Текст книги "Никто мне ничего не обещал. Дневниковые записи последнего офицера Советского Союза"

Надеялись, что простоят эти памятники, как и дома, хотя бы сотню лет, уж очень основательно они строились. По работе и надгробье на долгую память.

Память? Если судить по красоте обломков разбросанных плит, это кладбище могло бы стать заповедным. Одним из тех заповедников, которые есть в Москве и Санкт-Петербурге и которые охраняет от нас весь мир. Даурскому не повезло: по нему прошла автомобильная дорога, кости были разбросаны по всей сопке, памятники пошли в дорожный фундамент. О чем думала власть, а, главное, созидающий народ? Наверное, зависть, что вот эти плиты с барельефами голов, орлами, некоторые с готическими буквами стоят на самой вершине, вроде как парят над живыми, над нами, а мы их – в фундамент – пусть будут под нами. Дело тут не в войнах и революциях. Сходите на наши погосты, родные русские погосты. Могилы наползают друг на друга, между оградами не пройти. Почему? У нас что, земли мало? Нет, мы и после смерти мешаем друг другу. Мы все перекати-поле, сегодня здесь нагадили, завтра там. А главное, мы ни при чем, у нас жизнь такая. Но я играю за Россию!».

Во все времена в России при слове «закон» вышестоящий начальник просто звереет и начинает «матерно» ругаться прямо цитатами из него. В России законы не нужны, тут холопство – средство к возвышению. Здесь порядок. Командир приказал, начальник приказал – вот главный аргумент на всякое мнение. Тут страшно, если ты новичок. Умом Россию не понять.

Сколько тех, кто клеймил русский народ позором, называя его ленивым, грязным, пьяным. Сколько тех, кто его возносил, называя святым, оправдывал, списывая все беды на врагов его. Где тут правда? А правда – она в Даурии. Когда приезжаешь сюда, ужасаешься этому убожеству, скотству, пьянству, должностному беспределу. Пожив немного, привыкаешь, опускаешься сам и уже не хочешь уезжать. А если тебе удалось нажиться на этом бедном народе, обворовав его, ты будешь его бойко защищать. Защищать выгодно, но только не кого-то в отдельности, а всех сразу. И нас защищают: церковь, Дума, разные министерства. Разорвало на куски журналиста Холодова, и сразу в далеком Забайкалье во всех частях округа командование собирает офицерские собрания и ставит перед фактом уже написанного от их имени открытого письма с призывом не дать опорочить армию. Сняли с должности за воровство, так ведь не посадили – значит, сомневаются: банда-то одна. Почему к власти у нас приходят одни воры? В ответе на этот вопрос, наверное, скрыт код народа, а в коде заключён и ответ всем защитникам деловой, моральной и духовной жизни русского народа. А из кого выбирать? Вернее, из кого выбирают, а достойные – хотят ли? Или они просто прохожие в России, игроки: «Проходи прохожий, не топчи мой прах, я – то уже дома, а ты ещё в гостях».

Тоска в этом гарнизоне сквозила отовсюду. А там где тоска, там и вопросы. Сергей писал: «С чего начинается Родина? А если я скажу, что с бутылки, много ли шуму это вызовет? Увы, нет. Ведь это не я говорю, что Россию спаивают, это мне внушают с детства. Чтобы я осознал с пеленок, что это национальное бедствие, вернее, достоинство, с которым, конечно, надо бороться, но не сильно, о котором надо говорить, но в полголоса. И голос, самое главное, подавать о пьянстве не в связи с тем дерьмом которое нас постоянно окружает, а исторически. Не говорить в совокупности, например, о власти и пьянстве, об армии и алкоголизме, о трезвости и эмиграции, а говорить обо всем отдельно, чтобы высокая добрая русская душа сознавала, что только затуманенная «пьяным алкоголем» она, бедная, и соответствует загадочной русской ментальности. Но она действительно соответствует, иначе за Россию бы не играли.

Я уже давно человек сильно пьющий по медицинским меркам, ибо пью каждый день, но трезвый по общепринятым, ибо доношу до дому себя сам, а, главное, пью исключительно в кругу друзей и по поводу.

