Текст книги "Степной десант. Гвардейцы стоят насмерть!"

Глава девятая

Спустя два дня начальник госпиталя отпустил Гришку навестить тетку в сопровождении Селиванова. Шли не спеша. Николай довольно бодро ходил с палочкой, но ногу, по совету доктора, старался не нагружать активной ходьбой. Гришке он тоже посоветовал не тревожить руку без лишней надобности и еще пару дней подержать ее на перевязи. Да и спешить не было особого желания, хотелось после больничных запахов подышать свежим воздухом, насладиться безветренным осенним днем. «Бабье лето» закончилось, осень все больше вступала в свои права. С каждым днем становилось прохладнее, все чаще лил дождь, все пасмурнее становилось небо, но Гришке и Николаю повезло, день выдался чудесный и радовал душу. Так неторопливо дошли до дома, где жила Гришкина тетка. Деревянный дом был старым, двухэтажным, с застекленной верандой и длинным балконом. Гришка постучал в дверь на первом этаже, но ему никто не ответил. Стук в ставни тоже не принес желаемого результата. На втором этаже хлопнула дверь, с балкона по скрипучей деревянной лестнице спустилась высокая пожилая женщина в черном платке, с помятым жестяным ведром в руке. Она дошла до ямки у дороги, выплеснула из ведра помои, громко спросила:

– Чего тарабаните? Кого вам надо?

Гришка обрадованно ответил:

– Тетя Клава, это я, Гриша, племянник Валентины Матвеевны.

Женщина приложила ладонь к щеке:

– Ой, Гришенька! А я-то тебя и не узнала. А Валентина Матвеевна уже месяц, как преставилась, царствие небесное, – тетя Клава трижды перекрестилась. – Константин, родственник ваш, из села приезжал, после похорон квартиру на ключ запер и уехал. Мне тарелки и чашки из ее утвари отдал, попросил, чтобы я за жилищем приглядывала.

Гришка провел ладонью по подбородку, тяжело вздохнул.

Женщина кивнула на руку:

– Ты что же, ранен?

– Был ранен. Лечился в госпитале, здесь, в Астрахани. Скоро должны выписать.

– Хорошо, – голос женщины дрогнул. – А моего Дениску убили. Почитай, неделя минула, как похоронку на него получила… В Сталинграде погиб мой сыночек… Помнишь, как вы с ним на велосипеде катались и купаться на Кутум ходили, когда ты на каникулы приезжал, – она поставила ведро на землю, закрыла лицо ладонями, зарыдала. Гришка снял пилотку с головы, опустил голову. За ним последовал Селиванов. Постояли, помолчали. Да и что тут скажешь. Клавдия успокоилась, утерла слезы. – Может, ко мне зайдете, Валентину Матвеевну, а заодно и Дениса моего помянете, у меня самогон есть.

Вострецов надел пилотку:

– Нельзя нам, тетя Клава, да и времени у нас мало.

Гришка соврал, время у него было, но смотреть на горе матери, потерявшей на войне сына, ему было тяжело.

– Раз так, идите. Если чего понадобится, вы не стесняйтесь, заходите.

– Спасибо. До свидания.

Женщина кивнула:

– До свидания. Выздоравливайте, ребятки. Храни вас Господь.

* * *

Гришка шел, понурив голову, весть о смерти тетки и гибели Дениса угнетала.

Селиванов вывел его из горьких раздумий.

– Куда теперь пойдем?

Гришка остановился, пожал плечами. Мимо по рельсам прогрохотал трамвай со срезанным верхом, набитый деревянными ящиками и мешками. Селиванов положил руку на плечо боевому товарищу.

– Пойдем, погуляем. Покажешь мне город. Ведь ты здесь раньше был, а я нет. Заодно на рынок сходим, приценимся, что почем.

Вострецов кивнул. Они неторопливо побрели по улицам Астрахани в сторону одного из рынков.

