Текст книги "Лобное Место"

Глава десятая. Золотая стрела

Внезапное исчезновение из здания на Петровке следователя Волоокого, занимавшегося делом об убийстве на Головинских прудах, чрезвычайно встревожило милицейское начальство. Выяснилась, кроме того, пренеприятная вещь: а именно, что пропал не только следователь Волоокий, но и все материалы дела, а также пистолет сыщика, который он почему-то не сдал в оружейную комнату. Перестрелка, случившаяся вечером того же дня на все тех же Головинских прудах, еще больше все запутала и замутила, поскольку пропавший пистолет неожиданно отыскался, лежащий в высокой траве, но ни его владельца, ни того, в кого он стрелял, найдено не было. Свидетельские показания были крайне противоречивы: отдыхающие на прудах люди видели, что кто-то стрелял, и кто-то куда-то бежал, причем в перестрелке участвовало несколько человек, но сколько их было конкретно, и кто именно это делал, выяснить не удалось. Волоокий пропал, словно провалился сквозь землю. Обыскали все вокруг с помощью служебных собак, излазили дно прудов с помощью аквалангистов, но не нашли решительно ничего, кроме какого-то хлама, абсолютно ненужного, и к делу не имеющего решительно никакого отношения. Тем не менее, весь этот хлам был тут же тщательно собран, сфотографирован, и описан, и состоял из битых бутылок, обугленных кусков древесины, а также еще чего-то неизвестного происхождения, нескольких предметов женского туалета, потерянных, видимо, в сумерках и по ошибке, клоков собачьей шерсти, утиного пуха, живой лягушки, которую поместили в банку с водой, двух-трех детских игрушек, а также резиновых изделий известного назначения, частично использованных, а частично нет, которые тоже пришили к материалам дела. Однако выходило, что самого дела как раз и нет, ибо оно загадочным образом исчезло, причем вместо него появился вышеозначенный хлам, который пришить никуда было нельзя. Начальство находилось в растерянности и ждало сверху решительного нагоняя. Кроме того, подходил к концу срок содержания под стражей поэта Ивана Баркова, обвиняемого в убийстве, а для продления этого срока требовались веские аргументы. Однако этих самых аргументов как раз и не было, а главный из них – собственноручное заявление Баркова о совершенном убийстве, – исчезло вместе с остальными бумагами, Новое же заявление Барков, под воздействием, очевидно, бесед со своими сокамерниками, все сплошь отчаянной сволочью, ворами, насильниками и террористами, писать решительно отказывался. Выходил замкнутый круг, и Баркова надо было немедленно отпускать, однако делать это, как уже говорилось, ни в коем случае было нельзя, ибо это развалило бы на куски все следствие, и выставило милицию в смешном виде. Поэтому решили срок сидения Баркова в Бутырке продлить, Волоокого искать, где только возможно, а за Головинскими прудами установить самое тщательное круглосуточное наблюдение. Прочесали также местность, прилегающую к прудам, обследовали все подозрительные подвалы и чердаки, а заодно уж на всякий случай и все учреждения, возникшие здесь в последнее время. Зашли также в офис некоей фирмы, обосновавшейся на четырнадцатом этаже в доме по третьему Лихачевскому переулку, то есть именно там, где недавно еще находилась квартира Баркова, но и там ничего подозрительного не нашли. Участковый, которого послали наверх, обнаружил, что на этаже сделан евроремонт, и что фирма, расположившаяся здесь, действительно солидная и богатая фирма, торгующая оптом зонтиками иностранного производства, в основном французскими и итальянскими. На двери фирмы, кстати, был изображен на медной дощечке раскрытый зонтик, и сделана надпись по-русски: «Фирма Галант». Такая же надпись была сделана и на иностранном языке, но чуть пониже. Было даже несколько странно, почему фирма эта оборудовала свой офис на окраине, а не в центре, где ей, без сомнения, было бы самое место. Весь этаж, из которого, как уже говорилось, полностью выселили жильцов, предоставив им жилье в Подмосковье, был теперь основательно переделан, в нем частично поломали внутренние перегородки, а открывшееся пространство перестроили совершенно по-новому. Везде стояла красивая мебель, устроен был целый сад вечнозеленых растений, и оборудованы кабинеты заведующего и его заместителей. В просторном холле на стендах висели сотни зонтиков, самых разных цветов и конструкций, и рядом с ними были написаны цены, по которым эти зонтики продавались. Предупредительная секретарша, рыжеволосая и необыкновенно красивая девушка, провела участкового по всему этажу, и он не нашел здесь никого, кроме кудрявого полуголого мальчика, играющего в зеленом саду среди зеленых лиан и стреляющего по мишени из огромного, несомненно игрушечного лука, а также водителя, дремавшего у входа в надвинутой на глаза фуражке. В этом одетом в специальную форму водителе, ждущем, очевидно, приказов начальства, даже сведущим людям очень трудно было узнать бывшего следователя Волоокого, настолько сильно изменилась его одежда и внешность. К тому же фуражка, надвинутая на лоб, мешала его разглядеть. Не узнал его, естественно, и участковый, видевший Волоокого только на фотографии. На всякий случай зайдя еще в кабинет заведующего, а также двух его заместителей, он и там ничего подозрительного не обнаружил, и, напомнив всем, что необходимо быть бдительным, поскольку обстановка в районе сложная, спустился на лифте вниз. На прощание, как знак уважения, участковому подарили два зонтика: мужской и женский. Участковому даже в голову не пришло спрашивать у заведующего, продавал ли сидящий в Бутырке Барков, равно как и остальные жильцы, свою квартиру фирме «Галант», ибо это было и так очевидно. Поиски пропавшего следователя и документов, таким образом, зашли в полный тупик, и что делать дальше, никто толком не знал.

