Текст книги "Нравы Мальмезонского дворца"

Жизнь «мальмезонской затворницы»

Итак, с 17 декабря 1809 года Жозефина оказалась в своеобразной мальмезонской ссылке. Об этом периоде жизни ее придворная дама Жоржетта Дюкрест пишет следующее:

«Императрица, сохранив к императору привязанность, граничащую с обожанием, не позволила переставить ни одного стула в помещении, которое он занимал, и предпочла тесниться. Все осталось в том же самом положении, как было, когда император покинул свой кабинет: книга по истории, положенная на бюро, была открыта на той же странице, где он остановился; на пере сохранились чернила, которыми минуту спустя могли писаться законы для Европы; карта земных полушарий, по которой он показывал страны, которые хотел завоевать, носила некоторые следы нетерпеливых волнений, причиненных, быть может, легкими возражениями. Жозефина взяла на себя труд стирания пыли, оскверняющей то, что она называла „своими реликвиями”, и редко давала разрешение входить в это святилище.

Римская постель Наполеона без занавесей, по стенам его комнаты развешаны ружья, и несколько принадлежностей мужского туалета разбросаны по мебели. Казалось, он сейчас войдет в эту комнату, откуда он изгнал себя навсегда».

Биограф Жозефины Гектор Флейшман считает, что слова Жоржеты Дюкрест – «не аргумент», так как она «писала скорее с усердием, нежели с точностью». И вообще он уверен, что это легенда «изображает Жозефину времен „мальмезонского заточения” олицетворением безутешной печали и благородного отчаяния».

Гектор Флейшман задается вопросом, действительно ли Жозефина была столь безутешна? Отвечая на этот вопрос положительно, обычно обращают внимание на письмо Жозефины маршалу Мармону, в котором есть такие слова: «Вы знаете, какова моя привязанность к императору, и можете судить, что я выстрадала. Только его счастье может вознаградить меня за такое самопожертвование».

По мнению биографа Жозефины, «это письмо вряд ли стоит использовать в качестве решающего аргумента, так как оно направлено тому, кто непременно должен был показать его императору».

А вот свидетельство графини Анны Потоцкой, встречавшейся с Жозефиной в Мальмезоне:

«Я очень хотела быть ей представленной, но она не принимала иностранцев и виделась только с теми, кто своей неизменной преданностью заслужил ее доверие и привязанность. Ее бедное исстрадавшееся сердце замкнулось в своем горе: насколько раньше Жозефина любила свет, настолько теперь она стремилась к одиночеству. По крайней мере, в Мальмезоне она была застрахована от назойливого любопытства. Рассказывали, что она много плакала и не старалась скрыть свое горе. Она всей душой была привязана к Наполеону, и ей было гораздо больнее потерять его, чем свое блестящее положение».

На самом деле, представленная трогательная картина вряд ли имела слишком много общего с реальностью.

Гектор Флейшман пишет:

«Как, не утешившись, Жозефина могла бы менее чем через месяц после развода настойчиво вмешиваться в переговоры о женитьбе Наполеона? А ведь она даже давала советы Меттерниху относительно невесты – Марии-Луизы. Жозефина даже предложила свои услуги самой австриячке. И та, нисколько не считая это компрометирующим, согласилась „поболтать”».

Мальмезонские любовники Жозефины

Гектор Флейшман поднимает и еще один немаловажный вопрос:

«Как могла безутешная Жозефина поддаться плотскому порыву с кем-либо, кроме Наполеона?»

Однозначного ответа на этот вопрос нет, равно как нет и однозначного доказательства того, что Жозефина этому «плотскому порыву» действительно поддалась. Зато есть немало утверждений и так называемых свидетельств очевидцев.

Тот же Гектор Флейшман пишет:

«Имеется свидетельство Виель-Кастеля-сына, который утверждает, что отец его вновь сделался после развода любовником Жозефины, каким уже был раньше».

Барон де Виель-Кастель, автор двадцатитомной «Истории Реставрации», действительно написал такое о Жозефине и своем отце, служившем при ее дворе. Но можно ли полностью доверять его словам? Это, как говорится, дело каждого конкретного человека. По мнению Гектора Флейшмана, «этот Виель-Кастель слыл „значительной ничтожностью”. Но это, очевидно, не служило для Жозефины поводом презирать его. Ведь не презирала же она Ипполита Шарля».

Музыкальный салон в Мальмезоне

Также немало слухов ходило и о нежных отношениях Жозефины с неким графом Тюрпен де Криссе.

Его звали Ланселот-Теодор Тюрпен де Криссе. По профессии он был художником, весьма неплохим художником.

