Текст книги "Вторая Мировая – война между реальностями"

Сюжет второй: от Версаля до Глейвица

Первая Мировая война завершилась массированной социальной катастрофой. Австро-Венгрия прекратила свое существование. Оттоманская империя распалась, была оккупирована и раздергана на куски. Германия лишалась восточных провинций, Эльзаса и Лотарингии, выдала победителям флот, уничтожила авиацию, ликвидировала военное производство. Россия утратила социальную целостность, на ее просторах бушевала революция. Франция была полностью обескровлена, Великобритания потеряла финансовую независимость. Соединенные Штаты, сравнительно слабо пострадавшие от войны, оказались не готовыми к неизбежному послевоенному экономическому кризису: их ждали голодные «марши ветеранов» на Вашингтон.

Европа голодала. Пришедшая из Юго-Восточной Азии эпидемия «испанки» унесла новые миллионы человеческих жизней. Все происходило буквально по предсказанию Энгельса: «Крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым, и нет никого, чтобы поднять эти короны…»

В этой ситуации все зависело от того, смогут ли правящие элиты предложить своим народам внятный формат существования, объяснив, во имя чего были принесены военные жертвы и какая есть гарантия того, что глобальная война не повторится.

Первый «ход» был за союзниками. В Версале, Сен-Жермене, Трианоне, Нейи и Севре были заложены основы нового демократического миропорядка, основанного на суверенитете народов, идее демократии и праве наций на самоопределение. Много писали и сейчас пишут о «грабительском характере» Версальского мира – но ирония судьбы заключается в том, что державы-победительницы и их лидеры действительно стремились к справедливому миру. Увы, Европа издревле представляла собой кипящий «котел народов», структурируемый наднациональными империями. Провести в ней этнически обоснованные границы было невозможно. Необходимость как-то учитывать императивы военной и экономической безопасности вновь создаваемых государств «возводила эту невозможность в квадрат». Руководство союзников сплошь и рядом отступало от принципов справедливости, руководствуясь своими симпатиями и антипатиями, а зачастую обыкновенной местью. Как ни странно, это скорее пошло на пользу делу: в совсем справедливо устроенной Европе новая глобальная война вспыхнула бы уже в середине 1920-х.[15]15
  Правда, вероятнее всего, эта война не приобрела бы таких масштабов, как конфликт 1939–1945 годов. Не исключено, что в этом случае «настоящая» Вторая Мировая случилась бы еще позже – и при другом раскладе воюющих сторон.


[Закрыть]

Советская Россия оказалась вне Версальского миропорядка. Она стала ни победителем, ни проигравшим, она вообще оказалась вне пространства привычной политической игры. Плохо ли, хорошо ли, но правительство В. Ленина претворило итоги Великой войны в грандиозное революционное строительство: создавался не режим, даже не государство, а совершенно новая культура. Эта культура, основанная на глубочайшем социальном перемешивании, «включении в историю» тех социальных слоев, которые испокон веку существовали вне мировых событийных потоков, придании едва ли не эсхатологического смысла человеческой деятельности, была в начале XX века очень и очень притягательна для многих.

Германия была разбита на полях сражений, но предпочла этого не заметить. Версия об «ударе в спину» – со стороны собственной социал-демократии или не способных воевать австрийцев, болгар и турок – появилась еще до окончания Парижской конференции. Подписывая Версальский договор, немцы не скрывали, что делают это, лишь подчиняясь силе. Было очевидно, что рано или поздно одна из величайших культур Европы найдет возможность противопоставить этой силе свою.

Наконец, на политическую арену Европы вышли Соединенные Штаты, впервые проявившие свои возможности в годы войны. Версальский мир был подписан под диктовку Великобритании – но американский истеблишмент, отказавшись ратифицироватъ систему мирных договоров, сразу же дал понять, что старый миропорядок будет пересмотрен.

