Текст книги "Виа Долороза"

У Бельцина пренебрежительно скривились тонкие губы.

– Но то, что эта самая древняя из всех – это факт, Владимир Николаевич! – торопливо добавил директор. – До 1682 года ею венчали на царствие всех русских царей. А "Мономаховой" ее впервые назвал Иван Грозный в своем завещании… Там было записано… "Благославляю сына своего Ивана чином царским, царством русским и шапкою Мономаховою, что прислал великому прародителю нашему Владимиру Мономаху император Константин из Царьграда", – процитировал он на память.

Бельцин посмотрел на драгоценный убор уже более уважительно, – теперь он был уверен, что держит в руках самый древний державный символ Руси.

Выходит, именно эту золотую шапку носил и мудрый Мономах, и грозный самодержец Иван, и преобразователь России Петр, – и вот теперь этот жребий достался ему! Власть… Власть – вот что на самом деле держал он сейчас в руках! Бельцин презрительно дернул ртом, вспоминая, что некоторые считают, что власть – его навязчивая идея… Чушь и глупость! Неосознанное желание власти – это мечта идиота… Власть ради власти – бессмысленна, а неосознанные желания свойственны лишь животным, смысл существования которых в отбирании жизни у себе подобных в борьбе за выживание. Но он? Он не идиот и не животное… Он знает смысл жизни! Жизнь – это дар, предоставленный свыше, и глупо его раньше времени закапывать в землю. Высшее наслаждение жизни, высший апофеоз ее – это почувствовать себя СВОБОДНЫМ! Абсолютно и совершенно СВОБОДНЫМ! Не зависеть ни от кого и ни от чего – вот высшая и абсолютная цель, – сделать так, чтобы не ты крутился под этот мир, а мир крутился под тебя! Но только добиться этого можно, когда у тебя есть нужный инструмент… Власть! Власть – вот та точка опоры, которая дает возможность дышать полной грудью, не подстраивать собственные мысли и поступки под серость и посредственность. Бельцин вынырнул от омута собственных мыслей и обернулся к стоящему рядом директору Оружейной палаты.

– А вроде не такая она и тяжелая, эта шапка Мономаха? – снисходительно спросил он у щупленького директора.

– Семьсот граммов всего, Владимир Николаевич… Самая легкая из всех здесь представленных… Остальные тяжелее… – быстро согласился директор. Кожухову показалось, что глаза его при этом снова тонко и хитро сощурились.

– Не велика вроде, – усмехнулся Бельцин… Сказал и нахлобучил шапку на голову. И тут золотая шапка как будто выросла, как будто раздвинула края свои – осела, наползла благородным мехом прямо на президентские брови. Директор торопливо опустил глаза, – он-то знал про это свойство царского головного убора, – в прошлом веке у древней шапки убрали нижние скрепляющие пластины и размер ее стал больше. Бельцин раздраженно стянул с головы коварную шапку и отдал ее обратно хранителю музея. Кивнув на другие уборы, стоящие на витрине, брякнул недовольно:

– А эти чьи?

– Это тоже царские… – торопливо ответил директор и принялся запирать драгоценную шапку под толстое пуленепробиваемое стекло. – Ко всему прочему они ещё символизировали и верховную власть входящих в Российскую империю территорий. Вот эта, например, изображала корону ханства Казанского, эта – царства Сибирского, а эта – Таврического… Все они были изображены на Большом государственном гербе России…

– Ну, а корона Российской империи где? – спросил Бельцин. – Самая большая…

– Тоже здесь… Только в Алмазном фонде… Там и скипетр, и держава…

Закрыв витрину, маленький директор суетливо сунул ключ к себе в карман.

– Пусть их сюда принесут! Я хочу на них посмотреть! – сказал Бельцин.

