциплине в Советской армии ещё оставалось, хотя Варшавский военный блок разворовывался с разбойничьим свистом, но пить стало опасно. Из армии можно было вылететь, а куда приземляться было не совсем понятно. У тех, кто служил на Украине, особенно до аварии на Чернобыльской АЭС, желаний и ожиданий от службы уже не было. Квартиры получены, сады и гаражи построены. Чего ещё желать? Многие только ради этой материальной мечты и служили. Кроме того, такого ассортимента товаров, который был на полках украинских магазинов, Сергей не видел в России нигде, даже в Москве.

Борьба с пьянством сильно облегчила работу всего тыла ВС СССР. Меньше крали, но орали на подчинённых больше. Обиды друг на друга копились, а выхода они не находили.

Сергей, с постоянно трезвой головой, сразу же обнаружил некоторые странности в званиях и должностях. Так выходило, что начальник физической, инженерной, химической служб для армии были значительно нужней, чем все офицеры тыла вместе взятые. У всех офицеров тыла, начальников служб, были капитанские должности, а у остальных майорские. Старшие товарищи ему объяснили, что такова стратегия развитого социализма. «Спортсмену» и самому взять нечего и негде, да и от него никто ничего не хочет, как и от «химика», разве что ОЗК для рыбалки, поэтому их поощряют «диким» ростом. А тыловикам есть что взять и есть где, но главное, что их все пытаются обобрать, поэтому каждое звание надо «выкупать». На пьяную голову все равны и все братья, а на трезвую – все «разводки» и умозаключения политбюро ЦК КПСС становились обидными, непонятными, и вся их вредность проявлялась, как на фотобумаге в ванночке с проявителем.

В борьбе с пьянством политработники почувствовали возвращение к андроповскому ужесточению. Сказывались дефекты их образования. Остальные офицеры были склонны рассматривать горбачёвские проекты как борьбу с политотделами. Но пока все полковые политначальники вели себя чрезвычайно развязно. Они крепко перекрывали все материальные средства, входя в какие-то лавочные комиссии по распределению товаров народного потребления через военторги, в какие – то комиссии по распределению квартир и т. д. Более вредного порождения на теле государства невозможно было и представить. Начальник политотдела, как правило, был просто отфильтрованным и кристаллизованным куском змеиного яда. А в полку Сергея он был ещё и дурак. Будучи сыном какого-то члена военного совета, он крал и тащил буквально всё. Это была редкая сволочь, постоянно повторявшая: «Я как начальник политотдела, коммунист могу требовать…». Офицеры мстили, но по одному возможному варианту: крали то, что осталось.

И тут Сергей обнаружил странную особенность своих души и тела. В его подчинении была целая служба и штат прапорщиков, начальников складов. Только воруй, только мсти «лучшим представителям» советской власти. Но стоило ему взять на складе хоть банку консервов, его «расшибала» какая-нибудь болезнь. Фактически это означало полную должностную непригодность. Его Родина культивировала только одну профессию, – профессию вора. А тут такой кошмар: находишься при материальный средствах и ничего не можешь украсть. Полная профнепригодность. Его словно заговорили на давно забытой заповеди: «Не укради». Но кто это сделал, если Сергей в церкви был один раз, и то не по своей воле, а только в день своего младенческого крещения.

Жизнь шла своим чередом. Политработники увлеклись борьбой с пьянством, «ужесточением», дележом и воровством. Действующая армия протрезвела настолько, что в центре Москвы, чуть ли ни на Красную площадь приземлился немецкий спортивный самолёт с гражданином ФРГ, лётчиком Рустом, прилетевшим прямо из – за «бугра». Это было позорно и обидно, ибо этот лётчик просто так «полетать решил» и пролетел пол – России. А параллельно с ним над территорией СССР резвились ещё два истребителя из Турции, и тоже совершенно безнаказанно.

Сухой закон отменили, но перестройку продолжили.