По крайней мере две державы (Италия и Япония), формально отнесенные к категории победительниц, не получили в Версале того, на что рассчитывали, и перешли в категорию «обиженных». Изначально нежизнеспособным образованием стала Югославия. Румыния и Венгрия имели взаимные территориальные претензии. Польша, пользуясь благоволением победителей (в первую очередь Франции), сразу же захватила обширные территории Литвы, Украины и Белоруссии, в процессе их колонизации предвосхитив те методы, которые позднее будут использованы нацистами на территории самой Польши. Чехословакия в качестве залога на случай будущего столкновения с Германией получила Судетскую область, одновременно втянувшись в вооруженный конфликт с Польшей из-за Тешинского горнорудного района… Если до войны Европа была «рабочим пространством» одного, хотя и очень серьезного взаимного конфликта[16]16
  Мы имеем в виду конфликт между Францией и Германской Империей вокруг Эльзаса и Лотарингии, аннексированных немцами после войны 1870–1871 годов.


[Закрыть], то теперь очагов войны оказалось несколько десятков.

С сугубо формальной точки зрения наименее разрешимой была проблема Восточной Пруссии. Отделенная от остальной территории Германии Данцигским (или Польским) «коридором», эта область обладала отрицательной связностью. Германия не могла ни отказаться от данной территории, ни защищать ее в рамках «позиционной игры на мировой шахматной доске». «Данцигская проблема» стала гарантией будущей европейской войны.

Стремление Германии к возвращению в число великих европейских держав сталкивалось с желанием обессиленной Франции сдержать мир в рамках Версальских Соглашений. Великобритания, которая «не имела постоянных союзников, но имела постоянные интересы», пыталась ограничить влияние Франции на континенте, для чего тайно помогала Германии – вернее, закрывала глаза на нарушение Версальских ограничений.

Убедившись в разобщенности Европы и ослаблении воли Великобритании, выразившемся в лозунге: «Десять лет без войны», Соединенные Штаты организовали в конце 1921 года мирную конференцию в Вашингтоне.

Это событие стало одним из ключевых в подготовке к будущей войне. Прежде всего был разорван англо-японский союзный договор. Для США это снимало риск возможной «войны на два фронта» с сильнейшими морскими державами мира, а для Великобритании означало существенное ослабление положения на Дальнем Востоке. Намекая на возможность кассации военных долгов, Белый Дом заставил Великобританию согласиться с паритетом морских вооружений. Для флотов великих держав (США, Великобритании, Японии, Италии и Франции) была принята формула 5:5:3:1,75:1,75, которой должны соответствовать размеры морских сил[17]17
  Конференция ввела понятие «стандартного водоизмещения», описала основные классы боевых кораблей, установила предельные для каждого класса водоизмещение и вооружение, наложила ограничения на темпы замены устаревших боевых единиц, задала максимальный тоннаж линейного и авианосного флота держав-участниц. Конференция также ликвидировала англо-японский альянс и существенно ограничила экономические права Японии в Китае.


[Закрыть]. Сразу же после подписания Вашингтонских соглашений[18]18
  Их было пять: «Договор четырех держав», распускающий англо-японский союз и формально заменяющий его четырехсторонним соглашением; «Договор девяти держав», устанавливающий политику равных прав и «открытых дверей» в Китае; «Трактат о таможенном тарифе», регламентирующий торговлю великих держав с Китаем; «Вашингтонское соглашение», согласно которому Япония обязывалась вывести войска из Шаньдуня, вернуть китайской стороне железную дорогу Циндао – Цзинань и территорию Цзяочжоу; наконец, военно-морской «Договор пяти держав».


[Закрыть] конгресс США принял билль о взыскании с Франции и Великобритании военных долгов в полном объеме, а государственный секретарь Ч. Хьюз официальной нотой объявил о неучастии США в европейской Генуэзской конференции.