Трезвому никогда не понять, какое иногда озарение находит после удачно выпитой четвертушки. Должен, правда, заметить: тут кого куда понесет. Меня вот в литературу, и все больше на сочетание «хлеб с маслом», «сигареты с кофе», «трезвые – в эмиграцию». И чем больше таких сочетаний лезет в голову, тем дольше запой, тем глуше тоска. А ты попробуй, возносясь и охватывая Россию умом с её нищетой и богатством, урожаем и недородом, сытостью и бедностью, не впасть в тоску. Вот я и впадаю, но всё равно играю.

Почему уезжают из России трезвые и умные? Природа им не нравится, или в наших необъятных просторах тесно? Нет, не это. От своей ненужности здесь, от нежелания жить в алкогольном бреду. Начинает такой трезвый умник необычно работать или мыслить и сразу получает в «поддых». Не высовывайся, если повезло тебе родиться от нормальных родителей, а не быть зачатым в «пьяном алкоголе». Не высовывайся, если в доме или квартире, где ты рос, не было потомственных пьяниц. Не высовывайся, если жизни тебя учили не в подворотне, а в школе, где не издевались над отличниками. Трезвый, ты не наш человек, не ты определяешь лицо моей страны. Пока ты не высовываешься, мы ж тебя не обижаем. Работай, не будем тебе мешать, но не надо новаторства. Думай, не будем тебе мешать, но про себя. Откуда вы только беретесь? Мы вас учим, учим уму-разуму, а вы вместо благодарности совершаете предательство, покидаете нас.

А кто вам жить мешает? Запил, и сразу наш человек, и ехать никуда не надо. Мы, весь русский народ, всегда тебе будем рады. Делай, что хочешь, твори, создавай, только пей вместе с нами. Нашего Левшу весь мир почитает, а мы больше всех. Почему? Потому что протрезвел, блоху быстренько подковал и опять запил. А пока он в запое, этот наш истинный гений, не покинувший нас, и мы, недоумки, своих блох подкуем, свое производственное задание выполним. Ведь это для себя мы все гении и таланты с отобранными человеческими правами, а для других? А на деле? А какие условия мы создаем вам, трезвенникам, чтобы вы пили с нами и каждый день? Всюду грязь и запустение. Зато какой покой во всем этом и ожидание чего-то лучшего, светлого. Где ты еще такое найдешь? Где ты найдешь народ, который живет надеждой, каждый день надеждой. Ты попробуй на трезвую голову каждый день надеяться – свихнешься. Вот мы, настоящие русские, наши, и пьем. Ибо надеешься-надеешься, надеешься-надеешься, а оно, настоящее, не меняется. Бац и запил. Пока пьешь, жизнь легка и удивительна, а протрезвел – как заново родился, опять весь готов к новым надеждам. А надежды у нас какие светлые, душевные. Вот власть из запоя выйдет, жизнь облегчит. Она же, родная, в свою очередь на нас надеется, что, пока мы в запое, бунтовать не начнем, водку дешевле делает. Главное, равновесие сохранять. Опять же надеемся на загробную жизнь в раю, вот детей на ноги поставим – по миру пойдут. Душевно. Церкви у нас есть, попы свои, в народ они, правда, неохотно идут, разве что на базарах толкутся, пожертвования собирают. Один поп в Думу один пролез, рясу до сих пор снять не хочет, так подают больше. Но мы в церковь ходим и подаем. А как же иначе? Напьешься пьяный, морду кому-нибудь набьешь, а то и зашибешь ненароком. Пойдешь, покаешься, она, родная, все грехи отпускает.

