Текст книги "Легендарные фаворитки. «Ночные королевы» Европы"

Суд над «заговорщиками»

Помимо Анны, как мы знаем, было схвачено и брошено за решетку множество обвиняемых в преступной связи с ней. Генрих VIII сгоряча утверждал даже, что в этом подозреваются более ста человек. Французский посол Шапюи по этому поводу не без изумления сообщал своему королю:

«Король громко говорит, что более ста человек имели с ней преступную связь. Никогда никакой государь или вообще никакой муж не выставлял так повсеместно своих рогов и не носил их со столь легким сердцем».

Впрочем, в последнюю минуту Генрих опомнился: часть посаженных за решетку была выпущена из Тауэра, и обвинение было выдвинуто только против первоначально арестованных лиц. 12 мая 1536 года их судили. Из них только музыкант Марк Смитон признал свою вину. К чести Генри Норриса, он не воспользовался перспективой обещанного помилования за клевету на Анну. Все были приговорены к так называемой «квалифицированной» казни: повешению, снятию с виселицы, сожжению внутренностей, четвертованию и лишь после этого – обезглавливанию. Впрочем, всем дворянам король заменил «квалифицированную» казнь обезглавливанием, а музыканту Смитону – повешением. Отец Анны был среди пэров, судивших «заговорщиков» и признавших их виновными, а значит, и свою собственную дочь.

Отсутствие каких-либо реальных доказательств вины было настолько очевидным, что король отдал приказание судить Анну и ее брата не судом всех пэров, а специально отобранной комиссией. Это были сплошь представители враждебной Анне Болейн партии при дворе. В эту комиссию, кстати сказать, входил и ее первый возлюбленный лорд Перси (когда ввели Анну, ему стало плохо, и он вышел из зала).

Подсудимые держались твердо, особенно Джордж Болейн. Несмотря на это, помимо «преступлений», перечисленных в обвинительном акте, им было поставлено в вину то, что они издевались над Генрихом и поднимали на смех его приказания (по-видимому, речь шла о критике Анной и ее братом баллад и трагедий, сочиненных королем). Исход процесса был предрешен. Анна не сделала никаких признаний, но была приговорена, как ведьма, к сожжению или обезглавливанию (на выбор короля).

В обвинительном акте утверждалось, что существовал заговор с целью лишить короля жизни. Анне инкриминировалась преступная связь с придворными Норрисом, Брертоном, Вестоном, музыкантом Смитоном и, наконец, ее братом Джорджем Болейном, графом Рочфордом. В пунктах 8 и 9 обвинительного заключения говорилось, что изменники вступили в сообщество с целью убийства Генриха и что Анна обещала некоторым из подсудимых выйти за них замуж после смерти короля. Пятерым «заговорщикам», кроме того, вменялись в вину принятие подарков от Анны и даже ревность друг к другу, а также то, что они частично достигли своих злодейских замыслов, направленных против монарха. В обвинительном акте говорилось:

«Король, узнав обо всех этих преступлениях, бесчестиях и изменах, был так опечален, что это вредно подействовало на его здоровье».

Очень деликатным был вопрос о «хронологии»: к какому времени отнести воображаемые измены Анны Болейн? В зависимости от этого решался вопрос о законности ее дочери Елизаветы, имевший столь большое значение для престолонаследия. Генрих VIII в конце концов сообразил, что неприлично обвинять жену в неверности уже во время медового месяца, что его единственная наследница Елизавета будет в таком случае признана дочерью одного из обвиняемых – Норриса (поскольку брак с Екатериной был аннулирован, их дочь Мария не считалась законной дочерью короля). Поэтому судье пришлось серьезно поработать над датами, чтобы не бросить тень на законность рождения Елизаветы и отнести мнимые измены ко времени, когда Анна родила мертвого ребенка.

Судьи не погнушались даже обвинить Анну в кровосмешении с собственным братом (под этим, видимо, подразумевалось то, что он присел однажды на постель своей сестры).