Эта конференция была историческим шансом для Европы – но заявление германского министра иностранных дел Ратенау о том, что «здесь нет ни победителей, ни побежденных», было встречено лидерами союзников ледяным молчанием. В ответ «державы-изгои» – Германия и Советская Россия – подписали в Рапалло договор о сотрудничестве. Это соглашение предоставляло РСФСР новейшие военные и промышленные технологии. Германии же оно давало возможность скрыть от союзнической Контрольной комиссии часть программ ремилитаризации страны. Позже обе стороны будут конструировать свою историю в том духе, что эти соглашения не сыграли особой роли в форматировании потока событий – но тогда, в 1922 году, никто не сомневался в значимости произошедшего.

Считается, что ведущую роль в перевооружении Германии сыграли Адольф Гитлер и руководимая им партия. Вклад нацистов действительно трудно преуменьшить, но их деятельность имела столь очевидный успех лишь потому, что основывалась на прочном фундаменте, заложенном во времена рейхсвера и Веймарской республики.

Союзники, ограничив численность германской армии мизерной цифрой 100 000 человек, попали в неочевидную западню. Дело в том, что немцы получили возможность предъявить ко всем желающим поступить на военную службу самые жесткие требования, отсеивая только первоклассный «человеческий материал». Острая нехватка ресурсов не то что для наступательной – для оборонительной войны с Польшей и Чехословакией вынуждала командиров всех степеней отказываться от столь характерного для армии шаблона, в любой ситуации изыскивать малейшие тактические шансы, учиться переигрывать противника за счет искусства ведения боя. Не будет преувеличением сказать, что именно из-за союзных ограничений немецкая армия выработала свой специфический стиль ведения войны, получивший название «блицкриг».

Рейхсверу не хватало танков и авиации. Эта проблема постепенно преодолевалась: в Германии активно развивалась гражданская авиация, одновременно запрещенные Версалем многомоторные самолеты проектировались и строились в Голландии и России (соглашение в Рапалло!). Роль танков на учениях первоначально играли автомашины и трактора, иногда даже велосипеды. Это выглядело смешно – но если французская армия училась взаимодействию с танками главным образом на парадах, то немцы использовали для боевых тренировок любую возможность. И в этом отношении трактора и велосипеды оказали немецкой армии больше практической пользы, чем две или три тысячи «Рено», находившихся на вооружении французов.

К концу десятилетия события входят в фазу нарастания. США, а за ними и страны Европы вступают в экономический кризис невиданных до сих пор масштабов. Франклин Рузвельт, придя к власти, вынужден раскрутить маховик военного производства. Начинается массовое строительство тяжелых крейсеров и эсминцев, в разы увеличивается производство военных самолетов – как военных, так и гражданских. Растет производство боеприпасов. Резкий рост государственных заказов вызывает цепную реакцию: нужны сталь, алюминий, тротил, двигатели, бензин… Экономика страны медленно и мучительно выходит из кризиса, хотя и очень дорогой ценой.

С 1933 года Соединенные Штаты заинтересованы в большой европейской войне. Только война способна окупить затраченные ресурсы и превратить экономические потери в капитализацию территории страны.

На Германию кризис оказал столь же сильное воздействие. В начале 1933 года к власти приходит НСДАП, предлагающая внятный рецепт выхода из экономического и политического тупика. «Победа – это воля; – перефразирует Гитлер маршала Фоша. – Германия должна вооружиться, разорвать Версальский договор, вернуть потерянные земли и вновь обрести статус великой державы. А для всего этого надо избавиться от евреев».

Гитлер был последователен в выполнении представленной его партией программы, и конфискованный еврейский капитал практически целиком пошел на модернизацию армии. В стране был наведен порядок, практически искоренена преступность. При этом за шесть лет нацистам действительно удалось поднять реальный уровень жизни – что обеспечило им безграничную поддержку населения. Другое дело, что к 1939 году резервы дальнейшего экономического роста (а также конфискованные у евреев капиталы) оказались исчерпаны. Отныне экономическая ситуация переставала улучшаться, а через некоторое время могла начать ухудшаться. Это означало, что Рейх также заинтересован в войне – причем в войне не «ростовщической», а впрямую грабительской.