Кстати, трезвенник, только наша родная церковь все грехи отпускает, с пьянством не борется и к труду не шибко призывает, все больше к нищете и милостыне зовет. А что взбрыкнет иногда против чуждых нам религиозных влияний, так это нам понятно. Они ж, чужеземцы, все хотят бесплатно оттяпать, даже веру. Кому же такое понравится? Хоть мы и за соединение, и за солидарность со всем миром за одним общим столом, но при условии: стол с закуской от них, а земля пусть, так и быть, от нас, пока у нас демократия, а то ходить за тридевять земель пьяному несподручно. Надо сказать, мир нас понимает: то кредит в протянутую руку положит, то дом для офицеров в Москве построит. Как же иначе, мощь-то какая, попробуй не дай! Вот соображай, трезвенник, почему мы так живем и что лучше: уехать или остаться. Уехал, считай, пропал, ностальгия одолеет. Остался, закалился как сталь. И тот, кто над нами хохочет, это понимает и этого боится. Он наставит силков и ловушек для нас, и ждёт, когда мы в них «заблудимся», а мы то пьяные, то с похмелья всё время проходим мимо и спасаемся, обрывая его хохот. И вот он уже ревёт, и всё рушится и горит, смывается волной и тонет, а мы от этого рёва только трезвеем и ему надежду подаём, что пить бросим. Но ему ведь тоже надежда нужна. Выбирай, с чего для тебя начинается Родина и чем заканчивается».

Даурия, однако. Сто лет ей исполнилось, однако. Разрушали её и строили. Из воспоминаний одного сторожила: «Не было в городке ни благоустроенных казарм, ни домов начальствующего состава, ни столовых, ни клубов, ни других помещений, считающихся ныне обязательными для повседневной жизни воинской части. Жили бойцы и командиры в частных домах, пища приготовлялась в походных кухнях, лошади же размещались во дворах местных жителей, но никто не считал такие условия жизни ненормальными.

Вся Советская страна переживала тогда исключительные трудности. Лишь осенью 1922 года полки бригады стали квартироваться в «красных казармах» на окраине городка. В 1922 году со дня строительства последней казармы с полуметровыми стенами, с печным отоплением каждого подъезда, где на первом этаже были конюшни, а на втором этаже жили казаки, не прошло и десяти лет. За это время семеновцы успели, отступая, взорвать церковь – это те еще русские офицеры взорвали храм божий, а мы говорим, вера была. Вера то, конечно, была, вот только не в попов. Попам ничего офицеры оставлять не хотели, так как это они паству довели до атеизма. Растащили и сломали все, что смогли и успели. Казармы в 1912 построили, в 1920 разрушили, в 1922 году восстановили, и с тех пор история повторяется с периодичностью в 20-30 лет». Но если в 1920 году для разрушения были вполне объективные причины, власть менялась, то дальше мы следовали нашей ментальности, неизменной до 1917 года и после».

В этом контексте проходила и служба Сергея. Он писал, когда был трезв: «Созидающей силой у нас всегда выступает начальник. Раньше это был барин, дворянин, потом номенклатурщик, сегодня «народный» избранник. Остальные же находятся в совершенно равнодушном состоянии или в «здоровом недобре» и желании это созидание разрушить. Сегодня, когда «избранники» насозидали по всей России шикарные особняки, народ, затаившийся в «хрущевках», опять ждет, когда же будут ломать. Мы друг о друге не думаем, не успеваем. Но не об этом, однако. Поговорим вновь о Даурии.

Главной созидающей силой в Даурии всегда был начальник гарнизона. Мне посчастливилось служить там при двух. Первый говорил о вверенном ему гарнизоне: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца», второй: «Это ужас, летящий на крыльях ночи». Но несмотря на отсутствие денег, на сокращение армии и почти полное отсутствие солдат, они были «творцами». Они и стали генералами.

Им с курсантской поры внушили, если ты хочешь, чтобы тебя заметили и продвинули, надо совершить героический поступок, непременно надо уморить множество солдат, но если такой возможности нет, то что-то переделать, разрушить старое, построить новое. Только так, без перспективы, без альтернативы, пока все пьяные. Ублажить того, кто хохочет, можно только «кондовым», «мелкотравчатым» поступком.

Главное не рядом с тем, что уже есть, улучшая и дополняя его, а вместо. Это общий принцип, стиль жизни, если хотите, нашей власти. В Даурии она как под микроскопом. Но у того, кто хохочет, есть деньги, и на них он покупает души.