Архиепископ Кранмер сделал все возможное, чтобы спасти Анну, и сама она написала королю трогательное письмо, умоляя его по крайней мере простить несчастных молодых людей, ни в чем перед ним не повинных.

Вот это письмо:

«Государь!

Неудовольствие Вашего Величества и мое заключение в темницу мне кажутся столь странными, что я не знаю, о чем мне должно писать к вам и в чем должно просить прощения. Вы прислали известного всем врача моего сказать мне, что я должна сознаться в истине, если хочу снова приобрести вашу благосклонность. Он не успел еще объяснить мне своего поручения, как я уже приметила, в чем состоит ваше намерение. Но если, как вы говорите, признание в истине может доставить мне свободу, я повинуюсь вашим повелениям от всего сердца и со всею душевной покорностью. Не воображайте, Ваше Величество, что ваша бедная жена когда-нибудь могла быть доведена до такого преступления, о котором она никогда не дозволяла себе и помыслить. Никогда ни один Государь не имел супруги столь верной всем своим обязанностям, столь исполненной нежнейшей привязанности, какова Анна Болейн, собственная ваша супруга. Она умела ценить то высокое состояние, до которого возвысили ее милость Провидения и снисходительность ваша. Но стоя на высоте величия, на которую возведена была, никогда не забывала я, что могла подпасть такой участи, какой подверглась ныне. Мое возвышение не имело никакого другого основания, кроме кратковременной вашей ко мне склонности, и я не сомневаюсь, что малейшее изменение тех внешних приятностей, которые произвели ее в сердце вашем, могло обратить вас к иному предмету.

Вы извлекли меня из ничтожества, возвели на высочайшую степень в государстве, присоединили меня к Августейшей фамилии вашей: сего блеска я никогда не смела ожидать; сие величие выше заслуг моих. Между тем, если вы уже удостоили меня сей почести, то не потерпите, великий Государь, чтобы непостоянство или злые советы врагов моих могли меня лишить благосклонности Вашего Величества. Не допустите, чтобы порицание за неверность, пятно столь черное и столь недостойное, обесчестило имя вашей супруги, а вместе с нею и имя юной принцессы, вашей дочери.

Итак, повелите, Государь, исследовать дело мое, соблюдая свято законы справедливости, и не допустите, чтобы враги мои были вместе моими доносчиками и моими судьями. Повелите, чтобы процесс мой произведен был публично. Моя верность защитит меня от поношения и стыда. Вы увидите: невинность моя будет оправдана, ваши подозрения развеются, ваш дух успокоится, и молчание заступит на место порицания, или же мое преступление будет обнаружено пред глазами целого света. Итак, повелите сделать со мною то, что угодно Богу и вам. Вы можете, Ваше Величество, избежать чрез сие общественной молвы; мое преступление, будучи обнаружено по справедливости, даст вам, пред Богом и пред людьми, право не только наказать меня как неверную супругу, но и беспрепятственно последовать склонности, чувствуемой вами к той, которая стала причиной моего несчастного состояния. Я могла бы давно произнести пред вами имя ее. Вы не знаете, Ваше Величество, как далеко в сем случае простираются мои подозрения. Наконец, если вы уже решились погубить меня и если смерть мою, основанную на постыдной клевете, почитаете единственным средством к получению желаемого вами блага, то я буду просить Бога, чтобы он простил сие великое преступление как вам, так и врагам моим, послужившим при сем орудиями, и чтобы в последний день, сидя на престоле своем, пред которым вы и я предстанем скоро и пред которым моя невинность, если смею сказать, будет явно открыта, Он не потребовал от вас строгого отчета в поступке, столь недостойном вас и столь жестокосердном.

Последняя и единственная моя просьба состоит в том, чтобы вы на одну меня возложили всю тяжесть вашего гнева и чтоб не подвергали никакому бедствию тех несчастных, которые, как я слышала, содержатся по моему делу в тесной темнице. Если когда-нибудь я могла о чем упросить вас, если имя Анны Болейн когда-нибудь было приятно вашему слуху, не откажите мне в сей просьбе, и я ни о чем более беспокоить вас не буду; в противном случае мне остается воссылать пламенные молитвы к Богу, чтоб он был к вам милостив и управлял всеми вашими действиями.

