Текст книги "Нравы Мальмезонского дворца"

Забавное недоразумение

После сцены, описанной бароном де Боссе, в течение нескольких дней пронзительные стоны Жозефины доносились из ее внутренних покоев, отдаваясь эхом в коридорах и на лестницах. Отзвуки их доходили даже до гостиных, переполненных встревоженными придворными. Родственники Наполеона не без наслаждения ловили их. Они всегда ненавидели Жозефину и теперь смаковали каждую ее жалобу, комментируя происходящее в весьма откровенных и совсем не великосветских выражениях.

– Вы только послушайте, как кричит эта шлюха! – восклицала Каролина Бонапарт.

– Да, старуху тряхонуло, как следует, – смеялся Жером Бонапарт.

– Больше не будет превращать императорский дворец в публичный дом, – поддакивала Полина Бонапарт.

По ироничному замечанию Ги Бретона, «так разговаривали в полнейшей простоте короли, королевы и сиятельства среди позолоченных лепных украшений дворца Тюильри, слушая „безумные рыдания” отвергнутой императрицы».

По словам биографа Наполеона Фридриха Кирхейзена, «Наполеона влекла к Жозефине только любовь. Он женился на ней только потому, что любил ее, – любил так, как только может любить мужчина женщину». Совершенно другими глазами смотрели на нее братья и сестры Наполеона. «Они видели в ней только ужасную кокетку, чересчур старую для Наполеона. Люсьен давно знал Жозефину. Он не выделял ее из толпы… Он утверждал даже, что Жозефина никогда не была красивой, особенно же тогда, когда красота ее уже начала блекнуть. Но он все-таки старался быть справедливым. «Жозефина, – говорил он, – была не злая; или, вернее, о ее доброте говорили многие. Она была особенно добра, когда ей не нужно было ничего приносить в жертву».

Реакция детей Жозефины была иной. Гортензия только и делала, что плакала. По поводу Эжена все подмечавший Констан Вери пишет:

«Через несколько дней приехал вице-король Италии Эжен де Богарне, узнавший из уст самой императрицы об ужасном шаге, сделать который вынудили обстоятельства. От этой новости его охватило горе; возбужденный и полный отчаяния, он бросился искать Его Величество и, словно не мог поверить тому, что только что услыхал, спросил императора, правда ли то, что предстоит развод. Император кивнул, подтвердив это решение, и с печатью глубокой печали на лице протянул руку своему приемному сыну.

„Сир, разрешите мне уйти с вашей службы”. – „Что?” – „Да, сир; сын той, кто более не является императрицей, не может оставаться вице-королем. Я хочу сопровождать мать в ее уединении и утешать ее”. – „Эжен, ты хочешь покинуть меня? Ты? Ах, ты не знаешь, насколько вески причины, которые заставляют меня придерживаться намеченного плана. И если у меня будет сын – мое самое сокровенное желание, сын, который так необходим мне, – кто будет заменять меня, когда я буду отсутствовать? Кто будет ему отцом, когда я умру? Кто будет растить его и кто сделает из него мужчину?”

Слезы наполнили глаза императора, когда он произносил эти слова. Он взял руку Эжена и, притянув его к себе, нежно обнял».

Ироничный Ги Бретон снижает мелодраматичность повествования:

«Сетования Жозефины все же не были совсем уж притворными. Фальшивой была скорбь любящей супруги, но сетования об утрате высокого положения были вполне искренними. Креолка рыдала при мысли о предстоящей утрате почестей, денег, дворцов, платьев, драгоценностей и прочих артибутов жены великого императора. Она, забыв о чувстве собственного достоинства, день и ночь жаловалась своим горничным и модисткам».

И все же, несмотря ни на что, Жозефина вынуждена была «делать хорошую мину» на торжественных церемониях, устроенных в начале декабря 1809 года в честь глав государств, прибывших в Париж для празднования подписания Венского мирного договора.

Несколько дней Наполеон сохранял за ней прежнее положение, но в день торжества в соборе Парижской Богоматери решил продемонстрировать обществу, что расставание супругов вот-вот состоится. В это утро императрице было приказано ехать на церемонию не в карете императора, а в другой, что попроще. Но парижане и не заметили этого в связи с одной забавной случайностью.