* * *

Рынок оказался не маленьким, с крытым павильоном – длинным каменным зданием с многочисленными арочными окнами. Рядом с ним, между домами и набережной, деревянные прилавки и похожие на сараюшки киоски. Некоторые торговцы разложили товар прямо на земле, на тряпицах, платках, старых газетах. И торговцев, и товара много. На продажу и обмен принесли, кто что может. Кто из дома, кто из огорода, а кто и ворованное. Тут тебе и домашняя утварь, и продукты, и одежда. Селиванов и Вострецов ходили среди толчеи и гама, смотрели, спрашивали, приценивались. А цены не радовали. Коробок спичек продавали за пятьдесят рублей, махорку – за сто. В мясных рядах за кило говядины просили двести рублей, за сало – шестьсот.

Селиванов покачал головой:

– Да-а, здесь наш гвардейский оклад двойного содержания не поможет.

Дородная неопрятного вида женщина ухватила пухлыми пальцами Селиванова за рукав, дыхнула перегаром:

– Солдатики, купите консервы рыбные. У меня две банки есть, сом и сазан. Недорого. За сто двадцать отдам, – шепотом добавила: – Еще вино имеется, литр. Полторы тысячи прошу. Считай, что задаром отдаю.

Николай усмехнулся.

– Ну, ну. Отдаю даром, а останусь с наваром.

Торговка возмутилась.

– Ишь, умный какой нашелся! Не хочешь, не бери! Иди, поищи, где дешевле!

Ее соседка, старушка в поношенном коричневом платке, протянула им стеклянную бутыль.

– Молочко берите, ребятки. За пятьсот руб-ликов отдам.

Селиванов отодвинул протянутую руку с бутылью.

– Извини, бабуля, в другой раз.

Старуха поправила выбившуюся из-под платка седую прядь, недовольно проворчала:

– В другой раз скиснет.

Селиванов хотел ответить, но его внимание отвлек крик у соседнего прилавка. Он тронул Вострецова за локоть.

– Пойдем, Гриша, посмотрим. Не иначе вора поймали.

Селиванов угадал. Когда они подошли к месту происшествия, там уже собралось не менее дюжины зевак и торговцев. Они плотно обступили пожилого человека с пышными седыми усами, который крепко держал за руку белобрысого долговязого мальчишку. К своему удивлению, Вострецов и Селиванов признали в них железнодорожника, который разговаривал с Гришкой на вокзале во время прибытия их части в Астрахань, и мальчишку Сашку, который угощал их помидорами у входа в порт. Рядом с ними стояла худощавая, болезненного вида женщина в белом берете. Женщина прижимала к груди черную сумочку и кошелек. Взгляд больших карих глаз растерянно метался по лицам обступивших троицу людей:

– Как же так, люди добрые? Зачем воровать? Ведь совсем еще дитя. У меня тоже сын маленький, мы эвакуированные, из Одессы, а он хотел у меня последние деньги…

Сквозь толпу просунулась торговка рыбными консервами, извергая густой поток перегара, выразила свое мнение:

– Надо его, паразита, в милицию сдать! Ишь, щенок, удумал деньги воровать!

Толпа одобрительно загудела:

– И то верно!

– Милицию надо позвать!

– Развелась шантрапа! Война, а они воруют!

– Выпороть его, стервеца, хорошенько!

– Расстреливать таких надо!

Пожилой железнодорожник урезонил:

– А ну тихо! Разгорланились! Все бы вам расстрелять. Ты своего сначала роди, вырасти, а потом расстреливай. Без разбору судить негоже. Он и кошелек-то из кармана не успел вытащить, когда я заметил и его за руку схватил.

Торговка консервами не успокаивалась.

– Ишь, защитник нашелся! В милицию его надо! Чтобы следующий раз неповадно было!

Толпа снова загудела. Селиванов понял, что мальчишку надо спасать, и шагнул к женщине в белом берете.

– Вы его простите, он больше так не будет. Я вам обещаю.

Железнодорожник пригладил свободной рукой пышные седые усы, спросил:

– А ты кто такой, мил человек, будешь? Уж не родственник ли мальчонке?

Вместо Селиванова ответил Вострецов:

– Мы десантники. Помните, я с вами на станции разговаривал?

