Текст книги "Все сначала"

1997. Губернаторское положение
Односторонняя семга

Квартал Дотомбори, Осака, Япония

Его превосходительство губернатор, член Совета Федерации Федерального собрания Российской Федерации, весь сощурился, скривился и отвернул багровую щекастую физиономию, отороченную густой рыжей шкиперской бородой, от едкого кислого пара, поднимающегося над огромной жаровней:

– Эт чё, они у тебя с рыбой, штоле?

Маленький японец по ту сторону клубов пара напряженно улыбнулся, продолжая колдовать над жаровней. По чугунной ее поверхности ровными рядами тянулись одинаковые полукруглые лунки, и в каждой торчал коричневый тестяной колобок. Поваренок одной рукой молниеносно тыкал колобки один за другим тоненькой зубочисткой, поворачивая каждый ровно на четверть оборота, а другой ловко выдергивал из лунок уже готовые, поджаренные, раскладывал по прямоугольным картонным тарелочкам – шесть штук на порцию, – и их тут же подхватывал напарник.

– Буээ… воняют как… Тьфу! И жижей черной какой-то поливают их, смотри… – брезгливо сморщился другой его превосходительство – на сей раз президент одной небольшой околоволжской республики, член того же совета с тремя федерациями в названии, аккуратный лысый человечек с типичной внешностью секретаря провинциального райкома.

Вокруг жаровни теснилась толпа весело галдящих японцев с бутылками и банками пива в руках, второй поваренок быстро принимал деньги и раздавал тарелочки с колобками, сдобренными густым темным соусом.

– Ну шо, Антольнтонч, – тем не менее продолжал президент, – пробовать будем?

– А у меня, Владимирыванч, все равно мелочи нет, – отвечал рыжий губернатор, провожая взглядом очередную проплывшую мимо его носа тарелочку.

Я протянул поваренку три стоиеновые монетки и взял порцию.

Мы выбрались из толпы на свободный пятачок тротуара:

– Угощайтесь, господа сенаторы.

Губернатор с президентом опасливо поддели на зубочистки по колобку и, обжигаясь, откусили по кусочку.

– Там резины кусок какой-то, – изумленно крякнул лысый.

– Кальмар вроде, – предположил рыжий.

– Осьминог. Вареный осьминог. По куску щупальца там должно быть в каждом, – остановил я ненужную дискуссию.

Я был единственным, кто хоть чего-то почитал, готовясь к экспедиции, и теперь знал, что чуть ли не главной гастрономической достопримечательностью Дотомбори, знаменитого района ночной торговли, игровых залов и прочих демократичных увеселений Осаки, считаются вот эти вот такояки – колобки из рисового теста, замешанного на рыбном бульоне, с кусочком вареного осьминога внутри.

Осака оказалась уже третьим городом в маршруте официальной делегации российского Сената: в Токио российских губернаторов и президентов (тогда их еще избирали, а не назначали из Москвы, да и в Совете Федерации они сидели по должности) принимал сам император, в Киото в их честь давала обед большая группа капитанов японской промышленности и финансовой индустрии. По дороге из города в город господа сенаторы тяжело напивались, неопрятно ругались, иногда слегка дрались. По утрам выходили к завтраку с больными опухшими головами и похмелялись почему-то исключительно виски Teacher’s: один халдей из группы сопровождения всегда имел с собой в портфеле пузатую литруху наготове. Члены высокой делегации ласково называли спасительный эликсир “Учительская горькая”.

Ящик этой же “Учительской” обслуга приволакивала за сенаторами на каждый официальный прием или протокольный ужин. Драгоценные сорта изысканных персиковых вин, подававшиеся японцами, на губернаторские организмы должного впечатления не производили. Некоторые из высоких гостей быстро приучились лихо занюхивать виски комком маринованного имбиря или ломтиком сашими из брюшка тунца. Глава делегации – председатель российского Сената, сам человек непьющий и глубоко положительный, – огорчался и сдавленно материл коллег.

Журналистов тут никто не стеснялся, так что опыт тесного общения с российской политической элитой набирался прямо-таки уникальный. Вдали от Родины их превосходительства рассупонивались до своего, так сказать, натурального вида.