– Владимир Николаевич, это уже не моя епархия… – директор Оружейной палаты беспомощно развел в руками, застыл в растерянности. Бельцин грозно нахмурился – "Что, значит, не моя? Президент России приказывает!", но потом быстро опомнился и уже поостыв кивнул Чугаю:

– Тимур Борисыч… Иди и договорись! – и добавил ещё строго. – Скажи, пусть готовят документы для их передачи под юрисдикцию России…

Чугай вопросительно посмотрел на директора – ну, ведите, мол…

Когда они вышли, Бельцин и Кожухов остались в музейной зале одни. Бельцин сумрачно уставился на коварную шапку с крестом на маковке. Кожухов, тоже сделал вид, что внимательно разглядывает драгоценные экспонаты за стеклом – согнулся и спросил, как бы невзначай:

– Владимир Николаевич, а вы Галочку Смирнову помните? У неё сын родился… Хороший такой бутуз… Четыре кило…

Сказав, он приблизил нос к самому стеклу – будто и впрямь рассматривает, а сам осторожно скосил взгляд на Бельцина. Бельцин никак не прореагировал. Застыл перед витриной немым, бездушным истуканом, упрямо сжав тонкий и властный рот – как будто и не слышал.

– Ей бы квартирку побольше? Как матери-одиночке, – негромко добавил Кожухов.

Но Бельцин продолжал безучастно смотреть перед собой.

– Пусть поставят в очередь… На общих основаниях, – вдруг сказал он тусклым и равнодушным тоном.

Кожухов повернул голову и, не скрывая своего удивления, посмотрел на Бельцина. Словно увидел совсем другого патрона. Бельцин почувствовал этот его взгляд и сердито сдвинул брови. Кожухов понял, что увлекся и тотчас отвел глаза в сторону, – взгляд его вернулся к витрине и уткнулся в древний державный венец, застывший на своем прежнем месте.

"Не по Сеньке шапка", – неожиданно подумал он… Подумал и сам испугался собственной мысли.

С улицы донесся призывный гудок автомобиля. Долгий и требовательный…

Обычно так гудят не для того, чтобы привлечь чье-то внимание, а чтобы настойчиво известить о своем появлении. Игорь Таликов подошел к окну и выглянул во двор. Внизу, под самыми окнами, отпугивая приближающиеся сумерки красными и желтыми огоньками подфарников, стояла новая "Волга" Геннадия Буркова. Рядом стоял и сам хозяин, махал ему рукой, – лохмы, как всегда, торчат в разные стороны, сверху нахлобучен светлый картуз, типа морской фуражки. Игорь помахал в ответ, обернулся и сказал жене:

– Пора собираться… Генка приехал…

Он подошел к встроенному шкафу в прихожей, вытащил оттуда тяжелую кожаную куртку и принялся натягивать ее на себя. К окну подошла жена – Тая.

– А чего сегодня Гена, а не Аркадий? – удивилась она.

Игорь нетерпеливо потянул вверх металлическую застежку – широкая молния затрещала, заскрипела пронзительно, застегиваясь под самую шею. Сказал небрежно:

– Аркадию нужно где-то сегодня задержаться… А Генке все равно новую машину обкатывать…

Он не стал ей говорить том, что с Аркадием их отношения после возвращения из Америки совсем разладились. Игорь даже не выдержал и спросил как-то: "Аркаша, а может тебе поискать другого артиста?" Аркадий посмотрел на него затравленным волчонком, но ничего не ответил – промолчал… Ну и ладно… Дай бог, все ещё наладятся… Обмотав вокруг шеи длинный белый шарф, Игорь скинул в углу прихожей тапочки, задвинул их в угол и, сунув ноги в остроносые сапоги, уже полностью одетый остановился в дверях.

– Ну… Я пошел? – спросил.

Жена, прекрасно понимая, что ее согласия не требуется, тем не менее едва заметно кивнула, но затем неожиданно подошла и ткнулась ему лбом в жесткую черную куртку. Игорь недоуменно замер… Странно! Вроде бы, она давно уже должна привыкнуть к его постоянным отлучкам. Постоянно ведь то репетиции, то концерты, а тут? Непонятно… Он провел рукой по густым, темным волосам жены, разделенным белой, ровной строчкой пробора, а потом, осторожно обхватив голову ладонями и попытался заглянуть в ее карие, скифские глаза.

– Что с тобой? – спросил настороженно.

– Не знаю… Неспокойно как-то, – жена смущенно опустила взгляд.

– Не волнуйся… Я туда и обратно…

Игорь снисходительно улыбнулся и снова погладил ее по голове… Неожиданно кольнула остренькая, как раскаленная иголочка мысль… Подумалось – а, может зря он все время мучился, может зря метался, выдумывая себе какую-то зеленоглазую мечту. Может женщина, которую он все время искал, была все время рядом, а он этого не замечал… Или не захотел замечать?