Железнодорожник на миг задумался, затем лицо его просветлело:

– А-а! Гвардеец!

– Он самый.

Железнодорожник посмотрел на перевязь на руке Гришки, затем перевел взгляд на палочку Селиванова.

– Вижу, уже повоевать успели.

– На днях выписываемся, а там опять на немца пойдем.

– Слышно, наоборот, от немца уходите. Их, паразитов, у Енотаевки видели и у Владимировки. Говорят, они и к Джакуевке подходили, а от того места до Астрахани чуть более тридцати километров будет. Верно, что немец уже в Хулхуте хозяйничает?

Вострецов посмотрел себе под ноги.

– Верно.

– Помнится, ты, парень, обещал, что до Астрахани немец не дойдет.

Гришка поднял голову, выпрямился, глянул в глаза железнодорожнику, с уверенностью в голосе произнес:

– А я и сейчас от своих слов не отказываюсь.

– Верю, – железнодорожник посмотрел на мальчишку. – Паренек знакомый вам, что ли?

– Знакомый. У него отец на фронте. На поруки его берем. Отпустите.

– Я не против, только кошелек не мой, а вот этой дамочки. Если она согласна…

Женщина закивала головой:

– Согласна, согласна! Что же я, бессердечная, что ли? У меня ведь тоже сын есть. Мы когда эвакуировались, насмотрелись на беспризорных и голодных детей.

– Эх, война-война! – произнес горестно кто-то из толпы.

Селиванов ухватил мальчишку за свободную руку.

– Раз так, пойдем Сашка, будем тебя учить уму-разуму.

Сашка не сопротивлялся, и вскоре они вышли за пределы рынка. Селиванов отпустил руку мальчишки:

– Убегать будешь?

– Не буду. Чего мне от вас убегать. Вы добрые. Я помню, как вы мне у порта продукты и сигареты давали.

– Значит, не забыл. Это хорошо. Только ты мне ответь, это как же так, братец, получается? Отец на фронте, а ты воруешь?

Сашка шмыгнул носом:

– Нет отца. В тот день, когда с вами виделся, нам похоронка на него пришла.

Селиванов обнял мальчишку за плечо:

– Вечная ему память. А чтобы память о нем была доброй, ты должен быть достоин отца и жить так, чтобы говорили, каким ты у него хорошим человеком вырос. А ты что? Кошельки у граждан из карманов вытаскиваешь.

Сашка снова шмыгнул носом, утер слезу:

– Я не хотел. Это все Семен.

– Что за Семен?

– Товарищ отца. Они вместе воевали. В конце прошлого года Семен вернулся раненый, сказал матери, что отец погиб. Мать верить не хотела, я тоже, а он ходил, помогал, продукты приносил. Нас ведь у матери четверо. Я старший. Кроме меня сестренка и двое братишек. Всех кормить надо… Он стал вещи краденые приносить для продажи. Мать их на рынке продает. А когда похоронка пришла, он у нас жить стал.

– И что же? Он тебя воровать заставил?

– Заставлять не заставлял. Попрекал, что мать мучается с тремя мальцами, он инвалид, работать не может, а я без дела слоняюсь. Я сказал, что рыбу ловлю, продаю помидоры с огорода, яблоки, а он сказал, что это мелочь и он познакомит меня с нужными ребятами, а они объяснят, где и как деньжат раздобыть и матери с малолетними братишками и сестренкой помочь. Я согласился, а он меня с ребятами свел.

– А они тебя воровать научили.

Сашка кивнул.

– Они рядом на рынке были, а когда меня поймали, куда-то делись.

– Паразит твой дядя Семен. – Селиванов посмотрел на Вострецова. – Думаю я, Гриша, надо нам поговорить с этим Семеном и настоятельно попросить не трогать парня и не сбивать его с истинного пути, а в случае непонимания и сопротивления объяснить кулаком.

– Я не против.

Селиванов посмотрел на Сашку.

– А ты?

– Я тоже.

– А Семен этот где сейчас?