«Моя жизнь – это роман!» – любил говорить этот человек, принадлежавший к одному из самых старинных семейств провинции Анжу. Пережив ураганы Великой французской революции и послереволюционного террора, он стал камергером двора Жозефины. Их отношения могли бы показаться фарсом, но фарсом весьма полезным: он действительно профессионально помогал ей собирать коллекцию картин.

Этого двадцатидевятилетнего мужчину с буйной шевелюрой и потрясающей улыбкой Жозефина приблизила к себе два года назад, и это, кстати сказать, стало одной из косвенных причин ее развода с Наполеоном. Вернее, нет. Не совсем так. Это стало не одной из причин развода, а одним из факторов, который позволил Наполеону решиться на этот судьбоносный для себя шаг.

Очаровательная графиня де Кильмансегге, тайный агент императора, пишет в своих «Мемуарах»:

«Я глубоко переживала развод Наполеона с Жозефиной, хотя понимала, что без веской причины император никогда бы не решился на этот шаг. Но Жозефина нарушила супружескую верность, забыв о своем возрасте и королевском достоинстве.

Только несколько человек знали, что в отсутствие императора, несмотря на искреннюю привязанность к нему, Жозефина вступила в тайную связь с самым молодым камергером Тюрпен де Криссе, – впрочем, для нее это было не впервой.

Личные враги Ее Величества не упустили случая представить императору доказательства ее неверности, и, возможно, именно это помогло ему укротить свое сердце».

По словам специалиста по амурной истории Франции Ги Бретона, «после развода Жозефины с Наполеоном юный аристократ следовал за ней по пятам, и, находясь постоянно рядом, всегда готов был на любом диване или коврике провести успокоительный сеанс, в котором Жозефина очень нуждалась».

Гораздо более серьезный историк Десмонд Сьюард также утверждает, что после развода Жозефина была настроена «довольно легкомысленно и фривольно».

С тем же Ланселотом-Теодором Тюрпен де Криссе они вечно подшучивали друг над другом, о чем то шептались. Жозефина, несмотря на свои сорок шесть лет, была еще очень гибкая, с тонкой талией и легкой походкой, и со спины, особенно на расстоянии, ее нелегко было отличить от Гортензии, ее дочери.

Помимо графа Тюрпен де Криссе, Жозефина «наслаждалась обществом юного поклонника, герцога Фридриха-Людвига Мекленбург-Шверинского. Видимо, он тоже «заслужил ее доверие и привязанность». А еще в нем чувствовалась такая порода, такой стиль и изящество… Он был весьма хорош собой, и ему не было еще тридцати, хотя, должно быть, Жозефина понимала, что подобный глупый флирт наверняка выведет из себя» ее бывшего супруга.

«Глупый флирт» Жозефины привел к тому, что в начале 1810 года герцог Мекленбург Шверинский даже попросил ее руки.

Человек этот родился в 1778 году в Людвигслусте, и он был на пятнадцать лет моложе Жозефины. В 1799 году он женился на Великой княжне Елене Павловне, второй дочери русского императора Павла I, породнившись с Домом Романовых. В сентябре 1800 года у них родился сын, наследник герцогства Мекленбург-Шверинского, внук Павла I, названный в честь деда Паулем. В феврале 1803 года родилась дочь – принцесса Мария-Луиза-Александрина, а в сентябре того же года Елена Павловна умерла.

После предложения снявшего с себя многолетний траур герцога Мекленбург Шверинского положение графа Тюрпен де Криссе едва не пошатнулось, но Жозефина предпочла герцогу пенсию, назначенную ей Наполеоном. К тому же герцог Мекленбург Шверинский был холодным и на редкость суровым человеком. Казалось, что он вообще никогда не улыбался. Короче, он был настоящим герцогом, таким настоящим, что Жозефину охватывала тоска. В конечном итоге он отбыл ни с чем. После этого он женился в Веймаре на принцессе Каролине, второй дочери Великого герцога Саксен-Веймар-Эйзенах, а красавец Ланселот-Теодор Тюрпен де Криссе продолжил «добросовестно выполнять нелегкие, но сладостные обязанности, возложенные на него».

Замок Буа-Прё

Мальмезонский замок – это не единственное стороение в имении, которое досталось Жозефине. Рядом располагалась пара летних павильонов. Кроме того, рядом, как мы уже знаем, находилась оранжерея, а по соседству с ней замок Буа-Прё (Bois-Préau).

Замок Буа-Прё

Как и Мальмезонский замок, Буа-Прё принадлежал Жозефине.