К финальному этапу поездки – в Осаке – сенаторы передвигались уже совсем с трудом. И погружаться в ночную жизнь злачного квартала по берегам канала Дотомбори мы отправились всего-навсего втроем. Да и спутники мои быстро скисли. Лысого президента мы вскоре запустили в большой круглосуточный мегамаркет с недорогими шубами, кожаными плащами и “сейками” устаревших моделей; рыжебородого губернатора я посадил в такси и отправил обратно в отель, на очередное свидание с “Учительской”. А сам пошел вдоль канала вместе с хохочущей, гомонящей, наливающейся пивом толпой усталых после рабочего дня японцев, останавливаясь у каждой жаровни, у каждого котла, у каждого сладко дымящего очага, на котором что-то шипело и вертелось в чаду.

Вот с той ночи я кое-что знаю про японцев наверняка. Потому что увидел собственными глазами чудо этой лаконичной простоты, и с тех пор снова и снова повторяю за ними сам.

Знаю, например, что надо относительно небольшую семгу – скажем, килограмма на два или два с половиной – обмыть холодной водой, аккуратно и тщательно освободить от чешуи, коротко обстричь ножницами хвост и плавники. Затем острым ножом разрезать (вместе с головою) надвое вдоль хребта и раскрыть, как бабочку, сохраняя целой кожу на брюшке. Удалить хребет, жабры, внутренности и пленки, выщипать пинцетом застрявшие в мякоти ребра и прочие случайные косточки. Уложить такое филе кожей вниз в просторный лоток с высокими бортами и залить маринадом.

Для этого маринада нарубить мелко, буквально в крошку, две-три небольшие луковицы-шалотки, пяток зубчиков чеснока, очищенный от кожуры кусок свежего имбиря размером с большой палец, некрупный острый перчик (без перепонок и семян, но с кожицей). Все перемешать, влить четверть стакана легкого соевого соуса и столько же какого-нибудь пахучего масла (лучше подсолнечного, из жареных семечек, или темного кунжутного), а также полстакана японского сладкого сливового вина. Кстати, отдельно от всякой Японии замечу, что вино это отлично заменяется ординарным белым портвейном или хересом, например, крымским.

Все тщательно взбить вилкой или маленьким венчиком, залить этой смесью рыбу, равномерно распределяя гущу по всей поверхности филе, и оставить в прохладном месте мариноваться на пару часов, затянув пленкой.

Пока маринуется, приготовить очень горячие мелкие угли из каких-нибудь несмолистых дров. Расположить невысоко над этими углями большую решетку, смазав ее (удобнее всего просто кисточкой) растительным маслом. Теперь аккуратно выложить на решетку семгу – по-прежнему кожей вниз, – стараясь не стряхнуть покрывающую ее гущу от маринада.

Жарить так очень недолго, буквально минут семь-десять, наблюдая за тем, как мякоть постепенно – от краев к середине – приобретает матовый, как будто полупрозрачный бежеватый оттенок. Ни в коем случае не переворачивать! Там, где начнет подсыхать, – окропить оставшейся от маринада жидкостью. Когда зоны поматовения практически сойдутся в середине – очень аккуратно, приподняв решетку, дать рыбе соскользнуть на большое блюдо и напоследок посыпать ее мелко нарезанным молоденьким зеленым луком.

Пристраивая блюдо в центре стола, надо этак по-японски склонить слегка голову и тоненьким голоском пропеть, поднимаясь тоном вверх:

– Сякээ-ванн-сай. Лосось в традиционном японском стиле.

И пускай гости сами догадываются, что “ванн-сай” этот – не что иное, как one-side, “с одной стороны”. Всего-то и секретов.

ОДНОСТОРОННЯЯ СЕМГА В ЯПОНСКОМ МАРИНАДЕ

(на пять-шесть человек)

Целое филе молодой семги – примерно 2,5 кг

2–3 красные шалотки

Полголовки чеснока

Кусок свежего имбирного корня – примерно 50 г

Перчик чили

Легкий соевый соус и пахучее растительное масло – по ¼ стакана

Японское десертное сливовое вино типа choya или белый портвейн – полстакана

Небольшой пучочек молодого зеленого лука – для украшения

1998. Бегство от призрака
Пончики из цукини и бараньи кефтедес

Неподалеку от Олимпии, Пелопоннес, Греция

Я сам крикнул:

– Внимание-е-е-е! Марш!!

Мы побежали, и дети, конечно, тут же унеслись далеко вперед.

