Текст книги "Русь, откуда ты?"

В «Житии св. Стефана Сурожского» имеются весьма интересные данные о нападении русского князя Бравлина на южный берег Крыма. Время рождения св. Стефана неизвестно. Мы знаем лишь, что он был рукоположен во епископа патриархом Германом (713–730).

Если мы даже предположим, что святой Стефан был рукоположен в 730 г. (что очень маловероятно) и что в это время ему было минимум 25 лет (что тоже сомнительно), то мученическая смерть его в 767 г. (как предполагают) никак не оправдывает его идентификацию со Стефаном, епископом сугдейским, подписавшим в 787 г. постановления 7-го вселенского собора, как это некоторые делают.

Совершенно ясно, что если бы даже дата смерти святого Стефана (767) была совершенно неверна, то не мог он к 787 г. быть уже по крайней мере 57 лет епископом. Таким образом, Стефана, епископа Сугдейского (787), нельзя идентифицировать со святым Стефаном.

В «Житии» говорится: «По смерти святого мало лет мину, прииде рать великая русская из Новагорода, князь Бравлин, силен зело». Он захватил, говорится дальше, всю прибрежную полосу Крыма между Корсунем (Херсонесом) и Керчью и взял приступом Судак (Сурож, или Сугдею древности).

Из слов «мало лет мину» ясно, что нападение совершилось еще в VIII веке, ибо 33 г. до конца столетия от смерти святого уж никак нельзя считать за «мало лет». «Мало лет» – это несколько лет. Не более 10, во всяком случае. Поэтому мы можем считать условно, что 775 г. – весьма близкая дата к моменту нападения.

Норманистов смущало имя князя: и не славянское, и, очевидно, не германское. Правда, в этом имени усматривали даже связь с битвой при Бравалле. Но натяжка столь очевидна, что о ней просто не стоит говорить.

Предвзятость доходила до того, что из-за того, что в одном списке жития вместо «Бравлин» стоит «Бранлив», житие казалось… малодостоверным. Хотя известно, что самые достоверные рукописи пестрят описками и пропусками. Все эти возражения не имеют никакого значения, ибо сказано: «рать русская» – значит, дело, во всяком случае, касалось руссов. А кто был их князем – это уже второстепенная подробность.

Далее. Вызывало сомнение (впрочем, справедливое), что такой длинный поход в Крым мог совершить новгородский князь. Это место объясняется очень просто: речь идет здесь вовсе не о Новгороде на Волхове (откуда совершить поход – «овчинка выделки не стоит»), а о Неаполисе (греч. «Новый город». – Примеч. ред.) греков в районе нынешнего Симферополя, который, несомненно, назывался славянами Новгородом. Переводы названий городов у разных народов – обычная вещь. У греков, например, город называется Кефалоница, у славян он – Главиница, у полабских славян – Старгород, у завоевателей-германцев – Мекленбург и т. д.

Что такое объяснение верно, косвенно доказывается тем, что по крайней мере четыре лица, совершенно различные по взглядам на историю, пришли к одинаковому заключению: автор этих строк, Вернадский, Карташев и Кур.

Во все времена «Новгородов» всюду было множество. Поэтому нельзя все данные относить лишь к Новгороду на Волхове. Нападение совершилось вовсе не за тысячи верст, а было только моментом вековечной борьбы «варваров» с севера с греками южного берега Крыма. Эта борьба прекрасно отражена во «Влесовой книге» (см. ниже) еще до Олега.

Нападение на Корсунь Владимира Великого было лишь продолжением цепи войн между этими народами. Наконец, из договора греков со Святославом видно, что еще приблизительно в 972 г. руссы сидели далеко на юге, закрывая доступ в Крым. Греки, желая обеспечить себя от нападений «черных угров», обязывали Святослава не пропускать через свои земли последних и тем прекратить им доступ в Крым.

Наконец, руссы того времени официально назывались «тавроскифами». Причем добавлено, что сами себя они именуют «руссами». Следовательно, «таврические скифы» установлены в Крыму, безусловно. И эти «скифы» были руссами.

Сомневались в том, что Бравлин покорил всю южную полосу Крыма от Корсуни до Керчи. «Житие» вовсе не говорит, что Бравлин взял и Корсунь, и Керчь. Сказано описательно: «земли от Херсона до Керчи». Штурм же берега Крыма не является чем-то невероятным (см. ниже). Наконец, добавлено, что Бравлин был «силен зело».