История этого небольшого замка началась в конце XVII века. Первоначально это была одна из вотчин аббатства Сен-Дени, а потом она была куплена неким Фредериком Леонаром, королевским издателем. К 1700 году он закончил строительство замка.

В 1747 году его сын Фредерик-Пьер Леонар продал замок Жану Гарнье, бывшему поваренку, ставшему дворецким королевы Марии Лещинской. Жан Гарнье существенно перестроил поместье, возвел рядом баню, украсил соседний парк статуями.

Затем замок много раз переходил из рук в руки. В 1774 году граф де При продал его банкиру Луи Жюльену. В 1796 году тот умер, и владелицей стала его дочь Анна-Мари Жюльен, которая вошла в историю тем, что отказалась продать свое владение Наполеону, несмотря на заманчивые предложения, которые были ей сделаны. В конечном итоге эта упрямая женщина трагически погибла (в марте 1808 года ее нашли утонувшей в соседнем озере), и лишь после этого Жозефина смогла расширить свое владение в направлении деревни Рюэй.

По поводу замка Буа-Прё Наполеон в сентябре 1809 года написал Жозефине:

«Строение стоит не больше 120 000 франков. Тем не менее делай что хочешь, если тебя это забавляет, но, если ты его купишь, не разрушай его и не превращай в руины».

Через три недели после развода он передал Жозефине двести тысяч франков на покупку Буа-Прё, и 29 января 1810 года контракт купли-продажи был подписан. После этого Жозефина тут же приказала разрушить стену, разделявшую Мальмезон и Буа-Прё, и стало возможно ходить в Рюэй, не выбираясь за пределы своего владения. В замке Буа-Прё стали жить некоторые люди из придворных служб Жозефины. Кроме того, туда были перевезены все излишки книг Мальмезонской библиотеки.

Не удивительно, что Жозефина поручила Луи Берто переделать сад вокруг своего нового замка. Кстати сказать, лишь смерть бывшей императрицы прекратила начатые работы.

Долги Жозефины

Секретарем Жозефины был Жан-Клод Баллуэ. Он же выполнял обязанности ее интенданта по финансам. Вернее сказать, он не выполнял эти обязанности, так как выполнять их было невозможно. По словам Баллуэ, «было очевидно, что императрица никогда не экономила». Она даже не пыталась это делать…

Историк Бернар Шевалье характеризует Жозефину следующим образом:

«Она не могла противостоять своим капризам и желаниям».

Тот же Мальмезон, например, она купила, даже не представляя толком, откуда возьмет на это деньги. На первый платеж она заняла пятнадцать тысяч франков у Жана Люиллье. Наполеону она об этом даже не написала, считая «такой пустяк» совершенно излишним. Понятное дело, она быстро привыкла оперировать миллионами…

По этому поводу Бернар Шевалье отмечает:

«Чаще всего Жозефина прибегала к уловкам, чтобы император не знал о масштабах ее долгов: она занимала у всех вокруг, у финансиста Уврара, у своего ювелира Фонсье, даже у своих собственных детей».

Школьный товарищ и секретарь Наполеона Луи-Антуан де Бурьенн рассказывает, что, находясь при нем, он никогда не получал фиксированного жалованья. Он мог брать «из кассы столько, сколько ему нужно, для своих расходов, равно как и для его расходов». Наполеон всегда легко относился к деньгам и редко требовал от того же Бурьенна отчета.

Известен, например, такой весьма характерный эпизод. Как-то зимой 1800 года Наполеон сказал Бурьенну:

– Погода стала плохая, и я теперь редко буду ездить в Мальмезон. Поезжай туда, забери мои бумаги и кое-какие мелкие вещи. Вот ключ от моего секретера. Возьми все, что там находится.

Через четыре часа Бурьенн вернулся. Наполеон в это время обедал. Бурьенн положил перед ним вещи, привезенные из Мальмезона. Среди них оказались пятнадцать тысяч франков, которые Бурьенн нашел в одном из ящиков секретера.

Наполеон удивился:

– Что это за деньги?

– Я не знаю, – ответил Бурьенн, – это лежало в вашем секретере.

– Aх! Да, да, я совсем забыл, это на мелкие расходы…

Как видим, Наполеон не был мелочным человеком, считавшим «каждую копейку». При этом, по свидетельству того же Луи-Антуана де Бурьенна, у него «существовал большой резерв для оплаты долгов Жозефины, и это заслуживает того, чтобы сделать несколько замечаний».