– Был дома.

– Тогда показывай, где твой дом.

– Здесь, недалеко, за каналом.

Сашка повел десантников по одной из улиц, потом свернул в тихий захламленный мусором проулок. Неожиданно путь им преградили четверо. Небритый, небольшого роста мужичок в черном пальто и помятой кепке, молодой, не старше Вострецова, верзила в пиджаке и шапке-ушанке, крепкий паренек лет семнадцати-восемнадцати и худощавый ушастый подросток. Поодаль стояли вихрастый русоволосый мальчишка и девочка в поношенном цветастом платье, судя по виду, ровесники Сашки. Сашка остановился, испуганно посмотрел на компанию. Селиванов заметил его беспокойство, спросил:

– Твои дружки?

Сашка опустил голову:

– Да. Они на рынке рядом были.

– Что-то они поздновато тебе на выручку пришли.

Мужичок в черном пальто, сутулясь, кошачьей походкой подошел к Сашке, изрек осипшим, прокуренным голосом:

– Пойдем, Сашок, потолкуем, а дяди пусть идут своей дорогой.

Селиванов встал между Сашкой и мужичком.

– А ты, уважаемый, кто такой, чтобы указывать ему, куда и с кем идти?

– Это, паря, не твое собачье дело, – мужичок сплюнул себе под ноги, кивнул на трость в руке Селиванова. – Иди, покуда тебе вторую ногу не сломали. И своего дружка-инвалида забирай, а то вам ни один госпиталь не поможет.

Подошел верзила:

– Сиплый, чего с ними балакать, бери Белобрысого и пойдем.

– Ты, Амбал, не встревай. Сам разберусь, – сиплый обратился к Селиванову. – Отдай мальчишку.

Холодный взгляд Николая пронзил Сиплого, желваки заиграли на его скулах:

– Нет.

Сиплый отвел глаза, сунул руку в карман, повернулся к подручным.

– Косой, Хорек!

В тот же миг кулак Амбала устремился к лицу Вострецова. Гришка едва успел увернуться и вынуть раненую руку из перевязи. Селиванов оттолкнул Сашку, сделал шаг назад. Вовремя. Сиплый выхватил нож. Ударил с разворота, целясь в живот. Трость Селиванова ударила его по кисти. Резкая боль заставила Сиплого разжать пальцы. Нож упал на землю. Николай схватил трость двумя руками, с силой ударил ее концом в солнечное сплетение Сиплого. Сиплый захрипел, схватился за живот. В следующую секунду кулак Николая опрокинул его на землю. На помощь ему подбежали Косой с Хорьком. Селиванов замахал палкой, словно шашкой. Трость так быстро крутилась в руках Селиванова, что противники не успевали следить и предугадывать его действия. Дерево оказалось крепким, и вскоре колющие и рубящие удары заставили Косого с Хорьком попятиться. Вид поверженного главаря не прибавил им храбрости, стоило Селиванову самому перейти в наступление, как они пустились наутек, увлекая за собой малолетних сотоварищей, наблюдавших со стороны за дракой. Селиванов поднял с земли нож Сиплого. Оставался еще Амбал. Он был на голову выше и крупнее Вострецова. Размашистые удары тяжелых, как кувалды, кулаков следовали один за другим. Руки у Амбала были длинные, а потому Гришке никак не удавалось сблизиться с противником, чтобы достать его кулаком или провести один из приемов самбо, к тому же мешала не до конца зажившая рана. Очередная попытка пройти в ноги противнику, как это он сделал в рукопашном бою у совхоза «Ревдольган» против немца-боксера, не увенчалась успехом. Амбал среагировал, ударил. Гришка наклонил голову, прикрылся рукой. Мощный удар в плечо откинул его к забору. Амбал наступал. Следующий удар проломил одну из досок щита. На костяшках пальцев Амбала появилась кровь. Он замахнулся снова, но в это время почувствовал, что ему в спину уперся кончик лезвия ножа. Холодный и требовательный голос Селиванова произнес:

– Стой спокойно, парень.