Вслед за Наполеоном поднялся в карету его брат Жером, король Вестфалии. Маленького роста, тонкий, грациозный, он был в белом атласном костюме с кружевным жабо, в черной бархатной шляпе, украшенной пучком белых перьев, прикрепленных бриллиантовой пряжкой.

Парижане, приветствовавшие императорскую карету, приняли его за Жозефину. Ему зааплодировали, он в ответ помахал рукой, и толпа закричала в восторге:

– Да здравствует императрица!

По словам Ги Бретона, «это qui pro quo[10]10
  Квипрокво (лат. qui pro quo, буквально – кто вместо кого) – недоразумение, возникшее в результате того, что одно лицо, вещь или понятие принято за другое.


[Закрыть] привело некоего англосакса, случайного посетителя столицы, к странным умозаключениям относительно нравов императорской семьи».

Церемония развода

Когда празднества закончились, император велел архиканцлеру Империи и лучшему юристу Франции Камбасересу разработать процедуру развода.

Пока тот подготавливал все детали церемониала, Жозефина продолжала торговаться с Наполеоном за свое согласие на развод.

Фредерик Массон по этому поводу пишет:

«Но на этот раз – нечего делать, никакой лазейки, никакого средства. Она пускает все-таки в ход обмороки и слезы, без всякой надежды снова овладеть им, только для того, чтобы извлечь наибольшие выгоды из положения, в которое попала. Она желает прочно устроить сына, желает, чтобы было исполнено то, что ей обещано для него. Что же касается ее самой, то, прежде всего и особенно, она не желает уезжать из Парижа, затем она желает, чтобы были уплачены ее долги, потом, чтобы за ней сохранили ранг и прерогативы императрицы, потом еще, чтобы у нее были деньги, много денег».

Сначала Наполеон предложил ей миллион.

Жозефина отрицательно покачала головой и заявила, что о такой смехотворной сумме не стоит и говорить.

– Полтора миллиона? – спросил Наполеон, насупившись.

Со спокойной уверенностью старой содержанки Жозефина лишь пожала плечами.

– Два миллиона?

Она улыбнулась и сказала:

– Три.

Наполеон подумал, что это явно чересчур, но согласился.

После этого Жозефина кинулась ему на шею, выражая почти детскую радость. При этом она не забыла потребовать для себя еще и три замка: один – в Париже, другой – в пригороде Парижа, третий – в провинции. Но и это еще не все. Она потребовала выплаты всех своих долгов и ежегодной ренты.

Фредерик Массон пишет:

«И она получает все, чего желает: Елисейский дворец, как городскую резиденцию, Мальмезон, как летнюю, Наваррский замок – для охоты, три миллиона в год, тот же почет, каким пользовалась раньше, титул, гербы, охрану, эскорт, весь внешний декорум царствующей императрицы, особое место в государстве, место в высшей степени странное, пожалуй, единственное в своем роде, не имеющее себе примера, если не восходить к эпохам Рима и Византии».

Несколько дней спустя, 16 декабря 1809 года, в девять часов вечера, Жозефина предстала перед семьей Наполеона в полном составе, перед плачущими Гортензией и Эженом, перед архиканцлером Камбасересом, перед государственным министром Реньо де Сен Жан д’Анжели и подписала акт развода.

Перед этим она сказала:

– Я обязана заявить, что, поскольку я больше не могу надеяться родить детей и тем самым удовлетворить политические потребности императора и интересы Франции, я счастлива, что могу предоставить ему самые убедительные доказательства своей привязанности и преданности, которые когда-либо предоставлялись на этой земле… Я всем обязана его доброте: его рука короновала меня… Я останусь лучшим другом императора…

Камердинер Наполеона Констан Вери вспоминает:

«Наконец, этот роковой день наступил. Это было 16 декабря. Императорская семья собралась одетая в строго официальные костюмы, когда вошла императрица в простом белом платье, полностью лишенном украшений. Она была бледна, но спокойна и облокачивалась на руку королевы Гортензии, которая была такой же бледной, но находилась в состоянии гораздо большего волнения, чем ее августейшая мать. Принц де Богарне стоял рядом с императором и так сильно дрожал всем телом, что казалось, он может упасть в любую минуту. Когда вошла императрица, граф Реньо де Сен-Жан д’Анжели зачитал документ о разводе.