Ночью прошел дождь, стадион был покрыт слоем светло-серой влажной глины пополам с песком, и я со всеми своими уже в то время ста десятью килограммами оставлял в ней глубокие некрасивые следы, да еще скользил на каждом шагу. Но бежал все равно.

На середине дистанции дети сжалились, перешли почти на шаг, и когда я наконец нагнал их, схватили меня за руки с двух сторон и почти потащили дальше. Так мы втроем – вроде как уже не наперегонки, а просто дурачась, трусцой, – пересекли финишную черту, выложенную вдавленными в глину длинными мраморными брусками.

– Ровно один стадий, – еле выговорил я, пытаясь унять одышку. – Сто девяносто два метра с копейками.

Дети посмотрели на меня укоризненно: цену моей эрудиции они знали отлично, потому что тоже прочли тот же самый путеводитель, что и я, пока мы сюда добирались.

Прочли про священную долину, омываемую водами Алфея с южной стороны и Кладея – с западной. Про склоны горы Кронос, на которой в дни античных Олимпиад вставали лагерем в живописных шатрах до сорока тысяч зрителей, собиравшихся со всей Греции, или, как ее там, Эллады. Про беломраморные храмы Зевса, Геры и Деметры, выстроенные в роскошной роще платанов и кипарисов, про фидиевскую двенадцатиметровую статую Зевса из чистого золота и слоновой кости, которая тоже где-то тут торчала. Ну и, собственно, про Стадион, беговую дорожку которого мы только что одолели.

– Между прочим, главное спортивное сооружение в истории человечества. Во всяком случае, самое знаменитое. Можете теперь всем рассказывать, что соревновались на самом крутом стадионе мира.

Я все еще надеялся, что мои туроператорские усилия будут оценены по достоинству. Не может же быть, чтобы им вообще вся эта красота была по барабану.

– Угу, – ответил Петя, глядя мимо меня. – Соревновались. Тут вообще сильно есть с кем соревноваться. Это называется: “прибежали – очереди никакой”.

Не было, в самом деле, не только никакой очереди, но и вообще ни единой живой души, кроме нас. Исторический комплекс Древней Олимпии – действительно, как ни крути, один из крупнейших туристических аттракционов из серии “Классическая Греция” – был в эти первые дни апреля совершенно пуст. Вот уж не сезон так не сезон.

Весной 1998 года я внаглую сорвал детей с учебы, даже не дождавшись каникул. Пете в этом году исполнялось шестнадцать. Лёве – двенадцать, соответственно. У обоих в школе дела были плохи, и одного, кажется, вскоре оттуда благополучно поперли. Оба собрали вокруг себя компанию, которая мне радикально не нравилась. Оба курили какую-то пахучую дрянь без фильтра. Старший демонстративно не интересовался по большому счету ничем. Младший говорил, что хочет учиться музыке, но бессовестно дурил нанятую ему учительницу фортепиано, а сольфеджио прогуливал вообще начисто. Девиц их я уже даже не пытался сосчитать. Традиционные лекции благонамеренного папы, в жанре которых я вынужден был выступать, когда забирал детей по воскресеньям, чтобы отвести в кино и потом насладиться какой-нибудь грубой американской жратвой в очередном “Старлайте”, не пользовались ни малейшим успехом. Я пробовал регулировать отношения с применением финансового рычага, но тоже безуспешно. Деньги у них откуда-то были, и они в крайнем случае кажется, вполне могли и обойтись без моих “взносов на карман”, что само по себе меня сильно нервировало.

Короче, я решил, что неделя чего-нибудь чистого, прекрасного и экзотического подействует благотворно и создаст хороший фон для серьезного мужского разговора, который между нами явно назрел. Греция, полуостров Пелопоннес, край античных развалин, полный имен и названий, смутно знакомых по учебникам мировой истории за пятый – седьмой классы, – это все мне показалось идеальным антуражем для моих педагогических усилий. Я был сильно впечатлен и отчасти умилен своей собственной родительской самоотверженностью.

Мы взяли напрокат какой-то тощий “Хёндай”, поселились в совершенно пустом отеле возле пристани города Патрас, знаменитой тем, что именно отсюда стартует итальянская линия паромного сообщения с Венецией, и день за днем колесили по горным серпантинам Пелопоннеса между Аргосом, Нафплионом, Микенами, Триполи, Монемвасией, Спартой… Или нет, до Спарты мы, по-моему, тогда так и не доехали…

Гвоздем программы должна была стать Древняя Олимпия. Я заранее придумал, что пробежим по Стадиону. Ну вот, пробежали.