Степи, голые сопки вокруг. Твори, застраивай, сажай деревья, вноси свое живое, облагораживай, развивай. Наверное, первым и единственным после австрийских инженеров, русских купцов, которые что-то хотели оставить после себя на долгую, добрую память, был Рокоссовский. В марте месяце 1932 года он был назначен начальником гарнизона. По его инициативе был разбит парк. Деревья успели вырасти и стать большими. Старики помнят, что по выходным дням в парке играл духовой оркестр, работал тир и продавался квас. Шумел листвой этот парк еще лет тридцать после Великой Отечественной войны. Рокоссовский понимал красоту, любил женщин, так понимал и так любил, что мог забыть о всех земных делах и умчаться в водовороте других событий. Сталин его не трогал, наверное, понимал и любил.

Менялись начальники. После войны каждый ставил памятники погибшим в боях воинам, ставили их как в городках, так и на территории каждой отдельной части. Самые смышленые просто ставили самые большие танки ИС или КВ на бетонные пьедесталы. Быстро делается, сразу видна работа, а сломать уже невозможно. Эти «скульптуры» стоят до сих пор и во множестве. Но так или иначе начальствующий ум лет тридцать был занят, и до парка руки не доходили.

Потом его срубили и разбили на его месте стадион. Почему на месте парка? Ведь там, куда ни глянь, степь да степь кругом. Но как же показать рвение и преданность тому, кто хохочет? Памятников полно, парк есть, и лучше его в голой степи ничего создать невозможно, значит, надо вырубить, а на его месте сделать стадион. Кости по сопкам, танки на пьедесталы, стадион вместо деревьев, единственных, рукотворных в степи деревьев. Дальше – больше: приходит плеяда «необыкновенных», «выдающихся» начальников гарнизона. Строится новый городок. Главный строитель становится министром обороны. Ломаются старые памятники ветеранам. Ветераны пытаются их защитить, но «государственное» дело важнее, ломаются автономные котельные, грабятся и ломаются казармы, вечные строения. Строятся «хрущевки», пятиэтажные панельные дома с одной центральной котельной, это в Забайкалье-то! Все эти дома скоро рухнут сами по себе, но пока они питают и мучают мысль вновь приходящих начальников, которые проводят дни в молитвах, чтобы рухнуло это не при них.

Мне «посчастливилось» застать совершенно анекдотичные порывы к карьере и росту. Задумал очередной начальник обнести все дома железной оградой, и задумал он это зимой, при температуре в минус 35 градусов. На отогревание земли носили последние полы, двери, перила из полуразрушенных красных казарм, на ограду – из них же вырванные водопроводные трубы. Долбили в вечной мерзлоте лунки, ставили в них трубы, заливали их водой, которая моментально превращалась в лёд. Ограда стояла, правда недолго, порыв был отмечен, награда получена, а дальше – весна, таяние льда, ну и сами знаете – «пусть хоть не рассветает».

Почему этот маразм из века в век возможен? Есть в Даурии второе кладбище. История его возникновения связана с началом Великой Отечественной войны. Для прикрытия границы тут была оставлена 111 стрелковая дивизия. Кормили и одевали солдат плохо, умирали они от дистрофии и холода. Зимой могил не рыли, сжигали трупы в котельной, видимо, госпитальной.

Летом похоронная команда рыла впрок, в том числе и для себя. Пока земля мягкая и какая – то сила есть, не ровен час помрут все или с места авралом тронутся, копать будет некому, так и останешься на земле до лучших времен (сколько из наших «задержалось» незакопанными). Рыли неглубоко, на 30-40 см, хоронили помногу, надгробий, конечно, нет. Только шутят, уходя на пенсию, что все, пора в 111 стрелковую дивизию: «Проходи прохожий, не топчи мой прах, я уже дома, а ты ещё в гостях…». Не по-людски, а зачем по-людски, и как по-людски?».

Считать народ, населяющий Россию, святым можно или из монастырской кельи, проводя время в молитвах о нем, или из-за ученого стола. Главное, оторванность от народа. Чтобы считать его великим и святым, нужно быть от него страшно далеким. Находясь же в народе, дыша с ним одним воздухом, поражаешься бестолковости, мазохизму и лени.

