Текст книги "Психика как материальная система"

Сергей Моргачев
Психика как материальная система

© Моргачёв С.В. Текст, инфографика, подбор иллюстраций.

© ООО ИД «Ганга», 2024

Предисловие

В этой книге психика рассматривается как материальный объект. Что значит быть материальным? Материальное – не обязательно то, что можно потрогать. Это то, что отлично от пустоты, пишем ли мы это слово с прописной или со строчной буквы. Пусть это негативное определение, но оно более-менее приемлемо и отражает суть дела. Материя – это, собственно, все, что составляет наш мир, внешний и внутренний. И, в этом смысле, психика, несомненно, материальна, ведь она наполнена образами, словами, ощущениями; в общем – некоторыми вещами.

В этом контексте, книга является попыткой создания некоторой «физической», а точнее, метафизической, психологии.

Вместе с тем, она представляет взгляд на психику как бы со стороны, извне ее, отстраненно и без пиетета перед человеческими эмоциями, чаяниями, доблестями и устремлениями. В этом плане, этот проект трудно назвать «гуманистическим».

Я остаюсь юнгианским психологом, и данная работа может рассматриваться и как развитие юнгианской теории.

Что позволяет нам судить о материальных формах психики? Прежде всего, бытовой язык. В языке существует весьма детализированная модель психики как некоторой системы, даны многие указания на то, из каких частей она состоит и как эти части взаимодействуют.

Модель – это созданный человеческим разумом частичный и условный образ какого-то аспекта мира. Это отличный инструмент познания; более того, это его главный инструмент, поскольку, как давно уже осознало человечество, никакой абсолютной и независимой от человеческого восприятия «истины о мире» мы никогда не сможем установить, ибо никогда не сможем обойтись без этого «мы». Главное, чтобы эта модель работала, обладала предсказательной силой, была основана на достоверно установленных закономерностях.

То, что мы знаем о психике из языка – это отшлифованный и упакованный в понятные и емкие формулы опыт всего человечества, его бесчисленных поколений. Он работает: мы можем это утверждать, потому что в повседневной (и не повседневной) жизни мы на него опираемся, в его категориях рассуждаем, и, вообще, только потому и можем ориентироваться в жизни, что этот опыт существует. Я вытаскиваю на свет эти категории, дополняю их другими и складываю из них систему.

Эта книга является, в частности, попыткой создания системы категорий психологии.

При этом всегда надо помнить, что это система психологических категорий, и если я говорю, скажем, о психическом весе или психическом пространстве, то прямого отношения к физике это не имеет. Но какое-то отношение все-таки имеет, поскольку речь идет о некоторых наиболее базовых существующих у человека представлениях и ощущениях, связывающих воедино различные аспекты его опыта и познания.

В качестве исходных категорий я рассматриваю свет и тьму, а в качестве центральной – представление о пространстве психики как торе.

Книга написана в неоплатонистской парадигме, и, по ходу изложения, представления о психике переходят в философско-религиозную концепцию. А как они могут не перейти, если мы пытаемся понять мир человека? Обобщения, в таком случае, неизбежны. Не многого стоит та психология, которая не стремится выйти за собственные пределы.

Сергей Моргачев

Введение

Есть душа или ее нет? А в чем, собственно, вопрос, – ведь нам отлично известно, что она есть. Да, мы не знаем, что она представляет собой в физическом плане, но, если мы будем дожидаться тех времен, когда мы это узнаем – боюсь, нынешнему поколению исследователей поучаствовать в ее изучении не удастся.

Да, мы не можем ее увидеть или потрогать руками – ну что же, так устроен наш мир; значит, надо искать способы изучать ее опосредованно.

Вопросы возникают совсем в другой плоскости: какую гносеологическую доктрину мы готовы принять, чтобы исследовать этот концепт «душа», и существует ли такая доктрина, которая могла бы послужить к нему ключом; и кто будут эти «мы», которые с этим согласятся, насколько широкий консенсус здесь возможен?

И еще один вопрос – собственно, наиболее важный: а многих ли психотерапевтов, психологов вообще интересует сейчас тема «души»? Многие ли готовы рассматривать это понятие не как поэтический образ, а как категорию, работать с ним – в научном и терапевтическом смыслах?

