Текст книги "Демоны вне расписания"

6

– Вот, собственно, и все, – сказал добрый доктор. – Когда действие наркоза закончится, то будет немножко побаливать, но это ненадолго. Теперь медленно вставайте с кушетки. Так, посидите, подышите ровно и глубоко. Не тошнит? Хорошо. Постарайтесь сегодня не делать резких движений. А лучше всего, если вы до конца дня полежите на диванчике, поспите… Все, вставайте и одевайтесь.

Настя застегивала бюстгальтер и знала, что в этот момент доктор разглядывает ее со спины.

– Настя, – вкрадчиво сказал добрый доктор. – Знаете, у вас замечательное тело.

– Спасибо. – Она быстро надела майку и спортивные штаны. – Спасибо… И до свидания.

– Настя, послушайте меня. – Доктор встал со своего кресла и подошел к Насте, разглядывая ее, как ребенок рождественскую елку. – Когда закончится эта ваша операция, заходите ко мне…

– Зачем?

– Ну-у… – уклончиво протянул доктор. – Мы с вами сможем сделать много замечательных вещей.

– По-моему, мы с вами уже сделали все вещи, которые только могли, – ответила Настя, вежливо отстраняясь. Добрый доктор был универсальным специалистом, он сам провел полное медицинское обследование Насти и мог бы заявить, что знает ее как облупленную. Но углублять это знакомство у Насти не было ни малейшего желания.

– Старый больной извращенец, – сказала по этому поводу Лиза.

– Он тебе тоже такое говорил?

– Он всем это говорит. Не парься, он безобидный старикан, которому за счастье лишний раз потрогать твою попу, пока он делает укол.

– А Покровский?

– Что – Покровский?

– Ну, этот, с бровями, сказал ему – надеюсь, майор, что у вас нет личных мотивов.

– Это переводится так: надеюсь, Артем, что вы отменили казнь Насти не для того, чтобы просто ее трахнуть.

– Я поняла. А что, от Покровского можно ожидать…

– Если он попробует тебя трахнуть, то у него будут проблемы не только с начальством. В первую очередь у него будут проблемы со мной. Ясно?

– Что, у вас…

– Не твое собачье дело. Просто держись подальше от него. И от меня.

– Я не могу держаться подальше. Я тут как бы под арестом…

– Вот и молчи себе в тряпочку. И не воображай тут из себя невесть что! Тоже мне, принцесса с большой дороги! Кто ты такая? На фига ты сдалась Покровскому? Посмотри на себя! Ты знаешь, почему ты до сих пор жива? Знаешь?

– Потому что вам нужна была информация.

– Какая информация может быть в твоей тупой башке! Ты жива только потому…

– Почему?

Лиза странно дернула головой и на миг побледнела. Голос ее зазвучал, как зажеванная магнитофонная пленка:

– П-по-о-отому…

– Что? Тебе плохо?

Лиза скорчила зверскую рожу и отмахнулась:

– Все нормально, отвали.

– Так ты хотела мне сказать…

– Ничего я тебе не хотела сказать. Закрыли тему. Не доставай меня больше. Иначе я за себя не ручаюсь…

Лиза захлопнула дверь в свою комнату и дважды повернула ключ в замке. Это было даже излишне: Настя и не собиралась бежать за ней и успокаивать.

Еще чего.

7

– Ты выглядишь усталой, – сказал Покровский. – Лиза достает?

– Нет, это вы меня достаете.

– Я?

– «Вы» в широком смысле слова. Все вы. Я черт знает сколько времени здесь сижу, ни родителям позвонить, ни на улицу выйти…

– Я понимаю, но… Как раз сегодня я решил немного сменить обстановку, – радостно сообщил Покровский. – Ты ведь раньше здесь не была?

– Это все то же самое здание, – напомнила Настя. – Это все те же четыре стены, только цветочки на обоях другие.

– Да ладно тебе, не привередничай. Это, скажем так, офицерская столовая.

Настя уныло оглядела комнату, в которой поместилось шесть одинаковых квадратных столов с одинаковыми клетчатыми скатертями.

– Спасибо, сильно поднимает настроение. Никогда не видела ничего подобного. Лучше расскажите мне про план Б, я хотя бы пойму – пора мне вешаться на колготках или еще нет.