Происходила обычная, тянувшаяся веками война греков с наступающими с севера «варварами». В этих войнах наступавшие подчас захватывали и крупные опорные пункты греков – Корсунь, Сурож, Кафу (Феодосия), Керчь и т. д.

Выдвигали также внутренние несообразности «Жития» и тем набрасывали тень и на все достоверное в нем. Конечно, хвалебная литература должна приниматься «cum grano sails». Однако жития невольно отражают исторические события. Говоря о лицах, месте действия, обстоятельствах, отличить истину от выдумки нетрудно.

Данное «Житие» имеется в двух вариантах – греческом и русском. Вариант русский написан, по-видимому, русским не ранее первой половины XV в. и не позже 1475 г. В нем имеются детали, выгодно отличающие его от греческого. Об Ирине, супруге императора Константина Копронима, сказано, что она «дочь керченского царя». В действительности же она была дочерью хазарского кагана, а хазары были тогда в Крыму.

В рассказе о чудесах упоминается князь Юрий Тархан. Это весьма правдиво для истории Сурожа VIII века. В это время в степной части Крыма господствовали хазары, а при них существовали свободные от дани лица, называвшиеся «тарханами».

Далее. Храм в Суроже действительно был храмом, посвященным святой Софии. Это подтверждается древней греческой припиской на полях синаксаря, принадлежавшего греку-сурожанину. В ней сказано, что в 793 г. храм Святой Софии в Сугдее, т. е. в Суроже, обновился.

Далее в «Житии» сказано, что крестил Бравлина и его вельмож «архиепископ Филарет». Твердых исторических данных о нем не сохранилось. Но в письме Феодора Студита (ум. в 826 г.) к архимандриту соседней с Сурожем Готии упоминается какой-то епископ Филарет.

Таким образом, канва «Жития», несомненно, несет весьма древние и точные черты. И в нем нет ничего противоречащего тому, что в конце VIII в. руссы нападали на Крым.

Некоторым образом это подтверждается местом из так называемой «итальянской» легенды о перенесении мощей святого Климента. Когда святой Кирилл в 861 г. расспрашивал жителей Корсуня, они рассказали ему, что «вследствие частых набегов варваров в свое время Корсунь был оставлен, храмы брошены, и страна опустошена, даже сделана необитаемой».

По времени это как раз подходит к нападению князя Бравлина. Дело в том, что к концу VIII в. сила Херсонеса и других греческих городов Крыма пришла в упадок, и они легко становились добычей нападавших с севера.

Глава 7. Известия о руссах IX века

«Житие» святого Георгия Амстердамского сохранило нам следующее сведение о Руси: «Было нашествие варваров – Руси, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они – этот губительный и на деле, и по имени народ, – начав разорение от Пропондиты и посетив прочее побережье, достигли наконец и до отечества святого (т. е. Амастриды на южном берегу Черного моря. – С.Л.), посекая нещадно всякий пол и возраст».

Оставив на совести автора риторику о бесчеловечности руссов, которая, наверное, имела иную подоплеку, отметим, что народ «Рос» был известен в то время, т. е. за несколько десятков лет до призвания варягов, всем и под его собственным именем.

Это не был, как стараются изобразить, даже для событий 860 г., какой-то неведомый, откуда-то взявшийся народ, а общеизвестный, располагавший военной силой, достаточной для грабежа целого побережья Черного моря, принадлежавшего одному из самых могущественных государств Европы того времени.

Время смерти Георгия Амастридского точно не известно. Во всяком случае, последним императором, упомянутым в «Житии», является император Никифор (802–811). Ни император Ставракий (811), ни император Михаил I (813–820) в «Житии» не упоминаются. Таким образом, нападение руссов было, во всяком случае, не ранее 802 г., ибо святой Георгий скончался, очевидно, в промежутке между 802 и 811 годами, а нападение было после его смерти.

Некоторым указанием служит время написания самого «Жития». Хотя и оно с точностью не известно, но имеется подробность, позволяющая приблизительно установить время написания. Дело в том, что в «Житии» нет решительно ни одного слова об иконах, предмете, которого в религиозном произведении можно избежать лишь намеренно.