В литературе можно встретить радикальное мнение, что «психология утратила душу»[1]1
  Тырсиков, Д. В. Психология души // Психология в вузе, 2007, № 3. С. 77–118. Beck J. R. Self and soul: exploring the boundary between psychotherapy and spiritual formation // Journal of Psychology and Theology, 2003, Vol. 31, Issue 1. P. 24–36. Muramoto Sh. The Restoration of the Lost Soul: From Depth Psychology to Dasein-analysis or Ecstatic Psychology // Muramoto Sh. The Encounter of the West with Buddhism: Psychology and Zen. Kyoto: International Research Institute for Zen Buddhism, 1999.


[Закрыть]. Думаю, это все же преждевременная констатация. Направления, интересующиеся душой и не стесняющиеся этого слова, в психологии по-прежнему существуют. Душа лежит (что естественно) в центре интереса христианской психологии[2]2
  Шеховцова Л. Ф. Душа и тело в православной психологии. СПб.: Издательство Русской христианской гуманитарной академии, 2011. Boyd J. H. An Insider’s Effort to Blow Up Psychiatry // Trinity Journal, 1996, Vol. 17.2. P. 223–239.


[Закрыть]. Она востребована неошаманистским течением в психотерапии, которое представлено психотерапевтами, принявшими идеи шаманизма и применяющими их в своей практике[3]3
  Ingerman S. Soul Retrieval: Mending the Fragmented Self Through Shamanic Practice. San Francisco: Harper Collins Publishers, 1991.


[Закрыть]. Этой теме уделяется внимание в юнгианской традиции[4]4
  Chapelle D. The Soul in Everyday Life. State University of New York, 2003. Giegerich W. Psychology – the study of the Soul’s logical life // Who Owns Jung? London: Karnac Books, 2007. P. 247–264. Hillman J. Re-Visioning Psychology, New York: Harper & Row, 1975.


[Закрыть]. По этому вопросу высказывался российский психолог, д. псих. н. В. П. Зинченко[5]5
  Зинченко В. П., Подорога В. А. О человеческой душе и плоти // Знание. Понимание. Умение, 2005, № 1. С. 34–43.


[Закрыть].

Современный психологический дискурс о душе не мал по объему и не беден. В нем существует определенный выбор утверждений о душе. Но, прежде чем принимать какие-либо из них, надо разобраться с вопросами методологии – с тем, каким образом эти утверждения получены. А получены они либо путем прямого заимствования из теологической традиции, как в случае христианской психологии и неошаманизма, либо посредством личного инсайта, обращения к своему собственному индивидуальному ощущению души и представлению о ней, как во всех остальных случаях. Это ощущение и представление может быть сколь угодно тонким и обладать многими достоинствами, за исключением одного: оно не опирается ни на что, кроме феноменов индивидуального мира конкретного исследователя. В конечном счете, весь психологический дискурс о душе на данный момент строится на откровении, обретенном тем или иным образом – через религию, через инсайт…

Было бы интересно все же опереться на что-то иное. Хотелось бы вообще на что-то опереться. А это возможно только в том случае, если предметная область исследования будет разделяема коллективным восприятием и в какой-то форме объективирована, отделена и от каждого конкретного исследователя, и от их сообщества. И именно в таком случае возможна собственно дискуссия, в то время как до сих пор мы имеем скорее монологи.

* * *

После того, как Гуссерль провозгласил тезис «назад к вещам», философия XX века сконцентрировалась на феноменологическом подходе в онтологии и гносеологии. А исследование языка, как мира ментальных вещей, имманентных рефлексии о мире[6]6
  Я не употребляю здесь слово «сознание», поскольку далее это понятие рассматривается в аспекте, отличающемся от общепринятого.


[Закрыть], – раскрытие смыслов и связей в языке (герменевтика) – стало естественным развитием феноменологии. Однако к проблеме понятия «души» эта технология, насколько автору известно, сколько-нибудь систематическим образом не применялась.