После ухода участкового на четырнадцатом этаже не происходило ничего необычного, разве что слышались мерные удары стрел, которые пускал по мишени прелестный малыш с золотыми кудряшками, для которого эта забава, судя по всему, была делом привычным. Несколько раз из одного помещения в другое проходила рыжеволосая секретарша, да слышались из кабинета директора странные глубокие вздохи, объяснить которые несведущему человеку было бы трудно. Потом в дверь позвонили, и секретарша пустила внутрь хорошо одетого господина, о приходе которого, очевидно, была заранее извещена, и которого тут же проводила в директорский кабинет. Прибывший был не кто иной, как депутат Государственной Думы Семен Геннадьевич Клочковский, избиравшийся уже в третий раз, и не входивший ни в одну депутатскую фракцию. Судя по всему, он был здесь своим человеком, во всяком случае Лючия, а это была именно она, дружелюбно ему кивнула, и улыбнулась такой обворожительной улыбкой, что Семен Геннадьевич, неправильно ее поняв, попытался даже ущипнуть секретаршу за известное место, за которое обычно пытаются ущипнуть секретарш, но та ловко увернулась, и, запустив депутата внутрь директорского кабинета, тут же прикрыла дверь. За дверью в глубине большой комнаты стоял массивный письменный стол из черного, еще более потемневшего от старости дерева, покрытый крупной искусной резьбой, на полированной поверхности которого стоял массивный золотой подсвечник, рядом такой же тяжелый, из зеленого камня, письменный прибор, лежали заостренные гусиные перья, стопка каких-то бумаг, а посередине громоздилась целая куча новеньких, бросающих по сторонам желтые блики, золотых монет. Рядом с ними лежала куча поменьше, состоящая из самоцветов разных цветов и формы, как ограненных, так и нет. За столом в кресле из того же черного дерева с высокой прямой спинкой сидел человек высокого роста, одетый в роскошный рыцарский костюм с бархатными отворотами и белоснежными манжетами. Рядом, прислоненная к этажерке со старыми манускриптами, стояла длинная шпага. Лицо сидящего рыцаря было сурово и мрачно, но в нем без труда угадывались черты человека, недавно еще выходившего со своими спутниками из воды одного из Головинских прудов, швыряющего горстями золото и каменья участникам шабаша на Иванов День, стоявшего со свитой на вершине ажурного мостика, и задумчиво глядевшего на темную вечернюю воду, а также похитившего у следователя Волоокого важные документы, а потом сжегшего их на костре. Это был тот, кого его спутники называли то месье, то милордом, а то и Князем Тьмы. Это был тот, кого сокамерник Ивана Баркова называл то сатаной, то дьяволом, случайно столкнувшимся с несчастным поэтом во время его нелепой попытки самоубийства. И это, без сомнения, был он, поскольку в лице сидящего за столом господина было столько страшной и темной силы, оно было столь мрачно, и так мало походило на лицо обычного человека, а голос его звучал так глухо и страшно, напоминая вой ветра в пустых расселинах скал, что ошибиться было нельзя. Это, без сомнения, был сам дьявол, сам Князь Тьмы, волею непонятной и страшной силы оказавшийся в Москве, на четырнадцатом этаже дома, стоящего рядом с Головинскими прудами, в помещении фирмы «Галант», торгующей иностранными зонтиками.