– Какие-то шутки у тебя мрачные, Настя, – озабоченно произнес Покровский.

– А есть причины для веселья?

– Есть.

– А я не верю.

– Напрасно. Разве я тебя когда-нибудь обманывал?

– У вас еще все впереди.

– Хорошо, послушай меня и постарайся найти повод к веселью. Значит, насчет плана Б… План Б – это план по возмещению ущерба. Понятно?

– Пока нет.

– Ты убила трех человек. Ты нанесла большой ущерб нашей стране, нашей организации. Но мы согласны простить тебя, если ты возместишь ущерб.

– Как я могу возместить ущерб? Воскрешать людей я не умею…

– Ты должна выполнить задание, эффект от которого компенсирует ущерб от твоих преступлений. Понятно?

– Понятно. Хотя никаких преступлений я не совершала…

– Настя, не начинай эту сказку про белого бычка. Ты будешь говорить «нет», я буду говорить «да», и это будет длиться бесконечно, но при этом в клетке сидишь ты, а ключ от клетки у меня. Хочешь, чтобы он оказался у тебя, – выполни мое поручение.

– Допустим, я выполняю это поручение. Что потом – я могу идти на все четыре стороны?

– Не совсем так.

– Я так и знала, что тут есть какая-то подстава…

– Дослушай до конца. Мы тебя отпустим. Но останутся те люди, которые уже однажды заставили тебя совершить преступление. Они могут снова тебя найти, и ты снова попадешь в неприятности. Поэтому мы тебя отпустим, но у тебя будет новое имя и тебе придется переехать в другой город, чтобы тебя никто не нашел. Документами мы обеспечим. Это называется программа защиты свидетелей.

– Ну, это не самое худшее из того, что могло случиться. Ведь вы бы могли меня просто использовать, а потом выкинуть, как отработанный материал. Растворить мое прекрасное тело в серной кислоте… Или как вы там это делаете?

– Настя, ты говоришь ерунду.

– Почему же? У меня был один знакомый, капитан Сахнович… Ладно, замолчала, замолчала. И в чем же мое суперзадание, которое искупит жизни троих человек? Которых я не убивала…

– Это очень просто. В определенный день и час ты входишь в ресторан, садишься за столик, заказываешь чашку кофе.

– И что дальше?

– Садишься за столик, заказываешь чашку кофе.

– Это я уже слышала. Что дальше?

– А дальше ты увидишь. Кое-что произойдет. И когда это произойдет, ты должна будешь забыть о плане Б, об убийствах, обо мне, о капитане Сахновиче… Забыть об этом и вести себя совершенно свободно, раскованно. Ты должна подчиниться событиям, дать им нести тебя…

– Это какой-то бред.

– Наверное, я плохо объясняю, но, когда это случится, ты поймешь, что я имею в виду.

– То есть я захожу в ресторан, пью кофе, потом что-то случается, и я свободна. Так?

– Примерно.

– Это ваше «событие», оно надолго? Сколько часов это будет длиться?

– Этого не знает никто.

– Как так? Что вы за спецслужба, если ничего не знаете?

– В этом-то и сложность задания. И еще одно… С того момента, как ты войдешь в ресторан, ты будешь действовать одна. Никто из наших не будет тебя пасти. Но нам нужны гарантии, что ты никуда не сбежишь.

– Я могу дать честное слово.

– У нас есть идея получше.

По мере того как Покровский объяснял ей «идею», рот Насти все шире открывался от изумления.

– Извини, но другого выхода не было, – сказал Покровский.

– Да как вы?!. Да кто вам?!. Сволочи, – тихо сказала Настя, и слеза скатилась по ее щеке. – Какие же вы сволочи.

– Извини, – повторил Покровский и отвернулся, чтобы не видеть ее слез. Настя взяла салфетку и вытерла щеку, потом промокнула уголки глаз.

Она держала в руке мокрую салфетку и думала о том, что плачет впервые за долгое время. Когда же это было в последний раз? Когда же она… Когда же она размазывала по щекам слезы, терла лицо грязными ладонями и никак не могла остановить это извержение соленой влаги… Там еще был мотоцикл. Что за мотоцикл, чей мотоцикл? Куда он ехала и откуда?!