Германия вновь ввела воинскую повинность, начала официально создавать танки и самолеты. Страна готовилась к войне – но вот времени для этой подготовки недоставало. И по сей день многие историки критикуют руководство «Люфтваффе» за отсутствие внимания к созданию серийного стратегического бомбардировщика. Однако в тех условиях, в которых реально развивалась немецкая авиация, жизненно необходимы были истребители для завоевания превосходства в воздухе – и тактические бомбардировщики, прокладывающие дорогу наземным войскам. Без этого у вермахта не было особых шансов даже в войне против коалиции второстепенных европейских держав. А без тяжелых бомбардировщиков вести войну в Европе было вполне реально. Германия принимала свое решение в условиях острой нехватки ресурсов и, прежде всего, времени.

Для Советского Союза кризис имел противоположное содержание: появилась надежда преодолеть многолетнее отставание в промышленном и технологическом развитии. Принимается программа индустриализации страны и начинается отсчет пятилеток. Очень много написано на тему, что пятилетние планы на самом деле никогда не выполнялись. Так ведь они и не были рассчитаны на выполнение! Сталинский режим был похож на гитлеровский и в том отношении, что умел мобилизовать людей, заставляя их решать заведомо неразрешимые задачи. Этим можно (и нужно) было гордиться, но привычка работать в условиях кризиса с некоторых пор стала играть отрицательную роль – оказалось, что нормально функционирующая, не требующая ежечасных подвигов экономика с определенного этапа все-таки работает лучше.

Тем не менее экономический успех достигнутый Советским Союзом к середине 1930-х годов, был весьма впечатляющим. В эпоху индустриализации вошла страна, способная в самом лучшем случае воевать с Польшей. Из этой эпохи вышла военная и промышленная держава первого класса, сразу вступившая в мировое технологическое соревнование.

А вот во Франции и Великобритании уныло тянулась вторая подряд программа «Десять лет без войны». Впрочем, Франция в свободное время и за счет свободных ресурсов медленно строила колоссальную и совершенно бессмысленную в эпоху механизированных войн линию Мажино, название которой вскоре станет нарицательным.

К середине десятилетия война начинает «стучаться в двери». В 1931 году Япония начинает аннексию Маньчжурии, два года спустя она вместе с Германией покидает «Лигу наций». В 1934 году Япония денонсирует Вашингтонский договор. 26 февраля 1935 года Германия формально отбрасывает Версальские ограничения на развитие вооруженных сил. 3 октября того же года Муссолини из Сомали и Эритреи вторгается в Эфиопию. Летом 1936 года военный мятеж в Испании перерастает в гражданскую войну «общеевропейского» масштаба, в которую оказываются так или иначе втянуты практически все ведущие страны Европы, а ее поля сражений постепенно превращаются в испытательный полигон для новейших вооружений Италии, Германии и СССР. В том же году Германия дает весомую пощечину Франции, беспрепятственно введя свои войска в демилитаризованную Рейнскую область. В следующем году году конфликт Японии и Китая окончательно перерастает в большую войну.

28 января 1938 года США принимают новую программу вооружений. 11–12 марта Гитлер присоединяет Австрию, в течение месяца Великобритания и США признают аншлюс. Осенью этого же года вспыхивает Судетский кризис, ставший первым видимым актом новой большой войны в Европе. Германия провела его артистически – особенно если иметь в виду, что ее танковые силы были еще не в состоянии проводить операции крупного масштаба, а мощь «Люфтваффе» в значительной мере создавалась геббельсовской пропагандой. Впрочем, союзники, также не готовые к войне, находились в сложном положении. Формально Германия, требуя плебисцита в населенной немцами Судетской области, действовала в рамках политики приоритета прав человека. Ее притязания, поддержанные референдумом, смотрелись вполне легитимно.