Дороги и дураки – это родное понятие. Святая Русь – это путаное, хотя и приятное. Мы, видимо, до сих пор еще первобытны, близки к природе. Понимаем только силу, думать и работать самостоятельно и ленимся, и боимся. Всегда впереди себя ищем либо вождя, либо козла-провокатора. Больше любим и помним начальников, которые всегда нас «давили». Мягких не любим. Почему? По глупости и лени. Мы с радостью бы не работали и воровали, где только можно, но испытываем чувство страха перед наказанием. У мягкого начальника все пущено на самотек. Между нами возникает конкуренция, многие украсть не успевают и жаждут мести. Сильный же гнет всех, конкуренции нет, ворует сам больше всех, это сплачивает других, а, главное, это нам понятно: «хоть худо – да любо» – ведь сила! Демократия у нас не приживается, мы для нее не созданы, мы сразу идем вразнос и остановиться мирным, законным путем уже не можем. Да это и невозможно. Та власть, которую мы растим и ставим над собой, уже предопределяет исход.

Виноват народ, виноват в том, что лучшие выходцы из него не имеют возможности расти за счет своих дел. Эта невозможность расти за счет своих мозгов выводит особую породу начальников, хитрых, злых, жадных, без чести и совести. В нижнем звене еще можно быть честным. Будут переводить, не давать «роста», уволят, наконец. Но нижнее звено – основное звено, где к тебе присматриваются, отбирают из «народа» наиболее «достойных». Проверяют не на ум, а на преданность, на изгиб, на вредность, на жадность и терпение. Попасть в «стаю» очень непросто. Но уж если попал… Что в стае замечательно, в ней даже предать невозможно. Это за рубежом возможны скандальчики, разоблачения, у нас нет. У нас такое чистилище, такой отбор, что даже, если совесть тебя загрызла где-нибудь на самом верху, сам по себе ты уже не интересен и не опасен, а найти себе подобного не сумеешь. Поменять что-либо вряд ли возможно. Тут нужно время, воспитание, выращивание элиты. Это на Западе рекомендации, деньги, заслуги. У нас отбор, чистилище, наш не наш. Круче наших мужиков, наших начальников, власти нет нигде. Чистилище наше не чистит, а разлагает. И чем замедленнее процесс, тем страшнее результат. Забайкалье все время было житницей и кузницей таких кадров из народа. А Даурия – центром, жемчужной этой кузницы. Но это всего лишь чей-то хохот и искушение, которое нас, конечно, задевает, но не поражает. Иначе, кто бы играл за Россию?

Даурия – это особый отпечаток, это совсем другое понимание жизни, это дно. Люди, которые были там и которые там не были – это совершенно разные люди. Мне ближе те, которые там были и остались людьми, а начальники, власть, наше отношение к ней – это искушение того, кто хохочет, но он же и ревёт. Реформы в России, в том числе и военные, всегда приходились на периоды, когда казнокрадство, взяточничество и должностной беспредел становились просто опасными, когда из-за этих злоупотреблений государства уже не было видно.

Наши сегодняшние реформы – это, вообще, явление в истории уникальное. Вместо того, чтобы ослабить тот опасный предел, до которого мы дошли в период «застоя», остановить разложение, вместо этого и всему этому был дан зеленый свет. Мы все личное, человеческое, что называется гордостью, независимостью, патриотизмом, забиваем друг в друге с особым старанием, будучи трезвыми и следуя за очередным «мудрым» руководством. Это формирует в нас комплекс «маленького» человека. Лицемерие и хамство – основной гнет нашего терпеливого народа. Страшно даже не это хамство. Обидно, что эти униженные люди даже не обижаются. Эта беззащитность, лицемерие, хамство, глупость порождают новое творение того, кто хохочет, нового начальника, и чем больше он растет в чине, те хуже он становится. Наш начальник – это болото, чем оно больше, тем непролазнее и вонючей. Но что нам до того, что бываем оплеваны и охаяны своей же властью, «собака лает – ветер носит», да и жить спокойно долго мы ей не даём. Цареубийства, народные войны, бунты, революции, перестройки – это всё наша жизнь. Я знаю. Я давно играю за Россию.