Жена, застеснявшись своих нечаянно выплеснувшихся чувств, отодвинулась и сказала тихо:

– Ладно, иди… Только возвращайся поскорей…

Игорь взялся за дверной замок, но в этот момент из комнаты выбежал сын – черноволосый, широкоскулый, и цветом волос, и лицом очень похожий на мать. Встал и затряс перед отцом коробкой с пластмассовой моделью пассажирского "Боинга", привезенной ему из Америки.

– Пап! Ты чего, уже уходишь? А кто мне будет помогать самолет клеить! Ты обещал!

Игорь усмехнулся. Действительно обещал, только не говорил, что займутся этим непременно сегодня… Но тут следом за ним в прихожую, важно ступая, вышел полосатый кот Мартын. Вспушив роскошный серый хвост, он принялся тереться о голубые джинсы хозяина.

– И ты, Мартын! – Игорь покачал головой. – Э-э… Да я вижу у вас тут целый заговор! Ладно… Давайте посидим на дорожку…

Опустившись на низкую тумбочку для обуви, он посадил сына на колено, притянул к себе жену. Посидев таким образом несколько секунд, поднялся.

– Ну все! Пошел! – сказал решительно.

Супруга, прислонившись головой к косяку ванной, посмотрела на него грустными, теплыми глазами. Тугой замок на двери глухо щелкнул. Шагнув за дверь, Игорь подмигнул застывшим на пороге жене и сыну и, уже не оборачиваясь, не дожидаясь лифта, начал спускаться вниз по лестнице.

На улице все же вскинул голову и махнул рукой напоследок двум силуэтам в освещенном окне. Потом сел в поджидавший его автомобиль.

Белая «Волга» ходко бежала по узкой улице, ровно урча новеньким мотором. Геннадий небрежно ткнул пальцем в клавишу магнитолы и из автомобильных колонок поплыла в салон знакомая мелодия – на «Эхо Москвы» крутили Джо Дассена, его знаменитую «Salut». Геннадий с гордостью (видимо, не терпелось поделиться с товарищем) произнес:

– Вчера с продавщицей из Елисеевского познакомился… Старик, там такие формы! Ураган! – он закатил глаза. – Вон, видишь… Уже контрибуцию получаю…

Он кивнул на заднее сиденье "Волги".

Позади, на сиденье в беспорядке валялись зеленые пачки чая. Чай был дефицитный – краснодарский, тридцать третий номер, – такой давно уже исчез с прилавков магазинов, да и на рынке уже вряд ли найдешь, – если купишь, то в десять раз дороже. Но на Игоря это не произвело сейчас никакого впечатления, – он отвернулся и равнодушно уставился в окно, слушая музыку. Из колонок продолжал звучать незатейливый, но чем-то очень затягивающий мотив – без перевода понятные слова лишь добавляли проникновенности… "Salut" – "привет", "здравствуй"… Извечная тема встреч и расставаний… Игорю вдруг вспомнилось, что едет он на концерт в Московский дворец молодежи, где когда-то встретил женщину с пронзительно зелеными глазами – женщину своей мечты, как ему тогда показалось. Сколько ж воды утекло с тех пор? Вечность, кажется… Словно было совсем в другой жизни. А, на самом деле, не так уж и давно… Просто много всего успело произойти с того времени: и популярность к нему пришла, перевернув страницу его полунищенского, полуголодного существования, а потом были путч, гибель Ильи, поездка в Америку, распад Союза… Много, много всего! Игорь слушал музыку и рассеянно глядел на мелькавшие мимо вывески домов. Взгляд его машинально ухватился за надпись на углу кирпичного дома: "ул. Октябрьская" – было написано на узкой, белой табличке. Неожиданно в памяти всплыло лицо старика в черной шляпе – того самого, которого он встретил в Нью-Йорке, на Брайтоне. Старик ещё на прощанье сказал ему: "Игорь! Я ведь, знаете ли, скоро тоже возвращаюсь в Москву… Так, что, если будете проезжать или проходить мимо, милости прошу… Нда-с! Вы, я вижу, человек пытливый и любознательный, а у меня дома, знаете ли, замечательная библиотека… Думаю, вам будет интересно… Запишите-ка мой адрес… Москва… улица Октябрьская…"

Игорь порылся у себя в кармане, вытащил оттуда потертую записную книжку – полистал, открыл нужную страницу, проверил: "Москва, Октябрьская улица, д. 22 корп. 2, кв. 31, Шварц Самуил Яковлевич". Захлопнув блокнотик, Игорь снова посмотрел в окно, – за окном на фасадах домов мелькали подсвеченные надписи – "Октябрьская д.12… Октябрьская д.16… Октябрьская д.18, корп.1…" Игорь бросил резко:

– Гена, тормозни-ка!