Его прослушали в глубоком молчании, и каждое лицо выражало сильнейшие чувства участия и озабоченности. Императрица казалась более спокойной, чем все остальные, хотя слезы беспрестанно текли по ее лицу. Она сидела в кресле посреди салона, облокотившись на край стола, в то время как королева Гортензия стояла, всхлипывая, позади нее. Чтение документа закончилось, императрица встала, вытерла глаза и голосом почти твердым произнесла слова согласия, после чего села в кресло, взяла ручку у господина Реньо де Сен-Жан д’Анжели и подписала документ. Затем она тут же удалилась.

Во время этой ужасной церемонии император не произнес ни слова, не сделал ни одного жеста, но стоял неподвижно, словно статуя. Почти безумным взглядом он уставился в одну точку и пребывал в полном молчании и в подавленном настроении весь день».

Историк Рональд Делдерфилд комментирует это так:

«Хотя семья и ликовала в связи с наконец-то наступившим для них торжеством, члены ее не осмеливались обнаруживать свою радость. Выражение лица императора было чрезмерно мрачным и торжественным, а дочь Жозефины Гортензия проплакала всю встречу.

Сама Жозефина сохраняла спокойствие, потому что ее худшие страхи уже рассеялись. Озабоченная до самого последнего момента материальными соображениями о туалетах и доходах, она испытала огромное облегчение, когда узнала, что не лишится никаких внешних атрибутов своего положения».

И все же, кто бы что ни говорил, этот день закончился самым неожиданным образом.

Камердинер Наполеона Констан Вери рассказывает:

«Вечером, когда Его Величество только лег спать, а я ждал его последних указаний, вдруг отворилась дверь и вошла императрица. Ее волосы были в полном беспорядке, а лицо выдавало сильнейшее волнение. Ее вид привел меня в ужас. Жозефина (отныне она стала просто Жозефиной), дрожа, как в лихорадке, подошла к императору, остановилась и, заливаясь слезами самым душераздирающим образом, упала на постель, обвив руками шею императора, а затем стала осыпать его самыми нежными и бурными ласками. Я не могу описать свои чувства при виде всего этого. Император также зарыдал, присел на постель и, прижав Жозефину к груди, стал говорить ей: „Успокойся, моя хорошая Жозефина, будь более разумной! Успокойся, мужайся, мужайся. Я всегда буду твоим другом”. Рыдания сдавили горло императрицы, и она не могла отвечать: и тогда последовала молчаливая сцена, во время которой их слезы и рыдания слились воедино, и эта сцена сказала больше, чем самые нежные выражения.

Наконец, Его Величество, придя в себя от этого краткого забвения, увидел, что я нахожусь в комнате, и сказал прерывающимся от слез голосом: „Выйди, Констан”. Я подчинился и вышел в соседнюю комнату. Через час мимо меня прошла Жозефина, по-прежнему печальная и в слезах. Поравнявшись со мной, она доброжелательно кивнула мне. Я затем вернулся в спальню императора, чтобы, как обычно, погасить свет. Император лежал молча, так закрывшись одеялом, что нельзя было увидеть его лицо.

На следующее утро он не упомянул о ночном визите, но у него был страдающий и угнетенный вид, и из его груди исходили вздохи, которые он не мог подавить. В течение всего времени, пока одевался, он не разговаривал и, как только закончился туалет, сразу же ушел в свой кабинет».

Любитель подобных сцен Ги Бретон не может удержаться от едкого комментария:

«Потом, как считают некоторые историки, которые, уж будьте уверены, свечки там не держали, Наполеон воздал последнюю почесть „маленькой черной роще” Жозефины, и месье де Буйе, который никогда не выражается обиняками, пишет в своих „Мемуарах”, что император „выпил последний стакан вина, на посошок”.

Возможно, конечно, что и после пятнадцати лет брака страсть генерала Бонапарта по-прежнему была сильнее императорской повадки Наполеона.

Как бы то ни было, Жозефина провела час в спальне Наполеона».