Ваша верная и покорнейшая супруга Анна.

Тауэр, 6 мая 1536 года».

Но Генрих был неумолим. Процесс против «заговорщиков» повели с такой поспешностью и с такими нарушениями самых обыкновенных судебных формальностей, что Анна даже ни разу не видела своих обвинителей. Ей удалось добиться от бывшего супруга лишь одной «милости»: костер ей был заменен эшафотом.

Казнь Анны Болейн

Джордж Болейн сложил голову на плахе через два дня после суда. Зрителей собралось почти 2000 человек.

19 мая 1536 года взошла на эшафот и Анна, до последней минуты пребывая в безумной надежде на то, что Генрих лишь испытывает ее. Меч палача положил этой надежде конец…

Накануне она спрашивала, не будет ли ей больно. Она еще добавила, что палачу будет не так трудно управиться со своей работой, ведь у нее такая тонкая шея. Говоря так, она точно знала, что обо всем этом тут же передадут королю.

В своей предсмертной речи Анна сказала лишь, что теперь нет смысла касаться причин ее смерти. Она крикнула:

– Люди, я просто подчиняюсь закону, который осудил меня! Я прощаю судей и прошу Господа позаботиться о моей душе!

После этого она совершенно спокойно добавила:

– Я не обвиняю никого. Когда я умру, то помните, что я чтила нашего доброго короля, который был очень добр и милостив ко мне. Вы будете счастливы, если Господь даст ему долгую жизнь, так как он одарен многими хорошими качествами: страхом перед Богом, любовью к своему народу и другими добродетелями, о которых я не буду упоминать.

Казнь Анны была отмечена одним новшеством. Во Франции было распространено обезглавливание мечом, и Генрих VIII решил также внедрить меч взамен обычной секиры, а первый опыт провести на собственной жене. Правда, не было достаточно компетентного эксперта – пришлось выписывать нужного человека из Кале. Палач был доставлен вовремя и оказался знающим свое дело. Эксперимент прошел успешно.

Генрих VIII любил поступать по закону, но понимал он законность весьма специфически: их необходимо было быстро приноравливать к желаниям короля. Доктор богословия и архиепископ Кентерберийский Томас Кранмер, выполняя приказ Генриха о разводе с Анной Болейн, формально совершил акт государственной измены. По действовавшему акту о престолонаследии 1534 года государственной изменой считалось всякое «предубеждение, оклеветание, попытки нарушить или унизить» брак Генриха с Анной. Немало католиков лишилось головы за попытку «умалить» любым способом этот брак, ныне объявленный Кранмером недействительным. В новый акт о престолонаследии 1536 года была включена специальная статья, предусматривавшая, что те, кто из лучших мотивов недавно указали на недействительность брака Генриха с Анной, не виновны в государственной измене. Однако тут же была сделана оговорка, что аннулирование брака с Анной не снимает вины с любого, кто ранее считал тот брак не имеющим законной силы. Вместе с тем было объявлено государственной изменой ставить под сомнение оба развода Генриха – и с Екатериной Арагонской, и с Анной Болейн. Теперь уж действительно все было в порядке. Но это еще не все. За Анной отправится на эшафот и сам Кранмер: после восстановления католицизма при Марии Тюдор он был обвинен в государственной измене и сожжен на костре как еретик.

Когда раздался пушечный выстрел, извещающий, что голова Анны Болейн скатилась на доски эшафота, нетерпеливо ожидавший казни король весело закричал:

– Дело сделано! Спускайте собак, будем веселиться!

Брак короля с Джейн Сеймур был заключен в тот же день.

А потом у него были еще три жены, и пятая из них, Екатерина Ховард, была двоюродной сестрой Анны Болейн, и она тоже кончила жизнь на плахе по обвинению в супружеской неверности.