Рассуждая о душе, мы можем опереться на феноменологическое основание – им выступает язык. Он является областью мира, разделяемой коллективным восприятием и в высокой степени объективированной. Язык проявляет те аффективно-смысловые образования, что существуют в рефлексии и переживании. Он содержит знание о душе.

Но ведь язык – это всего лишь слова… А что такое душа на самом деле? Мы можем задаваться этим вопросом сколько угодно, но он некорректен, и ответа на него получить нам не суждено. Мы зажаты в спертом пространстве субъектно-объектного отношения, отношения между воспринимающим «Я» и воспринимаемым миром. То, с чем мы имеем дело – факты нашего восприятия; только их мы и можем изучать, причем, опять же, только таким образом, которым позволяет это делать устройство восприятия и рефлексии. Геологи имеют дело с некоторыми реальностями, которые воспринимаются как «камни» и доступны физическим чувствам, а также исследованиями с помощью того, что воспринимается как «приборы»; биологи – с объектами, которые воспринимаются как «живые организмы» и также поддаются наблюдению и изучению с физической стороны… А как мы можем изучать душу?

Логика ее исследования – это, как говорят в шахматах, форсированная игра: на каждый базовый методологический вопрос здесь возможен фактически только один ответ, выдерживающий столкновение с очевидными данными реальности.

Можем ли мы игнорировать существование души, объявить ее несуществующей? Нет, поскольку мы знаем, что это не так. Она есть. Мы хотим ее исследовать. Что мы можем исследовать? То, чем она представлена в рефлексии и переживании. Чем же она представлена? Чувствами, имеющими некоторую рефлективную маркировку «это про душу», а также концептами, отражающими сам факт ее бытия и разнообразные ее проявления, процессы и отношения, в которых она задействована.

Можем ли мы изучать чувства как таковые, вне соответствующих им концептов – феноменов, относящихся к когнитивной сфере? Нет, такая операция недопустима в нашем мире. В принципе, пространство мышления шире вербального мира концептов, и мы можем мыслить о чем-то, не концептуализируя это что-то. Но изучать, не концептуализируя, мы не можем, у нас просто не будет нужного для этого аппарата.

А можем ли мы изучать концепты отдельно от чувств? Да. Мы понимаем слово «душа» и, например, высказывания типа «душа устала» или «ему это не по душе», и для этого понимания нам нет необходимости что-то ощущать непосредственно в данный момент. Оперируя концептами как предметом исследования, мы можем прояснять отношения концептов, оттенки их смысла, наращивая свое знание об этом предмете. Концепты, в свою очередь, существуют как знаковые (языковые в широком смысле) системы, и мы можем поговорить о душе и на языке образов живописи, и на языке музыки, танца, ритуалов, или, например, карт Таро, – но все же трудно отрицать то, что наиболее развитым является именно язык в обычном понимании, язык слов.

Язык – это понятийная система, где за каждой единицей закреплены смыслы; и последнее, что следует здесь уточнить – о чьем языке, о чьей понятийной системе мы здесь говорим? Я могу объявить что-то «душой», потому что что-то подсказывает мне, что это правильно, но это язык, которым я говорю сам с собой, и знание, которое может быть получено путем анализа такого языка, не выходит за пределы личного мира человека. Создатель некоторой теории может объявить нечто «душой» и создать вокруг этого понятия определенное семантическое поле, язык, отражающий его внутренние реалии, и на нем будут говорить между собой две сотни – или две тысячи – его последователей, разделяющих его реалии. Знание, которое мы ищем, в том числе и знание о душе, все же претендует на более широкую релевантность, оно должно быть знанием о коллективной рефлексии, о мирах, которые разделяют значительные массы Homo Sapiens как место совместного обитания, поэтому предметом нашего изучения становится бытовой язык.

* * *

Русский язык располагает чрезвычайно развитыми и многообразными средствами выражения осмысления и переживания души. Очень часто в значении «душа» или «важнейшая часть души» употребляется и понятие «сердце» (разумеется, не анатомическое, а иное): большинство фразеологизмов со словом «душа» имеют эквиваленты со словом «сердце».