Михаил Сергеич с таким же энтузиазмом, с каким рвался к высшим постам в СССР, теперь этот СССР разваливал. В войсках это проявлялась весьма своеобразно. Генсек, он же первый президент СССР, найдёт какой-нибудь недостаток в советской системе, озвучит его народу, а уж народ из этого недостатка вывернет целый пласт. Пролетарии стали припоминать, что их «стахановцы», на которых они трудились целыми бригадами, так и не «проставились». «Стахановцы» твердили, что эти трудовые подвиги были нужны партии и стране, но пролетарии делали уточнение, что не стране и партии, а местным парторгам, и потому «проставиться» придётся. Доярки сразу вспомнили, как сливали молоко в одно ведро самой передовой доярке и пошло, поехало.

В армии ситуация была идентичной. Заныли даже политработники, так выходило что сразу же после Великой Отечественной войны они стали не нужны, но продолжали паразитировать на теле армии, а во время войны от них было больше вреда, чем пользы. Начальник политотдела рвач, карьерист и скотина ходил по полку и пытался войти в доверие к тем, на кого ещё вчера орал. Свою речь он начинал со слов, как хорошо было раньше, хотя бы во времена Хрущёва: «Одел каракулевую шапку на голову и ты вождь, или рядом с вождём, одел цигейковую шапку – мелкий начальник…». Но страх у офицеров перед политорганами проходил, в открытый конфликт не вступали только те, кто ещё мечтал уехать в какую-нибудь «банановую» страну военспецом и зависел от подписи начпо. Остальные иронично замечали, что хрущёвские «пидарки» и сегодня прекрасно бы смотрелась на головах политработников. Пока политработники ходили и ныли цитатами из учения марксизма-ленинизма о том, что верхи не могут, а низы не хотят, отцы – командиры, как умели пытались спасать вооружённые силы.

Командиры и себя не жалели и другим старались спуску не давать, так как боевую готовность никто не отменял. Видение ситуации у боевых офицеров и политработников было совершенно разным. Первые родину защищали, вторые считали что чем хуже тем лучше, так как, тогда, когда станет совсем худо им дадут власть по наведению порядка. Командиров полков, такое поведение их замов по политчасти сильно раздражало. Стали происходить странные вещи. Начальник политотдела в годовщину 70-летия Великого Октября с синяком под глазом угодил в медвытрезвитель, что сильно укрепило дисциплину в полку и придало веру в верный курс партии и правительства. Всех мучил единственный вопрос: «Отмажут его от справедливого наказания или нет». Офицеры тыла за всеми этими процессами наблюдали со стороны. Им было абсолютно всё равно, так как все носители «вихрей» со всех сторон продолжали есть и пить. И правые и левые, и почвенники и западники, и командиры и политработники аппетита не потеряли. Тыл продолжал кормить всех. На него перестройка не распространялась. Хотя некоторое облегчение было, появились явные противоречия между разными группировками, и усилился контроль за тем, что бы «противник» не хапнул больше чем положено. Да и хапать становилось нечего. Склады катастрофически пустели.

Горбачёв, вовсю утверждал что «процесс пошёл». К сожалению, Михаилу Сергеевичу было абсолютно наплевать на конечный результат процесса, но он и самим процессом не жил, он любовался собой и конечно Раечкой. Любимой народной поговоркой стало высказывание: «По России мчится тройка: Мишка, Райка, Перестройка».

Но, для многих офицеров далёких от армии и понимания механизма её слаженной работы такое понимание жизни пришлось по душе. Делай что хочешь. А в армии определённость положения – наиважнейшее условие. Пусть завтра война, но сегодня ты видишь перспективу. И вдруг всё рухнуло. Поговаривали о новой присяге. Правительство и его руководящий орган КПСС оценивали своё управление процессом высоко, но народ уже оценивал и само правительство и его авангард чрезвычайно низко. Шёл процесс перестройки и формирования «нового мышления». Молодой генеральный секретарь взялся обучать «старых обезьян» новым трюкам, которым сам совсем недавно научился у своих западных коллег. Но «старые обезьяны» прекрасно понимали что если СССР потеряет своё имперское место в мировой оси координат, то его быстренько займут другие. Те кто понимал, особенно из рядов ВПК и КГБ даже роптали, но армия молчала. Военным надоело в империи буквально всё: кадровый беспредел, квартирный вопрос, вечная суматоха и хаос.