– Вы пунктуальны, это похвально, – сказал глухим голосом человек, одетый в роскошное рыцарское одеяние. – Я ценю людей пунктуальных, из них, как правило, получаются преданные сотрудники. Скажите, вы преданы мне?

– О да! – залепетал стоящий напротив гость, с ужасом вглядываясь в лицо страшного господина, говорящего с ним глухим раскатистым голосом. Собственно говоря, это было не лицо, а некий провал, некая черная бездна, в которой угадывались бездонные мрачные пропасти, бешеные камнепады, сырые расщелины на берегу мрачного моря, по дну которых ползали скользкие ядовитые гады, холодные вершины гор, испепеляющий зной выжженных солнцем пустынь. Нет, не лицо это было, а настоящий провал в преисподнюю, и на человека, которому только что задали вопрос, повеяло оттуда могильным холодом.

– О да, – залепетал он опять, – я всецело предан вам, господин…

– Дюбуа, – ответил ему сидящий за столом человек. – Зовите меня господин Дюбуа.

– О да, господин Дюбуа, я предан вам всецело, душой и телом. Не думаю, чтобы со стороны вашего ведомства были ко мне какие-нибудь серьезные замечания. Всю порученную работу я выполняю аккуратно и в срок.

– Иначе и быть не могло, – ответил ему господин Дюбуа, беря со стола какую-то бумагу, испещренную высоким готическим шрифтом. – Вот ваш контракт, подписанный вашей же собственной кровью, в котором вы за определенные блага, – не будем о них сейчас говорить, ибо они типичны для такого рода контрактов, – в котором вы обязуетесь исполнять любые наши распоряжения. Все правильно, и никаких претензий к вашей работе у нас нет. Речь сейчас идет о другом. Я, знаете ли, люблю путешествовать не спеша и инкогнито, наблюдая нравы и быт разных народов, а также, по мере надобности, посещая разные значительные учреждения. Такие, как народные вече, форумы, Генеральные штаты, парламенты, конгрессы, и прочее, все в том же духе. Есть, знаете ли, в этих сборищах нечто особое, некий нерв, отражающий суть жизни страны, которую это собрание представляет. Наблюдая работу народных избранников, можно составить мнение и о самом народе, который они представляют. Одним словом, дражайший, мне бы хотелось посетить в ближайшее время заседание Государственной Думы, и составить, таким образом, свое мнение о россиянах. Надеюсь, вам не составит труда, – имеется в виду большого труда, – оказать мне такую услугу?

– О нет, господин Дюбуа, – воскликнул польщенный Клочковский, – в таком посещении нет ничего необычного. Я устрою вам лучшие гостевые места, с наибольшим обзором, и с самой лучшей акустикой. Государственную Думу, знаете ли, посещает такое количество разных гостей, что это давно уже стало делом рутинным, и на них никто не обращает большого внимания. При желании, если согласовать это заранее, вы можете даже выступить, и изложить свое мнение по какому-либо интересующему вас вопросу. Подобные выступления также являются делом обычным, и практикуются в Думе давно.

– Вот как? – оживился человек с провалом вместо лица. – Это весьма занятно. И что, я действительно могу выступить перед депутатами, и изложить им свое видение нынешней политической ситуации? Скажите, а не будет ли мне позволено представить им некий план? Некий проект, направленный на улучшение жизни народа? У меня, знаете ли, есть на сей счет некоторые соображения.

– Любые проекты и любые соображения! – воскликнул воодушевленный Клочковский. – Можете излагать с трибуны, что вам угодно, хотя бы план спасения мира, или, наоборот, его погибели в водах Потопа. Наши депутаты люди привычные, и вмиг разберутся в том, что им предложили. Единственно, что я не могу гарантировать, это результат последующего голосования. Тут я, извините, бессилен, ибо на мнение каждого депутата повлиять не могу.

– О, не беспокойтесь, – воскликнул в ответ Дюбуа, – на результат голосования вам вовсе и не надо влиять. Пусть вас вовсе и не интересуют такие мелочи, как результат всеобщего голосования. Это, поверьте, не тот вопрос, который достоин нашего обсуждения. Есть, поверьте, масса иных вопросов, которые обсудить гораздо приятней. Вот, кстати, вам за труды, а также на случай какой-нибудь непредвиденной ситуации, которая в таком деликатном деле, как выступление перед народными депутатами, всегда может возникнуть. – И он, открыв ящик стола, вынул из него объемистый кожаный мешочек, сгреб туда значительную часть золотых сияющих столбиков, стоящих перед ним на столе, кинул сверху полную горсть играющих огнем самоцветов, перетянул все это у горла шнурком, и швырнул через всю комнату оторопелому депутату. – Надеюсь, что конвертировать это золото в нечто более удобоваримое вам не составит большого труда?