Душа есть нечто, определяемое через пространственные категории, говорим ли мы о физическом пространстве или ином: в душе может найтись или не найтись место, пространство для кого-то или чего-то; у нее есть объем – поскольку что-то может находиться в глубине или на поверхности души. Пространство души ограничено, имеет пределы, границы: душа может быть заполнена кем-то или чем-то до самого края. И, к тому же, если бы этих границ не было, не имели бы смысла высказывания проникнуть, влезть, вползти, запасть, ворваться в душу, нельзя было бы и коснуться ее или поселиться в ней. Сердце может быть и пустым («пустое сердце бьется ровно…» – Михаил Лермонтов). Наконец, всем известно, что душа может быть большая (широкая) или маленькая (мелкая).

Душа обладает энергией или силами, как неким потенциалом действия, интенцией к действию (всю энергию души он направил на то, чтобы… все силы своей души он отдал этому делу, всеми силами души он противился тому-то или стремился к чему-то, это потребовало немалых душевных сил, у него нашлись на это душевные силы и т. д.). Эта энергия может возрастать или убывать – душа может окрепнуть или ослабнуть и даже зачахнуть. Силы души можно растратить. Но их можно и накопить или набрать. Их можно сосредоточить на чем-то. Они подвергаются воздействию других сил и пытаются ему противостоять: душа может что-то вынести или не вынести («не вынесла душа поэта…» – снова Лермонтов); она, бывает, изнемогает под бременем или тяжестью чего-то; она изо всех сил противится чему-то. Силы души имеют для конкретного человека некоторую конкретную величину, они не беспредельны (все силы его души ушли на то, чтобы… не хватило душевных сил, силы его души иссякли, исчерпались, были на исходе, на пределе).

У души есть свойства, которые переживаются и осознаются как вес и цвет: он ехал домой с тяжелой душой, он пошел на это с легкой душой; черная душа, светлая душа.

Собственно душа и те объекты, что оказываются в ней, – вещи мира, аффективно-когнитивные образования, – суть разное. Чувственная жизнь человека проходит «через» душу, но это еще далеко не означает, что душа именно и есть только совокупность аффектов или, тем более, их источник. Это видно из ключевого по смыслу фразеологизма продать / отдать свою душу за что-то, противопоставляющего и, естественно, различающего эти две стороны «обмена». Продается душа – за что-то другое, ею не являющееся, а представляющее собой объект вожделения, субъективную ценность. Говорят: он продал душу за ее ласки или поутру он готов душу продать за рюмку. И, параллельно, это и означает, что в его душу вселилась пагубная страсть, а вместе с ней и сам предмет этой страсти. В ходе этого обмена энергиям внешнего характера противостоит некое иное, аутентичное душе, содержание, наличествующее в ней до и помимо появления в ее объеме чего-то, пришедшего извне. Это аутентичное содержание есть дух или свет.

Душа выступает в восприятии и языке как некая сущность, объект, вещь, имя существительное. Она выполняет определенные функции, вступает в отношения, участвует в процессах, но сама по себе она не есть только функция, отношение или процесс.

I
Материя

Глава 1. Свет и тьма

 
«Ты верен весь одной струне
И не задет другим недугом,
Но две души живут во мне,
И обе не в ладах друг с другом.
Одна, как страсть любви, пылка
И жадно льнет к земле всецело,
Другая вся за облака
Так и рванулась бы из тела».
 

И. В. Гёте. Фауст.

Перевод Б. Пастернака

Оглянувшись вокруг себя – где бы мы ни находились, что бы мы ни делали, вовлечены ли мы в некую предметную деятельность или погружены глубоко в свои переживания и мысли, – мы увидим границу двух миров: известного и неизвестного, освещенного светом нашего понимания – и находящегося во тьме.