Н. Чемберлен привез в Лондон «мир для нашего поколения», но события продолжали катиться под гору. Весной 1939 года Франко занимает всю территорию Испании, эта страна также оказывается вне Лиги Наций. Одновременно Германия присоединяет Клайпеду, оккупирует остатки Чехословакии и предъявляет Польше требование вернуть Данциг. Для Великобритании и Франции создается нетерпимая ситуация, но они продолжают борьбу дипломатическими методами. 22 марта появляется совместное заявление о помощи Бельгии, Голландии и Швейцарии в случае агрессии. 27 апреля Великобритания принимает закон о всеобщей воинской повинности. В ответ на это на следующий день, Германия разрывает соглашение с Великобританией об ограничении морских сил и денонсирует германо-польский договор о ненападении. 19 мая заключается франко-польский военный союз. А 23 августа Гитлер обеспечивает себе тыл, подписав в Москве соглашение, известное как «Пакт Молотова-Риббентропа».

Этот документ играет ключевую роль при конструировании ряда общепринятых версий истории – на наш взгляд, совершенно незаслуженно. Мы уже проследили, хотя и конспективно, политику великих держав в межвоенный период и можем сформулировать некоторые важные выводы.

Во-первых, политика Германии в этот период была последовательна и ясна: при всех правительствах страна стремилась освободиться от Версальских ограничений, создать конкурентоспособную армию и вернуть утраченное положение в Европе. Нацистский режим выделяется на общем фоне лишь темпами наращивания военной мощи (количество наконец перешло в качество) и социально-националистической риторикой.

Во-вторых, кроме Германии, в европейской войне были заинтересованы также Соединенные Штаты Америки и Советский Союз. Для США война была удобным способом возложить на Европу издержки экономического кризиса 1929 года, а для СССР – важным шагом в «собирании» российских земель. Менее очевидно, что польская правящая элита (уже принявшая участие в расчленении Чехословакии) также стремилась к агрессивной войне – по крайней мере, рассматривала подобную возможность как допустимую.

В третьих, ремилитаризация Германии явно поддерживалась не только Россией/СССР, но и Японией, а также (менее явно) – США и Великобританией.

Летом 1939 года война была уже неизбежна, и вопрос стоял лишь, в какой политической конфигурации она начнется. В этих условиях соглашение 1939 года было жизненно необходимо Германии и очень выгодно СССР. На каком основании западные державы полагали (а современные демократически настроенные историки по сей день полагают), что Советский Союз не подпишет это соглашение или не вправе его подписывать? Если этим основанием является «естественная общечеловеческая ненависть к фашизму», то разве не с Гитлером Чемберлен и Даладье чуть раньше заключили договор о разделе Чехословакии – куда более грязный, нежели пакт Молотова-Риббентропа, да к тому же бесполезный как с политической, так и с прагматической точек зрения?

25 августа, через день после заключения российско-германского договора, правительство Н. Чемберлена предоставило Польше гарантии территориальной целостности и заключило договор о военном союзе в случае агрессии. Поезд давно ушел, и этот запоздавший жест был обыкновенной истерикой слабого человека и бездарного политика Невилла Чемберлена, который наконец-то понял, что его обманули. В своем роде эти обязательства уникальны – никогда еще ответственный министр Его Величества не произносил подобного:

«…в случае акции, которая явно будет угрожать независимости Польши и которой польское правительство сочтет жизненно важным оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества сочтет себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах».

По букве и духу этого документа вопрос о вступлении Великобритании в войну должно было решать правительство Польши!

В тот же день умный и проницательный Д. Ллойд-Джордж обратил внимание Чемберлена на это обстоятельство и заметил: «Я считаю ваше сегодняшнее заявление безответственной азартной игрой, которая может кончиться очень плохо».

30 августа в Польше была объявлена мобилизация. На следующую ночь немецкие уголовники, переодетые в польскую военную форму, захватили радиостанцию в Глейвице и выкрикнули в эфир несколько антигерманских лозунгов. Как говорил А. Гитлер генералам: «Я дам повод к развязыванию войны, а насколько он будет правдоподобным, значения не имеет»[19]19
  Здесь нельзя не отметить, что даже гитлеровской Германии все-таки потребовалось предъявить стране и международной общественности хоть какой-то повод к войне, пусть даже явно сфабрикованный и неправдоподобный. Для нападения на Ирак весной 2003 года Соединенным Штатам и их союзникам не понадобилось даже такого шаткого основания.