– О нет, господин Дюбуа, – воскликнул одаренный депутат, – в этой стране можно конвертировать что угодно во что угодно. Это страна очень больших возможностей, и, поверьте, вы вовсе не пожалеете, что посетили нас в эту чудесную историческую эпоху! – депутат Клочковский совсем потерялся от щедрости вознаграждения, и говорил не к месту выспренне и красиво.

– Ну что же, – сухо ответил ему Дюбуа, – в таком случае, не смею вас больше задерживать! – И, взяв со стола какую-то бумагу, испещренную все тем же высоким готическим шрифтом, впился в нее пристальным и страшным взглядом.

Клочковский попятился, и, прижимая к себе мешок с золотом и каменьями, несколько раз поклонившись, на цыпочках вышел из комнаты. До дверей его довела веселая и улыбающаяся Лючия, в раскосых глазах которой горели бесовские пылающие костры, через которые прыгали голые одурманенные люди, слышались крики и летели кверху снопы ярких искр. Клочковский, давно уже общавшийся с нечистой силой, и знавший, что навечно погубил этим свою бессмертную душу, хотел было опять ущипнуть Лючию за зад, но почему-то испугался, и поспешно вышел в подъезд. Ему удобнее было помогать силам ада на расстоянии, привычно тратя солидные вознаграждения, чем общаться с ними вблизи. Он почему-то надеялся, что еще как-то сможет спастись, и каким-то образом расторгнуть контракт, который он подписал много лет назад по малодушию, попав в затруднительную ситуацию, остро нуждаясь в защитниках и деньгах. В голове его постоянно возникали проекты такого спасения, он даже временами ходил в церковь, и страстно молился, но всегда после этого, его вновь находили, и вновь одаривали особенно щедро и широко, и он забывал о былых угрызениях совести, купаясь в деньгах и продвигаясь вперед по служебной лестнице. Он был развращен деньгами и легким успехом, и старался не думать о том, какую цену придется за все это платить.

Некоторое время на четырнадцатом этаже не происходило ничего существенного, кто-то проходил из одной комнаты в другую, слышались тяжелые и страшные вздохи, да мерные удары стрел, летящих в мишень, которые пускал кудрявый золотоволосый мальчик. Иногда раздавались телефонные звонки, и кто-то на них отвечал, но кто конкретно, и что именно говорилось по телефону, неизвестно. Под вечер погода резко изменилась, небо заволокло тучами, пошел непрерывный противный дождь. В стоящих напротив высотках зажглись окна, несколько чаек настойчиво кружили над купами высоких деревьев, пикируя в мертвенном свете стоящих неподалеку фонарей прямо в гущу зеленой кроны, а потом резко взмывая вверх, чтобы, сделав разворот над прудами, через несколько минут снова вернуться сюда. В это самое время в одной из настежь открытых лоджий загадочного четырнадцатого этажа замечена была компания странно одетых людей. В центре, в накинутом на плечи длинном черном плаще стоял человек высокого роста, лицо которого, видимо, из-за темноты, казалось одним сплошным черным провалом. Рядом с ним находились двое мужчин, один помоложе, другой постарше, также в накинутых на плечи плащах, и женщина с роскошными распущенными волосами, спадающими ей на грудь и на плечи. Здесь же был прелестный золотоволосый мальчик, за спиной которого висел огромный изогнутый лук и торчали длинные оперенные стрелы. Вся компания молча смотрела вдаль, туда, где в разрывах туч угадывался центр города, освещенный мириадами горящих огней. С правой стороны высилась над городом игла Останкинской телебашни, и отражалась вверху, в облаках, разноцветным пульсирующим огнем.

– Какое странное явление для этих широт, – сказал глухим голосом человек огромного роста в накинутом на плечи черном плаще, лица которого по-прежнему не было видно. – Какое странное, и, я бы сказал, мистическое явление для этих широт. Ведь здесь, насколько мне известно, не должно быть северного сияния. Однако оно есть, и в такой необычной, я бы даже сказал, фантасмагорической форме, которая указывает на совсем особую судьбу этого города. На его некое особое предназначение.