Геннадий от неожиданности глубоко вдавил педаль тормоза и "Волга", вильнув к тротуару, заглохла. Геннадий удивленно взглянул на товарища.

– Ты чего?

– Да так, вспомнил кое-что, – забежать кое-куда надо… Слушай-ка! Ты не мог одолжить мне пару пачек чая? Нужно… Очень… Отдам!

– Ну… Бери… – неохотно буркнул Бурков. – Только недолго, а то опоздаем…

Игорь схватил с заднего сидения две пачки чая и быстро выбрался из машины. Добравшись до подъезда панельной двенадцатиэтажки, он нетерпеливо дернул ручку двери, едва не столкнувшись с женщиной, которая выводила на прогулку своего черного лохматого ньюфаундленда. Пес угрожающе зарычал – приготовился защищать хозяйку, но женщина успела вовремя натянуть тугой сыромятный поводок.

– Простите, – сказал Игорь, не обращая внимания на оскалившегося пса. – Тридцать первая квартира на каком этаже?

Женщина, продолжая удерживать собаку, ответила сердито:

– На пятом… Проходите! Да проходите же…

– Спасибо!

Игорь взбежал на площадку первого этажа, где за сеткой-рабицей лифтовой шахты застыла деревянная кабина. Открыв металлическую дверь, он шагнул в старый лифт, чьи стены были обильно исписанный местной шантрапой, – закрыл узкие створки и нажал на черную кнопку с цифрой пять. Лифт, по-старчески поскрипывая, медленно пополз вверх – снаружи, за сеткой замелькали лестничные пролеты. Добравшись до пятого этажа, лифт с надсадным лязгом остановился. Выйдя из кабины, Игорь принялся рассматривать выходящие в коридор двери. Увидел дверь с овальным пластмассовым номерком 31, подошел и с замиранием сердца нажал на звонок. Прислушался… За дверью раздалось прерывистое треньканье, потом послышались шаги. Дверь открылась. На пороге стоял хозяин – в домашней кофте, с неизменными очками на длинном, крючковатом носу – смотрел спокойно, улыбаясь, словно и не удивился вовсе.

– А, Игорь! Заходите, мой милый, заходите… Раздевайтесь…

Игорь сделал шаг в прихожую, но раздеваться не стал, остался стоять у едва прикрытой двери. Настороженно покосившись в сторону комнаты, откуда доносились громкие голоса, произнес поспешно:

– Самуил Яковлевич… Я всего на минуту… Вот… Увидел вашу улицу, вспомнил, как вы нас перед Белым домом чаем угощали, решил забежать… А тут ещё как раз с собой несколько пачек чая оказалось… Это вам… Подарок!

Он вытащил из карманов куртки пару мягких зеленых упаковок и протянул их Самуилу Яковлевичу, но тот вместо благодарности превратился в сгусток возмущенной энергии, – сурово поджав губы, убрал руки за спину, отступил.

– Это что вы тут такое выдумали, молодой человек? – темные глаза смотрят на гостя сердито. – Что это значит – на минуту? Раздевайтесь, раздевайтесь, без разговоров! Нда-с! Я вас никуда не отпущу пока не напою чаем и не покажу свою библиотеку!

Игорь виновато улыбнулся и приложил руку к груди.

– Правда, не могу, Самуил Яковлевич… Концерт… Машина ждет…

Самуил Яковлевич ощупал его недоверчивым, пристальным взглядом (не обманывает ли?), а затем обиженно покачал головой.

– Игорь, Игорь… – в голосе заплескались укоризненные нотки. – Ну кто так делает? Забежали на секунду и уходите? Нехорошо… Нда-с! Обидели старика… Ну, что ж… Если концерт, удерживать, конечно, не буду… Но только чай не возьму! Знаю я вас – потом ещё сто лет ко мне не загляните! Лучше вы ко мне с ним в следующий раз приходите… И не откладывайте! Обещаете?