Кто знает, как все обстояло на самом деле…

Подложные брачные договоры могут оказаться полезны

Относительно развода Наполеона и Жозефины можно отметить и еще один удивительный момент. Официально развод был введен во Франции революционным декретом от 20 сентября 1792 года. По мнению «строителей новой жизни», право на развод было одной из составляющих частей общей свободы человека. После этого гигантская волна разводов буквально захлестнула страну. Через десять лет, работая над своим вошедшим в историю Гражданским Кодексом, Наполеон решил ввести в принцип права развода ряд ограничений. После принятия Кодекса Наполеона простой ссылки на несовместимость характеров уже стало недостаточно (подобный довод Наполеон посчитал вульгарным). Необходимым стало доказательство факта измены одного из супругов, причем, как это ни смешно звучит сейчас, прелюбодеяние мужа, как повод для развода, должно было непременно быть совершено непосредственно в семейной квартире, а прелюбодеяние жены – в каком угодно месте. Были введены и возрастные ограничения, затрудняющие разводы: в частности, разрешались разводы лишь после двух, а запрещались – после двадцати совместно прожитых лет. Кроме того, самим же Наполеоном в Кодекс была внесена статья, категорически запрещавшая оставлять женщину сорока пяти лет и старше по одному лишь требованию мужа.

Формально на момент развода Жозефине было сорок шесть лет, и Наполеон, согласно своему же собственному закону, не имел права инициировать развод с ней. Но вот тут-то ему и пригодился их старый брачный договор, в котором возраст Жозефины был уменьшен на четыре года. Согласно этому договору, Жозефине было лишь сорок два года, а значит, развод с ней был возможен.

Все это лишний раз подтверждает мысль французского историка Франсуа Вильмена, который говорил, что «в судьбе не бывает случайностей, а человек скорее сам создает свою судьбу, чем покорно встречает ее».

Глава четырнадцатая. Мальмезонская ссылка

Прощай, моя дорогая

17 декабря 1809 года началось перемещение бывшей императрицы Жозефины из дворца Тюильри, где она пять лет была «более чем королевой», в Мальмезонский замок.

Историк Рональд Делдерфилд описывает это скорбное мероприятие следующим образом:

«Оплакиваемая другими, она удалилась из Тюильри, чтобы никогда больше не переступить порога этого дворца. На улице лил, не переставая, дождь, словно бы Париж тоже оплакивал ее уход».

Получивший в 1809 году титул графа Империи Антуан-Клер Тибодо в своей «Истории Наполеона Бонапарта» дает нам чуть меньше сентиментальных метафор и чуть больше подробностей:

«Попрощавшись с Наполеоном, Жозефина и ее дочь Гортензия покинули дворец Тюильри, а он в это время председательствовал на заседании Государственного совета. Приехав в Мальмезон, она, заливаясь слезами, стала жаловаться на свою судьбу, на семью, на советников своего мужа, на неверных придворных, на неблагодарность людей, которых она буквально осыпала благодеяниями. Ее придворная дама, мадам де Ларошфуко, которую Жозефина выручила в одной весьма неприятной ситуации, изменила ей первой».

Кровать во второй спальне Наполеона

Последнее было очень неприятно, ведь Аделаида-Мария-Франсуаза де Ларошфуко, как мы уже говорили, была родственницей Жозефины.

По словам Ги Бретона, Жозефина «обосновалась в Мальмезоне со своими восемью сотнями платьев, двадцатью норковыми манто, тысячей пар шелковых чулок, попугаем, собаками, обезьянами и воспоминаниями».

Биограф Жозефины Гектор Флейшман подводит итог:

«Итак, она в ссылке. Осмотрим это место.

Полагали, что после развода императрица покинет если не Францию, то, по крайней мере, окрестности Парижа.

Носился слух, что Жозефина выберет резиденцией Ахен. Ничего подобного. Она отправилась в Мальмезои. И не только потому, что любила это место. Мальмезон – напоминание о только что прошедшем, милый его осколок. Кроме того, отсюда недалеко до Парижа. А для «ссыльной» Жозефины так важно иметь возможность быстро при необходимости (какой, Боже?) прибыть в столицу».

В 1809 году Мальмезон лишь смутно напоминал то, что было куплено в 1799 году. Все было перестроено и отремонтировано, и это обошлось государственной казне в несколько миллионов франков. Теперь это место полностью принадлежало Жозефине, но и она не была свободна от него. По сути, Гектор Флейшам прав, она была в ссылке. Но о ней не забыли.