И действительно, в истории Византии было время, когда упоминание икон было совершенно запрещено. После тяжелых времен иконоборчества, принесших огромное зло империи, в 820 г., после того, как Лев V был убит, на престол вступил Михаил V Травл (Косноязычный). Он издал указ, чтобы «никто не смел приводить в движение свой язык ни против икон, ни за иконы; но пусть пропадет и сгинет собор Тарасия (787), так же как и собор Константина (734) или недавно вновь собранный при Льве (813), и пусть глубокое молчание будет правилом во всем, что напоминает об иконах».

Это постановление имело силу до смерти император Феофила, последовавшей 20 января 842 г. Следовательно, «Житие» написано в промежутке между 820 и 842 гг.

Так как в 838 г. мы застаем послов народа «рос» в Царьграде для заключения «договора о любви» при том же императоре Феофиле, а в мае 839 г. они с рекомендательным письмом Феофила попадают к германскому императору в Ингельгейм, то естественно, что нападение руссов состоялось до 838 года.

«Договор любви», конечно, был не торговым соглашением, как это явствует из смысла слов, а о мире после военных действий. Такими действиями как раз могло быть нападение на Амастриду. В этом случае становится понятной и чрезвычайная любезность императора Феофила в отношении к послам: он хотел показать действительно дружеское отношение к руссам.

Такое заманчивое предположение наталкивается, однако, на серьезное возражение: из текста «Жития» видно, что оно произнесено в виде речи на церковном торжестве в честь святого. В этой речи говорится и о чуде у гробницы святого во время нападения варваров.

Если бы момент совершения чуда (и произнесения речи) был бы близким к 838 г., то проповедник, несомненно, изложил бы события иначе, ибо подавляющее число присутствовавших были современниками их (проповедник просто напомнил бы им, что все они видели это). Но проповедник излагает это так, что события уже успели покрыться паутиной времени. Нападение, вероятно, было ближе к 802 г., чем к 838-му. Мы примем условно дату – около 820 года.

В западных хрониках, в частности в Бертинской, под 839 г. мы находим первое ясное указание на существование народа «Рос». В мае 839 г. в город Ингельгейм на Рейне, где находился тогда император франков Людовик Благочестивый, прибыло посольство от византийского императора Феофила. Вместе с посольством находились и люди, говорившие, что они «от племени рос», и имевшие с собой рекомендательное письмо от византийского императора.

В письме было сказано, что эти люди явились к императору Феофилу от имени своего предводителя, который именовался «хаканом», с предложением дружбы. Феофил просил Людовика пропустить этих людей через его владения ввиду того, что они не могут безопасно вернуться к себе домой (очевидно, путь был перехвачен врагами).

Людовик произвел дознание и выяснил, что эти люди не руссы, а шведы, и задержал он их, подозревая в них скандинавских лазутчиков. Людовик добавил, что из любви к нему, т. е. Феофилу, он охотно согласится отправить на родину упомянутых людей и поможет им, если они не окажутся обманщиками. В противном случае он отправит их с послами назад к Феофилу, чтобы он сам решил, что с ними сделать. Дальнейшая судьба послов неизвестна, хроники об этом не говорят ни слова.

Некоторые исследователи удивлялись тому, что ничего далее о послах не сказано. Но и без того ясно, что подозрения не оправдались и что происходившее, грозившее стать предметом международного обсуждения, свелось на обычное, ничего не значащее событие: чужестранных послов пропустили на их родину.

Будь эти послы действительно лазутчики, вышел бы международный конфликт: император Феофил подсылает шведских шпионов с рекомендательным письмом! Стало бы известно, далее, о казни шпионов или ином наказании их. Либо об отправке их назад к Феофилу. Ничего этого нет, потому что подозрения не оправдались. Приходится удивляться логике комментаторов: там, где дело совершенно ясно, они ломают голову.

Весь вопрос в том, были ли эти «руссы» шведами. Да, почти наверное. Ибо расследование Людовика, несомненно, было основательным. Но это не значит, что племя Русь было шведское. Как раз наоборот! Именно потому, что шведы выдавали себя не за тех, кем они были, они и навлекли на себя подозрение. Руссы скандинавами не были. Приходится и здесь удивляться примитивности мышления «норманистов». Ведь это место хроники является блестящим доказательством того, против чего выступают норманисты. Если шведы носили также прозвище «руссы», то, значит, не было никаких оснований для подозрений в шпионаже. А так как они не руссы, а выдавали себя за руссов, то подозрение и возникло. И почему это было – тоже ясно.