– О, это необычный город, милорд! – воскликнул один из мужчин, стоящих на лоджии. – Поверьте мне, этот город таит столько загадок, столько переплелось в его странной истории, что все это просто изливается вверх, в небо, пульсируя там сияющими огнями. К сожалению, мало кто догадывается об этой мистической стороне небесных пульсаций, некоторые думают, что это просто отражение Останкинской телебашни, а большинство вообще не поднимают кверху глаза, и живут, как слепые кроты, не думая ни о чем, кроме сиюминутных потребностей.

– Таковы, Кармадон, вообще большинство современных людей, – ответил глухим голосом человек в центре компании. – Они живут, не зная ничего ни о прошлом, ни о близящемся будущем, думая только лишь о сиюминутных проблемах. Впрочем, и в былые эпохи человек был точно таким. Ничего не меняется, Кармадон, и в этом заключается успех нашей рутинной работы с людьми. Нет ничего нового под Луной, все, что происходит сейчас, уже когда-то происходило, все нынешние пороки и тайные страсти уже когда-то имели место, и нынешний среднестатистический житель Москвы ничуть не лучше жителя средневекового Мюнхена или Лондона. Все и всегда хотят лишь одного, и просят лишь об одном: о даровании необыкновенных щедрот и о раскрытии страшных тайн, хотя самая страшная и глубокая тайна заключена в том, как вообще может существовать на земле столь слабый и столь подверженный страстям человек? Как он до сих пор не сгинул, и не полег на земле, как тростник, и до каких же пор мы будем постоянно губить его, обещая из века в век один и тот же набор стандартных щедрот, и ловко подсовывая на подпись один и тот же контракт, которых накопилось уже так много, что их время от времени приходится жечь в адских печах?

– Милорд, – воскликнул после некоторой паузы второй из мужчин, стоящий по другую сторону от говорившего, – обратите внимание, как освещен центр города, который здесь называется Красной Площадью? Мне кажется, я даже вижу отсюда красные звезды, горящие на башнях Кремля. Удивительное зрелище, милорд, ничуть не хуже, чем отражение в небе Останкинской телебашни!

– Ты прав, Лепорелло, – ответил глухим голосом Князь Тьмы, – в этом городе много чудес, и, мнится мне, скоро их окажется еще больше. Давайте помолчим, и будем внимать этой земной и небесной мистике, этому единению земли и неба, на которых, собственно, и держится мироздание, а также само наше существование!

На лоджии воцарилось молчание, и уже с трудом можно было различить неподвижные фигуры людей, глядящих в небо, на котором в разрывах туч полыхало разноцветное сказочное сияние. То были Князь Тьмы и его свита, состоящая из двух демонов: Кармадона и Лепорелло, а также рыжеволосой ведьмы Лючии, прижимающей к себе златокудрого мальчика-Эрота, древнего бога любви, держащего в руках тяжелый изогнутый лук. Златокудрый мальчик нетерпеливым движением плеча освободился от рук Лючии, натянул тетиву, и послал золотую стрелу в сторону Останкинской телебашни. Тотчас вершина ее заполыхала пожаром, а северное сияние в небе стало еще неистовее.

– Напрасно, Гаспар, ты сделал это, – сказал с жестокой усмешкой Кармадон. – Эту башню пожаром не уничтожишь, лучше бы было повалить ее ураганом, или устроить вблизи сход приличного ледника.

– Где ты найдешь здесь ледник, Кармадон? – возразил ему Лепорелло. – Это тебе не горы Кавказа, в которых ты забавляешься, губя беспечных туристов и залетные группы киношников.

– Кармадону, чем больше жертв, тем лучше! – не преминула вмешаться Лючия. – Когда-то он был богом войны Аресом, и до сих пор не может забыть былых похождений в Древней Греции и под стенами Трои.

– Ты тоже когда-то была Еленой Прекрасной, – все с той же жестокой усмешкой парировал Кармадон, – а теперь превратилась в обыкновенную ведьму. Представляю, каково тебе вместо героев античности соблазнять следователей из МУРа!

– Все, баста, замолчите немедленно! – раздался глухой голос Князя Тьмы. – Все мы после прихода Того, кто обитает в свете и благодати, превратились из ангелов и богов в обыкновенных чертей. Это реальность, и изменить ее уже невозможно. Поэтому смирите гордыню, и делайте то, что вам положено делать. Сейчас же молчите, и не мешайте внимать этой величественной метафизике неба и города. – И он опять впился пронзительным взглядом в небеса, где продолжали полыхать разноцветные протуберанцы, еще более неистовые из-за пожара на телебашне.