В любом случае и тогда и сейчас она плакала и рядом не было никого, кто бы мог ее утешить.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЧЕРТОВА УЙМА СТУПЕНЕК ВНИЗ,
ИЛИ ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ГЛУПОЙ КУКЛЫ

1

Между прочим, на улице уже лежал снег. Еще ненадежный, неокончательный, но все же его хватило, чтобы прикрыть грязный асфальт.

Настя вспомнила, что пятым треком на диске «Песни для плохого настроения» была песня под названием «Four Seasons in One Day» «Четыре времени года за один день». Она упала с мотоцикла шестого сентября и пропустила бабье лето, пропустила октябрьские дожди, пропустила шуршание опавших листьев под ногами, пропустила тонкую пленку льда на утренних лужах. Все это прошло за один день, и теперь Насте предстояло шагнуть из машины сразу в зиму.

– Ждем Лизу, – сказал Покровский. – Все ждем Лизу.

Машина стояла за квартал от ресторана, куда в девятнадцать часов десять минут должна войти Настя. Лиза отправилась на разведку местности, и вот теперь все сидят и ждут Лизу. Покровский время от времени подбадривающе подмигивает Насте, но толку от этих подмигиваний…

А пятью часами раньше Настя сидела в парикмахерском кресле, и над ней трудились специалисты. Их было пятеро – один отвечал за одежду и обувь, второй за прическу, третий за руки, четвертый за бижутерию и аксессуары, пятый – за лицо. У каждого было по ассистентке, которые все время страшно суетились; по нескольку больших сумок, которые все время открывались и закрывались… Мастера, их инструменты, их помощницы – все это вращалось вокруг Насти словно карусель, и она чувствовала себя героиней голливудского фильма, в котором из простушки делают принцессу. Поскольку дело происходило не на экране, то процесс превращения занял не три минуты, а несколько часов.

Потом специалисты отошли в сторону и сказали Покровскому:

– Все.

Покровский посмотрел на Настю. Настя посмотрела на себя в зеркало.

– Все?

Странно. Настя увидела в зеркале не принцессу, не супермодель и не королеву красоты. Она увидела там саму себя, причем себя повзрослевшую и посерьезневшую. Это с ней сделали сейчас или это случилось за последние несколько недель?

– Хорошо получилось, – сказал Покровский. – Лиза, как тебе?

Лиза зевнула. Последние дни она выглядела бледной, словно постоянно недосыпала. Лиза едва скользнула взглядом по преображенной Насте и махнула Рукой:

– Сойдет для сельской местности.

Настя еще раз оглядела себя в зеркале. Платье темно-синего шелка от Лагерфельда – это, конечно, хорошо, но существовала несомненная разница между нею, настоящей Настей, и той женщиной, что была видна в зеркале.

– Что это? Что они из меня сделали?

Покровский пожал плечами:

– Как что? Красивую девушку, которая должна скоро отправиться в хороший ресторан. По-моему, так.

– Как я тебе завидую, – сказала Лиза и громко рассмеялась. Покровский посоветовал ей заткнуться. Лиза исполнила приказ, но потом еще несколько раз смех невольно прорывался из нее короткими всплесками, причем смех этот был каким-то нехорошим, двусмысленным. Самым подходящим термином, который в связи с этим пришел Насте на ум, был «нервный смех», но все же и это слово было не совсем точным. Они сидели в машине и ждали Лизу, а Настя все пыталась сообразить, что же это был за смех, как будто от решения этой задачи зависело что-то очень важное.

Или, может быть, ей просто не нравилось, когда над ней смеются.

– Боже мой, – сказал водитель. – Артем, смотри…

Покровский подался вперед, Настя тоже – через лобовое стекло они увидели, как по переулку к машине бежит Лиза. Впрочем, слово «бежит» было не совсем точным описанием ее движений.

– Заводи, – сквозь зубы сказал Покровский. – Заводи и по-тихому задним ходом выезжай отсюда…

– Что-то случилось? – спросила Настя.