Обиженные офицеры, кто по глупости, кто от лукавого, стали писать письма в Министерство обороны. В письмах они «беспощадно» вскрывали все нарушения и недостатки в своих частях. Попадание начальника политотдела в медвытрезвитель явилось спусковым крючком и для вала писем от офицеров воинской части Сергея. Начальник службы вооружения, которому начпо препятствовал в выезде за границы, так и писал Министру обороны: «Начальники политотдела алкоголик, военторг на территории части продаёт товары «своим да нашим», кадровая политика нарушается, создана система пожирания принципиальных офицеров», и как вывод: «Полк, в последние два года не заслужил ни одной из полученных оценок». С последним пунктом он, конечно, перебрал. Полк был просто героический и гвардейский. Сначала авиационный, в котором начинали летать два будущих космонавта, одним из которых был человек с большим чувством юмора и громадным творческим потенциалом, Алексей Леонов. А затем зенитно-ракетный, но и в этом качестве, быстро прославившийся тем, что сбил разведывательный аппарат противника пересёкшего границу СССР на воздушном шаре попаданием ракетой в трос. Полку доверяли очень сложные задачи и на него приходилось самое большое в стране количество дивизионов. Но «бедного» майора достали. Он тоже был из «блатных». Карьеру начал женившись на дочери генерала, но потом «развод» и как все. А как все он уже не мог.

Тем не менее большинство офицеров были на его стороне. Все пламенные речи командования полка о придании его анафеме не действовали. Наоборот, этого майора, никогда особенным уважением не пользовавшегося стали уважать. Тогда командование под предлогом последнего пункта его письма: «полк не заслужил ни одной из полученных оценок», решило снять с офицеров очередную «шкуру», чтобы отвести их взгляд от всех остальных пунктов.

– Иезуиты, ё-моё, – думал Сергей.

Но было уже поздно. В полк приехала комиссия по проверке фактов, изложенных в письме.

Вела себя комиссия необычно. Водку, как обычно, не жрала, девок не требовала. Эту необычность поведения приписывали не горбачёвской перестройке, а откуда ни возьмись появившемуся правдорубу Ельцину Б.Н. Он уже успел, обругать и обвинить всех и во всех грехах, и потому был снят с должности, но оставлен в рядах политбюро ЦК КПСС.

Для тыла наступили райские дни. Обычная практика обирания полка вышестоящими чинами на время замерла. Всех офицеров собирали в клубе, где члены комиссии выпускали из них пар, клеймя позором допущенные со стороны командования просчёты.

Сидеть на этих многочасовых посиделках для Сергея было невыносимо. Он вновь начал писать стишки:

 
Вот стены клуба полкового,
Вот кресло, где и я сижу,
Сижу гляжу, какую «москали»
Мораль нам привезли.
 
 
Вот наш военный магазин,
Любому сердцу очень мил,
Торгует с часу до семи,
Волнует разные умы.
 
 
Начпо ваш рубит мясо там,
Себе бекон, а кости нам.
Для всех един, для всех один,
Наш милый сердцу магазин.
 

Ничего нового на этих разоблачительных конференциях офицеры не узнавали. Но было интересно услышать из уст больших начальников упрёки в адрес начальника политотдела, начальника режима, который за некоторые услуги, лично для себя, пропускал на территорию части гражданских лиц в «наш милый сердцу магазин». Оказалось, что майор написал помаленьку обо всех. Досталось и тылу. Но кого ругать в тылу, начальство так и не смогло понять. О том, что начпрод не ворует и не потому, что не хочет, а потому что у него что-то не в порядке с головой, знали все. О том, что зампотыл не ворует, потому что он кореец по национальности, а у них там какая-то странная вера, тоже все знали. Можно было обрушить гнев на прапорщиков. Но собрания были офицерскими.

Начальник политотдела изворачивался, как мог. Нашёл лжесвидетелей, которые подтверждали, что он трезвая жертва «пьяного» нападения злых милиционеров, подкупленных некоторыми офицерами полка. Отыскали даже какую-то бабёнку, которая видела, как «начпо» дали кулаком в глаз, и которая даже кричала: «Помогите, убивать». Она так и сказала: «убивать», видимо с перепугу, увидев перед собой так много людей в погонах. Кричала она не очень громко, в полку её никто не услышал, а то бы непременно помогли.