Амбал хотел ударить Селиванова с разворота, но Вострецов его опередил. Два точных удара в лицо и живот, а затем подсечка заставили Амбала повалиться на землю. В его глазах появилось смятение, усиленное видом распростертого на земле тела Сиплого. Амбал утер кровь из разбитого носа, испуганно посмотрел на окровавленную ладонь, затем на суровый вид военных, жалобно запричитал:

– Ребята, вы че?! Вы это, не бейте. Не надо. Пожалуйста.

Селиванов толкнул его сапогом в бок:

– Вставай. Скулишь как баба. Такому детине, как ты, давно надо на фронте быть, а ты в тылу ошиваешься.

Амбал медленно встал, отряхнулся, шмыгнул носом.

– Больной я. Эпилепсия у меня, туберкулез.

– А кулаками махать и воровать ты не больной?

Амбал виновато опустил голову. Селиванов указал на Сиплого.

– Забирай своего дружка, и уходите. И чтобы я вас рядом с Сашкой больше не видел. Узнаю, оба в милиции окажетесь. Понятно?

– Понятно. – Амбал подошел к Сиплому, помог подняться с земли, поддерживая его за локоть, повел прочь.

Когда они ушли, Селиванов потрепал Сашку по белобрысым волосам.

– Вот и все, парень, теперь твои дружки вряд ли к тебе подойдут.

Сашка с восхищением посмотрел на Николая.

– Это точно. Как ты их палкой. Мне бы так научиться.

– Еще научишься, а пока твоего Семена надо научить, как правильно жить.

Глава десятая

Дом, где жил Сашка, был невзрачным, врос по окна в землю и больше походил на барак. Двор, огороженный покосившимся дощатым дырявым забором и сараюшками, был небольшим и грязным. У входа во двор Сашка остановился.

– Пойду, посмотрю, где он.

Сашка вошел в одну из трех дверей и вскоре вернулся.

– Спит в спальной, по-моему, уже напился. Матери нет. Братишки и сестренка в соседней комнате играют.

Селиванов кивнул на дом.

– Пошли. Ты, Сашка, с детьми посиди, а мы с Семеном поговорим.

* * *

Комнатки были маленькие, тесные. В прихожей Сашка указал на дверь справа, сам повернул в комнату налево, откуда доносились детские голоса. Селиванов и Вострецов вошли, прикрыли дверь. В комнатке стоял тяжелый запах табачного дыма и перегара. У печки на железной кровати спал укрытый шинелью человек в полинялой военной форме. На вид ему было около тридцати; смугловатое лицо, прямой с легкой горбинкой нос, черные брови, темно-русые волосы, раздвоенный подбородок – красавчик, из тех, которые нравятся женщинам. Селиванов сорвал с него шинель, бросил на пол, громко произнес:

– Вставай, Сема, разговор имеется!

Семен попытался вскочить, но наконечник трости уперся ему в грудь.

– Сидеть!

Голос Селиванова заставил его отказаться от попытки встать. Он разгладил ладонью лицо, посмотрел на Селиванова. В черных цыганских глазах читались настороженность, растерянность и испуг.

– Вам чего? Кто вы?

– Кто мы, тебе знать не положено, а вот что нам надо, это мы тебе объясним. Ты зачем же, подлец, заставляешь мальчишку чужое брать, а его мать продавать ворованные вещи?!

Семен окончательно пришел в себя после сна, бледность с лица спала, испуг прошел, и теперь он отвечал спокойно:

– А вы что, из милиции или из НКВД, чтобы меня допрашивать?

– Не из милиции, но если ты дальше будешь заставлять заниматься Сашку и его мать воровским делом, то скоро окажешься там.

– А как детишек кормить?

– Иди работать.

Семен показал правую руку без кисти.

– Кому такой работник нужен? Одной рукой много не наработаешь. Так что попрекайте немцев. Это они меня руки лишили, когда мы из окружения в сорок первом выходили. Я вижу, вы и сами фронтовики. Ранены были…

Селиванов кашлянул, убрал трость за спину. Слово «окружение» разбудило в нем тяжелые воспоминания.