Допустим, мы видим стену дома, и у нас есть смутные предположения, что может находиться за ней – какие-то коммуникации, комнаты, неизвестные нам люди, вовлеченные в свою жизнь, – но мы ничего про это не знаем. Рядом с нами известные нам люди, мы видим их физический облик, понимаем, как правило, смысл их речи и воспринимаем невербальные сигналы, исходящие от них, но будет большой иллюзией полагать, что наше знание о них глубоко, – их внутренняя жизнь, эмоции, мысли, реальные планы для нас непостижимы. В ленте новостей можно прочесть сообщения об успешных экспериментах на адронном коллайдере и об обнаружении бозона Хиггса, но, если вы физик, вы как раз очень хорошо понимаете, что ваш взгляд упирается в стену непонимания многих важнейших вопросов физического устройства мира. Не имеет значения, наблюдаем ли мы объекты вживую или в своей памяти или воображении – по ним проходит эта граница черного и белого; точнее, свет постепенно переходит во тьму через некоторую серую область все более истончающегося знания.

Эта граница представляет собой водораздел между сознанием и бессознательным. Сознание, в этой парадигме, состоит из чистого света, как это и следует из речевой формулы свет сознания; оно беспредметно. Бессознательное же – это весь мир, данный нам в физических и ментальных объектах; мы наблюдаем его внешнюю сторону, глядя со стороны сознания глазами своего внутреннего Я.

Что же, неужели весь мир форм и явлений – это тьма? Да, во всяком случае частично, в какую-то меру. И с этим согласится каждый, кто посмотрит на мир свежим, отстраненным взглядом и заметит, что все эти формы – это сгущения, уплотнения, затемнения ткани бытия, то есть изъятия из прозрачности, проницаемости, легкости, света, а все явления – лишь метаморфозы этих сгущений…

«Под скамьей, как раз там, где я сидел, в землю уходил корень каштана. Но я уже не помнил, что это корень. Слова исчезли, а с ними смысл вещей, их назначение, бледные метки, нанесенные людьми на их поверхность. Я сидел ссутулившись, опустив голову, наедине с этой темной узловатой массой в ее первозданном виде, которая пугала меня.

И вдруг меня осенило… У меня перехватило дух. Никогда до этих последних дней я не понимал, что значит «существовать». Я был как все остальные люди, как те, что прогуливаются по берегу моря в своих весенних одеждах. Я, как они, говорил: „Море – зеленое, а белая точка вверху – это чайка“, но я не чувствовал, что все это существует, что чайка – это „существующая чайка“… Даже когда я смотрел на вещи, я был далек от мысли, что они существуют, – они представали передо мной как некая декорация. Я брал их в руки, пользовался ими, предвидел, какое сопротивление они могут оказать. Но все это происходило на поверхности. Если бы меня спросили, что такое существование, я по чистой совести ответил бы: ничего, пустая форма, привносимая извне, ничего не меняющая в сути вещей.

И вдруг на тебе – вот оно, все стало ясно как день; существование вдруг сбросило с себя свои покровы. Оно утратило безобидность абстрактной категории: это была сама плоть вещей, корень состоял из существования. Или, вернее, корень, решетка парка, скамейка, жиденький газон лужайки – все исчезло; разнообразие вещей, пестрота индивидуальности были всего лишь видимостью, лакировкой. Лак облез, остались чудовищные, вязкие и беспорядочные массы – голые бесстыдной и жуткой наготой».[7]7
  Ж.-П. Сартр. Тошнота.


[Закрыть]

Здесь мы остановимся подробнее на некоторых важнейших свойствах сознания и бессознательного и на их взаимодействии и попробуем поставить сознание и бессознательное в более широкий философский и антропологический контекст.

* * *

Свет-сознание (он же и пустота) обладает способностью создавать и расширять пространство. Он создает давление изнутри к периферии. Интенция к расширению пространства, присущая свету, все время как бы распирает внутренний мир. Собственно, только благодаря присутствию света и существует пространство души. Пространство, где господствует энергия пустоты, как бы возникает из каждой своей точки, будучи порождаемо пустотой. Оно управляется архетипом развертывания или расширения.

Это знакомо тем, кто медитировал на внутренней пустоте: явления мира как бы отодвигаются от внутреннего центра на задний план, на периферию; происходит их обесценивание, и вместе с этим они отдаляются от наблюдающего Я. Выражение эти проблемы далеки от меня становится актуальным как буквальное описание переживаемого, в этом случае, опыта. В свою очередь, это отодвигание психических объектов соответствует процессу раздвигания границ внутреннего мира: как если бы мы находились внутри сферы, а радиус сферы начал бы увеличиваться. Вместе с этим увеличивается и пространство внутри сферы. Это и есть процесс увеличения (порождения) внутреннего пространства, связанный с нарастанием энергии пустоты.