Луи-Антуан де Бурьенн в своих «Мемуарах» пишет:

«Земля в Мальмезоне стоила сто шестьдесят тысяч франков; Жозефина приобрела ее у господина Лекуто, когда мы были в Египте. Там было сделано много усовершенствований, было возведено несколько новых построек; наконец, добавился парк, который стал просто великолепным. Все это появилось не из воздуха. Первые платежи за эту покупку были сделаны, но это не было единственной задолженностью Жозефины. Кредиторы мало-помалу начали шептаться, это произвело плохое впечатление в Париже, и я уверяю, что я был настолько уверен в недовольстве Первого консула, что постоянно откладывал момент объявления ему об этом. С большим удовлетворением я узнал о том, что господин де Талейран опередил меня. Никто не был способен так „подсластить пилюлю” Бонапарту. Имея незвисимый характер и образ мышления, он оказал ему услугу, рассказав о зреющем недовольстве относительно долгов, наделанных его женой во время его экспедиции на Восток. Бонапарт понял, что нужно срочно действовать.

Это было вечером, в половине двенадцатого, когда Талейран затронул эту деликатную тему. Как только он удалился, я вошел в кабинет Бонапарта, где тот сидел один. Он мне сказал:

– Бурьенн, Талейран рассказал мне о долгах моей жены. Спроси ее о точном их объеме. Пусть она признается во всем. Я хочу с этим покончить, и я не желаю, чтобы это продолжалось, но не оплачивай все, пусть тебе сначала покажут счета этих шельмецов, они все – банда воров…

На следующий день я встретился с Жозефиной. Она сначала была восхищена распоряжениями своего мужа, но это длилось недолго. Когда я попросил у нее точный отчет по ее долгам, она сказала, чтобы я не настаивал и довольствовался тем, в чем она признается.

Я ей сказал:

– Мадам, я не могу вам передать недовольство Первого консула. Он считает, что вы должны значительную сумму, и он настроен оплатить ваш долг. Конечно, вам придется выслушать его упреки и пережить не самую приятную сцену, но она будет одинаковой как для той суммы, в которой вы сознаетесь, так и для гораздо большей суммы. Если вы скроете часть вашего долга, через некоторое время разговоры возобновятся, они дойдут до ушей Первого консула, и его недовольство станет еще большим. Поверьте мне, сознайтесь во всем. Результаты будут теми же, вам лишь один раз придется выслушать неприятные для себя вещи. Если же вы будете тянуть, это будет повторяться многократно.

– Я никогда не смогу сказать ему все, это невозможно. Окажите мне услугу, воздержитесь от того, чтобы разглашать то, что я вам скажу. Я должна, мне кажется, примерно миллион двести тысяч франков, но я признаюсь лишь в шестистах тысячах. Я не буду больше делать долги, а разницу оплачу сама, постепенно, экономя на всем.

– Мадам, я уверен, что ваши долги не удастся покрыть суммой в шестьсот тысяч франков, но я вам гарантирую, что ваши неудобства будут одинаковыми как для шестисот тысяч, так и для суммы вдвое большей…

– Я этого не сделаю никогда, Бурьенн. Я его знаю, он очень рассердится, а я этого не выношу.

Еще через четверть часа разговора на ту же тему я вынужден был уступить и пообещать объявить Первому консулу лишь о шестистах тысячах франков. Можно себе представить ярость Первого консула. Он прекрасно понимал, что его жена что-то скрывает, но все же он сказал:

– Хорошо! Возьми шестьсот тысяч, но ликвидируй все долги этой суммой, и чтобы я об этом больше не слышал. Я приказываю давить на поставщиков и ничего им не давать, если они не откажутся от своих огромных прибылей. Нужно их приучить не давать так просто товар в кредит.

Мадам Бонапарт предоставила мне свои записи. Завышения в ценах были связаны со страхом, что платеж будет сделан нескоро. Мне показалось также, что было немало преувеличений и в перечне поставленных вещей: я, например, увидел, что было изготовлено тридцать восемь новых шляпок за месяц и по очень высокой цене; там были перья цапли по 1800 франков. Я спросил у Жозефины, как она может носить по две шляпки в день; она ответила, что это, скорее всего, какая-то ошибка. Преувеличения сапожника по ценам и по предметам также не показались смехотворными. Я не говорю о других поставщиках, это был аналогичный грабеж…

Мне стыдно сказать, но большая часть поставщиков довольствовалась лишь частью запрошенных сумм; один из них получил 35 000 франков вместо 80 000 и имел неосторожность сказать мне, что хотел бы заработать еще. Наконец, мне посчастливилось, после длительных споров, урегулировать все суммой в 600 000 франков. Но мадам Бонапарт вскоре вновь впала в те же излишества».