Из договоров Руси с греками, которые до нас дошли, видно, что в числе лиц, которым было поручено заключать договор, были и скандинавы. Нет ничего удивительного, что и за несколько десятков лет до этого скандинавы тоже принимали участие в договоре, содержание которого, к сожалению, до нас не дошло. Речь шла, конечно, о норманнах-воеводах, которых руссы приглашали для совместных военных операций против греков. Воеводы эти, конечно, знали и языки, и всю необходимую процедуру заключения мира. Это была их область, их специальность. За это они и получали деньги.

Будучи официально уполномоченными Руси, они действительно были «от народа Рос». Но по национальности были шведы. Мало разве было в царское время Остен-Сакенов на русской службе за границей. Однако это не значило, что русские были немцами. Послам-шведам было даже выгодно называть себя «росами», так как они в этом случае являлись официальными лицами и, естественно, пользовались всеми преимуществами такого положения. А в положении шведов они были лишь частными лицами без всяких привилегий. Кажется, все ясно.

Что послы Руси были действительно послами Руси, а не Скандинавии, говорит то обстоятельство, что повелитель их назывался «хаканом». А мы знаем, что еще Владимир Великий назывался «каганом земли Русской». Скандинавские же князья никогда «каганами» или «хаканами» не именовались.

Некоторые полагали, что речь идет о каком-то скандинавском князе Гаконе, но в ту эпоху такого не существовало.

Наконец, император Феофил заключил мирный договор не со скандинавами, отделенными тысячами километров пути, а с государством-соседом. У Византии того времени ничего общего со Скандинавией не было.

Была высказана также мысль, что послы Руси были послами Тьмутороканской, а не Киевской Руси. Но зачем было послам делать объезд в тысячи километров, когда они могли сесть на свои ладьи и направиться прямиком домой? Если они, допустим, боялись пиратов, император Феофил мог дать им военный корабль для эскорта. Трудно понять, как могут люди высказывать подобные предположения.

Таким образом, мы застаем еще в 838 г. Киевскую Русь как вполне сформированное государство, заключающее мирный договор с Византией и притом в условиях большого внимания со стороны последней. Очевидно, с Русью приходилось считаться: послам ее оказывалось самое предупредительное внимание.

В IX и Х вв. греки называли руссов также «тавроскифами», т. е. «скифами из Тавриды».

А. А. Васильев (1946) в своей английской работе о нападении руссов на Царьград в 860 г. признает это безоговорочно (стр. 187), хотя и является заядлым норманистом. Опираясь на свидетельство Генесия (4, 89), он считает, что руссы, служившие в императорской гвардии, играли решающую роль в убийстве Феоктиста, любимца и могущественного министра императрицы Феодоры, матери Михаила III. Вскоре после убийства Михаил сверг опекунство своей матери.

Согласно Васильеву, оригинальное имя Русь (Рос) впервые появилось в греческой литературе в 860 г., когда этот термин был официально введен в употребление патриархом Фотием в двух его больших проповедях. Но это неверно: оно изредка упоминалось и в официальных документах и до того, но в обыденной речи оно было достаточно широко распространено, иначе патриарх не употребил бы его в проповедях всему народу.

Очевидно, после той кровавой бани, которую устроили руссы в 860 г. (см. ниже), гордые греки вынуждены были называть руссов не кличками, а их собственным именем. С этого года они и всплыли на арену греческой истории, что и было отмечено русским летописцем. Однако ему оставалось неизвестным, что греки употребляли имя «рос», как мы уже видели, еще задолго до этого.

Одной из самых важных дат истории доолеговской Руси, позволившей твердо установить хронологические вехи, а также доказать, что термин «Русь» пришел не с севера, а с юга, является 860 г. похода руссов на Царьград.

Много нелепостей было написано по этому поводу из-за двух причин.