[Закрыть].

ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ. ПАРАДОКСЫ БЛИЦКРИГА.[20]20
  (с) Владислав Гончаров. Статья написана специально для настоящей книги.


[Закрыть]

Когда заходит речь о германской стратегии начального периода войны, традиционно появляется термин «блицкриг», а за ним – слова «танки» и «танковая война». Между тем теория блицкрига имела слабое отношение к стратегии и весьма опосредованное – к собственно танкам и их боевому применению.

По сути самого термина «блицкриг» – это быстрая, «молниеносная» война, целью которой является быстрый разгром противника до того, как он сможет использовать весь имеющийся у него военный потенциал. Однако сама идея подобной войны никаким новшеством быть не может: в любой войне любой участник всегда желал бы опередить противника в развертывании и разгромить его как можно быстрее. Таким образом, под термином «блицкриг» должен пониматься не просто желаемый результат, а некая теория, позволяющая добиться этого результата.

Собственно говоря, на стратегическом уровне под блицкригом понимается стремление закончить войну как можно быстрее, пока противник не успел завершить мобилизацию армии и промышленности. Опыт Первой мировой показал, что для затяжной войны у Германии не хватает ресурсов, поэтому боевые действия должны быть завершены в предельно короткий срок, для чего в первый удар следует вложить максимум сил и средств – не только военных, но и психологических. В этом смысле для Германии блицкриг – это не теория и не благое пожелание, а жизненная необходимость, граничное условие, без соблюдения которого война не принесет результата и в итоге окажется проиграна.

Надо сказать, что над проблемой быстрой войны задумывались и в других странах. Опыт Первой Мировой, пусть и в разной степени, оказался печален для всех ее участников, поэтому во всех странах теоретики начали размышлять о том, как минимизировать расходы и потери, а главное – социальный эффект от последних. На некоторое время стала популярна идея малочисленных профессиональных армий, однако всем было ясно, что если противник на нее не пойдет, а выставит на поле массовое, пусть в среднем гораздо хуже оснащенное и обученное войско, справиться с ним не удастся. И тогда в самом лучшем случае придется вновь прибегать к всеобщей мобилизации, а в худшем – подписывать капитуляцию.

Впрочем, для большинства великих держав подобные рассуждения были простым теоретизированием – Британия, США и Япония, получившие от Великой войны максимум возможного для них и защищенные морем от нападения противника, готовились к грядущему противостоянию в океанах, не особо заботясь о будущем сухопутной войны. Франция, победившая, но морально подавленная колоссальными потерями, ушла в глухую оборону, надеясь отсидеться за «линией Мажино». Итальянцы могли сколь угодно теоретизировать о воздушной мощи, а поляки – мечтать о «Ржечи Посполитой от можа до можа», но все эти построения являлись лишь абстракциями, которые их авторы были бессильны осуществить.

Но оставался еще Советский Союз. В 1920-х годах в советской военной теории шла ожесточенная борьба между двумя стратегическими концепциями будущей войны: «стратегией сокрушения» и «стратегией измора». Сторонником первой был начальник Штаба РККА, впоследствии заместитель наркома обороны М. Н. Тухачевский, сторонником второй – начальник кафедры военного искусства академии имени Фрунзе бывший генерал-майор А. А. Свечин, по характеристике комиссара этой академии Р. Муклевича – «самый выдающийся профессор академии».

Тухачевский, развивая теорию революционной войны и отчасти находясь под влиянием германской военной мысли, заявлял, что будущую войну следует вести наступательно, с задачей быстрого разгрома противника и с расчетом на восстания в его тылу. Естественно, что для решительного успеха в наступлении требовалось использовать все новшества военной техники – авиацию, танки, автотранспорт, а также более экзотические боевые средства, в итоге так и не вышедшие из стадии разработок.