Еще одно рабское проявление русской ментальности нагоняет на меня страшную тоску. Шутят, говоря, что в России секса нет, врут! Есть, еще какой! Мы лижем начальника и сами получаем кайф. Хотя везде наоборот. Надеюсь, и мы к этому придем. А у нас лизун «тащится», облизываемый злится, а тем, кому лизнуть не удаётся, всегда готовы к бунту. Вот они условия, вот она среда, вот они мы. Но мы ли это?

Чтобы творить, сочинять стихи, писать картины нужно общение с себе подобными. Чтобы творить талантливо, к этому надо добавить недовольство собой, жизнью. Чтобы творить гениально, надо дойти до предела отчаяния.

Писатели, поэты, художники даже при внешнем благополучии все время на грани этого предела. И хорошо, если каждый день находишь, чем свое отчаяние подкормить, какой новой мыслью себя утешить, а если не находишь и уже на грани, быстро угасаешь здесь, но где-то рядом спасение.

В России есть с чего затосковать. Едва рассветает, бомжи уже ползают по мусорным ящикам, за ними следом идут кошки, собаки, а в Забайкалье даже коровы, невозмутимые, живучие забайкальские коровы. Они медленно жуют консервные банки, я о таком даже подумать не мог. Изо дня в день по одной тропе ходят бомжи, кошки, коровы, собаки и все остальное население. Настроение на Родине – это что-то безликое, видимо, в силу того, что, совершая ошибки, мы приобретаем опыт. Становясь опытней, опять совершаем ошибки, но эти ошибки переживаются уже не так остро, а часто просто не замечаются. Даурия, после тебя уже нет ничего, чему бы можно было удивляться, чего бы можно было испугаться, здесь стареешь не по дням, а по минутам.

Жизненный опыт – это когда в 35 лет ты выглядел на тридцать, а потом сразу на 45. Набравшись ума, опыта, успокоившись и став максимально полезным этой Земле, приходится уходить. Живет незрелое, «зеленое», надеющееся. Хотя от созревания никуда не денешься, но это созревание необходимо на что-то направить, раз уж родился. Раз так неудачно получилось, в том смысле, что человека формирует не время, а семя. Вот это семя кому-то открывает глаза, а кому-то нет. Первым, конечно, хуже, но и видеть не мало.

Видеть? Что я видел за прожитые годы? Что видели недавно родившиеся и уже прожившие жизнь?

Дикость разных народов под общим названием РОССИЯНЕ.

По многонациональности мы сравнимы с Америкой, но население США составили представители наций, в том числе и русской с богатейшей культурой, со сложившимися моральными принципами, с чувством собственного достоинства и уважением к закону, пусть и воровскому. Кто бы они ни были первоначально, бандиты, воры, мошенники, лодыри, они видели и знали, как должно быть. Россия же несёт тяжелейшую ношу. Она объединяет народы еще очень и очень дремучие. На этом фоне каждое выделяющееся лицо сразу кажется святым. И это незаурядное рвется за границу само, или его от нас просто выхватывают, а оно несильно сопротивляется. Куда «зрячему» деваться, если чувство патриотизма губят в нем с детства. Гражданином быть обязан, несмотря ни на что. Восхождение через всё общество, а если оно «тёмное» и дремучее?

Родина моя, мой очаг, приют и защита. Счастливы те, кого это чувство не покидает всю жизнь? Есть ли оно у нас? Может быть, под этим вопросом необходимо собирать подписи и проводить референдумы, пока еще кое-где и кое у кого выскакивает здоровый сперматозоид, то есть то самое семя, которое открывает глаза. Хотя тут уже начинается юмор. Сначала мы доводим до «ручки» «зрячих», а потом начинаем ими восхищаться, говоря о литературе, живописи и даже научно-технических «шарашках» как о великой русской мысли. Мы все при этой русской мысли теоретики. Это и интеллигенция, которая «улетает» от реальной жизни; это и богатые, которые так доворуются, что любой катаклизм вроде революции или перестройки принимают как наказание за грехи, но ни остановиться, ни думать о будущем не могут. Это и обыватель как трезвый, так и пьяный, много рассуждающий о судьбе России, забыв при этом о своей. Мы все теоретики. Теоретикам не надо думать о следствиях, а, главное, не надо принимать решений ни сегодня, ни завтра. Как будет, так и будет.