– Сам живи, как знаешь, а Сашку и его мать не тронь. Если мальчишка нам на тебя пожалуется, пеняй на себя.

– А ты меня не пугай, я не из пугливых. – Семен взял с пола пачку папирос, закурил, примирительно сказал: – Ладно, будь по-вашему. Мне с милицией неприятности ни к чему.

– Добро, на том и порешим, – бросил Селиванов и вышел в прихожую вместе с Вострецовым. Заглянув в соседнюю комнату, позвал Сашку. – Пойдем, прогуляемся.

Когда они вышли из двора, Николай обратился к Вострецову:

– Ты не против, если связь с Сашкой мы будем держать через Машу.

– Я не против, думаю, что и Маша не станет возражать.

Селиванов объяснил Сашке, в каком госпитале можно будет найти Машу в случае надобности, так как сообщать адрес разведшколы не имел права. Они дали Сашке наставления и отправили его домой, затем неторопливо направились в сторону эвакогоспиталя. Осматривать город больше не хотелось, события дня их утомили, да и времени на это оставалось мало. Молча прошли сотню шагов, потом Гришка спросил:

– Ловко ты тростью орудуешь, где так научился? Я где-то читал, что английские джентльмены владели приемами борьбы с тростью.

– Мне английские джентльмены не нужны. Меня отец учил, донской казак. Он рубака был известный, шашкой владел на зависть многим. Ну и меня кое-чему научил. Вот я и использовал палку вместо шашки. Я же мечтал попасть в кавалерию на службу, а попал в десантники…

– Выходит, ты из донских казаков?

– Выходит.

– А у меня мама из астраханских. Отца сюда по работе присылали, они и познакомились. Потом он маму в Ярославль увез. Я там родился, а когда мне десять лет исполнилось, отца в Москву направили работать. Мы там некоторое время жили.

– Жив?

– Кто?

– Отец твой, говорю, жив? А то ты все мать поминаешь, а про отца молчишь.

Вострецов опустил голову.

– Умер отец. В тридцать девятом. За полгода до этого его по доносу в НКВД забрали, обвинили во вредительстве. Он ведь на заводе инженером работал. Неделю в застенках просидел, потом его оправдали и отпустили. Вышел оттуда постаревший лет на десять. На заводе к отцу после этого случая стали относиться с недоверием. Тогда мы из Москвы опять в Ярославль перебрались. От пережитого у него сердце начало болеть, на работе приступ случился, врачи спасти не смогли. Мы с сестрой Галей долго переживали, а мама с той поры в церковь ходить стала и меня приобщить пыталась… У нее ведь тоже здоровье плохое… В то время она меня научила нескольким молитвам и крестик дала, когда я в армию уходил…

– Моего батю тоже один раз забирали. Он на парторга с кулаками кинулся за то, что тот попрекнул его службой у белогвардейцев. Только он у белых недолго был, понял, на чьей стороне правда, и перешел к красным. У Буденного в Первой конной армии служил, Перекоп штурмовал, с белополяками воевал, за храбрость от самого командарма Семена Михайловича благодарность не раз имел. Поэтому и возмутился. Отцовы друзья-сослуживцы и родственники помогли это дело замять…

– Выходит, повезло нашим отцам. Могло быть хуже.

– Выходит, что повезло. Разобраться сложно, кто не виновен, а кто враг советской власти. Жизнь штука не простая. Тогда отцу повезло, а как он сейчас и где? Где мама, сестра, братишка? Они ведь теперь на оккупированной территории оказались. Знаю одно, батя у меня с характером, он немца над собой терпеть не станет…

Селиванов остановился, достал кисет, свернул самокрутку. Из подворотни выбежала черно-белая, средних размеров собака с лохматой мордой, подбежала к ногам Николая, хрипло взахлеб залаяла. Селиванов примял кончик самокрутки, положил в карман, опираясь на трость, медленно присел.

– Ты чего это ругаешься? Мы люди хорошие, тебя не обидим.