Ирония судьбы здесь состоит в том, что через двадцать два года после того, как Анна Болейн поднялась на эшафот, на престол Англии взошла и на протяжении сорока пяти лет твердой рукой правила ее дочь, одна из самых величественных правительниц Елизавета I Английская, чье огромное историческое значение для судьбы Англии и Европы известно всем. И происходило это, несмотря на все попытки дочери Екатерины Арагонской Марии подорвать ее популярность намеками на то, что Елизавета «похожа на Марка Смитона», который «когда-то считался очень привлекательным мужчиной».

Глава четвертая
Маркиза де Монтеспан

Король сделал вид, что доверяет ей <…> Во всяком случае, чтобы остановить волнения, он приказал остановить начавшийся судебный процесс <…> Но историки после этого не стали меньше рассуждать о прекрасной фаворитке как об «отравительнице».

ПОЛЬ ЛЕЖЁН, современная французская писательница, историк

Девушка завидного происхождения

Одна из самых знаменитых куртизанок короля Людовика XIV родилась 5 октября 1640 года в Люссак-ле-Шато, департамент Вьенна (Пуату).

Она происходила из очень старинного рода: ее отцом был Габриэль де Рошешуар, герцог де Мортемар. Он воспитывался вместе с юным королем Людовиком XIII и потом сопровождал его во всех военных кампаниях, за что был награжден чинами первого камергера двора, генерал-лейтенанта, губернатора Меца, Туля и Вердена, а также орденом Святого Духа, одним из самых престижных орденов королевской Франции, которым удостаивались лишь те, чье дворянство насчитывало не менее четырех поколений. В 1650 году король Людовик XIV за особые заслуги преобразовал его маркизат де Мортемар в герцогство.

Его женой и матерью новорожденной была Диана де Грансень, придворная дама королевы Анны Австрийской. Их брак к тому времени уже дал Франции двоих детей: это были дочь Габриэлла (1633 г.р.) и сын Луи-Виктор (1636 г.р.).

В октябре 1640 года родится третий ребенок (всего их будет пять) – девочка Франсуаза. Второе имя – Атенаис она возьмет себе сама несколько позже.

Как и другие знатные дамы того времени, Франсуаза-Атенаис воспитывалась в монастыре, ибо ее родители с самого начала старались привить своим дочерям принципы благочестия.

Брак с маркизом де Монтеспаном

В девятнадцать лет Франсуаза-Атенаис прибыла в Версаль и стала фрейлиной королевы Марии-Терезии, жены короля Людовика XIV. Она ходила к причастию каждый день, чем внушила набожной королеве-испанке (она была дочерью короля Испании Филиппа IV Габсбурга) высокое мнение о своей добродетели. Однако уже в то время у Франсуазы-Атенаис набожность вполне сочеталась с веселостью нрава и светским непостоянством.

В возрасте двадцати двух лет, в 1663 году, Франсуаза-Атенаис вышла замуж за дворянина Луи-Анри де Пардайона де Гондрэна, маркиза де Монтеспана. Он был моложе ее на год. Это был блестящий брак, который соединил родовитость, положение в обществе и могущество. Супругам была предоставлена возможность жить вместе, и в тот же год у них родилась дочь, которую назвали Марией-Кристиной (она умрет через двенадцать лет). Через два года родился и долгожданный мальчик, получивший имя Луи-Антуан (позже он получит титул герцога Антенского).

Известный мастер эпистолярного жанра той эпохи Мария де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье называла эту пару «несравненной», при этом отмечая «триумфальную красоту» мадам де Монтеспан.

Эта-то «триумфальная красота», помноженная на затаенные амбиции и страстные желания, и повернула жизнь благополучных супругов на сто восемьдесят градусов: на пышные прелести юной красавицы обратил свой благосклонный взор «король-солнце». Упускать такую удачу было нельзя. А посему надо было действовать, ибо человек, которому повезло, – это всего лишь человек, который сделал то, чего другие не делали или только собирались сделать.