1. Не было обращено внимание на то, что даты в византийских и русских источниках не сходились потому, что были даны в разных летосчислениях. Византийцы при переходе с исчисления «от сотворения мира» отнимали от числа лет 5508, а болгары лишь 5500. Получалась разница в 8 лет. Но никто из летописцев не отмечал, каким исчислением он пользовался. Часто, пользуясь чужими источниками, летописцы вносили даты из этих источников, даже не подозревая о разнице в летосчислениях. Отсюда и огромная путаница. В 1894 г. (см. F. Cumont, Chroniques byzantines du manuscript 11. 37// Anecdota Bruxellensia, 1894, p. 33, note 9; также: К. de Boor, Der Angriff der Rhos auf Byzanz // Byzantinische Zeitschrift, Bd. IV, 1895) была опубликована греческая хроника, в которой точно указано, что руссы явились под стены Царьграда 18 июня 860 года. В связи с опубликованием этой точной даты и другие источники, дававшие прямо или косвенно эту же дату, получили подтверждение, и появилась возможность распутать клубок недоразумений. Путаница продолжалась еще долго. И лишь теперь дата эта общепринята.

2. Были слиты воедино два похода руссов на Царьград, чему способствовали сходство обстоятельств, близость по времени и отсутствие точной даты у русского летописца. В летописи мы находим: «В лето 6374. Иде Аскольд и Дир на греки, и прииде в 14 лето Михаила цесаря. Цесарю-же отошедшю на агаряны».

Переводя это на византийское исчисление, получали совершенно ошибочную дату – 866 год, вошедшую во все учебники и справочники. На самом же деле следовало отнимать не 5508 лет, а лишь 5500. И выходило 874, что является действительно 14-м годом Михаила III (как это принимается некоторыми греческими источниками).

Однако этот совершенно неудачный поход Аскольда и Дира в 874 г. был не первым, а вторым, последовавшим за удачным походом 860 года.

Так как перволетописец не имел своих данных о времени 1-го похода (о чем он сам говорит), то он взял данные из греческой хроники, но вставил в изложение событий имена Аскольда и Дира. А если иметь в виду (согласно греческой хронике), что поход руссов в 860 г. был неудачным, а русский летописец знал о неудаче похода 874 г., то он счел последний за тот, о котором шла речь в греческой хронике, слив таким образом два похода в один.

* * *

Перейдем к изложению того, каким был поход 860 г., опираясь на первоклассный источник – свидетельство патриарха Фотия, участника событий в Царьграде и к тому же первоиерарха греков, которого никак нельзя заподозрить в искажении событий в пользу руссов. Это свидетельство оставалось неизвестным ни греческим хронистам, ни русскому летописцу.

Мы узнаем следующее: поход руссов был совершен не с целью грабежа, а прежде всего как акт мести за убийство и обращение в рабство за долги нескольких руссов, живших и работавших в Царьграде.

А. А. Васильев (1946) пытается опровергнуть это свидетельство (и это находит поддержку у советского историка М. В. Левченко, 1956), указывая, что переводчик речей Фотия П. Успенский (1864) сделал ошибку в переводе, переведя слово «другие» словом «молотильщики». На это можно возразить, что еще в 1829 г., т. е. задолго до Успенского, Вилькен совершенно так же перевел отрывок, как и Успенский (и это известно Васильеву, см. стр. 184 его работы), но главное не в том. Замена слова «молотильщики» словом «другие» не только не разъясняет текста, но и не отводит основного: упрек Фотия грекам остается упреком. И уж если грек Фотий находил основание упрекать соотечественников, то тем более его имели руссы.

В двух речах, произнесенных Фотием (одна в момент осады Царьграда, другая непосредственно после ухода руссов), он резко укорял греков в безнравственности вообще и в необоснованно плохом отношении их к руссам. Местами в его речах чувствуются совершенно определенные намеки на неизвестные нам обстоятельства, но отлично понимаемые современниками. Сколько можно догадываться, намеки касаются самого императора Михаила, имя которого Фотий не осмеливается, однако, назвать прямо. Очевидно, в обиде, причиненной руссам, принимал участие и сам император.

Нападение руссов было совершенно неожиданным и повергло Царьград в состояние полной паники, так как император, войско и флот были далеко, в походе, а город оставался, в сущности, беззащитным.