Здесь уместно привести выдержки из записных книжек Джидду Кришнамурти[8]8
  Джидду Кришнамурти (1895–1986) – индийский философ и, как принято говорить, духовный учитель. Теософское общество готовило его на роль «мессии», однако он отказался от этой роли, как и от того, чтобы возглавлять какую-либо религиозную организацию. Писал книги и выступал с беседами по всему миру. Был склонен переживать продолжительные спонтанные измененные состояния сознания.


[Закрыть], в которых он передает опыт переживания расширяющегося пространства, которое, как было сказано выше, прямо связано с проявлением энергии света:

«Кажется, в мозгу происходит так много, и все-таки невозможно выразить словами, что именно происходит. Было ощущение безмерного расширения (здесь и ниже выделено мной – С. М.)».[9]9
  Кришнамурти Дж. Записные книжки. М.: Ганга, 2015. С. 38.


[Закрыть]

И в другом месте:

«Пришла медитация, непринужденная, без мысли. Это была … открытая пустота, у которой не было горизонта, не было времени. Необъятный простор ума встретился с обширным пространством времени и расстояния, и в этой встрече была пустота… Мысль не могла проникнуть в эту пустоту безвременного пространства, и она утихла…»[10]10
  Там же. С. 538.


[Закрыть]

Свет-сознание имеет свойство рассеивать объекты тьмы-бессознательного – все то, что находится в психике. Это подобно тому, как если бы некая сила превращала звезду в разреженную туманность, а потом и вовсе без следа «размазывала» ее по пространству. Тема рассеивания находит свое отражение в языке: рассеять печаль, рассеять тоску, рассеяться (в смысле отвлечься от какой-то навязчивой мысли); этот же образ рассредоточения присутствует во фразеологизме чужую беду руками разведу.

Рассеивая психические объекты, свет уменьшает их вес, которым они обладают в силу своего значения (отсюда формулы весомые чувства и тяжелые переживания). Иначе говоря – свет облегчает душу (и то, что на душе) и снимает камень с души. Это – большое благо; но это значит, что свет, если бы его работа состояла только в этом и ей ничего не препятствовало, просто элиминировал бы все содержание психики, и возникло бы состояние, несовместимое с жизнью в нашем понимании.

Объекты тьмы противостоят интенции света все рассеивать – они отстаивают свое существование.

В каждой точке мира форм психическое пространство характеризуется как поглощаемое, исчезающее. Оно как бы стягивается к каждой своей точке и втягивается в нее. Этот процесс может быть более интенсивным или менее интенсивным, но он идет везде и является общим свойством этого мира. Можно сказать, что пространство мира форм управляется архетипом свертывания или, проще говоря, сжатия. В языке работа тьмы отражена в выражениях сконцентрироваться на чем-то, сосредоточиться на чем-то, фиксироваться на чем-то.

Тьма-бессознательное «съедает» пространство. Она создает давление от периферии к центру, работает на сжатие. Свойство тьмы – сгущаться; тьма хочет все уплотнить, сконцентрировать и утяжелить, создать формы, сгустки. Сгустки чего? Психической материи, той субстанции, из которой слеплены наполняющие психику объекты – когнитивно-аффективные образования. Это наши радости и скорби, привязанности и амбиции, сверхидеи, устремления, а также верования. Это наши комплексы.

Действительно, когда в чьем-то мире некоторые темы жизни получили гипертрофированное, обременительное развитие, эта ситуация описывается устойчивыми выражениями, указывающими на схлопывание, свертывание пространства, сжатие его объема, а также на умаление света. Причем значения «света» как собственно света и как жизненного пространства как бы переходят друг в друга. Например: душа вся сжалась, ее мир (или ее горизонт) сузился до размеров детской, он заслонил для нее собой весь мир, белый свет показался ей с копеечку (или небо – с овчинку), его охватила беспросветная тоска, или, например, из-за тебя я света белого не вижу. Говорят также: нечем дышать, стеснило грудь, в зобу дыханье сперло, что также указывает на сдавливание, умаление, деградацию пространства.