В противовес ему Свечин, ориентируясь на печальный опыт Первой Мировой и русско-японской войн, доказывал, что для России с ее обширными территориями, богатыми, но трудно концентрируемыми людскими и природными ресурсами выгоднее всего будет война на истощение, где новые боевые средства, при всем их значении, не сыграют решающей роли. Как он сам писал в автобиографии 1937 года:

«В своем труде „Стратегия” я резко высказывался против бонапартистских тенденций в военном искусстве, высказывался против увлечений, которые предполагали, что новая военная техника сводит к нулю оборону и благоприятствует молниеносному наступлению (что теперь является признанным даже в Германии), и очень неуважительно отзывался о стратегическом понимании Людендорфа и германской школы…

М. Н. Тухачевский, которого я неоднократно изобличал на диспутах (1927 г.), в литературе, на лекциях и в совещаниях, выступил с обвинением старых специалистов в реакционности и в том, что они являются проводниками пораженческого движения и буржуазной агентурой в Красной Армии».[21]21
  Александр Свечин. Эволюция военного искусства. М.: Академический проект; Жуковский: Кучково поле, 2002. С. 16–17.


[Закрыть]

В 1931 году Свечин был арестован по делу «Весна». Вряд ли он имел какое-то касательство к заговору – даже если тот был чем-то большим, нежели салонная болтовня старорежимных «военспецов». В том же году М. Н. Тухачевский становится заместителем наркома военно-морских сил, председателем Реввоенсовета и начальником вооружений РККА. Казалось бы, победа в споре определена. Но ровно через год Свечина освобождают из заключения, и он получает назначение в Разведывательное управление Штаба РККА. Осенью 1936 года он получает воинское звание комбрига, всего через два месяца становится комдивом, а вскоре опять оказывается профессором вновь воссозданной академии Генерального штаба.

Тухачевский был арестован в мае 1937 года, Свечин – в декабре, пережив своего оппонента всего лишь на год. Кто из них выиграл спор? На первый взгляд, победителем стал Тухачевский – формально советская военная теория продолжала основываться на «стратегии сокрушения», требовавшей развития воздушных и механизированных сил. Страна пела о победе «малой кровью, могучим ударом». Однако политическое руководство рассматривало ситуацию совсем по-другому – именно во второй половине 30-х был сделан упор на создание промышленной базы глубоко в тыловых районах страны, развернулось усиленное строительство заводов-«дублеров» на Урале и в Сибири. Именно на эти площадки летом и осенью 1941 года были эвакуированы промышленные мощности с запада страны, что позволило не только не снизить военное производство, но даже увеличить его в рекордно короткий срок – ведь оставшиеся в Москве и Ленинграде части предприятий продолжали выпуск продукции. Стратегия измора встала против стратегии сокрушения – и выиграла.

Когда советские историки писали о «провале блицкрига», они имели в виду именно стратегический итог кампании 1941 года, а вовсе не утрату вермахтом способности проводить широкомасштабные маневренные операции. В этом смысле поворотным пунктом Второй мировой войны стал не Мидуэй, не Эль-Аламейн и не Сталинград. Им стало 6 декабря 1941 года – дата начала советского контрнаступления под Москвой. С этого момента и для советского руководства, и для германского командования итог войны был предопределен, оставался лишь вопрос: когда и какой ценой?

Итак, со стратегией блицкрига все ясно – она относиться скорее к области экономики и геополитики, нежели к собственно способам ведения боевых действий. А как же с тактикой? В конце концов, кем и когда был впервые рожден этот термин и что он под собой подразумевал?

Вот что пишет по этому поводу современный историк:

«Впервые этот термин появляется в журнале „Deutsche Wehr” в 1935 году в статье, которая рассматривает перспективы выигрыша войны государствами, не обладающими достаточной сырьевой базой. В следующий раз он появляется в „Militär-Wochenblatt” в 1938 году, однако до начала Второй мировой войны это слово используется редко».[22]22
  Александр Больных. Молниеносная война. Блицкриги Второй мировой: Яуза, Эксмо, 2008. С. 18.