– Нет, ничего. Все в полном порядке, – сказал Покровский, не сводя глаз с Лизы. Потом он не выдержал, вылез из машины, в два прыжка подскочил к Лизе, сгреб ее за воротник куртки и зашвырнул на заднее сиденье. Машина мягко катилась назад, но Лиза тут же, как чертик из табакерки, выскочила из машины наружу. Покровский, зверея, толкнул ее назад, однако Лиза, заливаясь громким смехом, бросилась к нему на шею и повисла, обхватив майора ногами вокруг пояса.

Покровский ударил ее по лицу и снова втолкнул в машину, сам сел рядом и попытался утихомирить рыжую бестию. С той творилось что-то неладное – она безостановочно хохотала, хлопала себя ладонями по коленкам, прыгала на сиденье. На лице у нее было выражение абсолютного счастья, к которому была подмешана основательная порция безумия.

Этому счастливейшему лицу Покровский отвесил еще одну пощечину, но Лиза ее не заметила.

– Дура, ты чего сделала? – прохрипел Покровский, прижимая рыжую к сиденью.

– Я… обожаю… этот… город, – сквозь истерический смех проговорила Лиза. – Они тут… сами… просто вешаются…

Конец этой странной фразы утонул в новом приступе смеха. Когда Лиза заметила рядом с собой напряженную и ничего не понимающую Настю, она просто сложилась от смеха пополам.

– Она… наркоманка? – тихо спросила Настя.

– Нет, – сказал Покровский.

Лиза резко выпрямилась, и ее сморщившееся от хохота лицо оказалось в нескольких сантиметрах от тщательно ухоженного и застывшего, как маска, лица Насти.

– Ты… такая смешная… – проговорила Лиза. – Давай я и тебя…

Ее раскрытые губы потянулись к накрашенному рту Насти. И тогда Покровский взял Лизу сзади за шею и треснул лбом о спинку переднего сиденья.

Настя вскрикнула, потому что сделано это было с силой и со злостью, короче говоря – на совесть.

– Ничего, – сказал Покровский Насте. – Переживет. С нее как с гуся вода.

Он был прав, потому что Лиза продолжала смеяться, правда, не так громко, как прежде.

– Ну ты и дурак, – сказала она Покровскому, потирая ушибленное место. – Шуток не понимаешь.

– А ты знай место и время, – огрызнулся Покровский, глядя на часы. – Девятнадцать ноль пять. Настя, вперед. Ни пуха тебе…

– К черту, – автоматически проговорила Настя.

Лиза задрожала от набирающего силу нового приступа смеха.

2

И тогда уже пришел черед Насти улыбаться, хотя с учетом всех сопутствующих обстоятельств специалист назвал бы эту улыбку «механической» или «немотивированной».

Она улыбнулась гардеробщику, положила номерок в сумочку и пошла на тонкий звук виолончели, доносившийся из обеденного зала. Как рассказал ей Покровский, в этом ресторане по вечерам играл струнный квартет. Уже одно это заслуживало улыбки.

Настя входила в зал, а какая-то пара выходила. Молодая женщина шла впереди, пожилой мужчина сзади. Женщина смеялась, мужчина что-то искал во внутреннем кармане пиджака. Их лица были скрыты полумраком.

Поравнявшись с Настей, женщина вдруг застыла, радостно вскрикнула и приобняла Настю за талию.

– Ну надо же, какой сю-юрприз! – сладко пропела она. – Помните, мы с вами познакомились на выставке якутских алмазов! Вы еще тогда прикупили такой дивный браслет…

Ну вот и еще один повод для улыбки.

– Нет, на выставке якутских алмазов была не я, – рассмеялась Настя. – Я была на выставке старинных испанских монет, но там не было вас.

– Разве меня там не было? – Женщина удивленно повернулась к спутнику.

– А разве была такая выставка? – пробасил мужчина.

«А с какой стати я вдруг ляпнула про какие-то испанские монеты?» – подумала Настя.

Она пошла дальше, к столику, где официант уже предупредительно отодвинул кресло.

Мужчина и женщина между тем шли к гардеробу.

– Сделал? – тихо спросила женщина.

– Сделал, – сказал мужчина. Когда они вышли на свет, он поднес к лицу правую руку и некоторое время рассматривал ее, будто видел в первый раз.