И, наоборот, в условиях отсутствия массивных форм, то есть активных психических вовлеченностей, пространство восстанавливается. Когда какая-то тема, которая была предметом тяжкой заботы, уходит, говорят: его наконец отпустило, он увидел белый свет, или она вспомнила, что вокруг целый мир, или наконец он смог вдохнуть полной грудью.

Говорят также он ожил, поскольку тема жизненного пространства и света – это и тема жизни как таковой. Используют также фразы типа он начал оттаивать, имея в виду, что, когда человек захвачен какой-то сверхидеей или сверхпереживанием, он как бы впадает в своего рода ступор, становится нечувствительным ко всему другому, что, в свою очередь, близко к частичной смерти (неподвижности) и означает умаление в человеке жизненной искры. У человека в таком состоянии останавливается взгляд, поскольку он внутренне зафиксирован на каком-то объекте, и на него (на человека) как бы падает тень смерти.

Если бы свет не препятствовал работе тьмы, она стянула бы всю психику в один сверхплотный непроницаемый комок. Человек вряд ли может такое пережить.

* * *

Психика может пребывать в двух состояниях: «день» и «ночь». В первом случае вся внутренняя жизнь ориентирована на свет, во втором – на тьму.

Сущность периода «день» заключается в пополнении запасов энергии света из источника, который находится вне психики и связан с ней неким каналом. При этом аффекты пребывают как бы в состоянии ремиссии, они «обесточиваются», их притяжение слабеет, желания и импульсы к деятельности не подкрепляются. Это состояние соответствует понятию «от-дохнуть», то есть отвлечься от некоторой активности и «вдохнуть». Человек пребывает в покое, его не посещают идеи, у него минимум желаний.

Во время «ночи» аффекты активизируются. Они вторгаются в область света и поглощают его пространство и энергию. В обыденной речи тема этой перекачки звучит как это увлекает меня, это привлекает мое внимание, меня тянет к кому-то или к чему-то, я стремлюсь к тому-то; это привлечение и стремление означают, что интерес или внимание, то есть энергия сознания, начинает струиться по определенному адресу в психике.

А «адрес» – это аффективно-когнитивные объекты: люди, сообщества людей, идеи, физические вещи. Накопленная во время «дня» энергия утекает из области света в область тьмы (из области сознания в область бессознательного). Иногда говорят я питаю слабость к тому-то. Ключевые слова здесь – «питаю» и «слабость». Вот именно: человек что-то в себе питает, то есть кормит энергией света, и это не сильная его сторона, она связана с какой-то зависимостью.

Эмоции, расцветающие во время «ночи», питаются энергией света сознания, они – как свечи, горящие в присутствии кислорода. Не случайно существуют выражения в его сердце загорелась любовь, он горит на работе и т. п. Такая «свеча аффекта» сначала разгорается, а потом постепенно выгорает. Она может гореть до тех пор, пока хватает запаса ее «воска» – субстанции тьмы.

Во время «ночи» сознание «обесточивается» и ослабляется. Вместе с тем, на человека что-то находит, и это «что-то» есть не что иное, как мрак: возникает какая-то степень помрачения ума, или затуманивания сознания. Такова же и этимология слов «морочить», «заморочивать».

Существует некий коридор нормы, в котором эти переходы от доминирования света к доминированию тьмы следует рассматривать как естественную форму жизни. Но выход за рамки этого коридора – то есть слишком активная перекачка энергии света из внепсихического источника во время «дня» или слишком активное опустошение запасов энергии света во время «ночи» – это путь к неадекватному состоянию, а далее и к болезни, – психической, а то и физической.

В жизненной практике нам широко знакомо состояние очевидного доминирования тьмы – фиксация на аффекте. Человек становится одержимым, то есть таким, которого кто-то или что-то держит – в кулаке, в узде. Какая-то идея или чувство завладевают его сознанием. Его что-то захватывает