Конкуренция с Луизой де Лавалльер

Помимо красоты, очарование и шарм мадам де Монтеспан таились в необыкновенной остроте ее ума и особой манере шутить. Признаемся, что для женщины это весьма нечастое сочетание, и когда оно имеет место, многих именно это в ней и раздражает. Вот и в Версале многие осуждали высокомерие и острый язык Франсуазы-Атенаис. Во всяком случае граф де Сен-Симон, знавший в этом толк, ехидно замечал, что «ее прелести превосходили ее высокомерие и им же уравновешивались». Однако отметим, что именно потрясающее умение метко награждать точными и колкими определениями и помогло маркизе убрать со своей дороги тогдашнюю первую любовницу короля Луизу де Лавалльер.

Когда Франсуаза-Атенаис увидела, какой роскошью окружена фаворитка короля, она подумала, что во всем превосходит соперницу, и решила рискнуть. В конце концов, кто не рискует, тот не пьет шампанского. А решив так, она сделала Луизу мишенью для своих острот. Говорят, что именно эти ее старания и способствовали тому, что сама она была замечена Людовиком XIV.

Задуманное удалось маркизе полностью, и вскоре она вытравила образ спокойной и нежной де Лавалльер из сердца короля. По этому поводу Рафаэль Сабатини восхищенно пишет:

«Вообще женщины при дворе Людовика XIV играли значительную роль. Стоило государю обратить на какую-нибудь из фрейлин свои темные глаза, как она таяла, словно воск, под лучами «короля-солнца». Однако мадам де Монтеспан был доступен секрет обратного воздействия, и сам венценосец превратился в воск, из которого ее ручки могли вылепить любую модель».

А произошло это следующим образом. В июне 1667 года молодой король отправился на войну во Фландрию. Удача ему улыбалась, и при первом же появлении французских войск противник спешил открыть ворота своих городов. Королева, принцессы и двор следовали за королем, в то время как «официальной фаворитке» было приказано оставаться в Версале. Конечно, это не была отставка, но многие поспешили трактовать титул герцогини, дарованный Луизе де Лавалльер в мае 1667 года, как прощальный дар. К тому же Людовик XIV причастился перед походом, что говорило о многом. Безусловно, Его Величество, будучи истинным христианином, периодически брался за ум и начинал стремиться к искуплению грехов.

Луиза была в отчаянии и отправила королю полный горечи сонет. Король ответил ей в той же манере и примерно теми же рифмами, но фаворитка не удовлетворилась таким ответом и помчалась во Фландрию, где высочайший любовник встретил ее весьма прохладно.

Очаровательная мадам де Монтеспан не могла упустить такой благоприятной возможности и решила окончательно унизить свою «подругу», чье место она задумала занять. Как-то раз она сказала Марии-Терезии:

– Я преклоняюсь перед ее смелостью предстать перед вами, приехав вопреки воле короля.

И пока королева проливала слезы, она, потупив глаза, добавила:

– Бог сохранил меня от счастья быть любовницей короля. Но если бы я ею и была, мне было бы стыдно являться перед королевой.

Конечно, она лукавила. Ей было прекрасно известно, что король уже обратил на нее свое внимание, ведь ее броская красота брюнетки с голубыми глазами уж больно контрастировала с внешностью рябоватой и чуть-чуть прихрамывавшей Луизы. К тому же та совершила очень большую ошибку, бесконечно расхваливая перед королем свою новую подругу.

Поначалу короля утомляли явные усилия Франсуазы-Атенаис ему понравиться. Он даже высокомерно заявлял:

– Она делала все, что могла, чтобы меня очаровать, но я не желал этого.

Но настал момент, когда король сдался и… нашел эту капитуляцию прекрасной. Столь прекрасной, что он появлялся в своей супружеской спальне только под утро.

– Я читал срочные депеши и отвечал на них, – попытался он оправдаться перед Марией-Терезией, но та лишь покачала головой и голосом, полным осуждения, ответила:

– Вы могли бы найти для этого другое время.

Но короля это не отрезвило, и он, по словам графа де Сен-Симона, «выставляя напоказ сразу двух любовниц, прогуливался с ними по лагерю, а во время движения войск вез их в карете королевы». И при этом прекрасная Франсуаза-Атенаис, вопреки тому, что она говорила, отнюдь не чувствовала угрызений совести ни перед «подругой», ни перед королевой.