И от этих чудаковатых слов на душе у Игоря стало легко и спокойно, словно он не раз уже бывал в этой квартире, и его здесь, действительно, давно и с нетерпением ждали.

– Обещаю, Самуил Яковлевич… – ответил он. – В следующий раз зайду, когда мне некуда будет торопиться… Честное слово…

Самуил Яковлевич подобрел сразу – глаза за толстыми линзами заискрились успокоено. По-профессорски подняв палец, произнес с пафосом:

– Вот! Это вы хорошо сказали, Игорь! Очень хорошо… "Честное слово"… Нда-с! Хорошие слова! А то знаете, я что заметил? Что такие слова, как "честь" и "совесть" стали исчезать из нашего языка… Во всяком случае, что-то я их давно не слышу… Больше все – приватизация, коммерция, проституция… Может я, конечно, уже слишком старый и чего-то не понимаю… Только мне иногда начинает казаться, что нас потихоньку приучают к тому, что хорошо и честно в этой стране жить нельзя. Нда-с! Но только, когда общество забывает о добродетели, оно само себя уничтожает! И поэтому, знаете, что я вам скажу? Кто-то должен произносить простые и понятные вещи… Кстати… Вот ваши песни… Они заставляет переживать, чувствовать, думать… Это очень важно! Очень нужно сейчас этой стране… Нда-с! Я не слишком путано говорю?

Игорь осторожно отступил к полочке с зеркалом и успокоил:

– Нет, почему же… – а затем напомнил нетерпеливо. – Самуил Яковлевич… Мне надо идти…

Самуил Яковлевич закивал длинным носом.

– Да-да… Конечно… Вы обязательно заходите, Игорь… Обязательно!

Он чем-то стал напоминать старого ежика – растерянного и растрепанного. Игорь торопливо попрощался и вышел. Самуил Яковлевич защелкнул за ним дверь и только тут заметил на полочке под стареньким зеркалом две забытые пачки чая. Расплывшись в старческой, извилистой улыбке, подумал про себя:

"Ну-с, молодой человек, это вам так просто не пройдет… Не пройдет… В следующий раз вы мне за свое самоуправство ответите… Нда-с!"

Он не знал, что следующего раза не будет… Уже никогда…

Аркадий Резман вошел в облупившуюся телефонную кабину и негнущимися пальцами стал набирать номер. Сбился, чертыхнулся, принялся набирать по новой… Набрав, нервно прижал черную эбонитовую трубку к уху. После нескольких длинных гудков трубку сняли.

– Алло… Слушают вас, – послышалось приглушенно-вежливое.

Резман узнал голос Магена.

– Это Аркадий… Дело сделано…– сказал он осипше. Трубка казалась ему массивной и тяжелой, как чугунная гиря.

– Какое дело, Аркадий? – донеслось издалека.

– Мое дело! Мое… – у Аркадия от злобы и отчаяния задрожали ноздри. После небольшой паузы в трубке недоуменно спросили:

– Аркадий, вы хорошо себя чувствуете?

– Да…

– Можете сейчас приехать в посольство?

– Да…

– Приезжайте… Я вас жду… – и из трубки донеслись рваные, короткие гудки отбоя.

Добравшись до посольства, Резман заглянул в окно приемной, за которым сидела тонкая, кареглазая шатенка, и проскрипел не своим, ржавым голосом:

– Меня должны ждать… Моя фамилия Резман…

Шатенка вежливо улыбнулась из-за толстого стекла.

– Секундочку, сейчас к вам подойдут…

Аркадий с отвращением посмотрел на ее ярко накрашенные губы. "Как кровью вымазаны", – промелькнуло у него в голове. Оторвав взгляд от плотоядных губ, он отошел и забился в угол небольшого зала. Через несколько минут к нему подошла девушка с красными губами.

– Пойдемте, пожалуйста, со мной, – любезно сказала она и повела Резмана в кабинет, в котором Аркадий уже был несколько дней назад, когда приходил к Магену с заявлением на выезд. Когда они вошли, девушка указала на стул.

– Подождите, – сказала она и ушла.