– Надолго хватит? – поинтересовалась женщина, в голосе которой уже не было ни капли сладости.

– Вроде бы хорошо легло, – сделал вывод мужчина. – Часа на два должно хватить.

– А больше и не надо, – сказала женщина. – Дальше уже само собой пойдет… Что с тобой?

– Рука… – Мужчина тряс правой рукой, как будто обжег ее. – И так каждый раз…

– Сейчас выйдем, и я все сделаю.

– Да уж, будь добра… Все-таки, – сказал пожилой мужчина, проводя ребром левой руки по правой ладони, словно счищая невидимую грязь, – лучше бы это были двигатели внутреннего сгорания. С ними проще.

Гардеробщик выдал им одежду и повернулся к только что вошедшим мужчинам. Это были, во-первых, постоянные клиенты, а во-вторых, состоятельные клиенты, а потому к ним стоило проявить максимальное радушие.

– Здравствуйте, Михаил Давидович! – расплылся гардеробщик. – Приятно вам провести вечер…

Михаил Давидович холодно кивает, поправляет галстук, всматривается в свое отражение в зеркале. Он видит в зеркале подтянутого мужчину сорока шести лет, лысеющего брюнета, который знает цену себе, своим друзьям и своим врагам. Он видит в зеркале человека, который уверен в своем прошлом, настоящем и будущем.

И он не видит там человека, судьба которого кардинально изменится три минуты спустя, как только он войдет в обеденный зал и увидит одиноко сидящую за столиком девушку.

И тем более он не видит там человека, который погубит дело своего отца, своего деда и своего прадеда и тем самым станет причиной гибели многих и многих…

Между тем он и есть этот самый человек.

3

Первое, что спросил Михаил Гарджели у Насти, было:

– Вы давно здесь сидите?

А первым, что спросила Настя у Михаила Гарджели, было:

– Какое сегодня число?

Михаилу было бы невыносимо узнать, что девушка, так невероятно похожая на его покойную жену, сидит здесь уже час, или сутки, или месяц, а он все это время проходил мимо, не замечая ее и тем самым рискуя, что ее заметит кто-то другой…

Поэтому он облегченно вздохнул, когда Настя сказала:

– Минут десять.

Насте в свою очередь было бы крайне неприятно узнать, что с того момента, когда ее жизнь свернула с главной дороги в какое-то опасное и малоприятное ответвление, прошла целая куча времени; а стало быть, по этому ответвлению она уехала так далеко, что вернуться будет почти невозможно…

Поэтому она едва заметно улыбнулась, когда Михаил Гарджели сказал:

– Шестое декабря.

Прошло ровно три месяца, и Насте подумалось, что округлость даты – это хорошая примета. И что Нового года еще не было – тоже хорошая примета. Значит, не все еще потеряно. Значит, все еще можно развернуть в другую сторону, превратить мрачный шпионский триллер в мелодраму, зрелище более скучное, но гарантированно бескровное.

И этот разворот совершился буквально в следующие несколько минут. Он произошел настолько быстро и невероятно, что Насте оставалось только подчиниться событиям и дать себя увлечь в каком-то новом направлении…

И только пару недель спустя она поняла, что все случилось именно так, как говорил ей майор Покровский.

Когда Настя вошла в обеденный зал ресторана «Хитроумный Одиссей» (средиземноморская кухня, немецкий капитал, российский менеджмент, армянские музыканты, украинские девушки для эскорт-услуг), струнный квартет исполнял некую изящную мелодию, которая начиналась с легкой грусти, а потом взлетела вверх и распускалась внезапной радостью, как вспышками салюта в ночном небе.

Эта мелодия не выходила у Насти из головы следующие несколько недель, став неслышным повседневным саундтреком к ее новой жизни, начавшейся с того, как Михаил Гарджели увидел ее и остановился, словно налетел на невидимую непреодолимую преграду. А Гарджели ощутил себя так, будто ходил Многие месяцы с зияющей пустотой внутри себя, а потом вдруг увидел прекрасное и идеально подходящее заполнение для этой пустоты.