Всё-таки начпо отмазали, хоть из части и убрали, отправили на повышение в Дальво, как близкую родню ЧВС. Эти детёныши ЧВС, «райских групп», были абсолютными хамами. Видимо орденоносные ветераны, давая им протекцию в большие командиры, учили их массовому истреблению пролетариата, считая его, если не за муравьёв, то за мух, которых на российском навозе всегда полно. Периодически эти наказы проскальзывали в разговорах: «При осуществлении военной задачи должны быть жертвы, тогда это будет героизм. Жертвуют обычно менее ценными. Чем больше их принесено в жертву, тем выше героизм и заслуга командиров. Жертвы свидетельствуют об ответственности командиров, об их нелёгком выборе в принимаемых решениях. Главное, решить задачу за счёт менее ценных, а дальше победителей не судят, а сволочей ещё пришлют. Для внешнего зрителя героизм командира остаётся в чистом виде, как и «красный орден» на груди, а над внутренним зрителем смыкается земля, над которой гордо будет стоять памятник со звездой и даже светить вечный огонь. Конечно, холуёв надо попридержать от погибели, чтобы было кому славить подвиги командования».

К советской власти полк утратил всякое доверие. Протекционизм разросся до невиданных размеров, вплоть до придумывания новых, ничем не обоснованных должностей для своих людей. На головах профессионалов сидела масса дармоедов. Это плохо. Профессионалы к власти не рвутся, дармоеды всегда. При таком раскладе, когда отмазывают явных вредителей и негодяев, авторитет теряют все. Даже приличные люди становятся падлами, а быдло идёт в разнос. Лучше бы начпо расстреляли на заднем дворе части и укрепили дисциплину.

Шёл 1988, високосный год.

Большинство офицеров понимали, что нового 1917 года не будет. Страну предали всё те же, сильно разжиревшие чиновники, что и в 17 году. Но в конце XX века, большей части офицеров в той стране, которую разрушали, защищать было абсолютно нечего, разве что нищету своих родителей. И в том, что нет выступлений, кровавых и беспощадных погромов, нет абсолютно никакой заслуги ни генералитета, ни других партийных и хозяйственных кадров.

Перестройка набирала ход. Часто стали отключать свет. Для Сергея отключение света стало большой проблемой, ибо как только в его голове появлялись мысли, гас свет, как только мысли голову покидали, свет включали. В полку уже начался полный бардак. Караулы не менялись сутками. О заступлении на дежурство можно было узнать меньше, чем за час, поэтому начальник штаба лично бегал по части и «ловил» офицеров, не успевших «спрятаться».

Тут произошла новая напасть. XIX партийная конференция. На этой конференции присутствовали начальники политотделов дивизий и выше. Набравшись на ней ума, они ехали в войска. Кто, как обычно, воровать, кто с «новым мышлением». Пока они пересказывали «старые песни на новый лад», их водители опустошали продовольственные и вещевые склады. Всё выглядело весьма и весьма гнусно. Коммунисты паразитировали на «теле» рабочих и крестьян, а само это «тело» только и смотрело, чтобы ещё стырить у государства. Вроде бы все крутились, суетились, доставали, продавали, а на выходе всегда оставался «нуль».

Вновь приходящие молодые офицеры смотрели на своих командиров не как на товарищей, которые будут вникать в их нужды, подсказывать и учить, а как на врагов, которые и без того их гнусную жизнь сделают ещё более гнусной. Это означало, что и в военных училищах «процесс пошёл».

Полки магазинов пустели на глазах. Сергей постоянно думал, как бы обмануть свой организм и хоть что-то брать на продовольственном складе. Он уговаривал себя: «Пайки бывают партийные и беспартийные, и желательно, чтобы калорийность первых была ровна калорийности вторых. Ты беспартийный, следовательно, воровство от нужды – это не воровство, а нужда, так как взять больше негде». Не помогало. Украл – заболел. Ему, в принципе, всего хватало, но он уже был женат.

Год был более, чем високосный. В Армении произошло землетрясение. В СССР был объявлен всенародный траур. Уже сильно расслабленный политотдел с трудом отыскал красные флаги, а к ним и чёрные траурные ленты. Политработники опять начали мельтешить по полку, изображая деятельность. Почти одновременно произошли два взрыв с многочисленными жертвами в Арзамасе и Свердловске. В Черновцах стали лысеть дети и т. д.