– Поехали, папа. Чё здесь еще делать? Камни, камни. Тут все развалилось.

Лёва был, как всегда, радикален и безжалостен. Да, развалилось. А ты чего бы хотел, дитя мое?

Следующим в программе был храм Аполлона Эпикурейского: знающие люди говорили, что это наиболее полный и целый, совершенно комплектный, лучше всего сохранившийся античный храм во всей Греции. Да и название у него такое, что невозможно к нему не свернуть.

На выезде из Олимпии на дороге лежал туман. Собственно, не туман, а вот это вот удивительное метеорологическое явление, с которым мы имели здесь дело каждый день. Вы едете по тесной горной дороге, вообще без бордюра или какого-нибудь ограждения по краю стометрового обрыва с одной стороны и без малейшей обочины вдоль отвесной скальной стенки с другой, – и видите, что перед вами прямо на асфальте лежит туча. Она темно-серая, и у нее абсолютно четкий, плотный ватный край. Можете подойти к туче и сунуть в нее руку. Можете подъехать и встать так, чтобы на багажник вам светило солнце, а капот был погружен в этот мутный кисель, висящий в воздухе.

Когда мы углубились в тучу метров на десять и стало не видно вообще ничего, я остановился.

– Твоя очередь, – сказал Петя с заднего сиденья, и Лёва покорно вылез из машины.

Мы этот номер уже идеально отрепетировали: теперь Лёва шел впереди, широко распахнув полы куртки, чтобы мне было лучше видно, а я ехал в трех метрах за ним, ориентируясь на оранжевое пятно его спины. Туча, не могла продолжаться больше километра-двух – а за ней опять ждали хрустальной прозрачности горные виды до противоположного края просторной долины.

Метров через сто Лёва остановился и гулко постучал кулаками в стальную лакированную стену с блестящими заклепками, которая выросла перед ним.

– Опять эти, – сказал Петя. – Вообще-то мы их обогнали часа три назад.

– Вообще-то мы их сегодня опять раза три обгоняли в разное время. И еще будем обгонять – до самого вечера. Ты же знаешь.

Это был гигантский темно-синий мерседесовский автобус с черными тонированными стеклами и багровой надписью Mykolinea по борту. В первый раз мы его встретили дня три назад, в патрасском порту, где он выгружался с венецианского парома. С тех пор он попадался нам снова и снова на пустых серпантинах по всему Пелопоннесу. Не запомнить его было невозможно, потому что попытки обогнать такую махину на однорядном шоссе над обрывом всегда оборачивались захватывающим дух аттракционом: рано или поздно этот рискованный маневр мне удавался, но иногда бывало очень страшно. Тем не менее через некоторое время я опять видел четырехметровую тяжелую корму “Мерседеса” валко вписывающейся в повороты перед нами. Или далеко внизу, на шоссе, вьющемся вдоль противоположной стены ущелья. Или высоко вверху, на перевале, к которому нам еще предстояло добраться. Мы обгоняли его еще раз, но он опять непостижимым образом оказывался впереди.

За темными стеклами были видны пассажиры: все до единого места в автобусе занимали пожилые японцы в одинаковых сине-красных бейсболках с логотипом Mykolinea над козырьками. Почти все они всегда спали, и головы их, откинутые на высокие спинки автобусных кресел, мерно покачивались в поворотах. Некоторые пристально вглядывались в окружающие пейзажи сквозь затемненные стекла, высоко возле глаз держа плоские хромированные фотоаппаратики. Однажды я, кажется, видел, как японская старушка что-то отпивала из маленькой желтой бутылочки с иероглифами.

За рулем сидел огромный мужик в белой рубашке, в черной фуражке с золотым галуном и ворочал гигантскую баранку пудовыми кулачищами в белых перчатках.

Теперь мы в первый раз видели синий “Мерседес” стоящим неподвижно, с выключенным мотором и погашенными огнями. Двери и окна герметично закрыты. Изнутри не доносилось ни звука.

– Петь, – сказал я насколько мог твердым голосом, – пойди постучи водителю. Чего он встал?

– Он встал, потому что ему не видно ни фига в этой туче, как и нам. Он же не пустит впереди себя какого-нибудь своего японца. Ну его, я не пойду, – ответил Петя.