Теоретически Россия обречена на успех. Но кто к этому успеху приведет?

Русские женщины? Они слишком глупы, много и впустую работают, когда надо просто трудиться.

Мужчины? Они сильны только в массе своей и объединенные чужой волей. Поодиночке они никакие и дороги женщинам, своим женам, матерям, чаще всего как память, ибо взять с них больше нечего, они слишком долго и усердно самоуничтожались.

Дети? Кто бы дал им образование?

Старики? Они слишком злы, да и не успеют уже.

Власть? Это уже юмор. Наверное, Россия – единственная страна, где нет и не было ни одного царя, генерального секретаря, президента, которого бы благодарно помнила вся нация. Не было, нет и…, надежда умирает последней.

Церковь? Она во многом и есть суть нашей дикости и дикости власти над нами. Церковь, которую нам навязывают, – это вечное чувство вины, страха наказания ни за что, а просто так. Много смеешься, церковь накажет. Если постоянно в горе, то церковь не накажет, а за подаяние и утешит, но жить в горе сам не хочешь. Наша церковь, как и чиновник, все видит, за все наказывает и прислуживает только сильным. Даже татаро-монгольское иго обирало народ меньше, чем церковь. Это порождает вечный страх, боязнь самой жизни, поэтому рушили и взрывали «божьи» храмы. Народ интуитивно рвался на свободу. Теперь восстанавливаем с мыслью о том, что все, что произошло, – это наказание за грехи, за отказ от Веры, Царя и Отечества, за попытку отказаться от вечного страха. Но мы себе не изменяем, опять церкви – попам, а себе – Православие. Пока попы и чиновники воруют, мы верим в православие и в искупление. Главное, нас в тоску не вводить. Боятся, в основном, люди совестливые, им не прощается, все же остальные в нашей церкви могут свои грехи замолить.

Россияне – это люди, которые не знают, чего хотят, и, не зная, пробуют всё подряд: от водки до полётов в космос. Вот в чем весь ужас для внешнего мира и, наверное, благо для нас! Пока они там разберутся с нашим очередным «вывихом», мы уже успеем «свихнуться» по – новому.

Под строительством, реставрацией церквей сегодня мы понимаем искупление вины. Как просто. Рушим – искупаем, строим – искупаем. Каждому поколению свое искупление, свое покаяние. Ни больше, ни меньше.

Душа согрешила, а тело в ответе. Из всего числа всевозможных ответов на вопрос «Почему мы так плохо живем?» более других нам знакомы эти: первый, самый знаменитый – «дороги и дураки», второй – «власть тьмы и тьма власти», третий вытекает из первого и второго – «Россия – страна пространственная, чтобы управлять ей, нужны особые люди, не люди, а звери». Все эти выражения оправдывают диктатуру, самодержавие, любую сильную власть в России. Люди, которые хотят видеть Россию сильной державой и за счет этого занимать сильное, личное положение в мире, борются за свою власть над Россией. Они меньше всего думают над законностью власти, ибо если и встречают сопротивление своим целям, то только со стороны таких же, как они, «волков». А между ними, этими «волками», и народом огромная армия чиновников, развращенных жизнью полудурков, которым все равно куда и за кем идти. Россия пережила нашествие татаро – монголов, Рюриковичей, Романовых, она пережила нашествие большевиков, сегодня она переживает нашествие реформаторов, но она никак не может пережить нашествия чиновников.