Пес перестал лаять, завилял хвостом. Селиванов протянул руку к собаке.

– Ну, вот и хорошо. Иди ко мне.

Пес подошел, лизнул ладонь. Николай погладил лобастую голову собаки, почесал за ушами. Гришка улыбнулся.

– Любят тебя собаки.

– А тебя вот не особо привечают. Когда ты за цветами для Маши полез, они тебя неласково встретили.

– Это верно.

Селиванов почесал собаке грудь, встал.

– Я с детства собак люблю, и они меня тоже. Когда война началась, к нам пес прибился, охотничьей породы, за мной хвостом ходил. Команды понимал, выстрелов не боялся… Во время боя в него осколок попал… У меня на руках умер… Перед смертью на меня смотрит, а в глазах слезы… Потом будто оледенели глаза…

Пес, словно почувствовав его грусть, притерся к ноге. Селиванов нагнулся, потрепал его по холке, строго произнес:

– Иди. Домой.

Пес послушно нырнул в подворотню. Селиванов закурил и молча в сопровождении Вострецова зашагал по улице. Докурив самокрутку, заговорил снова:

– Со мной в госпитале, после первого ранения, пограничник лежал, так он рассказывал, как наши собаки с немецкими пехотинцами в рукопашной сходились.

– Это как?

– А так. Это были бои на Украине, во время отступления. В конце июля сорок первого у села, где-то под Черкассами, держали оборону пять сотен пограничников из Коломыйского погран-отряда, а с ними более сотни служебных собак из Львовской школы служебного собаководства. Когда немцы предприняли наступление, пограничники пошли в рукопашную вместе с собаками и почти обратили фрицев в бегство. Только к ним на помощь пришли танки, а на них с собаками и штыками не попрешь… Немцы собак с танков из винтовок и автоматов расстреливали… Все там и полегли… И люди, и собаки… Некоторые псы тела хозяев до последнего защищали. Немцы их застрелили. От злобы даже сельских собак перестреляли… Когда немцы ушли, селяне пограничников вместе с их собаками на месте боя закопали.

– Откуда же это известно, если все погибли?

– Пограничник, который со мной в госпитале лежал, из той же части был, он в то время из окружения выходил с тремя товарищами. Когда услышали шум боя, то решили к своим присоединиться. Однако до них добраться не удалось, а бой видели со стороны…

За разговором подошли к госпиталю. В дверях неожиданно столкнулись с Машей. Вострецов удивился:

– Маша?! Ты же сегодня должна была отдыхать.

– У Лиды заболел ребенок, пришлось на некоторое время ее заменить. Теперь иду домой. Хотела переночевать у брата, но мама сегодня на дежурстве, а оставлять квартиру без присмотра опасно. У нас на днях соседнюю квартиру обокрали…

– Давай я тебя провожу. Уже темнеет, а вдруг воры опять в ваш дом наведаются.

– Я согласна, только скоро комендантский час, ты можешь не успеть вернуться в госпиталь.

– Успею.

– А как же начальник госпиталя?

Селиванов успокоил:

– Вы идите. Все будет нормально. Если что, я договорюсь. До свидания, Маша.

Маша улыбнулась, кивнула головой:

– До свидания.

Девушка быстро зашагала по улице. Гришка задержался, благодарно посмотрел на Селиванова, пожал руку:

– Спасибо.

Николай похлопал его по плечу:

– Иди, ухажер, не бойся. Доставь Машу в целости и сохранности. Это тебе боевое задание. И не забудь поговорить про Сашку.

– Хорошо.

Селиванов хитро прищурил глаза:

– Если предложит остаться на ночь, не отказывайся. Я прикрою. Смотри, не опозорь гвардию. Помни слова Суворова, главное глазомер, быстрота, натиск.

Гришка отмахнулся.

– Будет тебе.

Николай улыбнулся.

– Поспешай, уйдет невеста.

Гришка побежал, догнал Машу, взял под руку. Николай проводил их взглядом, пока они не исчезли за поворотом, грустно улыбнулся, вошел в госпиталь.