– Я тоже не пойду, – признался я честно.

– Там есть два метра – между ним и обрывом, – сказал Лёва, тем временем сходивший на разведку и теперь вернувшийся к моему открытому окну. – Если аккуратно, ты проедешь.

Я постарался очень, очень аккуратно, еще бы. Дети встали по краю асфальта, чтобы мне было видно, где приближается обрыв, и я протиснулся между их животами и бортом автобуса. Мужик в фуражке из-за руля проводил меня совершенно равнодушным взглядом.

Мы тронулись дальше. Черно-синее чудовище, еле слышно урча мотором на самом низком басу, ползло вплотную за нами. Вскоре Лёва вывел нас из тумана. Как только он запрыгнул на свое место, я рванул к повороту и вверх – отрываться от автобуса.

– Я тебе точно говорю: он призрак, – сказал Лёва, глядя в боковое зеркало, как преследователь скрывается за виражом сзади.

– Летучий японец, – отозвался Петя с заднего сиденья. – Души японских грешников тоже иногда ездят в отпуск. И хотят фотографировать достопримечательности. Они их потом в аду разглядывают всей компанией. Только не понимаю, почему они болтаются тут…

– А где бы ты хотел? – поинтересовался Лёва. – В Японском море? Возле острова Хонсю? Он же автобус – ему надо ездить, а не плавать. И потом, ты же не знаешь, может, по Парижу тоже всегда катается свой такой же призрак. И по Лондону.

– Логично, – отозвался Петя.

Все-таки у меня страшно умные дети, подумал я. Они все понимают. Хорошо бы еще им объяснить про Аид, который здесь должен быть где-то неподалеку. Хотя нет, они же это все уже проходили. Надо будет самому в Москве почитать, как это все у них тут было, у греков, устроено. А то стыдно перед мальчиками.

Серпантин вдруг без предупреждения врезался в склон и, выскочив тоннелем с другой стороны горы, превратился в единственную улицу крошечной деревушки, поднимавшейся вверх по крутому откосу. Попетляв чуть-чуть, улица вывела нас на тесную деревенскую площадь, на краю которой виднелось здание мэрии с маленькими латунными часами над входом, а перед ним торчал типовой бетонный Солдат Мировых Войн в смешной каске, как у пожарного, и глядел в освещенное окно таверны-псистарио на противоположной стороне.

Мы остановились и вошли внутрь. Несколько столов из темного некрашеного дерева с заполированными широкими пятнами в форме бабочек – там, где в них год за годом упираются локтями, – были раздвинуты по стенам, чтобы дать место большой железной печке, установленной посередине. Перед открытой дверцей печки сидели полукругом три пожилых джентльмена с заросшими седой щетиной коричневыми лицами, в клетчатых ковбойках и вязаных жилетах. Каждый из них держал в кулаке маленький стеклянный стаканчик кофе и иногда отхлебывал, не отрывая глаз от огня.

Мы сели у стола в углу, и я заметил, что дети разглядывают что-то на другом конце комнаты, у меня за спиной. Я обернулся и увидел там, на столе в глубине, забытую кем-то сине-красную бейсболку Mykolinea. Через секунду за окном тяжело заурчал мерседесовский дизель, лязгнула автобусная дверь, потом звук мотора стал удаляться и вскоре совсем затих вдалеке.

Один из джентльменов у печки приветливо кивнул нам, встал, не сказав ни слова, на минуту удалился за кухонную дверь и вынес оттуда стеклянный кувшин мутного яблочного сока и поднос с тремя фаянсовыми суповыми тарелками. В одной был простой салат из капусты с изюмом и оливковым маслом, в другой – хрустящие пончики из зеленых кабачков, а в третьей – длинненькие бараньи котлетки-кефтедес. Можно подумать, нас тут с этим обедом ждали именно к такому часу

Впрочем, там и ждать-то особенно не с чем. Надо только заранее, впрок, например, с утра натереть вперемешку на крупной терке цукини с картошкой (картошку предварительно почистить, разумеется, а кабачки только помыть и отрезать зеленые ножки). Все перемешать, добавить пол-луковицы, тоже натертой – только теперь на самой мелкой терке – это чтобы картошка не чернела. Щедро посолить, выложить в большой дуршлаг, накрыть тарелкой, придавить сверху чем-нибудь тяжелым, например кастрюлей с водой, и оставить так, чтобы стекло как можно больше сока.