В полку не унывал только доктор. Он окончил Военную медицинскую академию, и по всему выходило, что это было единственное военное учреждение, где курсанты не столько думали о женщинах, сколько учились с ними обращаться. Доктор был старым капитаном. Но он по-прежнему настолько увлекался процессом изучения женщин, что выявлял венерические болезни в городке опытным путём. Сам находил, сам себя и лечил. Доктор был безобиден, всеми любим и, главное, холост: гулёна, пьяница и бабник. Он был далёк от всех политических вихрей. Командир – астматик его озадачивал поиском таблеток. Каждому своё. Кому женщины, а кому таблетки.

Новый 1989 год ничего хорошего тоже не сулил. Началось массовое сокращение армии, военных училищ, вузов. В стране оставались в целости, как все шутили – обком, райком и исполком. Но и там чуяли, что ненадолго. Командиры полка стали меняться каждые полгода. Вновь пришедший «вождь» получал квартиру, выбивал себе машину, строил дачу с гаражом и уходил. Если не успевал, то это были его проблемы. В этом были и плюсы. В полку затеяли стройку. И строить начали не больше не меньше как новый командный пункт. Это уже было не просто воровство, это был грабёж, но ещё не разбойный. Плюс был в том, что офицеры хоть и знали, что из стройматериалов, отпущенных на КП, всё верхнее начальство строит себе гаражи и дачи, но и солдаты были заняты. Для них с утра до вечера звучала «лагерная команда: «Арбайтэн», и они «шуршали». Дисциплина кое-как поддерживалась. Конечно, не без эксцессов. Когда грабят командиры, остальным усидеть трудно. Поэтому солдаты были самыми главными посредниками между офицерами, прапорщиками и местным населением. Все были заняты тем, как бы что-нибудь украсть и кому-нибудь продать.

Сергей воспользовался суматохой и построил в полку летнюю столовую из «ничего». Начальник политотдела долго «промывал» ему мозги, так как видел и брус, и швеллер, и шифер и ещё много чего, но не мог понять, откуда, хотя и подозревал, что это у него «украли». Командир оказался умнее. Он вызвал начфина. Они всё это быстро оприходовали, начфин побегал по магазинам за «липовыми» отчётными квитанциями. Командир вскоре купил себе «Жигули», у начфина машина уже была. Сергей в этой истории был наблюдателем. Он просто поддерживал воинскую дисциплину среди своего личного состава, а заодно и прививал им навыки обустройства в полевых условиях.

Из магазинов исчезло всё, даже хлеб.

Из штаба армии в полк прислали машину и забрали из полка на «общий» тыл несколько тонн овощей. Забрали даром. Сергей негодовал: «Если с каждого полка даром тонну картошки, то этих, вышестоящих жуликов, наш Миша Горбачёв, пламенный борец с номенклатурой, никогда не сократит». В Чернобыль увозили последние продукты со складов НЗ.

Направленность всех вышестоящих штабов и местных командиров на стяжательство разложила армию полностью.

На заборах стали появляться листовки с обращениями к гражданам Украины: «Власть тормозит перестройку, даешь украинский народ вместо советского». Листовки были не обезличены, а подписаны народными депутатами. Одни газеты, видимо, правого крыла КПСС ругали двух юристов: Гдляна и Иванова, другие наоборот их хвалили. Всё смешалось.

Наступил 1990 год. В Азербайджане началась гражданская война. Гласность слегка «придушили» и стали формировать команды для отправки в Азербайджан.

Чтобы взбодрить парторганы, им повысили заработную плату сразу в два раза. На фоне всеобщего дефицита всех товаров народного потребления и исключительно «блатного» распределения дать главным ворам и делителям ещё и денег было верхом глупости ЦК КПСС. Сразу же ожили все националистические организации на Украине, особенно РУХ. Призывы были простыми и поддерживаемыми всеми национальностями: «Бороться против партийного аппарата». К этому же призывали и народные депутаты. Народ это повышение зарплаты обозлило чрезвычайно. Никто не мог понять, почему Горбачёв, борясь с коррупцией, постоянно увеличивает её носителям льготы.