Но ему было сорок шесть лет, и он решительно не верил в чудеса. Поэтому Гарджели взял себя в руки и зашагал дальше, к заказанному столику. Он даже сел рядом со своими компаньонами, но выдержал меньше минуты; он снова вскочил и почти побежал к незнакомой девушке, которая маленькими глотками пила кофе и слегка растерянно осматривалась по сторонам.

Вблизи сходство стало еще более очевидным, и у Гарджели даже закружилась голова.

– Вы давно здесь сидите? – не своим голосом проговорил он.

– Минут десять.

– Можно… Можно, я сяду? – спросил Гарджели, совершенно забыв про компаньонов, которые недоуменно наблюдали за ним со стороны.

– Пожалуйста, – сказала Настя. Она завораживала Гарджели просто самим фактом своего присутствия здесь, а Гарджели завораживал ее своим изумленным взглядом. Казалось, что этот человек на грани срыва – еще секунда, и он то ли зарыдает, то ли упадет без чувств, то ли покончит с собой.

– Какое сегодня число? – спросила она, чувствуя, как исполняемая струнным квартетом мелодия делает ее невесомой и не подчиняющейся любым законам – природы, общества…

– Шестое декабря, – сказал Гарджели. – Извините, – он вытер пот со лба. – Извините, я волнуюсь…

Один из компаньонов подошел к Гарджели, склонился к его уху:

– Миша, все в порядке?

– В порядке? А ты не видишь?

– Что я должен видеть? О господи… Миша, слушай, это действительно потрясающе, но, может быть, ты…

Не слыша этих слов, Гарджели снимает очки и обращается к Насте:

– Девушка, вы, наверное, примете меня за сумасшедшего…

– Для этого вам придется сильно постараться.

– Я хочу, чтобы вы были со мной.

Ошарашенный компаньон поспешно отходит в сторону, но искоса посматривает на Настю и покачивает головой, повторяя про себя: «Потрясающе, потрясающе…»

Гарджели ждет ответа. Мелодия струнного квартета окончательно опутывает Настю, и она хочет лишь одного – пусть все будет как будет. Виолончель и альт пообещали Насте, что ничего плохого с ней случиться не может. Скрипки благословляют ее ответ.

– Если вы так хотите, – медленно говорит она, – пусть так и будет.

Гарджели неуверенно улыбается. Он не верит в чудеса. Он всего лишь хотел попытаться.

– Просто меня учили, что с сумасшедшими лучше не спорить, – добавляет Настя, и эмоциональное напряжение во взгляде Гарджели пропадает. Теперь он окончательно понимает, что перед ним не призрак умершей жены, а живой человек.

– Я хочу, чтобы вы были со мной, – повторяет он. – Я хочу познакомить вас со своими друзьями. Я хочу пригласить вас к себе домой.

В это время на заднем сиденье майор Покровский торжествующе говорит Лизе:

– Ну вот и все. А ты не верила…

Я ничего не знала о Михаиле Гарджели тогда. Я почти ничего не знаю о нем сейчас. Был ли он хорошим человеком? Возможно. По крайней мере, со мной он был хорошим человеком. Каким он был с другими – незнаю.

Любила ли я его? Не знаю. Вряд ли мне тогда были под силу такие чувства, но я была ему благодарна – потому что до той встречи в ресторане я была похожа на лунатика, который шагает по карнизу небоскреба, не осознавая, где он и куда направляется. Гарджели был тем человеком, который осторожно взял меня за руку и помог сойти с карниза внутрь здания.

Любил ли он меня? Определенно нет, потому что меня настоящую он так и не узнал, а следовательно, не мог меня полюбить или возненавидеть. Он любил тот призрак, который увидел во мне, он изо всех сил пытался оживить его…

Если уж взрослый и многоопытный человек попадается в такую ловушку – чегостыдиться мне? Я просто плыла по течению и надеялась, что рано или поздно меня вынесет к берегу, я встану на твердую почву и пойму – вот земля, вот небо, вот деревья, а вот я…

Поначалу мне казалось, что вот уже скоро, вот уже скоро, но затем течение делало поворот, и вместо неба я снова видела бетонный потолок тоннеля, вокруг становилось темно…

И я опять закрывала глаза.