Мадам де Шатрие, состоявшая на службе при семействе Конде, описывала это так:

«Шатер короля, в котором я побывала, имел три залы и одну спальную комнату с двумя кабинками, причем все они блистали золотом. На подушках китайского атласа восседали прекрасные амазонки: они могли бы скорее привлечь врагов, нежели нагнать на них страху. В этот эскадрон, возглавляемый Его Величеством, входили Мадам, мадемуазель де Лавалльер, мадам де Монтеспан, мадам де Ровр и принцесса д’Аркур. Дневную жару они пережидали в палатке, и туда же им подавался обед, и ели они отнюдь не по-походному, и сервировка была великолепной. По вечерам они катались на лошадях вместе с Его Величеством: войска брали на караул, раздавались мушкетные выстрелы, никому не причинявшие вреда».

Вернувшись в Париж, Людовик XIV уже был полностью в плену чар Франсуазы-Атенаис, однако и свою Луизу он пока не бросил, но та, все прекрасно понимая, затаилась в своем особнячке и тихо страдала. Однако король не любил тайных сцен.

Надо сказать, что Людовик XIV зашел гораздо дальше своих предшественников, обычно довольствовавшихся двумя женщинами. Он любил наслаждаться куда более хлопотной полигамией, имея трех женщин одновременно, причем всегда открыто, официально и публично: одну королеву и двух фавориток.

Обеих фавориток король содержал словно восточный султан. Рассказывают, что сначала он посещал Луизу, а затем проводил вечер у Франсуазы-Атенаис.

Историк Ги Шоссинан-Ногаре пишет:

«Пробыв недолгое время у первой, он брал у нее разрешение на то, чтобы отправиться к ее сопернице, и, оставляя вместо себя маленькую собачонку, говаривал: «Вот вам компания, с вас и этого достаточно». Какова бы ни была правдивость этой невероятной истории, мадемуазель де Лавалльер все острее переживала свое унижение, и ее раненое чувство все непреодолимее увлекало ее к Богу».

Любовницу, которая больше не возбуждала в нем желания, Людовик XIV сохранял подле себя долго, пока та совершенно не пресыщалась своим двусмысленным и обидным положением. При этом свою жену, покорную Марию-Терезию, он неизменно почитал, как это и надлежало добропорядочному супругу. Просто должность фаворитки была слишком освящена традицией, чтобы вдруг взять и отказаться от этого.

Вышедшая в тираж фаворитка, даже несмотря на сменившее страсть безразличие, все равно продолжала удостаиваться его внимания и подводилась к окончательному разрыву постепенно. Этому театральному любовнику нужно было, чтобы все происходило на глазах у зрителей. В рассматриваемом случае король устроил празднества в Сен-Жермене под названием «Балет муз», где Луиза и Франсуаза-Атенаис получили совершенно одинаковые роли.

По словам Ги Бретона, «это была шутка довольно дурного тона, однако двор веселился от души». Людовик XIV в костюме пастушка исполнил изящный сольный номер, а затем вдруг приблизился к мадемуазель де Лавалльер и, глядя ей прямо в глаза, с изумительной бесцеремонностью прочел стихотворение, написанное знаменитым салонным поэтом Иссаком де Бенсерадом специально для этого случая:

 
Вас не хочу разгневать я, но лишь предупреждаю,
Что прежних нежных чувств к вам больше не питаю,
И на прощание открыться вам могу я,
Что больше не свободен я, ведь полюбил другую.
 

После этого он покинул Луизу, раздавленную горем и стыдом. Под ироническими улыбками публики несчастная вынуждена была кое-как дотанцевать до самого конца спектакля, но едва только ей представилась возможность ускользнуть, она бросилась к себе, упала на постель и стала горько рыдать, что она всегда делала и не в столь драматических обстоятельствах.

А вскоре милая и наивная Луиза де Лавалльер простилась со своими друзьями, принесла публичные извинения королеве и ушла в монастырь, и это означало безоговорочную победу умной и целеустремленной мадам де Монтеспан.