Фотий говорил: «Помните тот час, несносный и горький, когда в виду нашем плыли варварские корабли, навевавшие что-то свирепое и убийственное? Когда это море, утихнув, трепетно расстилало хребет свой, соделывая плавание их приятным и тихим, а нас воздымали шумящие волны брани? Когда они проходили перед городом и угрожали ему, простерши свои мечи? Когда мрак объял трепетные умы и слух отверзался лишь для одной вести: “варвары уже перелезли через стены города, город уже взят неприятелем?”»

Из речи видно, что руссы явились не для грабежа, а для мести. Фотий говорил: «И как не терпеть нам страшных бед, когда мы убийственно рассчитывались с теми, которые должны были нам что-то малое, ничтожное». Упрек ясен.

Далее: «Не миловали ближних… многие и великие из нас получали свободу (из плена. – С.Л.) по человеколюбию; а мы немногих молотильщиков бесчеловечно сделали своими рабами». Очевидно, греки обратили нескольких руссов из-за долгов в рабство.

Несмотря на отсутствие войск и императора, Царьград все же не был взят. Главным образом – из-за высоких и мощных стен, спасших его. Начальник же гарнизона оказался не на высоте своего положения. Руссы, чтобы овладеть городом, рыли подкоп под стены, а с другой стороны насыпали вал, с которого они предполагали перейти на стены города.

Пока одни производили осаду города, другие предавали огню и мечу все в ближайших и дальних окрестностях Царьграда, имевшего к тому же множество богатейших дач недалеко от стен.

Фотий говорил: «Он (неприятель) разоряет и губит все: нивы, пажити, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех сражая мечом, никого не милуя, ничего не щадя… Лютость губила не одних людей, но и бессловесных животных – волов, коней, куриц и др., какие только попадались варварам. Лежал мертвый вол и подле него мужчина. У коня и у юноши было одно мертвенное ложе. Кровь женщин сливалась с кровью куриц». А что делалось с мертвыми телами?

«…Речные струи превращались в кровь. Некоторых колодезей и водоемов нельзя было распознать, потому что они через верх наполнены были телами…» Из этих слов Фотия (см. также нашу большую работу, стр. 22–31) видно, что была какая-то вакханалия убийства и вообще уничтожения. Словом, был классический погром. Была страшная месть, страсть наделать как можно больше вреда, ибо наполнять колодцы до верха трупами могла только месть.

Отряд руссов не был особенно значительным. По самым максимальным сведениям, число ладей достигало 360, по минимальным – 200. Расхождение объясняется, вероятно, тем, что 360 – цифра всех ладей руссов, напавших не только на Царьград, но и на побережье и острова Мраморного моря, 200 – количество ладей, осаждавших лишь Царьград. Так как обычно в ладье помещалось 40 человек, то самое большое число воинов, включая и вспомогательную рабочую силу, которые осаждали Царьград, было тысяч восемь.

Естественно, что такой отряд ничего не мог сделать против мощных стен города: нужны были специальные машины, сооружения и т. д. Если руссы чуть-чуть не взяли город, то лишь потому, что там была невероятная паника.

Византийские источники (не все, а только некоторые!) сообщают о совершенно невероятном факте – возвращении императора в столицу. Приходится удивляться, что находятся историки, которые могут поверить такой нелепице.

На деле Михаил III был далеко в Малой Азии. Конечно, он был немедленно извещен о случившемся (о чем хроники и пишут), но возвратиться он мог со значительной частью войска (и уже не менее 8000 человек). Босфор был занят руссами. Войти в город он мог, лишь разбив флот руссов. А греческий флот был в это время где-то около Крита, и только в этом случае он мог перебросить свои войска через пролив и отогнать руссов от стен города.

Но об этом ни один исторический источник того времени не говорит ни слова. Наоборот, в своих речах Фотий подчеркивал трагизм положения: императора нет, некому руководить защитой, надежда была только на стены.

Чтобы поднять дух населения, Фотий устроил торжественное молебствие с ризой Богоматери, несомой на стенах города. Вскоре после этого руссы исчезли, сняв осаду. Их уход был объяснен заступничеством Богородицы. Однако ни о какой буре, разметавшей ладьи руссов, Фотий не упоминает вовсе.

Так как он говорил о начавшихся болезнях, то внезапное исчезновение руссов может иметь и другое, более реальное объяснение. Руссы, досыта награбивши и удовлетворивши свою месть, удалились, ибо делать, в сущности, было нечего, начались болезни, а тем временем могли подойти войска императора или флот.