Развращает чиновников, в основном, собственная нищета и, конечно, полное беззаконие, которое они и творят, чиновникам законы не нужны. Они должны быть послушны до раболепства «волкам», с них только за это и спрашивают. Наша сегодняшняя демократия должна была накормить именно этот класс – чиновников, отделяющий «волков» от полных дураков. Но из этого сделали тайну. Перестройку начали люди, несомненно, умные, но, к сожалению, опять большие плуты. Наши идеологи, воспринявшие искренне перемены, бросились будить народ, рассказывать ему правду.

Народ ошалело стал эту правду искать и для себя, но быстро выдохся, столкнувшись с чиновниками, с еще большим беззаконием. Чиновники обрадовались и стали брать взятки, воровать, уж не таясь совсем. Они получили на это вышестоящее «добро» того, кто хохочет. И давай обирай ближних: «Богатей, а там видно будет, кому «направо», кому «налево».

Виток спирали повторился, дураки сидят без зарплаты, полудурки находятся в томящем душу ожидании новых перемен и готовности вновь предать, а «волки» пытаются разобраться, созрел чиновник для новой жизни или нет. Загадочная русская душа. Совершит ли чиновник новое предательство, несмотря на все приобретенные блага, вертящееся «заморское» кресло под задницей, компьютер перед глазами с разными «заморскими» играми, покой и сытость вместо материалов очередного пленума ЦК КПСС, газеты «Правда» и ужаса партийной комиссии.

Я думаю, он не должен от всего от этого отказаться. А раз «волки» и «полудурки» уже сыты, остался один шаг к «дуракам». А тут уже нужен закон, ограничивающий беспредел «волков» и «полудурков» над нами, над «дураками». Но закон нужен дуракам, которые к его написанию не допущены. Может быть, все и не так плохо, может быть, наконец-то в очередной раз Россия на правильном пути. Может быть, может быть. Но сходила ли она с него?

Чиновник. Это родное, уголовно не наказуемое явление, которое мы возвели на пьедестал и теперь все время закатываем глаза близ его и тявкаем на него внутри своей «будки», вместо того, чтобы определить, что ему можно и чего нельзя. Россия – страна единоначалия, с одной стороны звероподобные держиморды, поддерживаемые жадными, трусливыми овцами, зато с другой… Начальника постоянно преследуют два чувства: либо невыносимое чувство неудачника, либо всемогущего руками – водителя – онаниста.

К сожалению, они подобны и, ничего не давая уму, только усиливают все его дурные наклонности и еще больше толкают на хамство и воровство. Он считает, раз я начальник, читай чиновник, читай командир, значит, красть надо как можно больше. Надо давить всех, кто рядом, испытывая их терпение. Может эти бессловесные скоты вспомнят, что у них должен быть досуг, отдых, нормальная человеческая жизнь, а не вспомнят, им же хуже. Вообще, доводить народ до отчаяния, особенно на российских задворках, сегодня стало для чиновника навязчивой идеей. В центре демократия, народ перестал разбегаться из российских столиц и даже начал туда съезжаться.

Перестали отлавливать бомжей. У чиновника появились конкуренты от демократии. Это очень опасно, все, что начальник может передать по наследству, это свою должность. Значит, гнет надо усиливать, чтобы умные снова убежали, хоть в Сибирь, хоть на Запад. А для этого надо создать условия и первому заявить о непереносимых тяготах в новых условиях, заставить народ «бурлить». То ли чиновники вырождаются, то ли «народ», который их плодит, уже сам стал настолько слаб и подл, что ничего хорошего уже родить не может. До чего дошло, даже воровать стало неинтересно. Пришел – взял – ушел, пришел – взял – ушел, пришел – не дают, наорал – взял – ушел. Выродились, совсем выродились. Хватают все подряд. Тумбочку солдатскую дай, обои на стены дай, карниз для штор дай мне. Дай, а то закричу! Как дети у прилавка с игрушками: дай мне, а то будет истерика. А что значит забрать у трудового «народа»? Это значит, что он утратит настрой на хорошее созидающее начало. Начальник, которого уже умудрил жизненный опыт, будет стараться взять столько, сколько по его разумению можно брать вообще, чтобы хоть что-нибудь осталось последнему человеку в армии, в государстве.