О том, как развод влияет на женщину, написано очень и очень много, но часто забывается тот факт, что разводятся двое – мужчина и женщина. Вряд ли справедливо полагать, что мужчины переносят развод спокойно, с облегчением и чувствуют себя совершенно счастливыми. Более того, психологи уверяют, что после развода подавляющее большинство мужчин впадает едва ли не в депрессию. Дело в том, что мужчины, какими сильными они бы ни казались, за годы семейной жизни привыкают к определенному укладу и оказываются в растерянности от свалившейся на них «новой жизни». Многие из них, попав в состояние стресса, начинают совершать «странные» поступки. Не стал исключением и Наполеон.

Его верный камердинер Констан Вери констатирует:

«После этого события, столь печального для сердца императрицы, из-за которого она так и не смогла обрести покоя, она никогда больше не покидала Мальмезон, не считая немногих поездок в Наварру. Каждый раз, когда я возвращался в Париж вместе с императором, моей первой обязанностью было посещение Мальмезона, хотя я редко возил с собой письмо от императора, так как он писал Жозефине только в случае чрезвычайных обстоятельств. Но перед тем как я направлялся в Мальмезон, император почти неизменно напутствовал меня следующими словами: „Скажи императрице, что я здоров и что я желаю, чтобы она была счастлива”. В тот момент, когда я прибывал в Мальмезон, императрица бросала все дела, чтобы только поговорить со мной; и зачастую я оставался с ней целый час, а то и два; в течение всего этого времени мы говорили только об императоре».

Биограф Наполеона Фредерик Масон отмечает:

«Он показывает свои непрестанные заботы о бывшей жене, то и дело гоня во весь карьер в Мальмезон пажей, шталмейстеров, камергеров, высших офицеров, чтобы иметь всегда свежие новости о каждом часе, каждом мгновении, которое она проводит без него. И как встревоженный любовник, как самый верный и самый нежный любовник, он пишет письмо за письмом, заставляет всех окружающих ездить к ней с визитами, желает знать до мельчайших подробностей, как живет отвергнутая им жена. Нет такой любезности, нет такой милости, которых он не оказал бы ей, чувствуя себя виноватым перед нею».

Это может показаться удивительным, но через пару дней после отъезда Жозефины Наполеон вдруг явился в Мальмезон навестить печальную изгнанницу.

Антуан-Клер Тибодо рассказывает:

«Император приехал в Мальмезон; встреча была дружеской. Придворные набрались смелости и тоже приехали, опасаясь сделать больше, чем надо, или не сделать необходимого, полностью ориентируясь на своего хозяина».

Относительно утверждения, что встреча была «дружеской», с графом можно, конечно, поспорить. Известно, например, что Наполеон почти целый час говорил Жозефине о своей негасимой любви, а также о своем долге перед Францией, нарушившем их «счастливую семейную жизнь». Вернувшись к себе, он написал ей письмо, в котором говорилось:

«Если ты меня еще любишь, то должна приложить все силы, чтобы быть счастливой и без меня. Прошу тебя, не подвергай ни малейшему сомнению мою постоянную и нежную дружбу к тебе. Я никогда не буду счастлив, зная, что ты несчастна. Прощай, моя дорогая!»

Этими красноречивыми оборотами Наполеон, видимо, лишний раз хотел показать своей бывшей жене, что вынужден был уступить соображениям долга перед своей страной, но несчастная женщина отреагировала на подобное объяснение типично по-женски – она проплакала несколько дней и ночей. Она никак не могла понять, как она может быть счастливой, будучи так коварно брошенной мужем пусть даже и из сображений самого что ни на есть здравого смысла. Впрочем, а могла ли она быть по-настоящему счастливой с человеком, считавшим ее абсолютно разумным существом и всерьез рассчитывавшим на понимание в столь драматических обстоятельствах.

Фредерик Массон утверждает, что Наполеон, опасаясь новой вспышки чувств, стал нарочно ставить между собой и Жозефиной посторонних людей. Он пишет:

«Когда он является в Мальмезон, чтобы повидать ее и постараться утешить, он даже не входит в ее покои, старается все время держаться на виду у всех, потому что хочет, чтобы и Жозефина, и все знали, что между ними все кончено навсегда».

Короче говоря, любовь – любовью, но теперь никаких частых разговоров, никакой возможности объясниться, никаких поводов заговорить себя, залить слезами и вынудить, как это уже не раз бывало, отменить принятое решение.