Резман сел, устало поставил локти на стол, опустил голову на ладони. Через некоторое время дверь открылась и в кабинет вошел Яков Маген. Резман тут же вскочил, куртка на нем неуклюже встопорщилась. Маген окинул его быстрым, цепким взглядом, как будто сделал рентгеновский снимок, и сказал – "Сидите, сидите…", а затем направился к секретеру. Выдвинув ящик, он достал пачку сигарет, зажигалку, вернулся и выложил их перед Аркадием. Резман вместо благодарности судорожно кивнул, попробовал прикурить, но закашлялся и в раздражении бросил сигарету в пепельницу. Тогда Маген подошел к секретеру, открыл бар, плеснул из прямоугольной бутылки виски и, подав ему длинный бокал, сказал:

– Выпейте, Аркадий… Вам надо успокоится…

Аркадий подавлено усмехнулся. Придвинув к себе бокал, выпил, поморщился, снова взялся за сигарету и сделал несколько глубоких затяжек. Видя, что Резман понемногу приходит в себя – серая, неживая бледность уходит с его лица, Маген уселся напротив.

– Ну, что у вас произошло, Аркадий? Рассказывайте…– сказал он, настороженно сложив перед собою короткие, пухлые руки. Голос у него был ровный, но в темных складках рта угадывалась затаившаяся тревога.

– Таликов… Таликов убит… – с усилием выдавил из себя Аркадий.

– Убит? Кем? – темные глаза Магема стали твердыми, как два гранитных осколочка.

Аркадий, лихорадочно давясь словами и делая короткие затяжки, принялся рассказывать:

– Перед началом концерта… – (нервная затяжка), – к Таликову подошел любовник певицы Алисы… Махов… Такой, из новых русских… Она должна была выступать после Таликова, а он требовал, чтобы она выступала первой… – (снова затяжка), – Они с Игорем стали препираться, а потом подрались… К Игорю, если его завести, лучше вообще не подходить… Я попробовал их разнять, но у Махова оказался револьвер… Я его выбил… Потом… Потом поднял и выстрелил, – (в этот раз Аркадий затянулся длинно и жадно).

– В кого? В Таликова? – уточнил Маген. Лицо его оставалось бесстрастным.

– Да… Насмерть… Сразу…

Резман опустил голову, – темные волосы прилипли змейками к бледному лбу, а на висках выступили крупные капли пота. У Магена дернулась аккуратно подбритая щека. Он встал, подошел к окну и посмотрел на безжизненно обвисший флаг с голубой звездой во дворе. Сказал, не оборачиваясь и досадливо растягивая слова:

– Да-а, Аркадий… Натворили вы дел… Я, когда говорил, что это ваше дело совсем не это имел в виду… А этот Махов? Он что?

Аркадий судорожно сглотнул. Вскинув голову, затравленно посмотрел на Магена.

– Он убежал… Как только Игорь упал, он выбежал из гримерной… – а потом быстрой скороговоркой, словно оправдываясь, прибавил. – Я револьвер милиции отдал… Сказал, что стрелял Махов…

Маген недоуменно хмыкнул и неторопливо вернулся к столу. Сел, откинувшись на стуле, и внимательно взглянул на Резмана. Затем принялся гулко тарабанить пальцами по столу. Наконец, спросил:

– У Таликова родственники есть?

– Да… Жена и сын… И мать… Кажется…

Маген едва заметно кивнул.

– Значит так, Аркадий… – сухо сказал он. – Вам необходимо будет заняться организацией похорон, – и увидев, как резко вскинулся Аркадий, добавил с удивлением. – А что вы на меня так смотрите? Вы его менеджер, значит и должны этим заниматься… Для начала вы должны сообщить его жене… Адрес знаете?

Аркадий ткнулся обреченным взглядом в бокал и выдавил едва слышно:

– Я не смогу…

Маген окатил его прищуренным, сочувственным взглядом.

– Ну-ну, Аркадий, не раскисайте… – бросил участливо. – Вскоре вы будете в Израиле… Кроме того… У вас сейчас будут расходы, связанные с похоронами… – он встал подошел к низкому приземистому сейфу стоящему в углу кабинета, вытащил оттуда две пачки пятидесятирублевок и положил их на стол перед Аркадием. – Это вам на первое время… Хотите ещё выпить?

Аркадий отрицательно мотнул головой. Лицо Магена приняло строгое выражение.