Результаты похода рассматривались и могут быть рассматриваемы по-разному. С формальной стороны, руссов постигла неудача: города они не взяли. Но в действительности они достигли всего, чего хотели. Отомстили во много раз больше и награбили столько, что едва вмещалось в ладьи: богатейшие предместья города и дачи доставили огромную добычу. Венецианская хроника прямо говорит, что руссы вернулись «с триумфом».

Большинство историков совершенно не поняли, что поход 860 г. был не войной, а карательным налетом, правильно рассчитанным по времени, кратким, но сильным. После него греки стали считаться с Русью и договорами, с ней заключенными.

^{Патриарх Фотий и византийский император Михаил III касаются Ризой Богоматери поверхности моря. Радзивилловская летопись}

Намек на это мы находим в речи Фотия: «Почему ты (подразумевается вообще грек. – С.Л.) острое копье друзей своих презирал, как малокрепкое, а на естественное средство плевал, и вспомогательные союзы расторгал, как озорник и бесчестный человек?»

Как долго продолжался поход, мы точно не знаем. Но можно сказать, наверное, что он был кратковременным. Во всяком случае, не больше нескольких недель. Некоторые историки принимают его длительность чуть ли не в целый год, доказывая просто отсутствие малейшего понимания действительности. Если руссы явились 18 июня, то уже через 5 месяцев Днепр должен был замерзнуть. Войска императора, насчитывавшие многие десятки тысяч воинов, а также флот греков вернулись бы – руссам грозило полное и немедленное уничтожение. Имеются и другие (подтверждаемые документами) доказательства, но мы на них не будем останавливаться за ненадобностью.

В Прологе сказано, что руссы оставили Царьград 7 июля. Так как они явились 18 июня, то за 18 дней они могли достаточно награбить и насытиться местью. Поэтому можно принять с полной уверенностью, что набег продолжался около 3 недель. Мнение, например, Грушевского, что нападение не могло быть в сговоре с арабами, неубедительно. Мы совершенно точно знаем, что руссы в 626 г. нападали на Царьград, сговорясь с арабами. Тем более это было вероятно для 860 года. Что об этом случае 860 г. нет исторических данных, вовсе не доказывает, что самого факта не было. Мы отлично знаем, как мало писали в старину и как много из написанного утеряно. Необыкновенная своевременность нападения говорит также в пользу сговора: руссы знали, что в Царьграде войск нет, поэтому и решили посчитаться с греками.

Рассмотрим лучше вопрос: не была ли нападавшая Русь скандинавами-норманнами? Ведь до сих пор еще некоторые утверждают это. Вот что говорит о нападавших Фотий: «Народ, ничем не заявивший о себе (это о норманнах, о которых в Европе добавляли в молитвах: «à furore Normannorum libera nos, Domine!», т. е. «Господи, избави нас от свирепости норманнов!»? – С.Л.). Народ, считаемый наравне с арабами (это о норманнах? – С.Л.), неименитый, но приобретший славу со времени похода к нам (это о норманнах? – С.Л.), но достигший высоты блистательной и наживший богатство несметное (это про неудачу похода? – С.Л.), народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочевой (это о норманнах? – С.Л.), гордый оружием, не имеющий стражи (внутренней), неукоризненный, без военного искусства (это о норманнах? – С.Л.), так грозно, так мгновенно, как морская волна, нахлынул на пределы наши и, как дикий вепрь, истребил живущих здесь, словно траву…»

Эти слова Фотия доказывают, что нападали все, кто угодно, но не норманны. Ибо норманны вдобавок были за тысячи километров и неожиданно не могли напасть – проникнуть незамеченными из Эгейского моря в Мраморное невозможно. Все указывает на руссов. И это подтверждает документально сам Фотий несколько лет спустя.

Следует добавить, что Карамзин (1, примеч. 289) дает особую версию: «В Демидовском Хронографе, находящемся в университетской библиотеке, есть следующее место: “При царе Михаиле, в лето 6360, ходили Русь войною из Киева града, князь именем Бравлин, воевати на греки, на Царьград, и повоеваша Греческую землю, от Херсона и до Скуреева и до Сурожа… о том писано в Чюдесех св. Стефана Сурожского”» (ни в Прологе, ни в Минее нет сего известия. – С.Л.).