Фредерик Массон в книге «Наполеон и его женщины», говоря о Жозефине, подводит итог:

«Не умея считать, постоянно покупая, никогда не платя, воображая, что уплачено все, когда отдана только ничтожная часть долга, она уже тащит за собою, как будет тащить в течение всей Империи, до своего последнего часа, целый хвост кредиторов, которые постоянно толкают ее на новые расходы, счета которых она без конца удлиняет, ни на минуту не задумываясь о сроках платежей. Когда наступает срок уплаты, она плачет, рыдает, теряет голову, придумывает самые безрассудные комбинации, клянется и Богом, и чертом, и если ей удалось выгадать хотя бы немного времени, считает, что все спасено».

Далее Фредерик Массон приводит совершенно возмутительный пример трат Жозефины:

«Одним только поставщикам она должна, как утверждают, миллион двести тысяч франков, что вполне возможно, так как это обычные размеры ее банкротств. Но есть нечто худшее, чего не знают: она купила в кантоне Гляббэ, в департаменте Диль, национального достояния на 1 195 000 франков, и две трети этой суммы должна уплатить она, а остальную треть взяла на себя ее тетка, мадам Реноден, ставшая мадам де Богарне, у которой нет для этого ни единого су».

Относительно покупки Мальмезона Фредерик Массон пишет:

«Она купила у гражданина Лекуто землю и имение Мальмезон, обязуясь уплатить 225 000 франков за основное имущество, 37 516 франков за зеркала, мебель, домашнюю утварь и припасы и 9111 франков пошлин. В счет этого долга она уплатила 37 516 франков за обстановку, «продав принадлежавшие ей брильянты и драгоценности». Но остальное подлежит взысканию, а кто же заплатит?

Несомненно, она может сказать, что Бонапарт, посетивший Мальмезон до своего отъезда в Египет, предлагал за имение 250 000 франков – приблизительно ту сумму, какую обязалась выплатить и она. Но после того, как он видел Мальмезон, Бонапарт видел Ри, ему очень понравилась мысль купить этот замок, а потом он увлекся каким-то имением в Бургундии. К тому же он не дал ей никаких полномочий покупать от его имени. Деньги он доверил своему брату Жозефу; через Жозефа же он выплачивал Жозефине ее годовую пенсию в 40 000 франков; о своих проектах он сообщал только Жозефу – ведь за все это время не было из Египта ни единого письма от него к жене».

Как мы уже знаем, Наполеон в конечном итоге оплатил все.

Далее Фредерик Массон рассуждает следующим образом:

«Ничто не принадлежит ей, даже дом на улице Победы – он был куплен на деньги Бонапарта. Ей остаются ее драгоценности, собранные в Италии, которые она любит показывать и которые, по отзывам современницы, достойны фигурировать в сказках «Тысяча и одна ночь», ей остаются еще картины, статуи и старинные вещи… Но что это в сравнении с тем, что она должна?»

После развода ничего не изменилось. Наполеон продолжил оплачивать долги своей бывшей жены.

Фредерик Массон констатирует:

«Он уплачивает 1 195 000 франков за национальное достояние в департаменте Диль, которое впоследствии послужат приданым Марии-Аделаиде, она же Адель, побочной дочери покойного господина де Богарне, когда Жозефина выдаст ее замуж за пехотного капитана Франсуа-Мишеля Леконта. Он уплачивает долг за Мальмезон, 225 000 франков – пустяки; он уплачивает 1 200 000 франков поставщикам, но предусмотрительно собирает все счета, приказывает привести их в порядок и, благодаря этому, вычтя стоимость недопоставленных предметов и понизив некоторые слишком высокие цены, отделывается половиной: 600 000 франков ровным счетом.

Этого могло быть достаточно для того, чтобы заставить Жозефину задуматься, если она вообще на это способна: муж, который так оплачивает более двух миллионов долгов, – это такой содержатель, какого нелегко найти, и который заслуживает того, чтобы для него кое-чем пожертвовать».

Похоже, Жозефина так ничего и не поняла, ни над чем не задумалась, ничем не пожертвовала. После развода выделенной ренты ей все равно не хватало, а Наполеон не мог допустить, чтобы Жозефина тратила больше, чем его новая жена, ставшая императрицей. Он не мог допустить, но она все же тратила, тратила, тратила…

Бернар Шевалье пишет:

«Наследники после смерти Жозефины обнаружили долгов на три миллиона франков, многие из которых восходили еще к первым годам Империи».