– Хорошо… – сказал он. – Если кто-то будет спрашивать, что вы делали сегодня в посольстве, говорите, что приходили оформлять выезд в Израиль, – вы не можете оставаться в стране, где убивают таких людей как Таликов… – но взглянув на дрожащую в руках Резмана сигарету, добавил. – Хотя лучше об этом пока вообще не говорить… Документы на выезд мы вам оформим… Всё… Помните – сначала извещаете жену, а потом отправляетесь с ней в морг… После похорон я жду вас здесь – виза для вас уже будет готова…

Выйдя из посольства Аркадий шаркающим шагом добрел до метро. Доехав до своей остановки, зашел в гастроном.

– Водку… Столичную, – сказал осипше. Достал из кармана пачку денег, отделил пятидесятирублевку, и протянул её продавщице.

"Алкаш, а при деньгах", – брезгливо подумала та, глядя на Аркадия, которого била крупная дрожь. Хлопнув бутылкой по прилавку, она небрежно отсчитала сдачу и, недодав два рубля, бросила ее на тарелку рядом с кассой. Резман взял бутылку, сгрёб, не считая, сдачу и вышел.

Придя домой, вытащил деньги и бросил их на стол. Затем открыл бутылку, налил полную чашку, большими глотками, не чувствуя спирта, выпил. Опустившись на стул, пустым взглядом уставился на деньги. Вдруг рывком смахнул их на пол, уронил голову на руки и навзрыд заплакал.

Суббота…

День отдыха…

Может, конечно, для кого-то это всего лишь один из двух обычных выходных, но для евреев это день особенный, святой день… В субботу на земле обетованной закрыты магазины и рестораны, кинотеатры и кафе, – в этот день евреи предаются размышлениям, встречаются с родными и друзьями, разговаривают с богом… И не важно, где они находятся – в Америке или Израиле, Аргентине или Москве – этот обычай выполняется повсеместно…

В этот день Яков Маген и Борис Сосновский вышли из здания синагоги вместе… Вдвоём они смотрелись довольно странно – элегантный Маген в теплом, дорогом, длинном плаще и Борис Моисеевич в своём старом потертом драповом пальто, которое, казалось, осталось у него со времен небогатого студенчества. Со стороны могло показаться, что какая-то причудливая метаморфоза свела вместе столь непохожих друг на друга людей.

Оказавшись на улице, несмотря на то, что в воздухе чувствовался легкий, щиплющий морозец Борис Моисеевич стянул с головы ермолку и сунул её в карман.

– Вы на машине? – спросил Яков Маген и тут же спохватился: – Ах, ну да… Вы же у нас теперь автомобильный магнат…

– Да… Теперь вот с шофером… – Сосновский кивнул на стоящую рядом с тротуаром черную "Волгу", а затем, словно оправдываясь, развел руками. – Положение обязывает… Стараюсь, правда, этим не бравировать – так легче находить общий язык с людьми…

Маген скользнул ироничным взглядом по его старенькому пальто.

– Может быть вы и правы… – произнес он. – Кстати, если не торопитесь, мы могли бы посидеть где-нибудь. Тут рядом есть кафе… Насколько я знаю, там быстро и неплохо обслуживают… Если вы не против, конечно…

– С удовольствием, с удовольствием, – быстро закивал Борис Моисеевич.

Отойдя от синагоги, они, не торопясь, направились вниз по бульвару, но, пройдя всего несколько шагов, Маген почувствовал какую-то необъяснимую тревогу. Эта тревога, как бдительный сторожевой пес всегда предупреждала его о том, что опасность находится где-то рядом… Слегка вывернув шею, Маген скосил глаза назад и увидел, как на небольшом расстоянии вслед за ними идут двое молодых людей. Одного из них он уже видел у синагоги, а второй вышел из припаркованной рядом с синагогой автомашины.

– Это ваши? – кивнул Маген на неожиданных попутчиков.

– Мои… Охранники… – небрежно пояснил Борис Моисеевич. – Или, как их теперь называют, телохранители… Тоже издержки положения… Сейчас много всякой шантрапы развелось, так что приходится подстраховываться… А если не секрет, Яков Романович… – он заинтересованно посмотрел на Магена. – Как это вы определили, что это мои люди?

Маген коротко усмехнулся.