[Закрыть]

Однако позволим себе не поверить этому утверждению, поскольку в журнале «Война и революция» за тот же 1935 год уже можно найти следующий пассаж:

«Техническое совершенствование танка позволило также приступить к организации совершенно нового рода войск – самостоятельных механизированных бронетанковых частей. Этот новый род войск, так же, как и авиация, способствовал распространению всем известных и излюбленных буржуазией теорий о малых бронетанковых армиях, о молниеносной войне одними воздушными и механизированными силами».[23]23
  Ф. Новослободский. Быстроподвижные войска и их назначение (По зарубежным взглядам) // Война и революция. 1935 (ноябрь-декабрь). С. 88. Выделение – наше.


[Закрыть]

Таким образом, в 1935 году термин «молниеносная война» уже был распространен настолько, что в кругах военных специалистов мог считаться общеизвестным. Авторство его выяснить вряд ли удастся, но можно констатировать, что определение «блицкриг» родилось в германской военной литературе первой половины 1930-х годов – возможно, еще до прихода к власти нацистов.

Собственно, маневренной войной немцы заинтересовались гораздо раньше. Уже в докладе перед высшим командованием германской армии 18 февраля 1919 года – еще до Версаля! – Ганс фон Сект, бывший начальник турецкого Генштаба и будущий руководитель германского «Труппенамт», так сформулировал задачи подвижных сил:

«Для операций на больших пространствах, свойственных природе кавалерии, ей требуется поддержка пехоты, потому что без последней огневая мощь кавалерии заметно падает… Эти пехотные подразделения, предназначенные для поддержки действий кавалерии, должны быть маневренными и использовать автомобильный транспорт… Разнообразие задач, лежащих перед кавалерийской дивизией, требует наличия мобильной, но эффективной артиллерии… В таких операциях на обширных территориях, когда тыл остается далеко позади, очевидно, что важную роль будут играть средства связи – особенно беспроводной».[24]24
  Цит. по: Дж. Корум. Корни блицкрига.


[Закрыть]

Уже в 1921–1923 годах под контролем Секта было подготовлено наставление «Управление и взаимодействие родов войск в бою», ставшее главным руководством в подготовке нового германского рейхсвера. Этот документ рассматривал будущую войну как маневренную, а наступление – как единственный способ добиться победы.

В отечественной литературе приоритет разработки тактики маневренной войны традиционно отдавался трудам советских военных теоретиков 1920-х годов – в первую очередь В. К. Триандафиллову с его теорией «глубокого боя». Однако Владимир Кириакович, создавая свою теорию в конце 20-х годов, рассматривал общие вопросы прорыва вражеской обороны с комплексным использованием всех существующих боевых сил и средств, одним из которых назывались танки. Лишь в следующем десятилетии «глубокому» бою» суждено было превратиться в «глубокую операцию» и войти в Полевой устав Красной Армии 1936 года. Только теперь танки и подвижные войска официально были признаны одним из главнейших элементов операции, способствующих достижению успеха. Впрочем, даже тогда теория глубокой операции куда больше внимания уделяла взаимодействию родов войск, нежели собственно действиям подвижных сил.

Безусловно, наиболее знаменитым теоретиком именно подвижной войны стал Гейнц Гудериан. Вот только если внимательно просмотреть его работу «Внимание, танки!», опубликованную в 1937 году (и сразу переведенную в нескольких странах мира, в том числе и в СССР), обнаруживается, что собственно про тактику бронетанковых сил он пишет не очень много. Да, Гудериан отмечает необходимость «моторизации хотя бы только тех стрелковых частей, которые должны находиться в постоянном взаимодействии с танковыми соединениями, наподобие того, как это рекомендует полковник де Голль». Он пишет о вариантах взаимодействия танков с пехотой, совершенно справедливо отмечая, что