А потом, когда скоро будет пора садиться за стол, изрезать мелко-на-мелко оставшуюся половину луковицы, пучок разных пряных трав, накрошить самыми мелкими кубиками кусок брынзы. Ссыпать все в большую миску, добавить немного хорошего, пахучего оливкового масла, три яйца, 3–4 полных столовых ложки муки и перемешать равномерно, стараясь все-таки не раздавить сыр совсем в кашу. Наконец, выложить туда же тертые цукини с картошкой, беря смеси по горсточке и как можно сильнее отжимая остатки сока просто в кулаке. Опять перемешать, в последний момент поперчив свежемолотым черным перцем.

Налить в широкую толстодонную кастрюлю или в большую сковородку с высокими бортами масла для фритюра – много, не жалея, должно получиться сантиметров пять глубины – и разогреть до 180 градусов. Если нет термометра, определить правильную температуру можно просто деревянной лопаточкой: вокруг ее кончика, опущенного во фритюр, должно начинаться равномерное бурление небольшими, аккуратными пузырьками.

Вот теперь при помощи двух ложек или прямо мокрыми руками сформировать небольшие шарики из смеси овощей с сыром, слегка обвалять их в муке и зажарить во фритюре. Должны получиться этакие пончики размером с маленькое яблочко приятного золотистого цвета и с хрустящей корочкой. Всего выйдет штук 25, но жарить нужно по 5–6 за раз, не больше, чтобы не теснились во фритюре. Обсушить их на бумажных полотенцах, сложить в широкое керамическое блюдо, укрыть фольгой и, если надо, подержать еще полчаса в теплой (не горячей!) духовке, пока не пропекутся внутри как следует.

В это время заняться котлетками. Провернуть через мясорубку – а лучше все-таки изрубить вручную тяжелым ножом мякоть с небольшой бараньей лопатки и добавить к ней, если хочется, кусок говядины, небольшой, с кулак например. Так же измельчить и луковицу, и большой пучок мяты. Замешать фарш с одним яйцом и парой толстых ломтей белого хлеба, замоченных просто в теплой воде и потом отжатых. Посолить, сдобрить щепоткой молотой зиры и толченой корицы. Влить четверть стакана анисовой водки узо. Слепить продолговатые котлетки размером с большой палец, обжарить их на оливковом масле, а потом уже на столе обильно полить лимонным соком.

Когда все три тарелки наполовину опустели, мне показалось, что вот теперь пора.

Я заставил себя отложить вилку, помолчал немного со значением и начал.

– Вот что, мальчики. Я хотел вам сказать одну важную вещь. Дело в том, что жизнь, которая вам предстоит, будет, конечно, счастливой. Бояться ничего не надо, но есть некоторые вещи, которые…

– Пап, – сказал мне Петя. – Ладно тебе, а?.. Ну чего ты? Все ж ясно. Все просто.

– Ну да, пап, – продолжил Лёва. – Мы все понимаем. Поехали дальше.

Я повернулся через плечо и убедился, что забытая японским привидением сине-красная кепка бесследно исчезла со стола.

Ну, поехали дальше. А что?

ГРЕЧЕСКИЕ ПОНЧИКИ ИЗ ЦУКИНИ С КАРТОШКОЙ

(на шестерых)

Штук 6 молоденьких цукини и 4–5 средних картофелин (всего общим весом примерно 1,5 кг)

1 крупная луковица

300 г малосоленой брынзы

3 яйца

Небольшой пучок петрушки, несколько листочков орегано

Соль, свежемолотый черный перец

1 неполный стакан муки – и еще немного для панировки

¼ стакана хорошего оливкового масла

1 литр или даже больше (в зависимости от размеров сковородки) какого-нибудь рафинированного растительного масла для фритюра

БАРАНЬИ КЕФТЕДЕС С ЛИМОНОМ И УЗО

(на шестерых)

Баранья лопатка, с жирком, – примерно 1 кг

Небольшой кусок говяжьего края, на 300 г

1 крупная луковица

Большой пучок мяты

1 яйцо

2 ломтя белого хлеба размером с ладонь

Соль, перец, зира, корица

Немного узо или пастиса

2 больших лимона – нарезать крупными дольками и положить на блюдо при подаче