– Ваши, а не КГБ, вы хотите сказать? На это есть, как минимум, две причины… Во-первых, КГБ сейчас деморализовано и парализовано своей реструктуризацией – им сейчас не до нас… А во-вторых, России сейчас не нужны политические скандалы, связанные разоблачениями иностранных разведок… Кстати, мы уже пришли… Это здесь…

За разговором они незаметно подошли к небольшому пятиэтажному зданию, первый этаж которого раньше занимала диетическая столовая, а теперь обосновалось кооперативное кафе. На тяжелой двери висела скромная табличка – "Кафе "Гурман", время работы с 11-00 до 23-00." Они прошли внутрь. Заглянув в зал, Сосновский с удивлением обнаружил, что новые хозяева действительно постарались, чтобы заведение выглядело достаточно презентабельным. Подсвеченные изнутри узорчатые витражи вместо окон и темно зеленые бархатные шторы создавали уют. Мягкий полумрак в помещении поддерживали тусклые зеленые лампы, низко нависающие на витых пружинистых проводах над тяжелыми, стилизованными под былинную старину, дубовыми столами. Сдав в гардероб верхнюю одежду и тщательно вымыв руки (в туалете кафе даже оказалось душистое мыло!), Маген и Сосновский прошли в небольшой зал, где заняли свободный столик у стены.

В зале играла тихая инструментальная музыка. Оглянувшись, Маген отметил, что других посетителей в кафе нет, кроме вошедших вслед за ними охранников, которые расположились чуть в стороне, так чтобы им было удобно наблюдать и за входом и за стойкой одновременно. "Грамотно!" – отметил про себя Маген. К столику подошла девушка-официантка, в ажурном белоснежном фартучке.

– Что господа будут заказывать? – спросила она бархатным голоском, вытащив из передничка ручку, блокнот и приготовившись записывать.

– Что-нибудь кошерного, милочка, – с ласковостью ответил ей Маген.

– Кошерного? – не удивилась официантка и сморщила свой миниатюрный носик. – Есть цыпленок, рыба с картофелем, салат из овощей…

Маген заказал себе цыпленка, горячий сыр, овощной салат и бутылку сладкого кипрского муската, а напоследок попросил:

– Только, хорошая моя, цыпленка прожарьте, пожалуйста, получше… Так чтобы без крови… Обязательно, чтобы без крови… Проверьте, пожалуйста…

А Сосновский решил взять себе рыбу с картофелем и салат.

– На десерт что-нибудь будете заказывать? – проворковала официантка. – Есть кофе, мороженное…

– Потом, моя хорошая, потом, – снисходительно обронил Маген.

Официантка отошла. Сосновский посмотрел ей вслед, дождался пока она исчезнет в дверном проеме, ведущем на кухню, а затем перевел взгляд на Магена.

– Знаете, что меня удивило? То, что эту девочку совсем не обескуражило слово "кошерная"… А скажем, если б я, пришёл в ресторан лет эдак десять назад и произнес бы такое, думаю, мне в лучшем случае указали бы на дверь…

Яков Маген успокоено откинувшийся на массивном стуле, положил руки на стол, так что они попали в светлый круг, оставляемом лампой на зеленой скатерти, и ответил благодушно:

– Видите ли, уважаемый Борис Моисеевич… В этой стране, похоже что-то начинает меняться. Здесь потихоньку избавляются от предрассудков и начинают подходить к вещам более прагматично. Не важно, какой ты веры или национальности, если ты в состоянии заплатить за то, что ты хочешь, ты это получишь… Медленно, но здесь всё становится с головы на ноги. Но вы, я вижу, не согласны? – он удивленно вскинул бровь, заметив легкий скепсис на лице у своего визави. Сосновский несколько смутился, но потом произнес осторожно:

– Не могу с вами полностью согласиться…

– Почему?

– Как вам сказать… Я не уверен, что эта страна готова к переменам. У меня остаются опасения, что здесь опять всё может кончиться погромами. Поясню… Огромная страна развалилась, впереди неизвестность, а раз так, значит надо искать виноватого. Кого? Понятно кого… Евреев! В своё время здесь хорошо усвоили лозунг "Бей жидов, спасай Россию"… Хотя, пожалуй, это не столько российское – сколько интернациональное… Во всем мире почему-то считается, что во всём виноваты евреи… Испокон века нас обвиняют во всех смертных грехах и даже в том, что мы Иисуса Христа распяли… Причем, заметьте, – те, кто это делает будут громить в первую очередь…